Ультиматум, требующий немедленной безоговорочной капитуляции

26 июля 1945 года

 «1. Мы, президент Соединенных Штатов, президент Национального правительства Китая и премьер‑министр Великобритании, представляющие сотни миллионов наших соотечественников, совещались и согласились в том, что Японии следует дать возможность окончить эту войну.

 2. Огромные наземные, морские и воздушные силы Соединенных Штатов, Британской империи и Китая, усиленные во много раз их войсками и воздушными флотами с Запада, изготовились для нанесения окончательных ударов по Японии. Эта военная мощь поддерживается и вдохновляется решимостью всех союзных наций вести войну против Японии до тех пор, пока она не прекратит свое сопротивление.

 3. Результат бесплодного и бессмысленного сопротивления Германии мощи поднявшихся свободных народов мира с ужасной отчетливостью предстает как пример перед народом Японии. Могучие силы, которые теперь приближаются к Японии, неизмеримо более тех, которые, будучи применены к сопротивляющимся нацистам, естественно опустошили земли, разрушили промышленность и нарушили образ жизни всего германского народа. Полное применение нашей военной силы, подкрепленной нашей решимостью, будет означать неизбежное и окончательное уничтожение японских вооруженных сил, столь же неизбежное полное опустошение японской метрополии.

 4. Пришло время для Японии решить, будет ли она по‑прежнему находиться под властью тех упорных милитаристических советников, неразумные расчеты которых привели японскую империю на порог уничтожения, или же пойдет по пути, указываемому разумом.

 5. Ниже следуют наши условия. Мы не отступим от них. Выбора никакого нет. Мы не потерпим никакой затяжки.

 6. Навсегда должны быть устранены власть и влияние тех, которые обманули и ввели в заблуждение народ Японии, заставив его идти по пути всемирных завоеваний, ибо мы твердо считаем, что новый порядок мира, безопасности и справедливости будет невозможен до тех пор, пока безответственный милитаризм не будет изгнан из мира.

 7. До тех пор, пока такой новый порядок не будет установлен, и до тех пор, пока не будет существовать убедительное доказательство, что способность Японии вести войну уничтожена, пункты на японской территории, которые будут указаны союзниками, будут оккупированы для того, чтобы обеспечить осуществление основных целей, которые мы здесь излагаем.

 8. Условия Каирской декларации должны быть выполнены, и японский суверенитет будет ограничен островами Хонсю, Хоккайдо, Кюсю, Сикоку и теми менее крупными островами, которые мы укажем.

 9. Японским вооруженным силам, после того как они будут разоружены, будет разрешено вернуться к своим очагам с возможностью вести мирную и трудовую жизнь.

 10. Мы не стремимся к тому, чтобы японцы были порабощены как раса или уничтожены как нация, но все военные преступники, включая тех, которые совершили зверства над нашими пленными, должны понести суровое наказание. Японское правительство должно будет устранить все препятствия к возрождению и укреплению демократических тенденций среди японского народа. Будут установлены свобода слова, религии и мышления, а также уважение к основным человеческим правам.

 11. Японии будет разрешено иметь такую промышленность, которая позволит ей поддержать ее хозяйство и взыскать справедливые репарации натурой, но не те отрасли промышленности, которые позволят ей снова вооружиться для ведения войны. В этих целях будет разрешен доступ к сырьевым ресурсам в отличие от контроля над ними. В конечном счете Японии будет разрешено принять участие в мировых торговых отношениях.

 12. Оккупационные войска союзников будут отведены из Японии, как только будут достигнуты эти цели и как только будет учреждено мирно настроенное и ответственное правительство в соответствии со свободно выраженной волей японского народа.

 13. Мы призываем правительство Японии провозгласить теперь же безоговорочную капитуляцию всех японских вооруженных сил и дать надлежащие и достаточные заверения в своих добрых намерениях в этом деле. Иначе Японию ждет быстрый и полный разгром».

 

Военные правители Японии отвергли эти условия, и военно‑воздушные силы США в связи с этим стали готовиться к тому, чтобы сбросить одну атомную бомбу на Хиросиму и одну на Нагасаки.

