Евгений Викторович Вучетич (1908–1974)

Евгений Викторович Вучетич родился 15 (28) декабря 1908 года в Екатеринославе.

В восемнадцать лет Евгений поступает в Ростовскую художественную школу, которую оканчивает в 1930 году. После этого он продолжает учёбу на скульптурном отделении Всероссийской академии художеств в Ленинграде (1931–1933).

Одной из первых работ молодого художника стал бронзовый портрет легендарного русского богатыря Ивана Поддубного. За статуи «Партизан» (1937) и «Ворошилов на коне» Вучетич получает золотую медаль Всемирной выставки в Париже 1937 года.

Уже произведения довоенного периода — скульптурно-декоративные оформительские работы, композиции, портреты свидетельствуют о больших творческих возможностях Вучетича.

Война, казалось, прервала деятельность скульптора. Вступив в народное ополчение, Вучетич до 1942 года воевал против фашистских захватчиков. Тяжело контуженный, он попадает в госпиталь. Затем его зачисляют в Студию военных художников им. М. Б. Грекова.

Жестокие бои, участником которых был Вучетич, люди, с которыми он делил трудности фронтовой жизни и опасность смерти, не могли не отразиться на его дальнейшем творчестве. Военной тематике посвятил он многие годы своего творчества.

Ещё будучи художником Студии им. Грекова, он делает в мраморе ряд портретов советских полководцев, маршалов Я. Н. Федоренко, И. Т. Пересыпкина, генерал-полковника Ф. И. Голикова (1944), в которых намечается особый подход к созданию героического портрета. Наиболее удачен в этом ряду бронзовый портрет генерал-полковника авиации С. И. Руденко (1945), где отдельные детали больше подчинены целому. В нём подчёркнуты активность, волевая устремлённость человека, есть попытка передать характер обстановки, в которой он действует. Эти черты последовательно как определённая система характеристики проявляются в бюсте генерала армии И. Д. Черняховского (бронза, 1945).

Рано обращается Вучетич к созданию монументов героям войны. Он создаёт памятник генералу М. Г. Ефремову (1943–1946), попавшему в окружение и сражавшемуся вместе со своими солдатами до последнего патрона. Скульптор находит редкую в монументальной скульптуре многофигурную композицию, передающую момент напряжённого боя в кольце врагов.

С 1946 по 1949 год Вучетич вместе с архитектором Я. Белопольским работает над сооружением большого мемориального ансамбля в Берлине, посвящённого советским воинам, павшим в последних боях с фашизмом.

Памятник стал образцом синтеза, где архитектурные и скульптурные формы, а также окружающая природная среда подчинены единому идейному замыслу.

При сооружении памятника мастерски использовались различные материалы — гранит, бронза, смальтовая мозаика. Каждый материал внёс яркие краски, свою интонацию в создание художественного образа.

Композиция настоящего памятника постепенно развивается в пространстве. Богатство идейно-образного содержания ансамбля раскрывается по мере движения посетителя. Авторы гениально организуют не только пространственное восприятие памятника, но и определяют настрой зрителя.

Образно говоря, была создана в камне и бронзе своего рода симфония, в которой траурные ноты, выражающие глубокую скорбь, не заглушают жизнеутверждающего звучания темы победы над фашизмом.

В пролётах гранитных арок, как в торжественной раме, фигура женщины. Женщина присела на камень, опершись на него рукой и склонив голову. Горе её глубоко! Эта скульптура — собирательный тип женщины-матери, вынесшей на своих плечах все тяготы войны. Миллионы матерей проводили своих сыновей на ратные подвиги и не дождались их возвращения домой. Мать-Родина скорбит о своих погибших детях. Фоном статуи служат ели и тонкие берёзки со склонёнными кронами, широкая аллея пирамидальных тополей, которая ведёт к террасе главного входа.

Олицетворением победы, мужества и гуманизма советских солдат стал этот берлинский монумент «Воина-освободителя». Высоко на ступенчатом постаменте из белого камня стоит эта статуя. Спокойно смотрит вперёд молодой советский солдат. Поворот головы, широко развёрнутые могучие плечи, натруженная рука, уверенно лежащая на рукояти меча, создают впечатление несокрушимой воли.

Мечом свободы и справедливости разрублен символ фашизма — свастика. Её обломки — под ногами советского воина. Маленькая девочка доверчиво прильнула к широкой груди молодого солдата. Её нежное, хрупкое, полуобнажённое тельце контрастирует с походной гимнастёркой, грубыми сапогами и наброшенной на плечи плащ-палаткой.

