Принцесса встречается с Каменным Юношей

 

Магистр сидел у стола, придвинутого к сводчатому окну. Перед ним лежали старый кожаный кошелек и кучка монет. Ножницы прислонились к стене. Сложив монеты в кошелек, Магистр поднял глаза, полные такой любви, которая могла бы расплавить и железное сердце.

– Сколько ты насчитал? – лязгающим голосом спросили Ножницы.

– Три Золотых, девять Серебряных и сорок семь Медных, – виновато ответил Магистр.

– И это все, что ты накопил за долгую жизнь?!

– Но у меня есть еще вы, прекрасные Ножницы, разве вы не стоите всех богатств мира?! – сказал Магистр.

– Влюбленные мухи хотя бы не слепнут и всегда отличат мухомор от банки варенья, – справедливо заметила Ахумдус.

Она устроилась на потолке, и я висел вниз головой: с подобными неудобствами следует примириться, когда используешь муху в качестве скакового животного.

– Вздор! – пролязгали Ножницы. – Пока ты не скопишь тысячи Золотых, не смей и смотреть в мою сторону. О, мы несчастные. Другие, настоящие мастера делают настоящие вещи из настоящего металла – секиры, топоры, пики. И продают за настоящее золото. А ты… Все фигурки, которые ты ночь за ночью лепишь из лунного света, оживают и улетают.

– Они вернутся, – робко возразил Магистр. – Перед закатом, когда ночь надвигается, мною рожденное ко мне возвращается.

– Убирайся в свою каморку. Мы не хотим тебя видеть! – приказали Ножницы.

Как только Магистр вышел, Ножницы подошли к окну и, закатывая глаза – это в моде у стихоплетов, – пролязгали:

 

Юноши – воины, матросы, поэты!

Слушайте вещее слово совета:

Только железо можно любить,

С твердым железом судьбу разделить.

Только в железе холод есть вечный,

Что остановит поток бесконечный,

Жизнью зовущийся.

 

"Пренеприятные стишки, – подумал я. – Бр‑р!"

Тем временем Турропуто вылез из щели, где он скрывался, расправил плащ, как павлин распускает хвост, поднялся на носки и, едва Ножницы умолкли, завыл, словно шакал на луну:

– О прекраснейшие, мудрейшие и чудеснейшие! Уделите минуту внимания чужестранцу, который на пути к вам преодолел тысячи штормов и сражался с легионами чудовищ. Я объехал весь мир, и везде, в странах, густонаселенных и безлюдных, народы, и одаренные гением стихосложения и безгласные вследствие своей дикости, жители полуостровов, островов и архипелагов пели гимны в вашу честь, о Ножницы!

Какая бесстыдная чепуха. Но если бы вы только видели, что делалось с Ножницами, пока Турропуто завывал. Грудь их бурно вздымалась, на щеках румянцем выступила свежая ржавчина, колючие глазки блестели.

– Ах! Что вы, – жеманно звякнули они. – Мы, конечно, знаем, как некоторые ценят нас. Что нам в Магистре, нищем старикашке, даже тот Юноша – каменный и, смею сказать, из хорошей семьи – не сводит с нас взгляда… Но все же, пусть мы и так избалованы вниманием, то, что вы говорите насчет островов, полуостровов и архипелагов, – если это правда, ведь мы не выносим лести…

– Лишь тысячная доля правды, о несравненные! Миллионоустная молва разнесла по свету, что вы, красотой затмив Афродиту, а мудростью Зевса, еще и выше всех в подлунном мире поднялись в божественном искусстве вырезания из бумаги. Возьмите, несравненные, этот лист и ослепите чужестранца своим художеством.

– Бумага волшебная… Магистр не позволяет трогать ее, – уже сдаваясь, возразили Ножницы.

– Волшебству и место в волшебных пальчиках. Осмелюсь посоветовать сложить бумагу в два раза. Еще! Еще!! Еще!!! Теперь режьте.

