Актеры нашего кино. Сухоруков, Хабенский и другие

Эльга Михайловна Лындина

Актеры нашего кино. Сухоруков, Хабенский и другие

 

Лица и лицедеи –

 

 

Эльга Михайловна Лындина

Актеры нашего кино. Сухоруков, Хабенский и другие

 

 

БРАТ ГЕРОЯ Виктор Сухоруков

 

 

Нелегко идти по улице рядом с Виктором Сухоруковым. Останавливаться приходится чуть не через два шага. Прохожие останавливают… В упор, с восхищением рассматривают «живую звезду». Кто посмелее, просит автограф. Или разрешения сфотографироваться вместе с актером. Виктор Иванович никому не отказывает, хотя, признаться, работа это утомительная. В метро или троллейбусе и того хуже: пассажиры, впав в эйфорию, забывают о правилах безопасности и переходят в ту часть вагона, где скромно стоит среди других российских граждан один из самых любимых актеров нашего времени. Между прочим, Сухоруков постоянно пользуется муниципальным транспортом, к личному автомобилю как к средству передвижения он равнодушен. За что расплачивается автографами, фотографиями, ответами на вопросы встречных, которым иногда нет конца. Иногда самые наивные, отождествляющие актера с его героем, выражают искреннее сочувствие по поводу смерти брата. Имеется в виду трагическая гибель Сергея Бодрова‑младшего, с которым Сухоруков снимался в фильмах «Брат» и «Брат‑2», и были они там братьями Багровыми, надолго полюбившимися зрителям. Виктор Иванович соболезнования принимает, благодарит за сочувствие и не стремится растолковать этим наивным, что родство у него с Сергеем Бодровым экранное. Зачем? Он и в самом деле в чем‑то считает Сергея своим братом, так рано ушедшим, многое не успевшим сделать, но и многое сделавшим. Как и своих героев от себя решительно не отделяет. Наверное, поэтому работающие с ним режиссеры наслаждаются чудом органичности Виктора Сухорукова перед камерой, его постоянной способностью быть самим собой, но еще и вбирая понятные зрителю обертоны. Восхищаются буйной фантазией актера, который умеет так много додумать, столько нафантазировать о своем персонаже, что порой чуть сценарий не меняй! Хотя, случается, вихри фантазии артиста могут довести режиссера и до белого каления… Случалось и так.

А со зрителями Виктор Иванович ведет свою умную игру. Ему нравится быть своим, родным и, конечно, любимым. Он долго шел к этому и теперь не хочет ничего отдавать из своей поздно пришедшей славы и обожания зрителей. Оттого простота его общения с толпами поклонников отчасти обманчива. То есть, разумеется, имеет место быть – в этом природный интеллигентный демократизм актера, искреннее его желание ответить добром на добро. Наконец, его корни – сам из фабричных, как когда‑то говаривали, родом из маленького городка, что в Подмосковье, Орехово‑Зуева.

И все‑таки подлинный Сухоруков гораздо сложнее. Не просто разнообразнее в своих неуемных импульсивных реакциях: глубже, пронзительнее, тоньше. Кажется, Виктор Иванович каждой клеткой ощущает трагические парадоксы современного ему мира, его изломы, виражи, скачки, часто завершающиеся абсурдом. Мудрый Сухоруков научился воспринимать почти все это как данность. Оттого, должно быть, ему подвластны герои трагически абсурдистских фильмов Алексея Балабанова или российский император, «бедный, бедный Павел», который бьется о нерушимые стены, а добрые выплески его души оборачиваются против него самого. И остается в итоге в истории российской капризным, вздорным, нелепым в своих устремлениях и скорых решениях, полубезумным ребенком.

Сам актер однажды сказал о себе: «Я играю ребенка, я хочу оставаться ребенком. Я им остался». Эта реплика справедлива по отношению ко многим его ролям. Дети, как известно, нередко удивительно чутки и проницательны. Неожиданно – с точки зрения взрослых – они проникают в те глубины, которые могут ускользнуть от замыленного взгляда старших.

Что касается реалий, то «детскость» Сухорукова ощутима то в его страстных речах в телевизионных выступлениях, то в страстных речах на дискуссиях и пресс‑конференциях, то просто в общении с друзьями, когда он отстаивает справедливость, хотя в глубине души умница Виктор Иванович знает, что чаще всего справедливость бывает повержена. И все равно возможность самовысказывания неизменно влечет его.