Ребёнок олицетворяет собой будущее человечества, спасённого от ужаса и позора фашистского рабства Советской армией. Величественный монумент вместе с курганом и бронзовой статуей достигает тридцатиметровой высоты.

В пятидесятые годы Вучетич продолжил работать над портретами. Теперь он обращается в основном к людям мирного труда.

«Портрет, — пишет Вучетич в своей книге „Художник и жизнь“, — особая область искусства. В портрете, на мой взгляд, художник обязан отразить знаменательные социальные явления своего времени через портретную психологическую характеристику конкретного человека. Но ведь все люди очень разные, обладают совершенно различными внешними чертами, различными взглядами на жизнь…

Одни из них могут быть положительными, другие — отрицательными, третьи — какими-то безликими, не влияющими на развитие жизни. И тем не менее у всех этих разных людей есть нечто общее, что их объединяет. И будь то положительная личность или отрицательная, она является личностью конкретного времени, своей эпохи, на челе которой, если так можно выразиться, время ставит свою незримую печать, причём делает это независимо от самого человека. Я имею в виду ту печать времени, которая позволяет в творчестве подлинных художников отличить один портрет от другого, если они созданы даже в разные эпохи, или объединить их, если они принадлежат одному времени. Поэтому с самого начала моей творческой деятельности я никогда не увлекался просто внешними чертами человека, какими бы они интересными ни были».

В лучших портретах мастера — скульптора Ж. Кишфалуди-Штробла, писателей Шолохова и Белинского — сам композиционный приём и характер лепки выявляют неповторимую индивидуальность модели.

«Когда смотришь на портрет Белинского, то кажется, что он выполнен одним движением резца, — пишет Ф. Ф. Шахмагонов. — Человек горит внутренним жарким огнём, его испепеляет пламя идеи — такие люди смело и не дрогнув душой всходили на костёр, не прося пощады. Всё лишнее, все мелочи убраны, как они были убраны из жизни Белинского. Одна-единственная страсть владела им: увидеть через преграды десятилетий будущее своей России, очищенной от деспотической власти недоумков, от варварства, мрачного наследия деспотизма и теократии, от мздоимства, от взяточничества, от жестокости и безграмотности… В его глазах надежда и ужас. Ещё не вполне ясна ему судьба его народа, множество опасностей подстерегает его народ, он смотрит через десятилетия, обагрённые кровью лучших людей Отчизны».

Высеченная в мраморе большая композиция «Степан Разин» (1959) раскрывает ещё одну сторону творчества Вучетича, поражающего размахом, интенсивной деятельностью почти во всех видах и жанрах скульптуры.

«Он сидит на камне; оружие его не обнажено — оружие обнажится у многотысячной его армии по одному его движению, — пишет Ф. Ф. Шахмагонов. — Он сидит в глубокой задумчивости, мысль — вот его оружие. Куда идти, а что же дальше — как бы себя он вопрошает. Поднимаясь по каменным тропам, он сорвал неприхотливый степной цветок — бессмертник. И забыл о нём, но не выронил его всё же из руки. Рука сурового воина — и нежный цветок цепкого бессмертника».

В 1957 году Вучетич в бронзе создаёт станковую композицию «Перекуём мечи на орала». В этом произведении своеобразно развивает тему воина-освободителя. Как пишет Р. Я. Аболина: «Подхватив идею развернувшейся в это время борьбы за мир, возглавляемой Советским Союзом, скульптор воплощает её в активной пластической композиции, раскрывающей это понятие в очищенном от чрезмерной конкретности виде. Он изображает обнажённого атлета, мощным усилием согнувшего и кующего молотом лезвие меча, в котором уже узнаётся орудие мирного труда. Чёткая схема композиции, открытое движение, напряжение фигуры со вздувшимися буграми мускулов подчёркивают целеустремлённость этого действия, переводят конкретный эпизод в план всеобщего и придают ему символическое значение».

Эта скульптура была поставлена у здания Организации Объединённых Наций в Нью-Йорке и удостоилась Гран-при на Брюссельской выставке. В 1967 году на Мамаевом кургане в Волгограде открывается грандиозный памятник-монумент, включающий в себя целый комплекс архитектурных и скульптурных сооружений. Вновь Вучетич работает совместно с архитектором Я. Белопольским.