Несколько десятков бумажных фигурок выскользнули из рук Ножниц и, упав на пол, ожили.

– Одинаковые человечки! – тихо ахнула Ахумдус.

 

Она вся дрожала. Впервые я видел Ахумдус испуганной. Вероятно, ей уже пришлось сталкиваться с одинаковыми человечками. И мне было не по себе, ведь я помнил рассказ Учителя о Королевстве Жаба Девятого, и слова его: "Берегись одинаковых человечков!"

Ножницы вошли во вкус; фигурки десятками и сотнями падали на пол. Ожив, они строились в колонны и принимались маршировать.

– Ать… два… Ать… два, – приплясывая и хихикая, командовал Турропуто.

Откуда‑то у человечков появились пики и барабаны.

– Не могу, – сказала Ахумдус, перелетая в каморку Магистра.

Магистр, как был одетый, спал на узкой железной койке.

Возле него на табуретке лежал кошелек. По стенам ползали мокрицы, струйками стекала вода; каморка походила на тюремную камеру.

Но тут не было одинаковых человечков и злых Ножниц, и тут легче дышалось…

– Отдохнем, – прожужжала Ахумдус, устраиваясь на потолке и закрывая глаза.

В дверь юркнул Турропуто. Воровато оглянувшись, он склонился над Магистром, сразу выпрямился и исчез.

Я подумал, что Турропуто украл у Магистра жалкие его гроши, но кошелек по‑прежнему лежал на табуретке, и я успокоился.

– Нет, нет, – тревожно жужжала Ахумдус. – Что‑нибудь пакостное он сотворил.

Магистр дышал во сне ровно и спокойно.

Мы снова вылетели в первую комнату. Турропуто стоял на подоконнике. Взмахнув плащом, он сказал:

– Я удаляюсь, божественные, чтобы в тиши создать в вашу честь гениальную поэму, пока холод вашей любви наполняет мое сердце. В Ледяном Мире будем счастливы только мы двое – вы, Ножницы, и я!

Вот, значит, как далеко зашло! И что это еще за "Ледяной Мир"?!

Турропуто стал быстро спускаться, оказалось, что под плющом в стене башни железная лестница.

– Летим, – в волнении прожужжала Ахумдус.

В дверях показался Магистр. Он шел, полузакрыв глаза и протянув вперед руки, словно во сне. Лицо его было очень бледно.

Свечи все разом погасли, словно от порыва ветра, но я не почувствовал ветра.

В комнату проник столб невиданно яркого света луны!

Доносился перезвон городских часов:

 

Донн‑донн‑донн –

Это песня о том, что,

Если не струсишь, сбудется!

Если полюбишь, сбудется!

А черное горе забудется.

 

Магистр водил руками по лунному лучу, будто что‑то лепил из него. В луче возникла – не знаю как сказать иначе – Принцесса. Никогда она не была так хороша, как в тот момент.

Ахумдус тихонько ахнула, а у меня глаза наполнились слезами.

– Здравствуй, отец! – сказала Принцесса.

– Здравствуй, девочка! – ласково ответил Магистр. – Звезды говорят, что в эту ночь кончится заклятье, которым Турропуто околдовал тебя. Пусть! Пусть! Пусть твое сердце снова станет нежным и сострадательным. Оно оживет, бедное твое сердце?

Принцесса молчала. Только грустная улыбка засветилась в ее синих глазах.

– Ты должна встретиться с Сильвером, – продолжал Магистр. – Сегодня все решится!

– Раз ты велишь, отец, я пойду.

Она скрылась за окном. Каменный Юноша – то есть, наверно, в тот момент он уже не был совсем каменным – нетерпеливо шагнул к краю крыши.

"Он же ничего не видит и не слышит. Сейчас упадет и разобьется", – подумал я и, вспомнив о своей волшебной веревочке, изо всей силы размахнулся и бросил ее через улицу Юноша, привязав веревочку к водосточной трубе, спустился на площадь.

