Реформа моральная. Приобщение умственное

 

 

I

 

Славянофильские писатели охотно рисуют теперь нравы Древней Руси светлыми пленительными красками, ярко выступающими на темном фоне современной жизни западных народов. Это одно из последних прибежищ тезиса, не устоявшего ни на одном из остальных полей брани. Вообще довольно затруднительно изобретать все элементы самобытной культуры, какими должна была обладать в области просвещения, науки, искусства Московия XVI и XVII веков, чтобы соответствовать идеалу, составленному ее почитателями. Она не умела читать! Но ей принадлежит торжество в нравственности. Избегнув тройной испорченности Средневековья, эпохи Возрождения и современности, она оставалась чистой. Она была святой. Посмотрим.

Прежде всего кажется странным, каким образом никто из свидетелей и даже участников этой идиллии не сознавал ее прелести. Свидетельства иностранцев, Олеария, Маржерета, Флетчера, могут показаться сомнительными, но что думать о показаниях записок современника Желябужского, о которых мы уже упоминали и где текущая хроника ограничивается перечнем уголовного судопроизводства?

В ноябре 1699 года князь Федор Хотетовский наказан кнутом на одной из торговых площадей Москвы за продажу одного и того же поместья нескольким покупателям. В декабре двое владимирских судей, Димитрий Дивов и Яков Колычев, наказаны плетьми за подлог. Колычев был подкуплен двадцатью рублями и бочонком водки. В том же году некий дворянин Зубов преследуется как грабитель по большим дорогам. Воевода царицынский Иван Бартенев берет взятки и похищает замужних женщин и молодых девушек, превращая их в своих наложниц. Князь Иван Шайдаков уличен в разбое и убийствах.

Вооруженный грабеж настолько вкоренился в нравы того времени, что сам Петр, приложивший к его уничтожению всю свою энергию, оказался бессильным. В 1710 году еще приходилось посылать дозор для охраны непосредственных окрестностей столицы. В 1719 году судебная коллегия была уведомлена о присутствии в Новгородском и Можайском уездах шаек от ста до двухсот хорошо вооруженных разбойников. Саксонский резидент Лефорт писал в 1723 году: «Шайка из девяти тысяч разбойников, с атаманом, отставным полковником, забрала в голову сжечь адмиралтейство и другие учреждения Петербурга и избить иностранцев. Из них тридцать шесть были захвачены, посажены на кол и повешены за бок… Мы накануне какой-нибудь неприятной катастрофы; нищета увеличивается с каждым днем; улицы полны родителей, стремящихся продать своих детей. Приказано не подавать ничего нищим; куда же им деваться, как не идти грабить по большим дорогам».

Эти разбойники, вооруженные против иностранцев, подлинные представители Древней Руси, и трудно видеть в них что-либо идиллическое. Отличительные, характерные черты прошлого, свойственные им, тоже не блещут привлекательностью. Дикость и грубость. Немец, воспитатель царевича Алексея, Нейгебауер в 1702 году отставлен от должности, потому что осмелился найти неприличным поведение своего воспитанника, выгружавшего содержимое своей тарелки в блюда, предназначенные для остальных гостей. Между Нейгебауером, воспитанником Лейпцигского университета, и русскими, находившимися при царевиче, происходили постоянные столкновения, доходившие чуть не до драки. Свидетель, доктор Клюм, сидевший за обедом, рассказывает следующую сцену: «Во время стола, как принесли на стол жаркие куры, которые тот иноземец, разрушив, положил на блюде, и государь царевич изволил взять от той ествы, сперва одну куречью ножку и покушать несколько, положил на тарелку и хотел взять еще иную часть. И Алексей Иванович Нарышкин говорит, чтоб он, царевич, те части, которые кушал, для очистки тарелки положил на то ж блюдо. О сем услыша, Мартын говорил, что царевич лучше, нежели он, в том знает, понеже необыкновенно объеденные кости на блюдо класть, а мечут собакам. Потом царевич изволил нечто молвить Алексею Ивановичу тайно на ухо, а Алексей Иванович, измешкав немного, тоже молвил тайно на ухо учителю Микифору (Вяземскому). Мартын (Нейгебауер) говорил: „Непристойно за столом друг другу на ухо говорить при иных людях“… После того началась у Мартына с Микифором брань, и Мартын бросил пред царевичем нож и вилку и хватился за шпагу, крича: „Ничего вы не знаете, и у вас все варвары! Собаки вы! Гунеефоты!“

Царь указал: отказать Нейгебауеру от службы за то, что писался самовольно гофмейстером и ближних людей называл варварами и бранил всякою жестокою бранью.