Сам мастер в дни открытия памятника, в октябре 1967 года, писал:

«Памятник героям Сталинградской битвы — это памятник величайшего исторического события. Это памятник массе героев. И потому мы искали масштабные, особо монументальные решения и формы, которые, на наш взгляд, позволяли бы наиболее полно передать размах массового героизма. Ведь совершенно ясно, что понятие героизма народа несоизмеримо более широкое, нежели понятие героизма отдельной личности. Поэтому такое содержание не могло быть воплощено в обычном типе памятников, представляющих однофигурную или многофигурную композицию на постаменте. Именно памятник-ансамбль, как высшая форма монументального искусства, открывал пути к раскрытию смысла и значения Сталинградской битвы, многопланово, разносторонне воплотив конкретные художественные образы в различных видах скульптуры, в её синтезе с архитектурой, природой.

Так родилась композиция „Стоять насмерть“, в которой мы стремились дать обобщённый образ героя Сталинграда. Так возник образ стены-руины, где мы хотели, как бы сквозь дымку времени, показать возникающие в памяти эпизоды сражения, клятву советских воинов и наступление наших войск. Так решалось содержание шести двухфигурных композиций на площади Героев или нанесённые сильно врезанной линией рисунки, посвящённые борьбе и торжеству сталинградцев, на подпорной стене в конце этой площади.

Высокие цели борьбы вели наших воинов на подвиги. Каждый день гибли герои, и каждый день давал примеры нового самопожертвования. Вечным сном заснули в братских могилах воины, породнившиеся в битве. Они и сейчас рядом, как и в бою. Их имена сияют на приспущенных пурпурных мозаичных знамёнах в зале Воинской славы на площади Скорби.

Тему неутешного материнского горя должна была воплотить 12-метровая аллегорическая скульптурная композиция на другом конце площади.

Воины сложили свои головы во имя торжества жизни, во имя победы над силами зла, насилия и смерти. В этом был смысл самопожертвования и подвигов. Это составляет и основное содержание памятника, которое мы попытались воплотить в венчающем курган главном монументе — „Родина-мать зовёт!“.

Высоко подняв меч, она призывает к борьбе: победа на Волге — это ещё не окончательная победа над фашизмом, впереди были годы войны. Родина звала воинов изгнать фашистских захватчиков с советской земли, освободить народы Европы от гитлеровского ига. Монумент, как и весь памятник-ансамбль, выполнен в бетоне. Сам материал подчёркивает суровый характер борьбы и подвига советского народа».

Скульптор полон грандиозных замыслов, но реализовать их ему уже не удаётся: 12 апреля 1974 года Вучетич скончался.

ДЖАКОМО МАНЦУ (1908–1991)

«Я родился в Бергамо в 1908 году с потребностью есть, пить и стать скульптором. Потом, когда я немного подрос, потребности не изменились», — полушутя-полусерьёзно рассказывал Джакомо Манцу Джону Ревалду, своему биографу, известному писателю-искусствоведу.

Братья и сёстры стали первыми его моделями. Он лепил и рисовал ещё до поступления в школу. Однако в семье было двенадцать детей, и в одиннадцать лет Джакомо вынужден был оставить начальную школу. Он стал учеником в мастерской позолотчика. Затем Джакомо работал подмастерьем у штукатура-лепщика. В свободное время мальчик рисует, лепит, занимается живописью, посещает вечернюю школу прикладного искусства.

В 1927 году Манцу покидает Бергамо, чтобы восемнадцать месяцев провести в армии. Он служит в Вероне и находит возможность посещать местную академию Чеконьяни, где с упоением штудирует слепки с античной скульптуры.

В Вероне его воображение поразили рельефы портала церкви Сан-Дзено Маджоре. Теперь рельеф на всю жизнь станет для него излюбленной формой выражения сокровенных мыслей и чувств.

Творческая биография Манцу начинается в Милане. Сюда Джакомо перебирается в 1929 году, сразу после окончания военной службы и короткой поездки в Париж в конце 1928 года. Двадцатидневная поездка в столицу Франции почти ничего ему не дала: не удалось устроиться работать и посетить Майоля, он не смог увидеть скульптуру Родена, современных художников. Всё кончилось голодным обмороком, объяснением в полиции, высылкой на родину.