В начале пути, возможно, это мешало ему. Режиссеры не жалуют тех исполнителей ролей, особенно если к тому же невелика, которые отстаивают свое мнение относительно роли, иногда и относительно фильма. Хотя Виктор Сухоруков был замечен и отмечен уже в студенческие годы. А сразу после окончания института был приглашен в труппу Ленинградского Академического театра комедии его художественным руководителем, выдающимся режиссером Петром Наумовичем Фоменко.

Виктор Иванович убежден, что с той минуты, как он осознал себя, он поставил перед собой задачу, которой не изменял даже в худшие свои, горчайшие дни: стать, быть актером.

Такая абсолютная цельность мечтаний, намерений обычно присуща детям, выросшим в актерской среде, в общем, достаточно замкнутой, где сыновья и дочери просто не представляют себе иных сфер приложения своих сил и способностей. Но, напомню, Витя Сухоруков – из фабричных. Когда, окончив школу, он скажет матери, что подает документы в театральный институт, она в ужасе воскликнет: «Витя, опомнись! Куда ты лезешь? Кому ты нужен! У тебя для того мира, для того, чтобы войти туда, нет даже ботинок…»

Дело, конечно, не в отсутствии ботинок. Мать напомнила сыну о чужеродности его, выросшего в фабричном бараке, той профессии, которая с малых лет завладела его воображением и его надеждами.

В детском саду, участвуя в новогоднем хороводе, Витя хотел быть «Главным зайцем»: ведь именно «Главный заяц» ведет за собой весь хоровод. Уже тогда интуитивно он нагружает себя определенной задачей: он хочет быть замечен. Детсадовская сцена кажется ему настоящей, той, на которой он должен блистать…

В школе он становится аккуратным подписчиком очень популярной в те годы газеты «Пионерская правда». Причина его привязанности к этому изданию была вполне прагматичной. В «Пионерской правде» публиковались объявления московских киностудий, «Мосфильма» и Студии Горького, в которых приглашались на кинопробы мальчики и девочки. Витя стремился на киностудию с абсолютной убежденностью, что его пригласят сниматься, прокола быть не должно, просто быть не может!

«Я не знаю, откуда была эта страсть? – Виктор Иванович до сих пор задает себе этот вопрос. – Все это так манило меня: юпитеры, прожекторы, кинокамера на рельсах, мегафон режиссера…» – «Витя, но ты же не видел их реально?» – «Нет. Читал. Что‑то смотрел по телевизору… Но, казалось, видел на самом деле, словно был в павильоне…»

Так в 1962 году десятилетний Витя Сухоруков отправляется на кинопробы на киностудию «Мосфильм». Тщательно выглажены шорты, рубашка. Подумав, столь же тщательно Витя гладит трусы и носки: как иначе в столь знаменательный для него день! Видит себя в зеркале, исключительно нарядного, с модной стрижкой «Ласточка» – чубчик вроде нынешних экстравагантных причесок. Победа обеспечена!

Деньги на дорожные расходы и питание тайком взяты у мамы. Электричка. Метро. Троллейбус. Виктор едет в киногруппу «Наш дом», куда требуется мальчик его возраста.

Но в тот день он пережил первое творческое поражение. Приехав, он узнал, что собравшихся ребят поначалу будут «смотреть» на предмет соответствия роли. У Вити Сухорукова такого «соответствия» не оказалось… Он оказался среди тех, кому ассистент режиссера безжалостно объявил: «Свободны».

Память сохранила все детали пережитого в тот злосчастный день: «Я возвращался домой, рыдая. Я был похож на водопад из слез. Я ненавидел кинематограф. Я ненавидел Москву. Я ненавидел весь мир…

На площади Киевского вокзала немного утешил себя пирожком и стаканом кофе. Но плакать хотелось по‑прежнему».

Следующий выезд на пробы был связан с картиной «Звонят, откройте дверь!». Витю не смутило, что группа ищет на главную роль… девочку! «Где девочка, там и мальчик пригодится», – смело решил Виктор. Снова высокая ограда «Мосфильма» с грозными железными шипами. Снова ожидание, вместе с Витей толпятся сотни девочек, явившихся на студию с родителями. Часть претенденток уже услышала отказ. Под стоны отвергнутых Виктор пробрался к ассистенту режиссера Александра Митты и сообщил ему, что желает сниматься. Попытка ассистента объяснить, что мальчики не требуются, мальчика не убедила. Случилось это в пятницу. А в понедельник Виктор снова приехал на «Мосфильм» и добился приема у самого Митты. Даже получил от него актерское задание: «Выгони меня из‑за стола!» «И я, дурачок трусливый, – комментирует Виктор Иванович, – подошел к Митте и говорю: «Саша, освободи стол, он мне нужен. Освободи. Пожалуйста…» Знал бы тогда, как все происходит в сценарии, не побоялся бы стул из‑под Александра Наумовича вытащить!»