Веревочка свернулась клубком, перелетела обратно ко мне и, как ни в чем не бывало, забралась в узелок.

Стоя у окна башни, Магистр провожал взглядом Принцессу и Юношу, удалявшихся по освещенной луной площади Послышалось злое лязганье Ножниц, о которых я было совсем забыл:

– Негодяй выглядывал ее, а не нас, этот юнец, только притворявшийся каменным. "Прекрасная Принцесса"… Мир помешался на красоте. Наша бы воля, мы бы вырезали влечение к прекрасному еще в младенчестве, как удаляют аденоиды. Тогда бы царствовали мы, Ножницы, а глупым Принцессам нечего было бы делать на свете… Но ничего, нас любит богатый и знатный Чужестранец. А если… В крайнем случае сойдет старикашка Магистр…

Ножницы говорили тихо, почти шепотом. Но все‑таки мы с Ахумдус ведь разобрали все! Почему же бедный Магистр ничего не слышал?

– Влюбленные мухи хотя бы не глохнут, – задумчиво прожужжала Ахумдус.

– Чудится мне, это будет страшная, а может быть, и счастливейшая ночь, – сказал Магистр.

 

Часы идут назад

 

Мы вылетели из башни.

– За Турропуто! – азартно жужжала Ахумдус. – Догоним Колдуна и расправимся с ним, иначе он натворит такого…

– Как мы с ним расправимся? – робко спросил я.

– Уж я‑то придумаю, Простак! Положись на Ахумдус!

В светлой ночи повеяло холодом. Черная тень легла на площадь. "Дон", – последний раз прозвенели часы, и раздались совсем другие звуки, будто кто‑то ножом скреб по стеклу. "Тжарч‑тжарч‑тжарч", – хрипели часы.

 

Обратно в чужие, глухие века…

Слепые, немые.

Где солнце не светит и ночь глубока;

Где правда распята и царствует ложь;

Где правит законы кровавые нож,

И сказку на плаху выводит палач.

 

 

…Слепые, немые века.

Тжарч… Тжарч… Тжарч…

 

Часы повторяли и повторяли страшные строки.

– Что это значит? – испуганно спросила Ахумдус.

– Не знаю… Может быть, часам кажется, будто возвращаются Средние Века?! – ответил я.

– Средние?! Хм! – прожужжала Ахумдус обычным своим поучительным тоном. – Не так уж плохо. «Среднее», конечно, хуже «хорошего», но лучше «плохого». Не нужно быть мухой, чтобы додуматься до этого.

– Нет… Нет! – сказал я, стараясь вспомнить все, что учил в школе об ужасных Средних Веках, – Тогда были такие палачи – инквизиторы. Они сжигали ученых за то, что те смотрят на звезды. Сжигали девушек за то, что они красивые и веселые, больше любят танцевать, чем слушать проповеди. И сжигали добрых людей, которые писали книги, высмеивающие и проклинающие палачей.

– Странные существа – люди, – прожужжала Ахумдус. – Нет, мухи не сжигают мух…

В окошке показался Магистр.

– Несчастье! – воскликнул он. – Украли ключ! Часы пошли назад. Неужели опягь Турропуто?!

Услышав слова Магистра, Ахумдус круто повернула, и мы вновь подлетели к башне.

– Кто тут был, пока я спал? Умоляю вас, Ножницы, скажите правду! – спросил Магистр, шагнув в глубину комнаты.

– Никого, Магиструшка! – лязгающим лживым голосом ответили Ножницы. – Мы не отходили от тебя ни на шаг, все отгоняли надоедливых и глупых мух.

– Подлые Ножницы! – возмущенно прожужжала Ахумдус. – Но я еще посчитаюсь с вами.