В Милане он начинает работать в угнетающей бедности без какой бы то ни было поддержки. Благодаря содействию архитектора Мучио, получает первый самостоятельный заказ на убранство капеллы католического университета. Это дало ему возможность располагать пустым гаражом в качестве мастерской.

В 1930 году Манцу принимает участие в выставке миланских художников в Галерее дель Милионе и обращает на себя внимание критики. Его ранним произведениям присуща острая и несколько ироническая наблюдательность («Голкипер», 1931), а иногда изысканная стилизация («Благовещение»).

В 1932 году к Манцу приходит настоящий успех. Он завоёвывает признание. Ему даже посвящена выпущенная в Милане монография. Но именно в этот период Джакомо переживает состояние, близкое к кризису. Он и сам не может объяснить, почему пришло разочарование в тех работах, которые создали ему популярность. Под предлогом невозможности для него жизни в большом и слишком шумном Милане он возвращается в Бергамо.

В 1934 году Манцу едет в Рим, чтобы изучать в музеях древней столицы греческую скульптуру. Шествие кардиналов на одном из торжественных богослужений в соборе Святого Петра «застряло» в памяти, дало толчок воображению. Тогда Манцу делает первые рисунки на тему «Кардиналы». С того времени до конца шестидесятых годов эта тема становится одной из постоянных. Художник разрабатывает её и в социально-историческом и в образно-пластическом плане.

В 1938 году он создаёт «Давида». Своим «Давидом» скульптор бросает вызов итальянскому «неоклассицизму» фашистской диктатуры Муссолини. Ему отвратительна мрачная, пустопорожняя гигантомания. «Давид» у Манцу — худенький мальчик, присевший на корточки, чтобы поднять с земли камень для пращи. Но в напряжённом повороте головы, взгляде, направленном на подступающего врага, чувствуется грозная решимость.

Драматические противоречия современной действительности, грозные испытания мировой войны находят отзвук у Манцу в его серии рельефов «Распятие».

В годы Второй мировой войны скульптор становится членом Сопротивления, вступив в группу художников-антифашистов. Через Ренато Гуттузо, члена этой же группы, были установлены связи с Коммунистической партией Италии, находившейся в подполье. Художники начинают видеть в искусстве средство освободительной борьбы.

Военные и послевоенные годы — период наступившей творческой зрелости Манцу-портретиста. Его портреты приобретают всё большую психологическую остроту. Таков очень жизненный и по-современному психологически острый портрет Альфонсины Пасторио (1944), «Портрет девушки» (1946). И особо надо отметить серию портретов Инге, ставшей другом и женой мастера.

Во второй половине сороковых годов Манцу обращается к нескольким тематическим циклам. Один из них — «Танцовщицы». Здесь Манцу создаёт языком скульптуры музыкальную сюиту, раскрывающую поэзию жизни, радость бытия прекрасного человеческого тела.

«„Кардиналы“ в эстетической биографии Джакомо Манцу играют роль того необходимого звена, которое связывает разные стадии созревания его творческой личности, — считает лауреат Нобелевской премии, поэт, публицист Сальваторе Квазимодо. — Эти геометрические фигуры решают ту же пространственную задачу, что и изображения „Врат“: мы видим здесь тот же разящий свет, те же кривые, гипотенузы, параллели, которыми Манцу всегда оперирует в своих поисках объёма.

В „Кардинале“ 1954 года, ещё фрагментарном, и в следующем, созданном в 1955 году, где строгие линии ризы даны более чётко, уже содержится смелая идея гладкого эллипса. Она найдёт своё полное воплощение в „Кардинале“ 1960 года, следующем той же излюбленной Манцу линии бесконечности, о какой мы уже говорили в связи с „Бюстом Инге“. Тут у Джакомо Манцу снова происходит поворот мысли, который можно охарактеризовать не только как высочайший взлёт интеллекта, но и как критику нравов. От кривой, составлявшей идею „Кардинала“ 1960 года, от световой клетки, в которой предстают прелаты Вселенского собора, собравшиеся возле Врат собора Святого Петра, он приходит к вертикальности „Кардинала“ 1964 года».

Особое место в творчестве Манцу занимает огромная по масштабам работа над «Вратами смерти» для собора Св. Петра в Риме. Она позволила художнику выйти за пределы камерного станкового искусства, но отняла у него без малого восемнадцать лет творческой жизни.

В марте 1948 года жюри подвело итоги объявленного 1 июля 1947 года конкурса. Манцу вышел во второй тур, где и победил. Однако официальное приглашение приступить к работе он получил только 25 января 1952 года.

