Пистолет, финка и неподтвержденное алиби

 

А наутро было ветрено и пасмурно. С северо‑запада, как передал Гидрометцентр, на Москву и область двигался холодный фронт. Жару, духоту слизнула языком небесная корова. На горизонте плавали серые тучи, насквозь пропитанные балтийским дождем.

Непогода угнетала. А настроение и так было на нуле. Никита Колосов все утро провел в экспертно‑криминалистическом управлении у баллистиков. Предметом исследований являлись три пули, извлеченные при вскрытии из трупа Голикова. И заключение по ним было готово.

Колосов забрал его в распечатке и на флэшке. И сейчас на компьютере сравнивал с заключением тех же самых экспертов‑баллистиков по пуле и гильзе, обнаруженным на месте убийства в Больших Глинах.

«Тождественны» – это слово было выделено в заключении особо. И Колосов оценивал, чего этот вывод несет в себе больше – ясности или путаницы. Согласно данным экспертизы, адвокат Голиков был убит из пистолета «ТТ». Пистолета, значившегося в предыдущем заключении экспертизы под номером вторым. В Больших Глинах выстрелы производились с близкого расстояния из двух разных пистолетов «ТТ». И вывод экспертов был категоричен: все три пули, извлеченные из тела потерпевшего Голикова, тождественны пуле, извлеченной из брюшной полости потерпевшего Суслова – Аркаши Козырного, и отличны от пуль, извлеченных из его же черепа и из трупа второго потерпевшего Бойко‑Арнольда. Это был тот самый пистолет «ТТ» № 2. Пистолет № 1 использован не был. Об этом же свидетельствовали и баллистические исследования стреляной гильзы – единственной, обнаруженной в Больших Глинах, этой гильзе ни одна из «голиковских» пуль не соответствовала.

Итак, этот самый пистолет № 2 связывал оба преступления между собой. Связывал гораздо теснее, чем непроясненные, до конца не проанализированные пока еще «цветочные» улики. Но дальше все снова тонуло в тумане.

Перед тем как ехать зависать у баллистиков, Колосов послал сотрудников отдела убийств в Афанасьевский переулок. Балмашов, Тихомиров и Марина Петровых были, по его мнению, теми свидетелями, которых следовало допросить в первую очередь. На их глазах погибший вместе с Фаиной Пеговой уезжал из Воронцова. (Это происходило на глазах самого Колосова и сотрудников оперативно‑поискового отдела, занятых наблюдением, но нельзя же было допрашивать самих себя или ограничиваться только рапортами. Прокуратуре, все активнее игравшей свою роль в расследовании, требовались «сторонние очевидцы».)

Однако в магазине никого из свидетелей в это утро не оказалось. Продавщицы знали только, что Петровых на приеме у дантиста, а Тихомиров – с детьми на даче в подмосковном поселке Яковлево и вряд ли появится на работе. Где Балмашов, они и вовсе не знали. На их мобильные телефоны Никита намеренно звонить не хотел, чтобы раньше времени не насторожить фигурантов. Колосов связался с отделениями милиции, обслуживающими Троицкую Гору и Яковлево. В «яковлевском» разговаривал с местным участковым – весьма толковым и сведущим, а в Троицкое, интересовавшее его намного больше, даже послал двух своих коллег.

По логике вещей, по обычной логике, заниматься следовало, конечно, вовсе не флористами‑компаньонами, а гражданкой Пеговой. Но допрос Фаины Колосов для себя оттягивал. Внутренне он пока еще не был готов к этому допросу, у него было крайне мало информации. И он надеялся получить ее от Балмашова или Тихомирова, хорошо знавших Фаину и покойного адвоката.

Известий он ждал с нетерпением, от них зависело многое. Но с Троицкой Горы вести пришли неутешительные: дом Балмашова закрыт, никакого движения на участке, машина во дворе отсутствует. Колосов попросил, чтобы сотрудники аккуратно порасспросили соседей – может, те что‑то подскажут. Но и тут не повезло. «Дом обособленно стоит, Никита Михайлович. Балмашов с соседями‑дачниками не контактирует, да и они им особо не интересуются. Мы обошли несколько участков, так никто из соседей толком сказать не может, были ли он и его жена дома сегодня, вчера и позавчера, когда уезжали, когда приезжали. Это ж не нынешний коттеджный муравейник, где все на виду, это старые дачи. Большие сады, глухие заборы».