Помолчав, Магистр громко сказал:

– Я верю вам. Нельзя предать человека, если он так вас любит…

Бедный Магистр, я вот тоже верю людям. Но кто я? "Простак", – как выражается Ахумдус. А ученейший человек должен бы знать, кому верить и кому верить нельзя.

Иначе к чему вся его ученость?…

 

 

Глава четвертая

ГОРОД ОДИНАКОВЫХ ЧЕЛОВЕЧКОВ

 

Ледяная тюрьма

 

Мы летели над площадью, от башни к ратуше. Под крылом Ахумдус показался странный город. Как он возник на пустой каменной площади, там, где только что не было ни одного строения? В сером холодном свете протянулись прямые улицы. По ним, между квадратными домами, маршировали, не сгибая колен, одинаковые человечки в серых мундирах, с барабанами и пиками.

Сквозь грохот барабанов послышалось шакалье завыванье:

 

Употребляйте только мысли плоские,

Мысли плоские практичнее в носке!

Вот он где, наш враг Турропуто!

 

Ахумдус стала круто снижаться, заходя на посадку, но не коснулась земли и, трепеща крылышками, неподвижно повисла в воздухе.

– Что с тобой? – спросил я.

– Не могу! – дрожащим голосом отозвалась Ахумдус. – Там "смерть мухам"!

Ей почудилось, будто улицы замощены клейкой бумагой.

 

Я пробовал переубедить ее, но она только отрицательно мотала головой.

– Делай, как хочешь, я прыгну сам, – вырвалось у меня.

Я прыгнул, еще в воздухе пожалев об этом своем поступке.

Упал на каменную мостовую, с трудом поднялся и, прихрамывая, пошел по одной из улиц.

Отовсюду слышались команды: "Ать‑два!", "Р‑равняйсь!"

Мне повстречались два одинаковых человечка.

– Как называется ваш город? – спросил я.

Отвечая, они говорили по очереди одинаковыми голосами:

– Это знаменитый "Город Одинаковых Человечков"!

– Всем известный город!

– У нас все одинаково – и люди, и дома.

– И это прекрасно. Ведь если бы не все было одинаковым, то появились бы различия.

– И для разных человечков понадобились бы различные мундиры.

– А для разноцветных домов – разные краски.

– И для разных мыслей – разные головы.

Снова донеслось завыванье Турропуто:

 

Смотрите только сны рекомендованные,

Прокипяченные и расфасованные.

Сны, которые сами рождаются,

Строго‑настрого смотреть воспрещается!

 

Я побежал на голос Колдуна, но скоро понял, что заблудился и кружусь на одном месте.

Из‑за угла вышли еще два одинаковых человечка: они все тут ходили парами или в строю и почему‑то с закрытыми глазами.

– Скажите, пожалуйста, как мне увидеть колдуна Турропуто?

– Нельзя увидеть то, что хочешь видеть, если видишь то, что есть! – сказал первый человечек.

– Закрой глаза, тогда ты увидишь то, что хочешь видеть, а не то, что есть, – сказал второй таким же голосом.

– Когда глаза открыты, то видишь то, что есть, лягушек например, а я ужасно не люблю лягушек.

– Или розы, а я не выношу цветов.

– Стоит только закрыть глаза и видишь то, что нужно.

– Или ничего не видишь, а это еще лучше.

– Или видишь сны, а это приятно.

– Или не видишь снов, а без снов спокойнее.