Антифашистское прошлое скульптора весьма озадачивало кардиналов Ватикана. Не были тайной и его антиклерикальные высказывания.

«Скульптор шёл к воплощению этого замысла целеустремлённо, настойчиво, — пишет Ю. Бычков. — Первоначальная тема конкурса „Триумф святых и мучеников церкви“ не давала выхода овладевшим сознанием и сердцем художника мыслям и чувствам. Манцу не раз был близок к отчаянию. Он готов был прекратить работу. В 1957 году Пия XII сменил папа Иоанн XXIII, привлёкший к себе всеобщее внимание энцикликой в защиту мира. Новый папа заказал Манцу свой портрет. Во время одного из сеансов на вопрос Иоанна XXIII, почему так затянулось создание заказанных Ватиканом дверей, Манцу попросил разрешения изменить тему на ту, которая ему близка — тему смерти. Манцу напомнил папе, что раньше эти двери назывались „Вратами смерти“ и служили для погребальных церемоний. Иоанн XXIII дал согласие. Скульптор с увлечением принялся уточнять композицию рельефов „Врат смерти“. С ноября 1961-го по март 1964-го шла работа над рельефами в их настоящем размере. Это были два больших верхних рельефа и восемь малых нижней половины „Врат“».

Одна из сложностей состояла в том, что Манцу приходилось считаться со стилем центральных врат, воздвигнутых несколько веков тому назад в Филарете. Следовало учитывать и большие масштабы самих врат (7,6x3,6 метра). К тому же врата открывались не прямо на огромное пространство соборной площади, а выходили в монументальную, но всё же ограниченную по размерам интерьера галерею-притвор.

Поскольку «Врата смерти» посвящены теме смерти как неизбежной стороне жизни, то наряду с воплощением смерти в библейских и евангельских сказаниях Манцу обращается к теме смерти сегодняшнего реального — земного мира.

В верхней части левой и правой створок врат изображены в наиболее крупном масштабе «Снятие с креста» и «Успение Марии». Затем несколько ниже — ярус из четырёх рельефов. Они посвящены теме смерти, как она воплощена в эпизодах, почерпнутых в Священном Писании, житиях святых. Слева — это первая смерть, первое убийство в истории человечества — «Каин, убивающий Авеля». В следующем рельефе — «Смерть Иосифа». Третий рельеф посвящён смерти св. Стефана, побиваемого камнями за свою веру. Последняя композиция в этом ряду изображает смерть папы Григория VII.

Здесь «Смерть св. Стефана» — эмоциональный камертон всей группы рельефов. Именно этот рельеф прежде всего имел в виду Гуттузо, написавший: «Творчество Манцу связано с жизнью тысячами нитей. Вот пример… Был убит ни в чём не повинный мальчик… Оплакиваем мальчика, сына нашего коллеги и друга, жертву безумной жестокости. Читаем газеты и мысленно видим камни, пучки железных прутьев и кожаные перчатки, снабжённые железными гвоздями. Невольно возникает мысль, это те же самые гвозди, которые Манцу поместил на шлемах воинов, совершающих распятие, те же самые камни, которые Манцу вложил в руки убийц св. Стефана, — вечные знаки убийства и тупой нетерпимости к разуму, к добру».

Третий ярус из четырёх рельефов — «Смерть насильственная», «Смерть папы Иоанна XXIII», «Смерть в пространстве», «Смерть на земле» — уже открыто трактует тему смерти, как смерти в нашем земном миру. Завершается серия нижних четырёх рельефов «Смертью на земле» — младенец с беспомощным отчаянием взирает на внезапную смерть матери, судорожно застывшей в безнадёжной и отчаянной борьбе со смертью.

В нижней части ворот можно видеть аллегорические, имеющие своё каноническое значение изображения животных.

По мнению Н. М. Леняшиной: «Впечатление, производимое „Вратами смерти“, захватывает подобно впечатлению от прекрасной трагической музыки, которая через повседневную суету, каждодневные проблемы вдруг обрушивает на нас свои звуки. Перед их красотой, величием, пронзительной страстностью мы оказываемся не защищёнными ни нашей уверенностью в себе (она вдруг оказывается поколебленной), ни нашими невзгодами и слабостями (они кажутся мелкими). Это свойство великих произведений, разрушая все действительные и мнимые преграды, обращаться к самому сокровенному, о чём мы даже не задумываемся, не ощущаем в себе, но что, оказывается, существует, отзываясь, подчас помимо нашей воли, на эту красоту и человечность».