Все эти детские визиты на киностудию, естественно, были наивны, в чем‑то до трогательности. После восьмого класса Виктор хочет поступить в эстрадно‑цирковое училище, выбрав клоунаду. Клоунов он обожал – Енгибарова, «солнечного клоуна» Олега Попова, Юрия Никулина, Карандаша. Енгибарова любил как бы отдельно: «Он актер был! – вздыхает Виктор Иванович. – Большой актер!»

Приехав в училище, Сухоруков узнал, что для подачи документов необходима фотография в стиле «ню», то есть из одежды на абитуриенте должны быть только плавки, чтобы члены приемной комиссии могли точно оценить его физические данные, способность к нагрузкам, все это были слагаемые профессии.

Но в родном Орехово‑Зуеве фотографы категорически отказывались сделать такой снимок. Некоторые даже крутили пальцем у виска, как бы поясняя назойливому парню, что он не совсем вменяем. Некоторые с ходу посылали куда подальше. Смилостивился только привокзальный фотограф, предупредив, однако, что делает все это анонимно.

Когда Виктор собрал все документы и приехал в Москву, у входа в училище разыгралась сцена, до боли похожая на историю поступления в консерваторию героини фильма «Приходите завтра» Фроси Бурлаковой. Два резвых молодца, назвавшись известными фамилиями, выудили у Виктора три рубля. Пока их не спугнул педагог, поговорил с Сухоруковым и посоветовал ему отложить поступление в училище до окончания школы.

Обо всем этом так подробно, потому что уже тогда в детских поступках упрямца Вити, в его неукротимом желании стать актером, все было пронизано его взрывной энергией, невероятным напором и огромной верой в себя. Такая невероятная вера в праве на профессию дается немногим. При том, что Виктор никогда не занимался в драматических кружках, коллективах, не слышал слов одобрения в свой адрес. Да и в театре бывал не так уж часто. Ездил вместе со своим классом в Москву на непременные в те годы в репертуаре школьников «Синюю птицу» во МХАТе и «Аленький цветочек» в Театре имени Пушкина. Пожалуй, это все.

Мечта об актерском будущем рождалась, скорее, в кинозалах, в которых Виктор с малых лет проводил огромное количество времени. Фильмы любил американские, итальянские, французские. Конечно, советские. Ходил на детские сеансы – так было подешевле.

«Наверное, сидя в зале, ты, с твоей безудержной фантазией, ощущал себя где‑то внутри событий, которые происходили на экране, и становился их участником?» – «Представь себе – нет. Слишком прекрасным, удивительным был для меня этот мир. Но еще и чужим, недосягаемым, может быть, потому что я так стремился туда войти. Там жили удивительные люди. Оставалось мечтать: неужели я когда‑нибудь смогу быть рядом с ними?» – «И все же откуда такая увлеченность?» – «Что‑то, конечно, в моей натуре было заложено… И еще то, что окружавший меня в то время реальный мир был слишком бессюжетен. Слишком редко дарил мне встречи с настоящей красотой. У меня не было такого реального сюжета, ради которого я хотел бы поутру просыпаться. Постепенно я вырос и решил все‑таки постучаться в двери того удивительного, недосягаемого мира».

Окончена школа. Увы, в первый год общения с театральными вузами в честь Виктора Сухорукова не прозвучал торжественный марш.

Он подал документы в Школу‑студию МХАТ. Программу подготовил пеструю: стихи Блока, басня Михалкова, проза Толстого. Сразу, на первом туре, Сухоруков услышал жесткое и знакомое, памятное еще с первой поездки на «Мосфильм»: «Свободен». Он не выдержал: смирение вообще не близкая ему черта. Виктор ворвался в аудиторию, где шло прослушивание, оттолкнул абитуриента, который уже начал что‑то читать, и крикнул: «Как же так! Мне нужен театр!..» Председатель приемной комиссии, почтенный мэтр, был исполнен иронии: «А вы задавали себе вопрос, нужны театру вы?»

«Я уходил в шоке, – вспоминает Сухоруков. – очнулся, когда возле театра оперетты меня чуть не сбила машина. Я не осуждаю человека, так резко ответившего мне. Но до сих пор не могу понять, имел ли право педагог, учитель, взрослый человек, так разговаривать с мальчишкой, который пришел к нему со своей главной мечтой?»