Никакой общественности в народной среде, находящейся под гнетом византийского аскетизма и считающей науку за ересь, искусство – за неприличие, музыку, пение, танцы – за согрешение против Господа. Любовь, даже благословенная церковью, кажется соблазном. Проникнувшись духом «Домостроя», Посошков советует новобрачным проводить первые две ночи в молитве: первую – чтобы отогнать злого духа; вторую – чтобы почтить патриархов. В кругах аристократических женщины прозябают за запертыми дверями теремов; мужчины развлекаются в мужском обществе бедных дворян, то обласканных, то избитых палкой, забавляются с дураками, шутовские выходки которых по преимуществу отличаются непристойным характером; с бохарами, или сказочниками, рассказчиками бессмысленных сказаний; с домрачеями — игроками на домре, подобие гитары, и певцами божественных псалмопений; реже со скоморохами, потому что на них уже косо глядят, их даже преследуют; а власть светская протягивает руку власти духовной для искоренения мирских удовольствий. Настоящим развлечением как боярина, так и крестьянина является пьянство. Всякие сборища сопровождаются пьянством, заканчиваются шумными, часто кровопролитными драками.

Вверху, как и внизу социальной лестницы полное отсутствие всякого духовного идеала, всякого чувства самоуважения, чести, долга. «Люди свободные, – утверждает Корб, – не дорожат своей свободой, легко делаясь рабами. Ремесло доносчика, – говорит он, – также практикуется во всех сословиях. Всюду праздность, нерадивость и подлость». Посланный в 1705 году в Астрахань для усмирения бунта, грозящего затронуть, распространяясь, и погубить живые силы народа, лучший из русских генералов, имевшихся в распоряжении Петра, Шереметев, остановился по пути в Казани и думал только об одном: вернуться в Москву, чтобы провести там зиму и праздник пасхи.

Он решился двинуться дальше только под давлением угрозы. Честь, долг, самолюбие, мужество – новые понятия. Которые Петру приходится насаждать среди своих подданных. Этим он хвалился. Ему приходилось употреблять много усилий, чтобы искоренить из их ума и сердца унизительное нравоучение народной пословицы: «Бежок хоть не честен, да здоров». Конечно, для достижения своей цели, насколько ему удалось ее достигнуть, недостаточно было одних приемов устрашения и быстрого возмездия, вроде приказания повесить под стенами Нотебурга целую партию беглецов. Петру удалось разбудить известные нравственные задатки, таившиеся в этих темных, опустившихся людях: страстную любовь к родному очагу, выносливость, безграничное долготерпение, беспредельную самоотверженность. Но этим все и ограничивается. Остальное – дело его рук.

Дело это нельзя назвать безупречным. На нем отразились все недостатки, все недочеты его руководителя. Начав с бритья бород и реформы одежды. Преобразователь, конечно, взялся не за самое спешное и важное. Русское платье конца XVII века безусловно не обладало ни красотой, ни удобством. Однако его отличительные черты: ширина и большое количество надеваемых друг на друга одежд – имели свое оправдание в климате. На вышитую рубашку и шаровары, заправленные в сапоги, русский дворянин надевал сначала жупан, или жилет, из цветного шелка, затем кафтан в талию, доходивший до колен и заканчивавшийся наверху прямым воротником, бархатным, атласным или парчовым. Рукава, длинные и широкие, застегивались на запястьях пуговицами из камней, более или менее драгоценных.

То была домашняя одежда. Для выхода полагался еще пояс из персидской материи, затем сверх кафтана еще ферязь, длинная и широкая одежда из бархата, свободная и без воротника, застегнутая спереди сверху донизу, и всегда с длинными и широкими рукавами. Поверх ферязи надевался летом опашень, или охабень, – широкий плащ из драгоценной материи, доходящий до земли, с длинными рукавами и квадратным воротником; осенью – однорядка, одежда более теплая, из шерстяной или суконной материи; зимой – шуба, опушенная мехом. Окладистая борода была природным украшением такого наряда, драгоценным с климатической точки зрения. Что касается точки зрения эстетической, то, по-видимому, разногласий о том быть не может. Во все времена и подо всеми широтами мода стремилась избавиться от излишних одежд, а между тем петербургские кучера до сих пор прибавляют себе толщины подушками, что кажется желанным добавлением к их специальной красоте.