Словно в противовес трагическому лиризму «Врат смерти» вскоре Манцу создаёт произведения, воспевающие радости жизни. Снова можно увидеть в исполнении мастера выразительные одухотворённые лица, которые, правда, стали посерьёзнее и позадумчивее. Опять Манцу обращается и к извечной и излюбленной теме скульптуры — к прекрасному обнажённому телу. Такова работа Манцу «Любовники» (1966).

«Их неровная многослойная поверхность, утверждение вечности, — пишет Квазимодо, — эксцентрическое парение в воздухе, словно земное притяжение для них не существует, — самое удачное из всех пространственных решений Манцу. Руки, ноги, лица влюблённых словно покрыты слоем лавы: можно подумать, что их извлекли на свет божий во время раскопок Помпеи и что это — наполненные, сотканные из плоти и крови сколки фигур. Джакомо Манцу — не из тех, кто считает, что изваяние подобно полому сосуду, что оно — оболочка для пустоты. Сплетение одежд и тел выражает любовное томление в самом естественном, а посему в самом высоком смысле, как движение — самоутверждение поколений». Одним из последних крупных произведений мастера стали врата Собора Св. Лаврентия в Роттердаме, посвящённые теме войны и мира, завершённые в 1969 году.

Умер Джакомо Манцу 17 января 1991 года.

ЙОЗЕФ БОЙС (1921–1986)

«Йозеф Бойс — пожалуй, самый влиятельный немецкий художник после Второй мировой войны, причём влияние его выходит за пределы ФРГ; можно сказать, что его идеи, произведения, акции, сооружения господствовали на культурной сцене, — пишет Х. Штахельхаус. — Это была фигура крупная, чарующая, его манера говорить, провозглашать, играть роль производила на многих современников впечатление чуть ли не наркотическое. Его идея о „расширенном понимании искусства“, достигшая кульминации в так называемой „социальной пластике“, вызвала у многих растерянность. Для них он, в лучшем случае, был шаман, в худшем — гуру и шарлатан…

…Чем больше изучаешь Бойса, тем больше открываешь в его деятельности новых сторон, а это позволяет глубже в неё вникать и анализировать. Ещё при жизни Бойса не было недостатка в исследованиях его творчества, но овладеть им во всём его объёме и почти необозримом многообразии сейчас лишь предстоит. Это крайне трудная работа, то и дело ставящая в тупик. Конечно, зрителю, который решается осторожно вступить на чаще всего тёмную и запутанную тропу, ведущую к Бойсу, нужно запастись немалым терпением, чуткостью и терпимостью. „Хорошо бывает описать то, что видишь“, — сказал однажды Бойс. Таким образом, приобщаешься к тому, что имеет в виду художник. Хорошо также догадываться о вещах. Тогда что-то приходит в движение. Лишь в крайнем случае стоит прибегать к такому средству, как интерпретация. В самом деле, многое из того, что делал Бойс, не поддаётся рациональному пониманию. Тем большую роль играет для него интуиция — он называет её высшей формой „рацио“. Речь идёт главным образом о том, чтобы создавать „антиобразы“ — образы таинственного, могучего внутреннего мира».

Йозеф Бойс родился в Крефельде 12 мая 1921 года. Ещё школьником Йозеф интересовался естественными науками. После окончания школы он поступает на подготовительное отделение медицинского факультета, намереваясь стать детским врачом.

Йозеф рано начинает интересоваться серьёзной литературой. Он читает Гёте, Гёльдерлина, Новалиса, Гамсуна. Из художников он выделяет Эдварда Мунка, а из композиторов его внимание привлекли Эрик Сатье, Рихард Штраус и Вагнер. Большое влияние на выбор творческого пути оказали философские работы Серена Кьеркегора, Мориса Метерлинка, Парацельса, Леонардо. Начиная с 1941 года он всерьёз увлёкся антропософской философией, которая с каждым годом всё более и более оказывается в центре его творчества.

Однако решающей для Бойса оказалась встреча с творчеством Вильгельма Лембрука. Бойс обнаружил репродукции скульптур Лембрука в каталоге, который ему удалось спасти во время очередного сожжения книг, устроенного нацистами в 1938 году во дворе Клевской гимназии.