Сухоруков «пролетел» и в Институте кинематографии, где проводил добор Сергей Бондарчук. После чего ушел в армию, где очень скоро стал звездой армейской самодеятельности. Там он тщательно продумал новую программу для вступительных экзаменов, с которой по возвращении в Москву в 1974 году вновь штурмовал театральные институты. Практически для него все уже решилось на втором туре в ГИТИСе (ныне РАТИ). Набиравший курс Всеволод Остальский сказал о неординарном абитуриенте Сухорукове: «Он или гениальный, или ненормальный…»

А затем жизнь Виктора Ивановича Сухорукова отчетливо делится на две половины, зримые и очевидные. Если взять за точку отсчета момент окончания им ГИТИСа, то первая половина графически окажется линией, резко идущей вниз. Вторая, напротив, столь же резко поднимается вверх. Переломный миг этой второй – приглашение Сухорукова на главную роль в картину Юрия Мамина «Бакенбарды».

Но графика слишком монохромна и лаконична. Контуры твердо очерчены, не оставляя места для нюансов, отступлений в сторону, игры света и тени. А без них нет полноты в сложной истории поражений и побед актера.

Приглашенный Петром Фоменко в Ленинградский театр комедии (причем уже была обозначена для Виктора главная роль в новом спектакле), Сухоруков безоблачно начал свой путь. Играл в инсценировке по прозе Василия Белова, в спектакле «Теркин на том свете» по поэме Твардовского. Счастливая пора работы с Фоменко длилась три года, пока Петр Наумович не уехал в Москву. А еще через полгода Сухоруков был уволен из театра по статье «за нарушение трудовой дисциплины», в расшифровке – за пьянство.

Далее, вероятно, надо бы рассказать, как жил Виктор Иванович, оставшись не у дел. Если коротко – бомжевал. С трудом зарабатывал в буквальном смысле слова на кусок хлеба, не гнушаясь и черной работы. Так было, пока о нем не вспомнила знавшая его по Театру комедии режиссер Ирина Стручкова. Она порекомендовала Сухорукова своему коллеге, режиссеру Геннадию Егорову, который ставил в Театре «Балтийский дом» «Женитьбу Бальзаминова» Островского. Егорову требовался актер на небольшую роль Прошки. Премьера была в день рождения Виктора Ивановича – 10 ноября. Но не стала прямым возвращением в профессию.

Виктору Ивановичу еще предстояли странствования по другим ленинградско‑петербургским сценам: Театр на Литейном, снова Театр комедии. И все оказывалось безрадостным. Кроме, кажется, случившегося в это время знакомства с режиссером Юрием Маминым, который ставил в Театре на Литейном инсценировку по рассказам Сергея Довлатова. Ни режиссер, ни актер тогда не знали, что отсюда потянется тонкая нить в кинематограф для Виктора Сухорукова.

«Однажды я дал себе слово: в кинематограф ни ногой!» – Сегодня Сухоруков, признанный, любимый, все‑таки не улыбается, произнося эту фразу, которая звучит несколько странно, учитывая, что любовь и признание артисту принесло именно кино. Но далеко не все знают, что кино начиналось для него с отказов, обид, тоски. Сотрудники актерского отдела Киностудии «Ленфильм» отыскали для портфолио Сухорукова фотографию, которой можно было только отпугивать режиссеров и их ассистентов, которые могли бы заинтересоваться актером. «Ой, Витя, что же они с тобой сделали!» – воскликнула его сестра Галина Ивановна, когда он показал ей этот «портрет»… Как результат – отсутствие предложений в кино.

Если даже предположить, что поначалу это было связано с репутацией Сухорукова, склонного к возлияниям и потому не очень надежного по части дисциплины, то все, как ни странно, продолжалось и тогда, когда Виктор Иванович навсегда покончил с алкоголем. Он перестал верить, что десятая Муза обратит на него внимание, и принял волевое решение: «Я сказал: значит, такая моя судьбина – жить без кино, узкая моя дорожка. И не хочу больше себя мучить надеждами…»

Хотя звонки с «Ленфильма» все же случались. Нечастые… Приглашали на небольшие роли. Сухоруков отказывался – без сожаления. Отказался и тогда, когда позвонил давний его знакомый Владимир Студейников, который в то время работал вторым режиссером на картине Юрия Мамина «Бакенбарды».

Можно назвать то ли везением, то ли счастливым совпадением то, что «Бакенбарды» переломили к лучшему судьбу артиста. Но есть один безусловный фактор, сыгравший серьезную роль в этой ситуации: Время, 1990 год. Громогласная, бушующая, яростная перестройка. Левые. Правые. Первые группировки национал‑патриотов. Страна неуклонно движется к взрыву, который произойдет очень скоро, в августе 1991 года. И здесь оказывается до боли нужен Виктор Сухоруков с его экспрессией, неукротимой энергетикой, огромным темпераментом. Он соответствует этой раскаленной, взрывной атмосфере. Актер дождался своего часа.