 Мы договорились предоставить жителям все возможности спастись. Эту процедуру мы разработали во всех деталях. Для того чтобы свести к минимуму жертвы, одиннадцать японских городов 27 июля были предупреждены листовками, что они подвергнутся усиленной бомбардировке с воздуха. На следующий день на шесть этих городов были совершены воздушные налеты. Еще 12 городов получили предупреждение 31 июля, и 4 из них подверглись бомбардировке 1 августа. Последнее предупреждение было сделано 5 августа. В общей сложности сверхмощные «летающие крепости» сбрасывали полтора миллиона листовок в день и три миллиона экземпляров ультиматума. Первая атомная бомба была сброшена 6 августа.

 

* * *

 

Финальные сцены войны против Японии разыгрались после того, как я уже ушел из правительства, и я сообщаю о них лишь кратко. 9 августа, после первой бомбы, сброшенной на Хиросиму, была сброшена вторая бомба, на этот раз на город Нагасаки. На следующий день, несмотря на сопротивление некоторых крайне настроенных милитаристов, японское правительство согласилось принять ультиматум при условии, что это не нанесет ущерба прерогативам императора как верховного правителя. Союзные правительства, в том числе и правительство Франции, ответили, что император будет подчинен верховному главнокомандованию союзных держав, что он должен предоставить полномочия и обеспечить подписание документа о капитуляции и что вооруженные силы союзников будут находиться в Японии до тех пор, пока не будут достигнуты цели, сформулированные в Потсдаме. Эти условия были приняты 14 августа, и Эттли в полночь сообщил эту весть по радио.

 Флот союзников вошел в Токийскую бухту, и утром 2 сентября на борту американского линкора «Миссури» был подписан официальный документ о капитуляции. Россия объявила войну 8 августа, лишь за неделю до капитуляции противника. Тем не менее она претендовала на полные права воюющей державы.

 

* * *

 

Мы не могли допустить никаких промедлений, осуществляя капитуляцию. Малайя, Гонконг и большая часть Голландской Индии все еще были в руках противника, и в других районах еще находились изолированные силы, которые могли ослушаться приказа императора и продолжать сражаться. Таким образом, нужно было как можно скорее добиться оккупации этих обширных территорий. После бирманской кампании Маунтбэттен готовился освобождать Малайю, и все было готово к высадке близ Порт‑Суэттенхема. Высадка произошла 9 сентября. Другие порты были оккупированы в начале сентября без боя, а 12 сентября Маунтбэттен провел церемонию капитуляции в Сингапуре.

 Английский офицер адмирал Харкурт прибыл в Гонконг 30 августа и принял официальную капитуляцию этого острова 16 сентября.

 

* * *

 

Было бы неправильно предполагать, что атомная бомба решила судьбу Японии. Поражение было предрешено еще до того, как упала первая бомба, и оно было обеспечено подавляющей морской мощью. Одна эта мощь дала возможность захватить океанские базы, с которых можно было повести окончательное наступление, и вынудить японскую армию, находившуюся на территории собственно Японии, капитулировать, даже не нанеся удара.

 

 Глава 20

 Потсдам: польские границы

 

Победа над Японией не была ни самой трудной, ни, быть может, самой значительной проблемой, стоявшей перед нами на Потсдамской конференции. Германия потерпела крах; нужно восстанавливать Европу. Солдаты должны вернуться домой, а беженцы должны, если могут, возвратиться в свои страны. И прежде всего нации должны заключить мир, при котором они все могли бы жить вместе, если не в условиях комфорта, то, во всяком случае, в условиях свободы и безопасности. Я не собираюсь подробно рассказывать о наших переговорах в ходе официальных совещаний и частных бесед по всем неотложным и многочисленным вопросам, стоявшим перед нами. Доля России в Польше, доля Польши в Германии и место Германии и Советского Союза в мире – таковы были темы, которым уделялось главное внимание в наших обсуждениях.