Именно скульптуры Лембрука навели его на мысль: «Скульптура… Со скульптурой можно что-то делать. Всё есть скульптура, как бы кричал мне этот образ. И я увидел в этом образе факел, увидел пламя, и я услышал: сохрани это пламя!» Именно под влиянием Лембрука он стал заниматься пластикой. Позднее, когда его спрашивали, мог ли определить его решение какой-нибудь другой скульптор, Бойс неизменно отвечал: «Нет, ибо необыкновенное творчество Вильгельма Лембрука затрагивает самый нерв понятия пластики».

Бойс имел в виду, что Лембрук и в своих скульптурах выразил что-то глубоко внутреннее. Его скульптуры, собственно, нельзя воспринять визуально. «Его можно воспринимать лишь интуицией, когда совсем другие органы чувств открывают человеку свои врата, и это прежде всего слышимое, чувствуемое, желаемое, иначе говоря, в скульптуре обнаруживаются категории, которых в ней никогда прежде не было».

Начинается Вторая мировая война. Бойс получает в Познани специальность радиста и одновременно посещает в тамошнем университете лекции по естественным наукам.

В 1943 году его пикирующий бомбардировщик сбивают над Крымом. Пилот погиб, а Бойс, выпрыгнув из машины с парашютом, потерял сознание. Его спасли кочевавшие там татары. Они занесли его в свою палатку, где боролись за его жизнь восемь суток. Татары смазывали тяжёлые раны животным жиром, а затем заворачивали в войлок, чтобы согреть. Подоспевшая немецкая поисковая группа доставила его в военный госпиталь. Позднее Бойс получил ещё несколько тяжёлых ранений. После лечения он опять отправился на фронт. Завершил Бойс войну в Голландии.

Пережитое отразилось позднее в творчестве Бойса: жир и войлок превращаются в главные материалы его пластического творчества. Фетровая шляпа, которую Бойс постоянно носит, тоже результат его падения в Крыму. После тяжёлого повреждения черепа — волосы его обгорели до самых корней, а кожа головы стала крайне чувствительной — скульптор вынужден был постоянно прикрывать голову. Сначала он носил шерстяную шапочку, а затем переходит к фетровой шляпе лондонской фирмы «Стетсон».

Если Лембрук оказался идейным учителем Бойса, то Эвальд Матаре из Дюссельдорфской академии искусств стал его настоящим учителем. Начинающий мастер многому научился у Матаре. Например, умению передавать самое существенное в характерных формах животных.

В конце сороковых — начале пятидесятых годов Бойс ищет возможности другой пластики. Он почти одновременно в 1952 году создаёт глубоко задушевную и в то же время подчёркнуто-условную «Пиету» в виде пробитого рельефа и «Царицу пчёл», с её крайне новой формой пластической выразительности. Тогда же возникает и первая скульптура из жира, а потом появляется и крест, выражающий в творчестве Бойса новый художественный опыт. При этом Бойса прежде всего интересует символика креста, причём он понимает крест как знак идейного столкновения между христианством и материализмом.

В пятидесятые и шестидесятые годы творчество Бойса оставалось известно лишь кругу приближённых. Но положение быстро меняется благодаря растущему интересу средств массовой информации и особому таланту самого Бойса дружески общаться с журналистами. Нельзя было не заметить необычность этого художника, его ригоризм и радикализм да просто его неповторимость. Бойс стал культурно-политическим и общественно-политическим фактором в Федеративной Республике Германии, причём его влияние распространилось на весь мир.

Несомненно, этому влиянию способствовало и движение «Флюксус», где Бойс принимает активное участие. Это движение стремилось сломать границы между искусством и жизнью, отбросить традиционное понимание искусства и установить новое духовное единство между художниками и публикой.

Но, став в 1961 году профессором Дюссельдорфской академии искусств, Бойс постепенно теряет связь с «Флюксусом». И это естественно — человек, подобный ему, должен был проделывать свой путь один, потому что он был всегда более вызывающ, чем другие. Своей «социальной пластикой», воплощавшей «расширенное понимание искусства», Бойс поднимал изобразительное искусство на новый уровень действенности. К «социальной пластике» его вела работа над образом человека.