Раздался грохот тяжелых шагов. По длинной улице бежал Турропуто. Он был еще далеко, но заметил меня и остановился, давясь от смеха:

– Ха‑ха‑ха! Вот ты где, маленький негодяй! Тебе понадобился ключ от часов, которые наконец стали идти как следует – в прошедшие славные, ледяные, кровавые времена. – Турропуто похлопал себя по карману брюк, откуда высовывалась петушиная головка ключа. – Сейчас я возьму тебя в щепоть, придавлю, пока ты не взвоешь, и посажу в карман. Там темновато и душно, но ничего, лет через сорок ты привыкнешь, если не сдохнешь до того. А дурацкий уголек, который не гаснет, я швырну в самый глубокий колодец – пусть светит добрым мокрицам и благонравным водяным блохам. И веревочку, которая не рвется, я сожгу. Не будь ее, каменный Сильвер превратился бы в груду щебня – влюбленный щебень, хи‑хи, а старикашка Ганзелиус с горя отправился бы на тот свет. Давно пора!.. Эй, одинаковые мерзавцы! Серые негодяи! Окружить! Схватить! Привести! Ать‑два! Бегом арш!

Только что площадь казалась пустой, а тут отовсюду – из переулков, из домов, даже из земли – стали появляться одинаковые человечки.

Они строились в шеренги и с пиками наперевес бежали ко мне.

"Конец… Только Ахумдус могла бы спасти меня", – без всякой надежды подумал я и поднял голову, чтобы последний раз взглянуть на звездное небо.

И увидел Ахумдус!

В ярком лунном свете она скользнула крутым виражом, а затем, сложив крылышки, бесстрашно перешла в пике. И еще – чего я совсем не ожидал – на помощь спешил Магистр. Он приближался огромными скачками, держа в угрожающе занесенной руке горсть звезд.

На беду и Турропуто заметил моих друзей.

– Тжарч… Тжарч… – прокричал он, сильно взмахнув руками.

 

Все, что любит, поет, улыбается,

Думает, живет и растет,

Превращается!

Превращается!

В лед!

В лед!!

В лед!!!

 

Поднялась ужасающая ледяная буря. Воздух наполнило множество острых льдинок. С каждой секундой сгущалась темнота. Исчезали звезды. Скоро и луна потонула в чернильном мраке.

 

Озябшими пальцами я вытащил матушкин уголек и огляделся. Над городом навис ледяной свод без единого просвета.

"В лед! В лед!! В лед!!!" Неужели оледенели и мой дорогой Учитель, и Магистр, кто думал больше, чем они? Оледенела Принцесса, и оледенел только что оживший Сильвер, так страшно расплачиваясь за вечную любовь? Неужели весь мир превратился в лед? Или по ту сторону проклятого ледяного колпака люди живут по‑прежнему? И там ждут меня, не теряя надежды, Ахумдус и Магистр?!

Я стоял, прижатый ветром к каменной стене дома. Льдинки налетали злыми стаями, но жар уголька уничтожал их. Везде кругом свирепствовала вьюга. Дома стояли, полузасыпанные льдом. Вся улица была усеяна ледяными холмиками. Некоторые из них шевелились, и я понял, что это одинаковые человечки, бежавшие, чтобы схватить меня, и засыпанные вьюгой.

Над улицей и домами, почти касаясь головой ледяного купола, возвышалась огромная фигура Турропуто, тоже по пояс погруженная в ледяную гору.

Надо было использовать минуты, пока ураган держит в плену моих врагов. Ветер сбивал с ног, и я двигался ползком, проскальзывая между человечками.

 

На свободу!

 

Турропуто взмахнул рукой, и ветер сразу улегся. – Эй, одинаковые мерзавцы!

Фонари! – кричал Турропуто. – Лопаты, ломы! Первый, седьмой и тринадцатый отряды – откопать меня! Шестой и десятый – изловить маленького негодяя!

Город ожил. Отовсюду бежали человечки. Счастье еще, что в темноте они ничего не видели, уголек светил только одному мне.

Как пригодились в ту ночь уроки прыжков и кроссы, которые дорогой Учитель с мягкой своей настойчивостью заставлял меня бегать ежедневно, и которые, казалось, совсем не нужны сказочнику.

Только благодаря им я не погиб!

Я пробирался под ногами человечков, увертывался, с разбега перепрыгивал через цепи врагов.

– Живее, серые бездельники! – кричал Турропуто. – Поймать негодяя, иначе я выпущу одинаковых крыс, и они сожрут вас.