Подобно большинству реформ, связанных с именем Петра, та, о которой здесь идет речь, имеет примеры в историческом прошлом, проистекая из общей эволюции, направлявшей со времен Бориса Годунова Россию с Востока на Запад. При царе Алексее Михайловиче Аввакум отказался благословить сына боярина Шереметева, потому что тот явился к нему в блудоносном образе, то есть с выбритым подбородком, а патриарх Иоаким прибегал к громам отлучения от церкви, чтобы приостановить движение. К этому вопросу, по-видимому, примешивалась религиозная подкладка: в православной иконографии Бог Отец и Бог Сын изображаются с бородами и в длинных одеяниях, а по народному верованию, поддерживаемому учением духовенства, человек, сотворенный по подобию Божьему, совершает святотатство, посягая на это священное сходство. Светской власти приходилось считаться с такими взглядами и идти на компромисс: указ Алексея Михайловича подтверждает требования патриарха относительно бороды; но в 1681 году царь Федор Алексеевич предписывает мужскому придворному штату и приказным ношение укороченного платья.

Теперь подобные распри могут показаться смешными; однако не мешает вспомнить, что ношение бороды, введенное Франциском I, отрастившим себе бороду вследствие шрама на лице, послужило даже во Франции предметом ожесточенных споров.

Петр разрешил вопрос со своей обычной прямолинейностью: долой бороду, и пусть все носят европейское платье, французское или венгерское. Указ был издан 29 августа 1699 года. Образцы установленного платья были расклеены по улицам. Бедным людям давалась временная отсрочка для донашивания старой одежды, но с 1705 года все были обязаны носить новое платье под страхом штрафа или даже более сурового наказания.

Так резко введенная реформа должна была наткнуться на упорное сопротивление, в особенности со стороны низших классов. Бояре по большей части подчинились довольно легко: они привыкли одеваться по-польски во времена Лжедмитрия, а одежда по французской моде прельщала их своим изяществом. В марте 1703 года Витворт не видел уже ни одного знатного русского, одетого по-старинному. Но простонародье уперлось и было отчасти право. Под этим градусом широты короткие брюки и открытые чулки являлись безрассудством. Старинная русская одежда, говорили, была одеждой лентяев. Но самый климат способствовал развитию лени у людей Севера, принуждая их к невольному безделью в длинные зимы. Сбрасывая длинную шубу; конечно, они становились более подвижными, но с риском отморозить себе руки и ноги. Петр сам умер от простуды.

Принужденный расстаться со своей длинной бородой, согревавшей ему щеки в тридцатиградусный мороз, бедный мужик завещал ее положить с собой в гроб, чтобы он мог после смерти в благообразном виде предстать перед святителем Николаем. Подобно многим из народных предрассудков, и этот проистекал из совершенно обоснованного инстинкта пользы.

Петр об этом не заботился. В 1704 году, производя в Москве обзор штата своих крупных и мелких чиновников, он велел наказать плетьми Ивана Наумова, отказавшегося обрить бороду. В 1706 году губернатор астраханский приставил к церковным дверям солдат, чтобы они не пропускали мятежных бород и беспощадно их вырывали. В то же время царь решил укоротить женские одежды, и если юбка превышала установленную длину, ее всенародно обрезали, нисколько не щадя стыдливости. Борода составляла для Петра предмет особой, отчасти личной ненависти. Она олицетворяла в его глазах все привычки, заветы, предрассудки, предназначенные им к искоренению. В упреках, с какими он обрушивался на несчастного Алексея, в манифесте, выпущенном в 1718 году против этого мятежного сына, выражение «длинные бороды» повторяется несколько раз, обозначая собой всю реакционную партию, которую манифест клеймит ядовитой бранью: «Все допускается этими людьми с развратными нравами, quorum Deus venter est». Петр прибегал к латинским цитатам немного наугад. Если в течение своего царствования он доходил до разрешения сохранять волосатое украшение за уплату известного налога, то лишь благодаря финансовым затруднениям, заставлявшим его повсюду искать денежные источники. Раскольникам приходилось уплачивать в год до ста рублей за такое право, нося на виду выдававшуюся при взносе денег бляху с надписью «Борода – лишняя тягота».