 В Ялте мы договорились, что Россия должна продвинуть свою западную границу в Польшу до линии Керзона. Мы всегда признавали, что Польша в свою очередь должна получить значительную долю германской территории. Но вопрос – какую именно долю? Как далеко в пределы Германии она должна вступить? На этот счет было много разногласий. Сталин хотел продвинуть западную границу Польши до реки Одер, до того места, где в нее впадает Западная Нейсе; Рузвельт, Иден и я настаивали на том, чтобы граница остановилась у Восточной Нейсе. Все три руководителя правительств открыто обязались в Ялте проконсультироваться с польским правительством и, если они не смогут договориться, оставить этот вопрос на решение мирной конференции. Это было все, чего нам удалось достигнуть. Но в июле 1945 года мы столкнулись с новым положением. Россия продвинула свою границу до линии Керзона. Это означало, как мы с Рузвельтом понимали, что три или четыре миллиона поляков, живших к востоку от линии Керзона, должны будут переселиться на запад. Теперь мы столкнулись с еще более сложным положением. Находящееся под советским господством правительство Польши также двинулось далее на запад, не до Восточной Нейсе, а до Западной. Значительная часть этой территории была населена немцами, и хотя несколько миллионов немцев бежало, все же многие еще оставались там. Как же поступить с ними? Уже и без того плохо, что придется переселить три или четыре миллиона поляков. Неужели нам придется, кроме того, переселить еще свыше восьми миллионов немцев? Даже если бы такое переселение и было мыслимо, то в оставшейся части Германии для них не хватило бы продовольствия. Значительная доля производимого Германией зерна шла как раз с тех земель, которые захватили поляки, и если западные союзники не получат этих земель, то им останутся только разоренные промышленные районы с изголодавшимся, сильно возросшим населением.

 

* * *

 

Первое пленарное заседание конференции открылось во вторник 17 июля в 5 часов дня. Сталин предложил, чтобы председательствовал президент. Я поддержал это предложение, и Трумэн согласился. Возник ряд более мелких проблем. Трумэн предложил, чтобы Италия присоединилась к Объединенным Нациям и чтобы министры иностранных дел Великобритании, России, Китая, Франции и Соединенных Штатов разработали проект мирных договоров и урегулирования вопроса о границах в Европе. У меня были некоторые сомнения в отношении обоих этих предложений. Хотя наш флот понес тяжелые потери на Средиземном море, все же мы были благожелательно настроены к Италии. Мы предоставили России 14 из 15 кораблей итальянского флота, на который она претендовала. Я сказал напрямик, что английский народ не сможет так быстро забыть, что Италия объявила войну Британскому Содружеству в час величайшей опасности для него, когда сопротивление Франции вот‑вот должно было прекратиться; он не может также забыть свою длительную борьбу против Италии в Северной Африке до вступления Америки в войну. Сталин высказал сомнения относительно приглашения Китая в состав совета министров иностранных дел. Зачем привлекать Китай к решению вопросов, являющихся в первую очередь европейскими? И для чего вообще нужен этот новый орган? У нас есть Европейская консультативная комиссия, и в Ялте мы договорились о регулярных встречах трех министров иностранных дел. Новая организация лишь усложнит все дело. Президент утверждал, что Китай, являясь членом Всемирного Совета Безопасности, должен иметь голос в решении европейских проблем. Он признал, что вновь созданная Организация Объединенных Наций не создаст особенных возможностей для встреч министров иностранных дел «большой тройки». Все это мне казалось несколько преждевременным. Я опасался крушения великого союза. Всемирная организация, открытая для всех и всепрощающая, может оказаться рыхлой и бессильной. Вопрос о свободных выборах в Польше более своевременный, и я напомнил моим коллегам, что перед нами все еще стоит эта практическая проблема. На этом мы и расстались.

 

* * *

 

Когда мы собрались на второе заседание в 5 часов дня 18 июля, я сразу же поставил другой вопрос, который, хотя и не значился в повестке дня, все же имел непосредственное значение. В Тегеране представителям печати было очень трудно пробраться поближе к месту совещания, а в Ялте это вовсе было невозможно. Но сейчас в районе совещания сновало 180 журналистов, находившихся в состоянии крайнего возмущения. Они располагали сильным оружием и кричали со страниц всей мировой печати, что им не предоставляют никаких возможностей. Сталин спросил, кто пустил их сюда. Я объяснил, что они находятся не в районе расположения делегаций, а главным образом в Берлине. Конференция могла успешно работать только в обстановке спокойствия и секретности, которые нужно было соблюдать любой ценой, и я предложил встретиться с представителями печати самому и объяснить им, почему их приходится не допускать и почему ничего нельзя разглашать до окончания конференции. Я выразил надежду, что их примет и Трумэн. Печать нужно было успокоить, и я считал, что если ее представителям объяснить всю важность секретности и спокойной обстановки для успеха совещания, то они примирятся с тем, что их не допускают.