Впереди почти отвесно поднимался склон ледяной горы, в центре которой стоял Колдун. Я карабкался по этому, ставшему на дыбы катку, цепляясь руками с содранной до крови кожей за колючие льдины, но вновь и вновь скатывался вниз.

Надежда почти оставила меня, когда я вспомнил, что в волшебном узелке есть ножик. Я вытащил его и с размаху вонзил в лед.

"Ж‑ж‑ж", – образовалась ступенька. Еще удар ножика – новая ступенька.

Я взбирался по ледяной лестнице и, оглядываясь, видел, как человечки с лопатами и ломами окружают гору. Бледный свет фонарей к ужасу моему поднимался все выше.

Но вершина близко.

"Ж‑ж‑ж" – еще ступенька; «ж‑ж‑ж» – еще одна.

Вот уже рядом толстое брюхо Турропуто.

Собрав последние силы, я прыгнул, ухватился за пояс Колдуна, перебрался через край брючного кармана Турропуто и по ключу, как по стволу дерева, соскользнул в темноту.

 

Волшебный ключик

 

Все оказалось еще сложнее, чем я предполагал. Ключ от часов был прикреплен к стальной цепочке кольцом, закрытым на замок. Я заплакал от бессилия.

Слышны были частые удары ломов о лед. Еще немного, человечки освободят Турропуто из ледяного плена. Тогда побег станет невозможным. Зажав уши ладонями, я говорил себе:

"Думай, пока не поздно! Что сделали бы на твоем месте Ахумдус и Магистр? Как бы поступил метр Ганзелиус?"

И вдруг я не припомнил, а будто услышал голос Учителя:

Когда твоя матушка смотрела и смотрела на ключик, пока не закрылись ее глаза, и загадывала одно‑единственное желание – пусть в самую трудную минуту он спасет ее сына, тогда ключик стал волшебным…

Волшебный ключик! Как можно было забыть о нем!

Балансируя на скользкой цепочке, я добрался до замка. Я так волновался, что даже не смог сразу вставить ключик в замочную скважину. Потом кольцо разомкнулось, цепочка выскользнула из‑под ног, и я чуть было не полетел в пропасть.

О том, что было дальше, можно не вспоминать. Не произошло ничего необычного. Удивительно было только то, как все мне удавалось в ту ночь: ведь я человек невезучий.

Я обмотал веревочку вокруг пояса и привязал к одному ее концу ключ от часов, а к другому – уголек. Турропуто был весь увешан значками, медалями, перепоясан орденскими лентами. И колдунское тщеславие очень пригодилось. Перепрыгивая с медали на медаль, я без труда добрался до плеча Турропуто, а оттуда вскарабкался на его шляпу.

До вершины ледяного купола моей тюрьмы было совсем близко. Устроившись поудобнее, я стал изо всех сил раскручивать веревочку с угольком. Уголек, думал я, как огненный нож прорежет лед, откроются ворота на свободу, и тогда… Тогда я уж найду способ убежать!

Вот мой славный уголек коснулся ледяного купола и точно, как циркуль, прочертил круг. С каждой секундой он глубже уходил в ледяную броню. Плавясь и разрываясь, лед как бы стонал. "Колдун может услышать странные звуки, и конец всему!" – испугался я. Но недаром Учитель говорил: "Злые колдуны так громко кричат, что слышат только самих себя".

Блеснула полоска черного ночного неба и на ней яркая‑преяркая звездочка. Плавно изгибаясь, полоска неба удлинялась и удлинялась. Скрежет льда стал таким пронзительным, что Турропуто замолк на полуслове. В высоте открылся круг звездного неба, и одновременно я почувствовал страшный удар, от которого потерял сознание.

Очнулся я от легкого ветерка, обвевающего лицо. Очень болела голова. С трудом открыл глаза и увидел Ахумдус. Она махала крылышками, как веером.