И вот русский человек был выбрит и переодет на европейский лад. Преобразователь поспешил еще всунуть ему в рот трубку. До приезда за границу в 1697 году он уже разрешил продажу табака, до сих пор запрещенную в России, не особенно беспокоясь о народных предрассудках, оскорбленных такой мерой. Во время своего пребывания в Англии царь, как известно, заключил с маркизом Комартеном договор относительно монополии на эту торговлю. Петр сам курил; все должны курить. Надо сознаться, что все это было неоригинально, а пожалуй, и нездорово. Таким образом началась просветительная деятельности великого человека в области моральной. Впоследствии Петр принес много пользы, но начало было, бесспорно, неудачное.

20 декабря 1699 года издан был указ, оповещавший об изменении календаря. Русский календарь придерживался византийского образца; новый год начинался 1 сентября – предполагаемый день сотворения миря за 5508 лет до Рождества Христова. Впредь он должен был начинаться по-европейски, с 1 января. Всем приказано было присутствовать в этот день на богослужении в церквах и по выходе обмениваться общепринятыми поздравлениями и пожеланиями. Преобразователь охотно пошел бы еще дальше, приняв григорианский календарь, но так как последний римского и папского происхождения, то он встретил в то время сопротивление даже в Англии, где был введен только с 1752 года. Но и в таком виде реформа вызывала сильное неудовольствие: «Разве Бог мог сотворить мир зимою?..» Но Петр не обращал на это никакого внимания, и был вполне прав; на этот раз он вступил на верный путь. И с него больше не сбился. В новом, 1700 году издан был указ об учреждении в Москве первых аптек, в числе восьми; другим указом воспрещалось под страхом кнута или ссылки ношение ножей, слишком часто игравших зловещую роль в ссорах, ежедневно происходивших на улицах Москвы. В следующем году либеральный дух нового царствования выразился рядом приказов, возбранявших падать на колени при появлении государя и обнажать голову зимой при проходе мимо дворца. Наконец, в 1702 году наступил черед великой реформы семейной жизни; двери терема раскрылись, сделаны были попытки внести в брак более прочные нравственные гарантии. Петр простирал над русской семьей руку покровительственную и милосердную. В 1704 году он обрушился на ужасную черту нравов: постоянно практиковавшееся уничтожение детей уродливых и внебрачных. Он обратил внимание на судьбу несчастных подкидышей и в 1715 году принял решительные меры для разрешения этой печальной задачи, приказав учредить «госпитали для зазорных младенцев» во всех больших городах империи по примеру преосвященного Иова, митрополита новгородского, «учинившего такое благотщательное и душеспасительное осмотрение».

Все это было прекрасно, но еще слишком отрывочно, неполно. Для придания всему гармонической связи Преобразователю необходимо было больше досуга. Война все еще поглощала его и отвлекала его мысли. Он вывел женщину из терема; прекрасно, но куда же ей деваться? Он предполагал, что она вступит «в свет», как женщины Франции и Англии; но светской жизни не существовало. До 1718 года Петру некогда было подумать об этом затруднении; наконец мир дал ему несколько свободных минут, и он разрешил вопрос по-своему путем указа. Под названием ассамблей предписывалось поочередно устраивать собрания в некоторых частных домах и точным регламентом устанавливались одежда, времяпрепровождение и мельчайшие подробности. Петр, не следует забывать, побывал во Франции и, очевидно, вдохновлялся и руководился воспоминаниями, оставшимися от французских гостиных, но с добавлениями собственного изобретения. Ассамблеи происходили с четырех часов пополудни до десяти часов вечера. Под страхом штрафа воспрещалось хозяевам встречать гостей или их провожать. Они должны были довольствоваться оказанием гостеприимства, более или менее роскошного: приготовить освещение, напитки, игры. Вообще приглашения не бывали личными: составлялся общий список приглашенных и в день каждого собрания издавался петербургским полицеймейстером или московским комендантом. Возбранялись азартные игры; специальный указ от 28 июня 1718 года воспрещал карты и кости под страхом кнута. Отдельная комната предназначалась для игроков в шахматы, она же должна была служить курительной комнатой, но в действительности курили повсюду, чему сам Петр подавал примеры; кожаные кисеты, наполненные табаком, лежали на всех столах; голландские купцы с трубкой в зубах разгуливали среди щеголей, одетых по последней парижской моде. Танцы занимали первое место среди развлечений на ассамблеях, и так как подданные Петра не умели танцевать, то он сам принялся за обучение их этому искусству. Берхгольц рисует его образцовым учителем: он проделывал «па» во главе шеренги кавалеров, и те должны были в точности повторять каждое его движение. Это немного напоминало плац-парад, но подобное сходство могло только нравиться государю. Характерная статья регламента указывает место в прихожих для челяди, весьма многочисленной во всех русских домах, воспрещая ей доступ в гостиные. Помимо этого полное равенство: каждый гость имел право пригласить танцевать саму государыню.