 Сталин с раздражением спросил, что нужно всем этим журналистам, а Трумэн сказал, что у каждого из нас имеется свой представитель для связи с печатью. Мы договорились не допускать представителей печати на совещания и больше не возвращаться к этому вопросу. Я подчинился большинству, но считал и до сих пор считаю, что лучше было бы публично объяснить все это.

 Затем министры иностранных дел представили свой план pазработки европейских мирных договоров. Совет по‑прежнему будет состоять из министров иностранных дел пяти держав, перечисленных президентом, но только те страны будут участвовать в составлении условий договора, которые подписали условия капитуляции, навязанные данному вражескому государству. На этот счет также было достигнуто согласие, но меня обеспокоило американское предложение предоставить эти условия Объединенным Нациям. Я отметил, что если это означает необходимость консультироваться с каждой из стран Объединенных Наций, то это будет длительная и трудная процедура, и мне не хотелось бы соглашаться с этим. Бирнс[259] сказал, что мы связаны декларацией Объединенных Наций, но и он сам, и Сталин признали, что к Объединенным Нациям можно обратиться только после того, как пять держав договорятся между собой. Я больше не настаивал.

 Затем подошли к вопросу о Германии. Вопрос о конкретных полномочиях контрольного совета, экономические вопросы, вопрос о судьбе нацистского флота не были готовы к обсуждению. «Что подразумевается под Германией?» – спросил я. «То, что от нее осталось после войны», – сказал Сталин. «Германия 1937 года», – сказал Трумэн. Сталин заявил, что от войны никуда не денешься. Страны больше не существует. Нет ни определенных границ, ни пограничной охраны, ни войск, а есть лишь четыре оккупационные зоны. В конце концов мы договорились принять в качестве отправной точки Германию 1937 года. Это откладывало окончательно решение проблемы, и мы обратились к Польше.

 

* * *

 

Сталин предложил немедленно передать люблинским полякам «все акции, фонды и всякую другую собственность, которая принадлежит Польше и еще находится в распоряжении польского правительства в Лондоне, в какой бы форме эта собственность ни была, где бы она ни находилась и в чьем бы распоряжении эта собственность ни оказалась в настоящий момент». Он также хотел, чтобы польские вооруженные силы, в том числе военно‑морской флот и торговый флот, были переданы люблинским полякам. Это заставило меня выступить с довольно пространной речью.

 Все бремя лежало на плечах англичан. Когда Польша была оккупирована и они были изгнаны из Франции, многие поляки укрылись в нашей стране. Правительству в Лондоне не принадлежала сколько‑нибудь значительная собственность. Я сказал, что, как полагаю, в Лондоне и Канаде находится примерно 20 миллионов фунтов стерлингов золотом. Это золото было заморожено нами, поскольку оно принадлежало центральному банку Польши. Размораживание и передача этого золота центральному банку Польши должны происходить нормальным образом, как это принято обычно. Оно не является собственностью польского правительства в Лондоне, и последнее не может распоряжаться им. В Лондоне, правда, есть польское посольство, которое может быть предоставлено в распоряжение польского посла, как только новое польское правительство решит направить такового в Англию, и чем скорее это будет сделано, тем лучше.

 В связи с этим можно спросить, каким образом финансировалось польское правительство в течение пяти с половиной лет своего пребывания в Соединенном Королевстве. Дело в том, что оно пользовалось поддержкой английского правительства. Мы выплатили полякам около 120 миллионов фунтов стерлингов для финансирования их армии и дипломатической службы и для того, чтобы дать им возможность позаботиться о поляках, нашедших в нашей стране убежище от гитлеровской чумы. Когда мы дезавуировали польское правительство в Лондоне и признали новое, временное польское правительство, было решено выплатить трехмесячное жалованье и уволить всех его служащих. Их нельзя было увольнять без оплаты, и этот расход пал на Англию,