– Где мы? – спросил я.

– Наконец‑то! – Ахумдус улыбнулась и перевела дыхание. – Успокойся. Ты на свободе. Я заметила уголек, мы с Магистром ухватились за веревочку и потащили – сначала показался ты, а за тобой – ключ.

Я лежал на тускло поблескивающем льду. Было жутко от того, что так близко Город Одинаковых Человечков, чуть было не ставший для меня вечной тюрьмой. Справа чернела круглая прорубь; через нее меня вытянули на волю. Оглядевшись, я увидел башню, аллею старых каштанов и ратушу. И увидел Магистра: высоко подпрыгивая, он спешил к часам.

– Как мы переволновались, пока ты был там, – жужжала Ахумдус. – Сколько раз я говорила, что тебе нельзя оставаться одному, пока ты так молод и еще не образовал свой ум. Но что нам советы друга, если природа наградила нас упрямым и строптивым характером…

Кажется, Ахумдус совсем забыла, почему я остался в одиночестве. Ну и пусть. "Забытая обида – мешок, сброшенный с плеч, обида, которую не прощаешь другу, – горб", – повторял Учитель.

– А где Турропуто?! – спросил я.

– Соскучился? – усмехнулась Ахумдус. – Льдина тебя, к счастью, только задела, а его так шарахнула по голове, что он не скоро очнется… Магистр просил нас поскорее разыскать Сильвера и Принцессу, – через минуту прожужжала Ахумдус. – Он очень беспокоится за их судьбу.

Мы поднялись в воздух. Я обернулся. Не было ни ледяного купола, ни Города Одинаковых Человечков. Они исчезли так же странно и внезапно, как и появились. А может быть, они стали невидимыми только для нас, обычных людей?!.

 

 

Глава пятая

ЕСЛИ ЛЮБИШЬ – СБУДЕТСЯ!

 

Под каштанами

 

У старых каштанов мы увидели Принцессу и Юношу. Ахумдус опустилась на лист дерева, прямо над ними.

Нет, они не говорили о любви и всяком таком, а спорили, почти ссорились.

 

На каштаны падала черная тень; может быть, поэтому Принцессе и Юноше было не до любовных признаний. Очень близко, всего в нескольких шагах землю озарял ласковый свет луны. Но тень медленно накатывалась на освещенное пространство.

– Скоро эта проклятая тень от часов, идущих в прошлое, зальет весь мир, если только Магистр… – тревожно жужжала Ахумдус.

– Холодно и темно, – грустно сказала Принцесса.

– Да, холодно и темно, ведь мы опять в Средних Веках, – отозвался Юноша.

– Завтра тебя снова поведут к Инквизитору?

– Да… завтра, – ответил Юноша.

– Бедный, глупый… И ты снова будешь повторять, что Земля вращается вокруг этого маленького Солнца?

– Да!

– И под пыткой?

– Что же другое я могу сказать? Ведь Коперник доказал, что это правда.

– Вздор… Вся улица, весь квартал, весь город знает, что это вздор, а ты твердишь свое, чтобы погубить меня и себя.

Юноша молчал, поникнув головой.

– Всем известно, – продолжала Принцесса, – Солнце восходит там, за фруктовым рынком. Тетушка Петра, которая лучше всех печет пироги с ревенем, рано утром проходила по яблочным рядам и видела, как это дурацкое Солнце дрыхнет под навесом. Тетушка Петра еще подумала: "Какое огромное красное яблоко", подняла его и уронила – оно было очень горячее! Ты же веришь тетушке Петре?!

Юноша молчал.

– А дядюшка Питер, Начальник Ночного Караула, проходил с дозором по берегу моря и увидел твое разлюбезное Солнышко, которое тебе дороже и меня и жизни. Оно напилось допьяна и валялось в неположенное время в неположенном месте – круглое, краснорожее. Дядюшка Питер наподдал его сапогом, и оно мигом скатилось за горизонт в море – даже не пикнуло. Ведь все должны подчиняться установленному порядку. Ты же веришь дядюшке Питеру?