 

Сегодня, оборачиваясь уже несколько отстраненным взглядом в прошлое Сухорукова, понимаешь, что ему действительно было трудно вписаться в кинематограф застойного времени. Иное дело личность среднестатистическая, которая привычно, как бурлак, тащила свои будни… Но это не для Виктора Ивановича! Все равно нашел бы повод взорваться. Попросил бы. а то и потребовал от режиссера смены интонации.

А в начале 90‑х время словно призвало его, заставив покинуть скамейку запасных в тот момент, когда он ставил крест на таком жестоком к нему искусстве кино. И коротал, в общем, почти пустые дни.

Касательно звонка Студейникова, то в ту минуту Сухоруков, разумеется, не предполагал и не мог предположить, что звонок с приглашением в картину «Бакенбарды» станет рубежным. Скорее это ощутил Владимир Студейников, сказавший Виктору Ивановичу: «Эта роль твоя…»

Позже Сухоруков узнает, что в «его» роли режиссер изначально видел Дмитрия Певцова, но тот был занят на съемках картины Глеба Панфилова «Мать». Возникла кандидатура Сергея Колтакова, но что‑то опять не сложилось. Ничего обо всем этом не зная, Сухоруков пробовался в «Бакенбарды», пребывая в полном спокойствии: «Я был спокоен. Я был свободен. Я делал им (съемочной группе. – Э.Л.) одолжение».

В его игре на пробах не было ни тени естественного в такой ситуации волнения; видимо, актер окончательно разуверился относительно своего альянса с кино.

Спокойствие стало отличной почвой для старта. И все же Мамин, посмотрев пробы, несколько разочарованно бросил: «Староват…» Узнав об этом, актер возмутился. А возмущается он обычно бурно и страстно. «Это ваш герой слишком молод для такой истории!» – оппонировал он Мамину. А дальше четко нарисовал режиссеру национал‑патриота – «человека без возраста», с лицом лилипута, на которого люди смотрят и говорят: «Откуда такое взялось?» Как вспоминает Виктор Иванович, у Мамина очки по носу поползли…

Художник‑гример Екатерина Месхиева (для справки – родная сестра режиссера Дмитрия Месхиева) сделала Сухорукову новый грим. Увидев актера в этом облике, Мамин обозначил задание: «Перед вами молодые люди, поведите их за собой». Когда съемка новой пробы закончилась, съемочная группа бурно аплодировала. Виктор Иванович посмотрел материал. Сказал режиссеру: «Вы поступайте, как считаете нужным, а я собой доволен». И уехал с театром на гастроли во Фрунзе (ныне Бишкек), откуда был вызван срочной телеграммой: «Вы утверждены на главную роль в фильм «Бакенбарды». Эту судьбоносную телеграмму Виктор Иванович хранит по сей день. Картина прозвучала в унисон зарождавшемуся в конце 80‑х прошлого века движению под названием «национал‑патриоты». Сегодня оно выродилось в «нацболов» во главе с писателем Эдуардом Лимоновым. В скинхедов, убивающих «черных». В нечисть, отвергающих гуманные законы человеческого сообщества и Закон Божий. А за всем этим стоит безудержное стремление к власти, когда идеи превращаются в некую маску, натянутую на лицо властолюбца, исповедующего жестокую вседозволенность. Под разговоры таких персон о святой идее, которой они служат, рождается страшное зло. В картине «Бакенбарды» такие деятели выбирают своим знаменем – знаменем темных сил – Пушкина. Манипуляция его именем, манипуляция великой русской культурой становятся чудовищным и безнаказанным кощунством.

События происходят в провинциальном городе Заборске, где создано неформальное объединение «Капелла». В развевающейся крылатке, в черном цилиндре герой Сухорукова является во главе неформалов, вещая с балкона райкома партии речи о Пушкине. Возможно, актер, который всегда говорит о сочувствии его и сострадании к своим героям, со мной сейчас не согласится. Но его вождя неформалов, на мой взгляд, он нисколько не жалеет. Судя по языку, стилистике фильма, Мамин стремился снять политический памфлет. В этой жесткой конструкции Сухоруков находит место для психологических частностей, что особенно ценно. Сухорукову нужна такая опора, чтобы внятно рассказать историю подонка – озлобленного и исступленно‑честолюбивого. Он и живое существо, и некое преувеличение, искажение нормального человеческого облика, внутреннего и внешнего. Существа донельзя наэлектризованного, давно потерявшего реальную самооценку.