 Затем я попросил разрешения президента осветить важный вопрос, ибо наша позиция в нем была особой, а именно, вопрос о демобилизации или возвращении на родину польских вооруженных сил, участвовавших вместе с нами в войне. Когда пала Франция, мы эвакуировали всех поляков, которые захотели эвакуироваться, – около 45 тысяч человек – и создали из этих людей и из других, прибывших через Швейцарию и иными путями, польскую армию, составившую в конце концов около пяти дивизий. В Германии находилось около 30 тысяч польских войск, а в Италии – польский корпус из трех дивизий, среди которых происходило брожение умов и которые пребывали в подавленном моральном состоянии. Эта армия, насчитывавшая, включая фронтовые и тыловые части, более 180 тысяч человек, сражалась как в Германии, так и в Италии, проявив исключительную храбрость, и была хорошо дисциплинирована. В Италии она понесла большие потери и удерживала свои позиции с таким же упорством, как и другие войска на итальянском фронте. Таким образом, здесь была замешана честь правительства Его Величества. Эти войска храбро сражались бок о бок с нашими в то время, когда не хватало обученных войск. Многие поляки сложили головы, и если бы я даже не дал обязательств на этот счет в парламенте, то мы все равно хотели бы относиться к ним почтительно.

 Сталин с этим согласился, и я заявил далее, что наша политика состоит в том, чтобы убедить как можно больше поляков, и не только солдат, но и гражданских служащих бывшего польского правительства, вернуться в свою страну. Но нам нужно немного времени для того, чтобы преодолеть стоящие перед нами трудности.

 За последние два месяца положение в Польше значительно улучшилось, и я от души надеялся на успех нового правительства, которое, хотя и не являло собой всего того, чего мы хотели бы в нем видеть, все же было большим шагом вперед и появилось в результате кропотливой работы трех великих держав. Я сообщил палате общин, что если найдутся такие польские солдаты, которые сражались на нашей стороне и не хотят возвращаться, то мы примем их в Британской империи. Конечно, чем лучше будет положение в Польше, тем больше поляков захочет возвратиться, и было бы хорошо, если бы новое польское правительство гарантировало им средства к существованию и свободу и не преследовало их за их прошлые связи. Я выразил надежду, что с улучшением положения в Польше большинство этих людей возвратится и станет хорошими гражданами страны своих отцов, освобожденной храбрыми русскими армиями.

 Сталин сказал, что он понимает, какие проблемы стоят перед нами. Мы дали убежище бывшим правителям Польши, и, невзирая на наше гостеприимство, они создали для нас много трудностей. Но лондонское польское правительство все еще существует. У него есть возможности продолжать свою деятельность в печати и другими средствами, и у него есть свои агенты. Это производит плохое впечатление на всех союзников.

 Я сказал, что мы должны считаться с фактами. Лондонское правительство было ликвидировано в официальном и дипломатическом смысле, но невозможно помешать отдельным его членам жить и разговаривать с людьми, в том числе с журналистами и своими бывшими сторонниками. Кроме того, нам нужно обходиться осторожно с польской армией, ибо если неправильно обходиться с ней, то может возникнуть бунт. Я попросил Сталина доверять правительству Его Величества в этом отношении и дать нам время. С другой стороны, должно быть сделано все, дабы Польша стала такой, чтобы поляки захотели в нее вернуться.

 Трумэн заявил, что он не видит коренных разногласий между нами. Я просил дать время, а Сталин обязался отказаться от любых своих предложений, которые осложнили бы проблему. Лучше всего министрам иностранных дел обсудить эти вопросы. Но он выразил надежду, что ялтинское соглашение будет претворено в жизнь как можно скорее.

 Сталин затем предложил передать всю проблему министрам иностранных дел.

 «В том числе и выборы», – сказал я.

 «Временное правительство никогда не отказывалось провести свободные выборы», – ответил Сталин.

 На этом закончилось второе заседание.

 

* * *

 

Третье и четвертое заседания Потсдамской конференции были посвящены различным вопросам, и ни по одному не было принято определенных решений. Сталин хотел, чтобы Объединенные Нации прекратили всякие отношения с Франко «и помогли демократическим силам в Испании» установить режим, «приемлемый для испанского народа». Я воспротивился этому предложению, и в конце концов вопрос был снят. Вопросы о судьбе германского военно‑морского и торгового флота, условия мира с Италией и оккупация союзниками Вены и Австрии также вызвали дискуссию и не были решены. Большинство проблем было передано нашим министрам иностранных дел для изучения и доклада. Моя политика состояла в том, чтобы отложить эти вопросы, а затем заняться их решением после того, как будут известны результаты наших выборов. Мы не возвращались к вопросу о Польше до нашего пятого заседания 21 июля. Советская делегация хотела, чтобы западная граница Польши шла к западу от Свинемюнде до реки Одер, оставляя Штеттин у поляков, а затем вверх по реке Одер до устья Западной Нейсе, а оттуда вдоль ее течения до Чехословакии.