Подобно всем нововведениям Петра, вначале и это новшество наткнулось на сильное сопротивление, в особенности в Москве. В 1722 году Петр прибыл туда для празднования Ништадтского мира. Специальным указом была назначена ассамблея, на которую было приказано явиться всем дамам «старше десяти лет», под угрозой «жестокого наказания». И все-таки собралось всего семьдесят. В Петербурге в течение трех лет, по-видимому, удалось привить этот обычай. Нам предстоит теперь взвесить его значение. Петр преследовал три главные цели: приобщение русской женщины к совместной общественной жизни, по примеру западных стран, приучение высших классов русского общества к формам обхождения, распространенным в этих странах, наконец, слияние классов и их смешение с иностранными элементами. Последняя цель, пожалуй, самая важная в его глазах, не была достигнута, по свидетельству всех современников. Русские дамы упорно стремились выбирать своими кавалерами только соотечественников и повиновались в этом отношении лишь общему лозунгу. Для достижения двух остальных целей Петру не хватало необходимых качеств, требовавшихся взятой им на себя ролью: ему самому следовало бы быть более светским человеком, менее матросом и плотником. Все подражали его манерам, как его пируэтам, а манеры его не отличались ни особой вежливостью, ни обходительностью, со светской точки зрения. В промежутках между танцами танцующим не о чем было разговаривать друг с другом, они расходились в разные стороны, и водворялось упорное молчание. Чтобы лед растаял, государь не придумал ничего лучшего, как танец с фигурами, заставлявшими дам «подставлять губы для поцелуев своим кавалерам». Вообще этим дамам было нелегко добиться сходства со своими парижскими соперницами; правда, они появлялись на ассамблеях в платьях с обручами, но чернили себе зубы!

В Петербурге, как в Париже, двор был призван давать тон обществу, но тон, царивший среди приближенных Петра и Екатерины, нисколько не напоминал Версаль. На банкете, устроенном в царском дворце по случаю крестин сына Екатерины, за столом мужчин карлица, а за дамским столом – карлик вылезли совершенно голыми из огромного пирога, красовавшегося посередине стола. 24 ноября 1724 года, в день именин государыни, во время обеда их величеств в Сенате, в многочисленном обществе, среди которого находились герцогиня Мекленбургская и царица Прасковья, один из сенаторов взобрался на стол и прошелся от одного конца до другого, в буквальном смысле ступая по блюдам. На всех придворных празднествах важная роль принадлежала шести гвардейским гренадерам, вносившим ушат с хлебной водкой, сильно сдобренной перцем; деревянной ложкой Петр оделял содержимым всех присутствующих, в том числе и женщин. Мы читаем в депеше Кампредона от 8 декабря 1721 года: «Последнее празднество в честь именин царицы было великолепно по местным нравам: дамы пили очень много».

Впрочем, у Петра, как известно, не было двора в собственном смысле этого слова. Одним из его первых мероприятий было ассигнование на общие нужды государства средств, предназначавшихся раньше на содержание государя и его дома. Различные службы, составлявшие часть этого дома, были вследствие этого уничтожены вместе с целым штатом придворных чинов и служителей. Ничего не осталось от трех тысяч выездных лошадей, сорока тысяч упряжных лошадей, стоявших на конюшнях его предшественников, от трехсот поваров и поваренков, готовивших ежедневно по три тысячи кушаний на кухне. Только под конец царствования было создано несколько новых придворных должностей на европейский лад, но заместители их несли свою обязанность всего несколько раз в год, в торжественные дни. В обыкновенные праздники, возвращаясь из церкви обедать, Петр шел в сопровождении своих министров и толпы офицеров; но у него стол был накрыт всего на шестнадцать приборов. Все старались опередить друг друга, чтобы занять место за столом, а Петр просто говорил запоздавшим: «Ступайте утешьте жен, пообедав с ними». Известно также, что во дворце никогда не бывало больших приемов, даже когда у Петра появился наконец настоящий дворец. В последнее время почтамт заменил для этого назначения дворец Меншикова, и когда царь собирался там со своим обществом, то получался вид самого низкоразрядного кабака.