В 1965 году в дюссельдорфской галерее Шмела Бойс устроил необычную акцию под названием: «Как объясняют картины мёртвому зайцу». Вот как описывает это событие Х. Штахельхаус: «Зритель мог наблюдать это лишь через витрину. Бойс сидел в галерее на стуле, облив себе голову мёдом и наклеив на него настоящую золотую фольгу. В руках он держал мёртвого зайца. Спустя какое-то время он вставал, шёл с зайцем в руках по небольшому галерейному залу, подносил его вплотную к картинам, которые висели на стене. Казалось, будто он говорит с мёртвым зайцем. Затем он проносил животное над лежавшей среди галереи засохшей ёлкой, вновь садился с мёртвым зайцем в руках на стул и начинал стучать ногой с железной пластиной на подошве по полу. Вся эта акция с мёртвым зайцем была исполнена неописуемой нежности и огромной сосредоточенности».

Два иконографически важных исходных пункта в творчестве скульптора — мёд и заяц. В его творческом кредо они играют такую же роль, как войлок, жир, энергия. Мёд для него связан с мышлением. Если пчёлы производят мёд, то человек должен производить идеи. Бойс сопоставляет обе способности, чтобы, по его словам, «снова оживить мертвенность мысли».

Подобные мысли выражает мастер в таких работах, как «Пчелиная царица», «Из жизни пчёл», «Пчелиное ложе».

В «Насосе для мёда в рабочем состоянии», представленном на выставке «Документа 6» в Касселе (1977), Бойс добивается необычной трансформации этой темы. Благодаря электромоторам мёд двигался через систему плексигласовых шлангов, протянутых от подвального помещения до крыши музея «Фридерицианум». По замыслу художника это означало символ кругооборота жизни, текущей энергии.

«Этот пластический процесс, разыгрываемый пчёлами, Бойс перенёс в свою художническую философию, — пишет Штахельхаус. — Соответственно пластика для него органически формируется изнутри. Камень же для него, напротив, идентичен скульптуре, то есть ваянию. Пластика для него — кость, образованная прохождением жидкости и затвердевшая. Всё, что позднее затвердевает в человеческом организме, так объясняет Бойс, первоначально исходит из жидкостного процесса и может быть к нему возведено. Отсюда его лозунг: „Эмбриология“, — что означает постепенное затвердение того, что образовалось на основе всеобщего эволюционного принципа движения».

Что же касается значения зайца в творчестве Бойса, то оно также подчёркнуто в целой серии произведений и акций. Существует, например, «Могила зайца» и включение мёртвого зайца в различные постановки, такие как «Шеф» (1964), «Евразия» (1966). Из расплавленного подобия короны царя Ивана Грозного Бойс на выставке «Документа 7» сформовал зайца. Бойс сам себя называл зайцем. Для него это животное отмечено сильным отношением к женскому полу, к родам. Для него важно, что заяц любит зарываться в землю, — он в значительной мере воплощается в эту землю, что человек может радикально осуществить лишь своей мыслью, соприкоснувшись с материей.

Бойс сам был пластикой, которая выставлялась для примера, — так, уже его рождение было первой выставкой пластики Йозефа Бойса; недаром в составленной им самим хронике жизни и творчества написано: «1921, Клеве — выставка перетянутой жгутом раны — обрезанной пуповины».

Таким образом, нельзя не видеть антропософского значения «социальной пластики». Сам Бойс любил повторять: всё, что он делал и что говорил, служило этой цели. Поэтому скульптор вступает в дискуссии об экономике, праве, капитале, демократии. Он же участвует в движении «зелёных», «Организации за прямую демократию путём народного голосования», в «Свободном интернациональном университете». Последний он создал в 1971 году в качестве «Центрального органа расширенного понимания искусства». И конечно же отдельно стоит процесс, который Бойс вёл во многих инстанциях в 1972 году по поводу своего увольнения с должности профессора Государственной академии искусств в Дюссельдорфе. Художник одержал победу. Но Бойс вместе с отвергнутыми претендентами на обучение занял секретариат академии, требуя отменить правило «Nunnerus clausus», после чего министр по делам науки досрочно уволил его за нарушение установленного порядка.

Невероятная активность Бойса в течение всей жизни представляется чудом. У него были больные ноги, удалена селезёнка и одна почка, поражены лёгкие. В 1975 году художник пережил тяжёлый инфаркт. Вдобавок в последние годы его мучило редкое заболевание лёгочной ткани. «Король сидит в ране» — так он однажды выразился. Бойс был убеждён, что существует связь между страданием и творческой способностью, что страдание даёт некую духовную высоту.

Умер Йозеф Бойс 23 января 1986 года.