 Трумэн напомнил, что мы договорились разделить Германию на четыре оккупационные зоны, исходя из ее границ 1937 года. Англичане и американцы отвели свои войска в свои новые зоны, но Советское правительство, по‑видимому, дало полякам особую зону, не проконсультировавшись с нами. Если эту зону не считать частью Германии, то как мы будем решать вопрос о репарациях и все другие германские вопросы?

 Сталин отрицал, что он дал полякам особую зону. Он заявил, что советское правительство не смогло остановить их. Германское население отступало на запад с германскими армиями. Оставались только поляки. Советским армиям нужен был кто‑то для того, чтобы управлять их тыловыми районами. Они не привыкли воевать, освобождать территорию и в то же время создавать свою собственную администрацию. Почему не предоставить сделать это полякам?

 «Мы должны придерживаться зон, о которых мы договорились в Ялте, – сказал президент. – Если мы не сделаем этого, то будет трудно решать вопрос о репарациях и всякие другие вопросы».

 «Репарации нас не беспокоят», – сказал Сталин.

 «Соединенные Штаты вовсе не будут получать репараций, – ответил Трумэн, – но они будут также стараться избегать каких‑либо платежей».

 «В Ялте не было ничего точно определено относительно западной границы, – сказал Сталин. – Никто из нас не связан».

 Это была правда. Президент указал, что, по его мнению, мы не можем решить вопрос сейчас. Нам придется подождать до мирной конференции.

 «Будет еще труднее восстановить германскую администрацию», – сказал Сталин.

 «Вы можете использовать польскую администрацию в своей зоне оккупации Германии», – сказал президент.

 «Все это очень хорошо, – ответил Сталин, – но немцы бежали, и естественное и, конечно, единственное решение состоит в том, чтобы создать дружественную администрацию из поляков. Это не связывает нас ни с какой определенной границей, и если конференция не сможет договориться о границе, то можно оставить этот вопрос нерешенным».

 «Разве можно? – вмешался я. – Это очень важные районы, которые кормили Германию».

 «А кто будет выращивать хлеб? – возразил Сталин. – Там никого не осталось, кто мог бы обрабатывать землю, кроме поляков».

 «А что стало с немцами?» – спросили мы оба.

 «Они бежали».

 Я принимал мало участия в этой беседе, но тут я заговорил.

 Я спросил, как мы будем кормить немцев, которые бежали? Четверть пахотных земель Германии сейчас будет утрачена. Если Польше будет предоставлен район, предложенный Англией и Америкой, то придется переселить около трех или четырех миллионов поляков, а советский план будет означать переселение более восьми миллионов немцев. Найдется ли для них место на той территории Германии, которая осталась? Я не был даже уверен в том, что Сталин был прав, когда утверждал, что все немцы бежали. По мнению некоторых, более двух миллионов еще осталось там.

 Сталин опроверг мои данные, указав, что немцы призвали многих мужчин из этих районов, а остальные бежали. В районе, который он предлагает передать полякам, не осталось ни единого немца. Немцы покинули свои земли между Одером и Вислой. Эти земли обрабатываются поляками, и они едва ли позволят немцам возвратиться на них.

 Президент все еще настаивал, чтобы мы отложили вопрос о западной границе до мирной конференции, но я упорствовал.

 Польша, сказал я, заслуживает компенсации за земли восточнее линии Керзона, которые она отдаст России, но сейчас она требует больше того, что она отдала. Если восточнее линии Керзона насчитывается три или четыре миллиона поляков, то для них нужно найти место на западе. Даже такое массовое переселение потрясет народ Великобритании, но переселение восьми с четвертью миллионов людей я уже не смогу отстаивать. Компенсация должна быть соразмерна потере. Польша не получит никакой выгоды, приобретая так много дополнительной территории. Если немцы бежали оттуда, то им следует разрешить вернуться обратно. Поляки не имеют права ставить под угрозу снабжение немцев продовольствием. Мы не хотим иметь у себя под боком обширное германское население, отрезанное от своих источников продовольствия. Рур находится в нашей зоне, и если мы не найдем достаточного количества продовольствия для жителей, то там создадутся такие же условия, какие были в германских концентрационных лагерях.