Воистину страшно, когда вместе с сотоварищами он вслух читает стихи Пушкина, по сути, оскорбляя всех нас, оскорбляя Россию. Это ощущение усугубляет фальшивый пафос его интонации.

Работа в «Бакенбардах» была нравственно необходима актеру. Он отзывался на боль времени, и это станет почти традицией в последующих лучших его ролях. А ролей у него теперь будет много. Очень много. Больших, маленьких. Он не станет отказываться даже от эпизодов, если роль ляжет ему на сердце. И даст контакт со зрителем.

Сухоруков не относится к тем актерам, которые, подчеркивая свою самодостаточность, говорят, что для них, в первую очередь, собственное удовлетворение сделанным. Виктор Иванович по‑детски радуется добрым словам о его работе, сказаны ли они именитым коллегой или простодушной тетенькой, из тех, что выражают искреннее соболезнование в связи с гибелью его брата, то бишь Сергея Бодрова‑младшего. Сухоруков самой своей природой настроен на одно дыхание с окружающим его миром.

После работы в «Бакенбардах» Владимир Студейников получил право самостоятельной постановки. И он еще более уверенно, чем в первый раз, предложил Сухорукову главную роль в фильме, который он начинал снимать, – «Комедии строгого режима». Уморительной комедии, как в советской тюрьме готовился спектакль к столетнему юбилею вождя пролетариата Владимира Ильича Ленина. Трогательное единство лидера и верных подданных… Мифологизированная история и карательные реалии. Поразительная близость партии и уголовников… Сценарий «Комедии строгого режима» был написан по рассказам Сергея Довлатова. Драматургия, а позже картина, воссоздавала модель славной советской державы.

Среди заключенных‑уголовников есть свои Ленин, Свердлов, Дзержинский – спектакль можно ставить. По причине неожиданно обнаруженного портретного сходства роль Владимира Ильича поручена самому забитому зэку, несчастной «шестерке». Играл «шестерку» Виктор Сухоруков. Худенький, налысо постриженный, с торчащими, как у зайца, ушами и непреходящим заячьим испугом в глазах, поначалу этот злосчастный все время ждет беды. У него пластика маленького, трусливого зверька, которого со всех сторон подстерегает опасность. Он все время норовит сжаться, скорчиться, стать еще меньше, еще незаметнее. Пока не приходит к нему роль великого человека…

Между тем спектакль репетируется параллельно с подготовкой к побегу, где «шестерке» достаются самые тяжелые нагрузки, – по его тюремному статусу. Однако по мере работы над спектаклем «Кремлевские звезды» ситуация начинает меняться. Растет значимость роли, порученной «шестерке», а, стало быть, и его самого. Постепенно он вырастает в «пахана». Распрямляется. И хочет все больше соответствовать своему герою, вершащему великое дело революции… И возникает комичная и по‑своему страшная пародия: «шестерка» становится едва ли не сверхчеловеком – в собственном представлении. У тюремного самодеятельного актера в знакомом лице зэка прорисовываются черты вождя, эти лица сходятся, сливаются: возникает прямой намек на исторические параллели, комический гротеск оборачивается социальной драмой. Будто звучит голос‑стон: Господи, кому же ты была отдана, страна моя?

За годы своей горькой «ненужности», как называет это время Виктор Иванович, в нем, естественно, накопилась огромная жажда работы. После съемок в «Бакенбардах», в «Комедии строгого режима» ждать новых приглашений больше не приходилось. Причем нередко первая встреча с одаренными режиссерами имела продолжение, иногда и на более высоком уровне.

Еще в годы застоя Сухоруков был приглашен в картину режиссера Семена Арановича «Летняя поездка к морю» на эпизодическую роль. Актер согласился без долгих раздумий: в первую очередь его интересовала работа с талантливым, неординарным режиссером. Однако случилась беда: съемочная группа по недосмотру ассистента уехала на натурные съемки в Севастополь… без Сухорукова. И тогда Виктор Иванович сам отправился на место съемок. Его сняли: раненый моряк скручивает «козью ножку» и что‑то говорит… Все. Но эпизод в окончательный вариант фильма не вошел. Увы, в то время так не раз случалось у Сухорукова. И все же, несмотря на короткое общение, на вырезанную роль, режиссера и актера успела связать нить взаимного рабочего интереса друг к другу.

И в 1995 году Виктор Иванович охотно снимается у Арановича в небольшом и, честно говоря, не очень значимом эпизоде картины «Год собаки». Играет роль торговца женским бельем, предлагающего свой товар прямо в фабричном общежитии. В середине 90‑х годов в России была еще актуальна проблема дефицита промышленных товаров. Масса граждан занялась частной торговлей импортными товарами, ввозившимися из Турции, Китая, Польши.