Берхгольц заставляет нас присутствовать на банкете, данном там в мае 1721 года по случаю спуска корабля. К половине обеда женщины были пьяны настолько же, как мужчины. К вину была подмешана водка. Старый адмирал Апраксин заливался слезами; князь Меншиков скатился под стол; его жена и сестра старались привести его в чувство. Потом разгорелись споры, раздались пощечины, пришлось разнимать генерала, подравшегося с поручиком. Добавим, что в течение этих оргий, продолжавшихся по шести часов и более, все выходы были накрепко заперты, и легко угадать неопрятные последствия такой меры. Полнейшее презрение, выказываемое Петром к вопросам благопристойности и благоприличия, таким образом, получало всенародное подтверждение. В январе 1723 года издан был приказ о трауре при дворе по случаю смерти регента. На первой ассамблее большинство дам появилось в цветных платьях. Оправдались тем, что других у них не было. Петр отправил их по домам, но сейчас вслед за этим, осушив несколько стаканов водки, сам подал сигнал к танцам.

Летом собрания и банкеты переносились в Летний сад и имели вид шумных ярмарок. Запах хлебного вина доносился до соседних улиц. Громкий смех пьяных, крики женщин, которых силой заставляли осушать положенное количество спиртных напитков, шутовское пение шутейших кардиналов забавляли тысячи зрителей. Танцевали на чистом воздухе, в открытой галерее на берегу Невы. В летних резиденциях в окрестностях Москвы или Петербурга государь и его приближенные давали еще более свободы грубости своих привычек и склонностей. Прочтем следующий рассказ о путешествии в Петергоф, в котором принимал участие дипломатический корпус, в мае 1705 года:

«9-го царь отправился в Кроншлот, куда мы последовали за ним в галере; но вдруг поднявшаяся буря заставила нас провести два дня и три ночи на этом открытом судне, без огня, без постелей и без провизии. Прибыв наконец в Петербург, мы угостились там по обыкновению, потому что нас заставляли пить столько токайского вина за обедом, что когда настала пора расходиться, мы едва были в состоянии держаться на ногах. Это не помешало царице поднести еще каждому из нас по стакану водки, приблизительно с кружку вместительностью, которую нам пришлось выпить. Это окончательно помутило наши рассудки, и мы предались сну, кто в саду, кто в лесу, кто, наконец, где попало на земле. В четыре часа пополудни нас разбудили и привели во дворец, где царь раздал каждому по топору с приказанием следовать за собой. Он привел нас в лес и пометил вдоль моря аллею шагов в сто, где следовало срубить деревья. Он первый принялся за работу, и хотя мы не привыкли к такому тяжелому труду, однако часа через три справились со своей задачей всемером, сколько нас было, за исключением его величества. Винные пары за это время уже успели в значительной степени улетучиться, и с нами не произошло никакого случая, только одного посла, работавшего со слишком большим усердием, задело при падении дерево и слегка ранило. Царь нас поблагодарил за исполненную нами работу, а вечером нас угостили по обыкновению и поднесли еще такую обильную порцию пития, что мы повалились совершенно без чувств. Мы не проспали и полутора часов, когда около полуночи пришел нас разбудить один из любимцев царя, чтобы отвести насильно к князю Черкасскому, спавшему с женой. Нам пришлось до четырех часов утра провести у их постели и все время пить вино и водку, так что под конец мы не знали, как добраться до дому. В восемь часов нас пригласили завтракать во дворец; но вместо кофе или чая, на который мы рассчитывали, нам подали по большому стакану водки, после чего отправили подышать свежим воздухом на высокий холм, у подножия которого мы нашли крестьянина с восемью несчастными клячами, без седел и стремян, стоившими все вместе не больше четырех талеров. Всякий сел на своего коня, и в таком комичном виде мы проехались перед их высочествами царевнами, любовавшимися в окно».

Заметим, кроме того, что подобное дикое времяпрепровождение сочеталось с развращенностью и цинизмом нравов, чему Петр также первый подавал пример. Готовясь жениться на дочери государя, герцог Голштинский показывался повсюду в Петербурге с общепризнанной своей любовницей, мужу которой покровительствовал, не получая замечания от своего будущего тестя.

