Вторник, 18 сентября 1979 года

Школа – жуть, как и следовало ожидать. Прежде всего, как известно по всем книгам о школах, там чуть ли не самое главное – спортивные игры. Я не в форме для спорта. Еще – все девочки одинакового происхождения. Почти все англичанки, из недальних мест, продукты таких же ландшафтов, как вокруг школы. Они немножко различаются по форме и размеру, но говор у всех одинаковый. Мой выговор, в Долине считавшийся шикарным и сразу выдававший мое классовое превосходство, здесь – клеймо варварки. И если быть калекой из варваров мало, добавим тот факт, что я поступила в класс, где все уже два года знакомы, союзы и вражда разграничены по линиям, в которых я совсем не разбираюсь.

К счастью, я все это быстро выяснила. Я не дура. Я никогда еще не ходила в школу, где бы каждый не знал меня и моих родных, зато я всего три месяца как из детского приюта, а хуже него не бывает. По говору я распознала других варварок – одну ирландку (Дейдра, называют Дыра) и одну еврейку (Шарон, называют Шара). С ними, как могу, пытаюсь подружиться.

Других отпугиваю взглядом, когда они пытаются дразниться, покровительствовать или подкалывать, и рада заметить, что мой взгляд действует как обычно. Прозвищ получила множество: Тэффи[2], Воровка, и Комми, и еще чуть более оправданные Хромуша и Ковыляшка. Комми – это потому, что по фамилии меня приняли за русскую. Я ошибалась, когда думала, что для них это имя ничего не значит. Меня щиплют и наступают на ноги, когда рассчитывают, что это сойдет с рук, но настоящих драк не было. Это чепуха, полная чепуха после приюта. При мне палка и взгляд, и я скоро стала рассказывать жуткие истории после отбоя. Пусть меня боятся, лишь бы оставили в покое. Пусть ненавидят, лишь бы боялись. Для школы‑интерната это отличная стратегия, хоть она и подвела Тиберия. Я об этом сказала Шарон, а она уставилась на меня как на инопланетянку. Что? Что? Никогда я не привыкну здесь жить.

В классе я быстро вышла на первые места по всем предметам, кроме математики. Очень скоро. Скорей, чем ожидала. Может, здесь девочки не так умны, как в нашей начальной школе? Там с одной‑двумя можно было потягаться, а здесь ничего подобного. Я парю на недосягаемой высоте. Смешно сказать, популярность мне оценки и поддерживают, и портят. До уроков никому здесь дела нет, за то, что я их колочу, меня ненавидят, зато Дому дают очки за отличные оценки, а этими очками здесь очень дорожат. Грустно, что интернат так похож на описанный у Энид Блайтон, а если и отличается, то в худшую сторону.

Уроки химии с другим классом намного лучше. Химию ведет преподаватель естественных наук, единственный учитель‑мужчина, и девочки там, кажется, гораздо больше увлечены предметом. Лучшие уроки в программе, не зря я за них сражалась. Что пропускаю искусство, я не жалею – хотя тетушка Тэг расстроится. Я ей не писала. Подумывала, но не решилась. Она не расскажет матери, где я, – только не она – но рисковать нельзя.

А вчера я обнаружила библиотеку. Мне разрешили в ней бывать, когда полагалось бы бегать на игровом поле. Увечье вдруг обернулось мне на пользу. Библиотека не то чтобы потрясающая, но много лучше, чем ничего, так что я не жалуюсь. Все, что дал отец, я дочитала. (Он был прав насчет второй повести в «Имперской звезде», зато сама «Звезда» – одна из лучших книг, что мне попадались.) Здесь на полках есть «Бык из моря», и еще «Колесничий», тоже Мэри Рено, я о нем даже не слышала, и три взрослые научно‑фантастические повести Льюиса. Отделка деревянными панелями, на стульях старая потрескавшаяся кожа. Пока похоже на то, что там никого не бывает, кроме меня и библиотекаря мисс Кэрролл, с которой я неизменно вежлива.

Теперь я могу снова вести дневник. Хуже всего здесь то, что невозможно остаться одной и тебя то и дело спрашивают, чем занимаешься. Ответить «Пишу стихи» или «Веду дневник» – будет вроде поцелуя смерти. Я с первых же дней и пробовать не стала, хоть и очень хотелось. Меня и так уже считают чудачкой. Сплю в дортуаре с одиннадцатью другими девочками. Даже в туалете не остаться одной: кабинки и душевые без дверей, а сортирные шутки здесь, разумеется, вершина остроумия.

Из окна библиотеки мне видны ветви сохнущего вяза. Вязы повсюду засыхают, это голландская болезнь. Я не виновата, я тут ничем не могу помочь. Но я все думаю, что могла бы, если бы фейри подсказали мне, что делать. Это из тех вещей, которые стоило бы исправить. Умирающие деревья – это очень грустно. Я спросила библиотекаря, и она дала мне «Юного натуралиста», в котором я прочитала подробнее. Болезнь завезли из Америки с грузом бревен, это грибковое заболевание. Почему‑то от этого еще сильнее думается, что ее можно вылечить. Все вязы – один вяз, они клоны, вот почему все они гибнут. В популяции нет естественной сопротивляемости, потому что нет изменчивости. Близнецы тоже клоны. Глядя на вяз, никогда не подумаешь, что он – часть всех остальных. Увидишь отдельное дерево. Так же и на меня теперь смотрят: видят отдельного человека, а не половину близнецовой пары.