Легкими штрихами Сухоруков точно набросал эскиз к портрету бойкого продавца, энергичного, наступательного и симпатизирующего своим покупательницам, взволнованным предложенным им товаром. Собственно, большего в этом случае от актера и не требовалось. Виктор Иванович не скрывает, что одной из причин его согласия на эту роль было желание хотя бы ненадолго стать партнером Инны Чуриковой, игравшей героиню в «Годе собаки». Когда‑то фильм «Начало», судьбу Паши Строгановой Сухоруков воспринял очень лично. Наверное, у него возникло много ассоциаций с собственными жизненными, творческими перипетиями, с его невостребованностью в то время, обидной и оскорбительной.

Оказалось, что роль в «Годе собаки» стала еще одной ступенькой к очень значительной работе с Семеном Арановичем в картине «Agnus dei» («Агнец Божий»). Эта картина могла бы стать одной из лучших в биографии Арановича, а роль – в послужном списке Виктора Сухорукова. Но Аранович успел снять только часть фильма. Кончились деньги, картина была как бы законсервирована. Режиссер тяжело заболел и вскоре умер в одной из немецких клиник. Фильм остался незавершенным. Из отснятых фрагментов был смонтирован некий вариант, который, к сожалению, видели немногие. Мне посчастливилось: «Agnus dei» был показан на фестивале архивного кино в Белых Столбах.

Картина вызвала бурный резонанс… увы, в довольно узком кругу киноведов и кинокритиков (фестиваль архивного кино ограничен только их участием). Иной реакции эта острая, буквально вонзающаяся в сознание лента и не могла вызвать.

Аранович обратился к ленинградской блокаде – в очень неожиданном ракурсе, рассказав о том, как советская власть безжалостно жертвовала людьми ради того, чтобы воодушевить других подвигом погибших. На самом деле подвиг был мнимым, организованным, гибель посланного на заклание была запрограммирована и утверждена власть предержащими. Сухоруков играл бывшего председателя колхоза, которому партия приказала стать старостой в родной деревне, оккупированной немцами. У актера небольшое экранное пространство, тем более Аранович вообще не успел все снять. Сухоруков преодолевает отведенный ему боевой плацдарм, он создает по‑настоящему объемный, трагический образ человека, который с первой минуты понимает, что им сознательно и не колеблясь пожертвовали. Им и девушкой‑партизанкой, которую немцы обязательно схватят. Таков план организаторов этой акции: они специально заранее оповестили фашистов о появлении партизанки в деревне. Осведомители из ленинградского НКВД, причем не купленные предатели, а исполнители приказа, отданного вышестоящими инстанциями. Гибель девушки должна усилить, разжечь патриотические чувства соотечественников. Точно так же предают и старосту. В отличие от девушки староста изначально идет на смерть с открытыми глазами, но это не заглушает его боли, глубокой, непреходящей, гложущей душу. Однако в нем нет, казалось бы, естественной в таких обстоятельствах озлобленности. Он умирает за Родину, как бы ни был изуродован хулой факт его гибели и как бы староста ни был оболган на гибель его пославшими.

Староста целует ноги погибшей девушке: так он просит у нее прощения за всех, ее предавших. И одновременно прощается с собственной жизнью, не теша себя пустыми надеждами. Игра актера в этом эпизоде сходна с реквиемом. Инструменты молчат, но слышна музыка…

Виктор Иванович трепетно относится к этой своей роли, к фильму, не пришедшему к людям.

– На съемках «Agnus dei» мы очень подружились с Арановичем. Поразительно едино мы, наверное, тогда с ним думали. Он принимал все, что я делал: ни одного замечания. Сняли всю натуру, перешли в интерьер. В это время кончились деньги. Тяжело заболел Семен Давидович. Но продолжал искать финансирование, чтобы закончить фильм. Не успел… До сих пор не могу смириться с тем, что не нашлось у государства денег на такую серьезную картину с участием Олега Басилашвили, Олега Янковского, Александра Калягина, Ксении и Полины Кутеповых…

– Виктора Сухорукова…

– И не досняли фильм. Это одна из самых горьких страниц моей жизни: не увидели зрители Виктора Сухорукова в таком трагическом накале! Роли такой глубины встречаются нечасто.

В 90‑х актер снимается много, жадно – словно восполняет упущенное. Испытывает себя в авторском кино. Начинает развиваться творческий тандем: режиссер Балабанов – актер Сухоруков.