– Все‑таки… – начал было Юноша, но Принцесса не позволила ему договорить.

– И старый дядюшка Инквизитор так расстраивается, что ты перечишь ему и приходится тебя снова допрашивать. Ты должен сказать то, что тебе велят, то, во что верят все почтенные люди, даже если сам не веришь в это. Иначе я уйду от тебя. Я уйду от тебя навсегда.

Принцесса, не оборачиваясь, пошла прочь.

А Юноша стоял у скамьи под каштаном, словно снова окаменел. Он не плакал и не умолял, как сделал бы я и всякий другой, а только сказал вслед Принцессе со странной своей страдальческой гримасой:

– Две тысячи книг написано об одном старом докторе Фаусте, который продал душу дьяволу, чтобы все знать и все видеть. Почему же так мало книг о миллионах людей, которые продают душу дьяволу, чтобы ничего не знать и ничего не видеть?

Принцесса уходила все дальше, Ахумдус всполошилась.

– Что же, еще восемьсот лет ждать, пока они снова встретятся и снова поссорятся. Нет уж! – Она сердито взглянула на меня. – Какого дьявола ты глазеешь по сторонам вместо того, чтобы подлететь к Принцессе и велеть ей вернуться.

Я уже перестал обращать внимание на ее грубость и возможно спокойнее ответил:

– Во‑первых, я не совсем беспристрастное лицо и мне было бы тяжело мирить Принцессу с Юношей, хотя, конечно, я желаю им счастья. И ты сама все время жужжишь, что я Простак; кто послушает простака?!

– Чепуха! – прямо‑таки завопила Ахумдус, даже не дослушав меня. – Последний раз спрашиваю: ты так‑таки не скажешь милой парочке, чтобы она поскорее выбралась из тени дьявольских часов? Ведь совсем рядом ясный лунный свет! Знаю я вашего брата сказочника. Уж вы найдете повод, чтобы с самым благородным видом остаться в стороне от драки.

Мне стало ужасно обидно.

– Как ты можешь, ведь только что…

– Ну, не сердись, – улыбаясь, как ни в чем не бывало прожужжала Ахумдус. – Тебе ведь и говорят, отдохни, я сама справлюсь.

С этими словами Ахумдус взвилась в воздух.

Не очень‑то приятно «отдыхать» на листе каштана. Случайный порыв ветра сдует тебя. Каждый бездельный гуляка воробей после бурной ночи может ненароком закусить тобой, как говорится – "заморить червячка".

"Нет, не о такой кончине он мечтал", – подумал я о себе, как пишут в книгах. Но, по правде, я не мечтал ни о какой кончине.

К счастью, Ахумдус скоро вернулась. Думаете, она извинилась за свое поведение? Ничего подобного. Она чуть ли не лопалась от самодовольствия:

– В седло, и полетим.

По дороге она все время болтала.

– Не пойму, что бы делали люди без меня. Престранные вы существа. У нас, мух, это называется пустожужжанием Подумаешь, важность: что вращается вокруг чего – Земля вокруг Солнца или Солнце вокруг Земли. Муха вокруг лампочки или лампочка вокруг мухи… Солнце! Был бы это медный таз с вареньем. А то нашли о чем спорить твоя хваленая Принцесса и Юноша. Но я все‑таки допекла их. Садилась на нос, кусала, пока они не погнались за мной. Чертовски жалко, что ты не видел всего этого. Как только первый луч лунного, света упал на них, Принцесса сказала: "Ах, как хорошо", а он совершенно некстати ответил: "Боже, как ты прекрасна". Потом она сказала: "Мне снился страшный сон". И он ответил "Мне тоже снился страшный сон". И они подошли друг к другу… Да чего болтать – летим, сам увидишь.