 «Германии всегда приходилось импортировать продовольствие, – сказал Сталин. – Пусть она покупает его у Польши».

 «Правительство Его Величества, – ответил я, – никогда не сможет согласиться с тем, чтобы восточногерманская территория, оккупированная во время войны, стала польской».

 «Но ее населяют поляки, – сказал Сталин, – и они обрабатывают землю. Мы не можем заставить их выращивать хлеб и отдавать его немцам».

 Я возразил, что сейчас необычная обстановка. Поляки, очевидно, продают силезский уголь Швеции, в то время как Великобритания испытывает самую жестокую нехватку топлива, какой она не ощущала даже во время войны. Продовольствие и топливо из Германии в границах 1937 года должно быть предоставлено в распоряжение всех немцев, живущих в этих пределах, независимо от зоны. Сталин спросил, кто будет добывать уголь. Его добывают не немцы, а поляки. Немецкие собственники силезских шахт бежали. Если они вернутся, то поляки, возможно, повесят их. Я напомнил Сталину его замечание на предыдущем заседании о том, что не нужно допускать, чтобы воспоминания об ущербе или чувство мести влияли на нашу политику, и я попросил его понять, с чем нам приходится сталкиваться, а именно, что нам приходится сталкиваться с большим числом немцев, втиснутых в нашу зону, которых может кормить только район, оккупированный поляками.

 Сталин сказал, что его прежние замечания не относились к военным преступникам.

 «Но не все восемь с четвертью миллионов бежавших являются военными преступниками», – ответил я.

 Затем Сталин сказал, что он имел в виду немецких собственников силезских угольных шахт. У России у самой не хватает угля, и она покупает его у поляков. Здесь меня поддержал Трумэн. Он сказал, что передача Восточной Германии Польше, видимо, свершившийся факт, но ее нельзя рассматривать отдельно, когда вопрос идет о репарациях и поставках. Он готов обсуждать западную границу Польши, хотя этот вопрос можно решить только на мирной конференции, но он не желает видеть, как отдельные части Германии раздаются направо и налево. Сталин продолжал настаивать, что только поляки могут обрабатывать эти земли. У русских нет рабочей силы, а немцев там нет. Мы можем либо остановить всякое производство, либо предоставить его полякам. Поляки лишились ценного угольного бассейна, перешедшего к России, и вместо него получили Силезский бассейн. Я отметил, что поляки всегда работали в силезских шахтах и я не возражаю, чтобы они продолжали это делать в качестве агентов русского правительства. Но я возражаю против того, что с Силезией сейчас обращаются так, как будто она уже стала частью Польши. Сталин настаивал на том, что невозможно изменить сложившееся ныне положение. У самих немцев не хватало рабочей силы. Когда русские наступали в Германии, они обнаруживали, что на промышленных предприятиях работали насильно увезенные итальянцы, болгары и рабочие других национальностей, в том числе русские и украинцы. Когда Красная Армия прибыла, эти иностранные рабочие вернулись домой. В самой Германии было мобилизовано колоссальное количество мужчин, и большинство их было либо убито, либо захвачено в плен. На многочисленных германских предприятиях работало мало немецких рабочих, и работа этих предприятий зависела главным образом от иностранной рабочей силы, которая сейчас исчезла. Их нужно либо закрыть, либо дать возможность полякам работать на них. То, что произошло, это результат не преднамеренной политики, а стихийного хода событий. И в этом нужно винить только самих немцев. Он согласился, что предложения польского правительства создадут трудности для Германии.

 «А также для Англии», – вставил я.

 Но Сталин сказал, что не возражает против того, чтобы создать трудности для немцев. Такова его политика, да к тому же это не даст им возможность начать новую войну. Лучше создавать трудности для немцев, чем для поляков, и, чем меньше промышленности будет у Германии, тем больше рынков будет в Англии.