В авторском кино у Виктора Ивановича были и роли‑зарисовки («Австрийское поле» режиссера Андрея Черных), и главные роли – в картине бывшего художника‑постановщика Одесской киностудии, ставшего режиссером, Михаила Каца «Хромые внидут первыми» по рассказу Фланнери О’Коннор, кстати, этот фильм очень любим Сухоруковым.

В одном из интервью он сказал, что ему чрезвычайно лестно получать приглашения в подобные картины, а приглашают его потому, что он сам «такой странный, неоднозначный, индивидуальная фигура…». Между прочим, самооценка довольно точная.

«Хорошего человека найти нелегко», – так начал свой рассказ о Михаиле Каце Виктор Сухоруков, сохраняющий какую‑то особую нежность по отношению к этому талантливому художнику, который сегодня не может найти средства на постановку своих фильмов. Они познакомились на фестивале в начале 90‑х в маленьком городке Заречное, что под Екатеринбургом. Сейчас этот фестиваль исчез, а тогда, истинное дитя перестройки, он собирал авторитетнейших кинематографистов прежде всего ради общения. Они говорили, спорили, соглашались, отрицали и утверждали, стремясь найти единомышленников, с которыми могли бы вместе ворваться в новое время. Они верили, что именно теперь они без преград перешагнут границы своей страны и завоюют мировой экран. Мировой экран, как известно, не завоевали, но в то время надеялись, что их вера заставит Голливуд покорно склонить перед ними голову.

Виктор Сухоруков, попав в Заречное, уверенно вписался в этот круг. После показа картины Алексея Балабанова «Счастливые дни», где Сухоруков играл главную роль, Кац обратил на него внимание.

Виктор Иванович любопытно хронометрирует свою первую встречу с ним: «Мы разговаривали сорок пять минут. Он давал мне некие задания, я эти задания выполнил перед камерой, и через сорок шесть минут Михаил Кац утвердил меня на роль… Одну из лучших моих ролей, так я полагаю».

Талантливая американская новеллистка Фланнери О’Коннор замечательно умела завязывать сложные психологические узлы, в которых сплетались сломанные судьбы ее героев. Она заставляла думать о бездонной глубине человеческих взаимоотношений, так или иначе формирующих каждого из нас.

Фильм‑притча с мифологической подоплекой, возможно, один из труднейших жанров в кино, а именно так решает картину «Хромые внидут первыми» Михаил Кац. Он стремится сочетать сложно‑бытовой и аллегорический планы. Художник по первой профессии, он идет здесь, в первую очередь, от пластики, от изображения, что требовало от актеров особых внутренних и внешних приспособлений, постепенного ненавязчивого усложнения характеров и вместе с тем умения как бы просветить их насквозь.

Сухоруков играл одного из главных героев – Руфуса. Дополню – Руфуса взрослого, что важно. Когда‑то его, хромого мальчика в то пору, забрал из тюрьмы человек, понадеявшийся перевоспитать маленького преступника. Заставить его поверить в Добро, как верит в него он сам, добрый самаритянин… Но мальчик, ровно ничего из этого не приняв, мстит своему добродетелю, вырастая все тем же преступником. «Себя спасайте! – советует он людям, саркастически добавляя: – Меня спасет Христос!..» Сухоруков видел в этом злобном и несчастливом упрямце апологета собственного кодекса. Ранняя душевная уязвленность Руфуса оборачивалась у актера дерзким, кровавым протестом. Для Руфуса не было преград для нарушения законов человеческого общения. Он свободен, он имморален, но его свобода трагична по существу. Она ведет в ад и только в ад. Упоение свободой это еще и своеобразная, грубая и упрощенная бравада Руфуса, за которой актер открывал очень глубоко скрытый страх.

Найденный Сухоруковым вместе с режиссером внутренний и внешний рисунок роли был абсолютно точен – и неожидан. В русской традиции почти всегда злодей, преступник, убийца в конце концов приходит к раскаянию и покаянию. Путь к искуплению тернист, но всегда ли он так завершается? Сухоруков поставил это под сомнение, оставляя зрителям пространство для окончательного решения. Актер внес в свою игру жесткие, ироничные ноты, рожденные, на мой взгляд, во многом временем да и собственным жизненным опытом. Отнюдь не баловень судьбы, Виктор Сухоруков пережил не просто насильственное отторжение от собственного профессионального круга, но еще и равнодушное предательство лично его отвергнувших и отторгших.

Перестройка круто меняла мир привычных традиционных духовных ценностей. Пружиной развития общества все больше и больше становился прагматизм. Люди отказывались от своей сущности, пытаясь выжить во что бы то ни стало. Сухоруков хорошо об этом знал и потаенно напомнил в облике Руфуса. В этой роли рож