Во многих отношениях Петр в действительности добился только наслоения одной развращенности на другую. Тезис славянофилов здесь отчасти находит себе оправдание. Также относительно внешности он достиг лишь эффекта переряживания, удовлетворявшего его страсти к маскарадам: одетые по французской моде русские оставались почти такими же дикарями, какими были раньше, сделавшись еще вдобавок смешными. В 1729 году французский монах-капуцин, поселившийся в Москве, так передавал свои впечатления по этому поводу: «Мы начинает понемногу узнавать дух русского народа. Говорят, что за двадцать лет его царское величество произвел среди русских большие перемены; так как ум у них восприимчивый, то действительно можно бы еще сделать их похожими на людей, но благодаря упорству большинство предпочитает оставаться скотами, чем принять образ человеческий. Кроме того, они недоверчиво относятся к иностранцам, плутоваты и вороваты в высшей степени. Правда, наказания ужасны, но этим их не устрашишь. Они способны убить человека за несколько грошей, что делает опасным позднее хождение по улицам».

Перемена была главным образом внешняя. При каждом более сильном порыве духа или тела, под влиянием вина или гнева, маска спадала. В день торжества въезда Петра в Москву после Персидского похода (в декабре 1722-го) князь Григорий Долгорукий, сенатор и дипломат, и князь-кесарь Иван Ромодановский вцепились друг другу в волосы в присутствии многочисленного общества и дрались на кулачках с добрых полчаса, и никому не приходило в голову их разнять. Иностранцев окружали почетом, за ними ухаживали в присутствии государя; но как только он поворачивался спиной, с них срывали парики. Герцогу Голштинскому стоило немалых усилий защитить свою прическу. Понятия о чести, честности, долге, настойчиво, энергично проповедуемые Петром и в том его величайшая заслуга перед историей, с трудом проникали в глубь сознаний, скользя по неподатливым душам, как плохо прилаженная одежда. Сам Татищев, отозванный с Урала, где Демидов обвинял его во взяточничестве, в свою защиту выставлял довод нравственного мировоззрения, совершенно не похожего на европейское: «Я беру, но этим ни перед Богом, ни перед вашим величеством не погрешаю. Почему упрекать судью, если получил благодарность, когда дела решал честно и как следует? Вооружаться против такой благодарности вредно, потому что тогда в судьях уничтожается побуждение посвящать делам время сверх узаконенного и произойдет медленность, тяжкая для судящихся». В 1715 году было возбуждено громаднейшее дело о злоупотреблениях, обнаруженных в поставках в армию, и подсудимых звали: Меншиков, адмирал Апраксин, петербургский вице-губернатор Корсаков, генерал-адмирал Кикин, первый комиссар адмиралтейства Сенявин, генерал-фельдцейхмейстер Брюс, сенаторы Волконский и Лопухин!

Неутомимому работнику Петру не удавалось также победить вполне у своих подданных укоренившихся привычек лени, бездеятельности, физической и духовной.

Здоровые люди тысячами бродили по улицам, предпочитая выпрашивать милостыню, чем работать. Некоторые, надев на ноги кандалы, выдавали себя за арестантов, посланных по улицам (по обычаю, действительно практиковавшемуся в те времена) за сбором подаяний от народных щедрот. Беззаботная праздность, мать ужасной бедности, продолжала царить в деревнях. «Когда крестьянин спит, – говорит Посошков, – надо его дому загореться, чтобы заставить его проснуться; но он не потрудится встать, чтобы потушить дом своего соседа». Пожары, уничтожавшие целые деревни, были очень часты, и легка работа шаек разбойников, грабивших то, что пощадил огонь; а жители не догадывались соединиться, чтобы дать отпор злодеям. Последние являлись в избу, «подогревали» мужика и его бабу, чтобы выпытать у них, где спрятаны деньги, грабили, нагружали на повозки и спокойно увозили все имущество; соседи равнодушно на это смотрели и не двигались с места. Чтобы избежать воинской повинности, молодые люди укрывались в монастыри; другие поступали в школы, основанные Петром, и ухитрялись там ничему не учиться.

И все-таки великий духовный переворот совершился, Петр посеял в родную почву семена наудачу, пожалуй, неправильно и отчасти руководясь личной фантазией, но они взошли и принесли плод. Сверх того, он дал своему народу пример жизни, где прискорбные пороки – результаты наследственных недостатков – сочетались с самыми доблестными, благородными добродетелями; и история показала с тех пор, какая чаша весов перетянула. Стомиллионный народ развернул перед взорами старого европейского мира, удивленного, вскоре встревоженного, силу, элементы которой, бесспорно, не исключительно материальные. Эту силу современная Россия почерпнула из души своего героя. Ему обязана она также своими умственными успехами, хотя учебные заведения великого царствования небезосновательно считаются не вполне удовлетворительными.