 

* * *

 

Когда мы встретились на следующий день, в воскресенье 22 июля, мы нисколько не приблизились к соглашению. Я повторил и подчеркнул наиболее важные причины, в силу которых правительство Его Величества не может принять требования Польши, и я изложил их следующим образом:

 1) Окончательное решение всех вопросов о границах может быть принято только на мирной конференции. (Сталин сказал, что он согласен с этим.)

 2) Польской нации невыгодно получить такой большой район, какой поляки сейчас просят.

 3) Это нарушит экономическое единство Германии и возложит слишком тяжелое бремя на державы, оккупирующие западные зоны, в частности в отношении продовольствия и топлива.

 4) У англичан есть серьезное сомнение морального порядка относительно массовой переброски населения. Мы можем согласиться на переселение такого же числа немцев из Восточной Германии, какое число поляков будет переселено из Восточной Польши восточнее линии Керзона, скажем, два или три миллиона. Но переброска восьми или девяти миллионов немцев, как это вытекает из согласия с требованием Польши, это уж слишком большая цифра, и это было бы совершенно неправильно.

 5) Относительно информации о числе немцев в спорных районах не существует единого мнения. Советское правительство говорит, что все немцы бежали. Английское правительство считает, что большое число немцев, достигающее миллионов, все еще находится там. Мы, конечно, не имели возможности проверить эти цифры на месте, но мы должны принять их до тех пор, пока не будет доказано, что они неправильны.

 

Сталин все еще настаивал, что Германия может получать достаточно топлива из Рура и Рейнской области и что на территории, оккупированной поляками, не осталось немцев.

 Мы договорились, что новая Польша должна продвинуть свои западные границы до линии, которую можно назвать линией Одера. Разногласие между Сталиным и мной сейчас состояло в том, до каких пределов следовало продвинуть эту линию.

 Трумэн зачитал нам важнейший абзац из Ялтинской декларации:

 «Главы трех правительств считают, что восточная граница Польши должна идти вдоль линии Керзона с отступлениями от нее в некоторых районах от пяти до восьми километров в пользу Польши. Главы трех правительств признают, что Польша должна получить существенное приращение территории на севере и на западе. Они считают, что по вопросу о размере этих приращений в надлежащее время будет спрошено мнение нового польского правительства национального единства и что, вслед за тем, окончательное определение западной границы Польши будет отложено до мирной конференции». «Это соглашение, – сказал он, – было достигнуто президентом Рузвельтом, генералиссимусом Сталиным и премьер‑министром Черчиллем. Я согласен с этим решением».

 «В Тегеране, – сказал Сталин, – Рузвельт и Черчилль хотели, чтобы граница шла вдоль реки Одер до того пункта, где в нее впадает Восточная Нейсе, а я настаивал на линии Западной Нейсе. Кроме того, Рузвельт и Черчилль собирались оставить Штеттин и Бреслау на германской стороне. Решим этот вопрос сейчас или отложим его?

 Если президент, – добавил он, – думает, что в этом кто‑то виноват, то виноваты не столько поляки, сколько русские и обстоятельства».

 «Я понимаю, что вы хотите сказать, и именно это и я имел в виду», – ответил Трумэн.

 Я тем временем размышлял над этими вопросами и теперь сказал, что нам следует сейчас же пригласить поляков на конференцию. Сталин и президент согласились, и мы решили послать им приглашение.

 

* * *

 

Поэтому в 15 часов 15 минут 24 июля представители временного польского правительства во главе с премьер‑министром Берутом прибыли в мой дом на Рингштрассе. Со мной были Иден, сэр Арчибальд Кларк Керр, наш посол в Москве, и фельдмаршал Александер.

 Я начал с того, что напомнил им, что Великобритания вступила в войну из‑за того, что на Польшу было совершено нападение и что мы всегда очень интересовались ею, но границы, которые ей сейчас предлагают и на которые она, по‑видимому, хочет согласиться, означают, что Германия лишится одной четвертой части пахотных земель, которые она имела в 1937 году. Придется переселить восемь или девять миллионов человек, и такое массовое переселение людей не только возмутит западные демократические страны, но поставит под угрозу самую английскую зону Германии, где мы должны содержать людей, нашедших там убежище. В результате окажется, что поляки и русские будут иметь продовольствие и топливо, а у нас будут голодные рты, нетопленые очаги. Мы будем возражать против такого раздела, и мы убеждены, что полякам так же опасно двигаться слишком д