 

II

 

Славянофилы имеют особое представление, и представление преувеличенное, о просвещении, каким обладала Россия до Петра Великого. По их утверждению, Преобразователь даже в этом отношении скорее отодвинул свою Родину назад, чем подвинул ее вперед, заменив обучение «общеобразовательное», в школах первоначальных или средних и в Славяно-греко-латинской Академии в Москве, системой воспитания «профессионального», уже отвергнутого на Западе. Прежде всего следует разобраться, что собой представляли и эти школы, и общеобразовательность их обучения. Школы? Их было всего-навсего несколько, при некоторых монастырях. Общеобразовательность обучения? Она ограничивалась, насколько известно, чтением Священного писания, элементарными начатками географии и истории. Над могилой Преобразователя Феофан Прокопович, которого нельзя заподозрить в предвзятости, в ущерб такому духовному образованию, напоминал, что в те времена, когда Россия не знала иного, трудно было бы найти в ней компас! Азбуки того времени заключали упражнения в вопросах и ответах, любопытно рисующие соответствующий умственный уровень. Вопрос: «Что такое высота неба, ширина земли, глубина моря?» Ответ: «Высота – это Отец! Ширина земли – это Сын! Глубина моря – это Дух Святой!» Вопрос: «Кому было дано первое писание Христа?» Ответ: «Апостолу Кайиафе» (подлинная выписка).

В действительности периода «воспитания» не существовало у русских людей того времени. Переход из детства в юношеский возраст совершался незаметно. Поэтому умы до зрелых лет сохраняли известную свежесть, но также и ребяческую наивность. Это светотень утренней зари, полная неясных, смутных очертаний, – смешение языческих суеверий и причудливо извращенных христианских преданий. Перун, бог грома, лишь замещен пророком Ильей, разъезжающим на колеснице по облакам. Редкие явления мира физического и явления мира духовного считаются одинаково действием сил таинственных и страшных, перед которыми человек чувствует себя беззащитным и жалко-беспомощным.

Петр рассчитывал победить, главным образом воспитанием, эти химерические воззрения на жизненную действительность, приспособленные для наклонности к лености.

Его личные взгляды шли в этом направлении весьма далеко: до введения обучения обязательного и бесплатного, проповедуемого Посошковым. Принцип подтверждался даже указом от 28 февраля 1714 года, но его применение ограничилось сыновьями дьяков (служащих в административных присутственных местах) и духовенства. Сенат отказался идти дальше. Отнять у торговли и промышленности мальчиков-учеников – разве не значит разорить торговлю и промышленность? Преобразователь уступил и ограничился тем, что со своей обычной настойчивостью и суровостью следил за применением новых правил: сын дьяка Петр Ижорин отказывался учиться в школе математики, основанной в Олонецке; по царскому указу его привезли в Петербург в кандалах. «Школы повсюду и школы всех родов» – таков стал лозунг.

Но какие школы? В этом отношении, к сожалению, в представлении Петра долго царила неустойчивость. Вначале он как будто склонялся к типу ложнообразовательному, с литературной тенденцией, до сих пор преобладавшей благодаря влиянию польскому и малороссийскому. По возвращении из первого путешествия за границу он еще думал только о расширении программы Московской Академии.

После встречи с Глюком его мысли приняли другое направление, но в том же духе. Бывший учитель Екатерины Трубачевой сразу был назначен директором учебного заведения, где должны были преподаваться география, этика, политика, латинская риторика, картезианская философия, языки греческий, еврейский, сирийский, халдейский, французский и английский, танцы и верховая езда. Недалекий Глюк окончательно растерялся. И вдруг, со своей обычной резкостью. Преобразователь изменил мнение; он нашел свой путь. Ему нужны были школы профессиональные, какие он видел в Германии, Голландии и Англии. Но он не давал себе времени выработать общий план, начав с начала, то есть со школ первоначальных и средних; он сразу сделал скачок к образованию высшему: инженерному искусству, мореплаванию, высшей математике, и это потому, что он заботился сейчас не столько о распространении просвещения, сколько о подготовке офицеров,