Свои только огорчили, зато участковый, обслуживавший поселок Яковлево, слегка обнадежил. Он сам знал, кого из дачников и как расспрашивать, и выдал Колосову по телефону полный отчет: «Гражданин Тихомиров Сергей Геннадьевич действительно проживает с середины мая с семьей в поселке, снимает дачу у гражданки Мурашовой, пенсионерки, вдовы. В настоящее время находится на даче. По показаниям соседей Люницких, а также сторожа Бугрова, прошлую ночь на даче не ночевал, приехал на своей машине только около семи часов утра, что сторож Бугров может лично категорически подтвердить, так как видел его машину на дачной дороге».

Колосов отметил это у себя в блокноте особо: Тихомиров отсутствовал дома в ночь, когда произошло убийство Голикова. Возвращение на рассвете требовало объяснений. Этот факт, возможно, был самым обычным совпадением и ничего не решал, однако сбрасывать его со счетов – сейчас, при таком раскладе – Колосов не имел права.

Колосов все время возвращался мыслями к своей поездке в Воронцово. Вспоминал их – этих людей. Вспоминал Голикова – брюнета, щеголя на крутой тачке и… Пули совпали, пусть только «наполовину», а это означало, что отделить Голикова от Аркаши Козырного и Арнольда было уже нельзя. Невозможно было отделить. А к тому же еще эта эпатажная демонстрация, этот цветок в ножевой ране… Вот с ним все было пока глухо. Колосов не знал даже названия этого пластикового изделия. Искусственный крокус был отправлен на экспертизу. Туда же отправили и цветочный «вещдок» с трупа Голикова. Однако другими выводами, кроме того, что «оба изделия явно импортного производства», эксперты пока не разродились.

Тихомиров мог дать консультацию по вещдоку, мог рассказать и о самом потерпевшем, и о Фаине, и вообще обо всем остальном, что пока было для Колосова тайной за семью печатями. Если бы, конечно, захотел. Захотел помочь следствию. Как и его компаньон и друг – Андрей Балмашов.

О нем, именно о нем, думал Колосов по пути в Яковлево. Это было словно нарочно, непрошенно. Едва он вспоминал Воронцово и всех их, на первый план выходил именно Балмашов. Как он приехал, как вышел из «Мерседеса», как шел по аллее вместе с этой рыжей флористкой Мариной, как встретился взглядом с ним, с Колосовым. Его ловкие руки, собиравшие цветы в букет, так похожий на свадебный. «На свадебный? Вы заметили?», «Он очень любит свою мать…» Колосов словно вновь слышал его негромкий голос. Слышал и свой вопрос: «Вы были знакомы с гражданами Бойко и Сусловым?» – «Которых убили и по поводу которых вы сегодня приехали? Мне их фамилии ничего не говорят».

Ничего не говорят фамилии… Они были с Балмашовым одни в этой конторе, заставленной, заваленной цветами. Его руки справлялись с работой так умело, что ими хотелось любоваться. Подбирали цветок к цветку, безжалостно с хрустом обламывали стебли, удаляя лишнее, обрывали листья.

Он, Балмашов, тогда явно уходил от серьезного разговора. Нес какую‑то чепуху. Даже стихи читал. Вроде свои про ту картину‑гобелен… Поэт, флорист, надо же с кем довелось общаться. Да к тому же, кажется, и лжец, судя по той выдумке о нападении.

Не было никакого нападения. Он солгал. Точно солгал. Я не могу ошибиться. Я это видел, чувствовал. Этого не было, потому что я был там и не нашел никаких следов.

Колосов закурил. Все, баста. Хватит об этом типе. Лучше подумай, как раскрутить его дружка Тихомирова на разговор. На откровенный разговор, который на этом этапе расследования только и способен пролить свет на происходящее.

Поселок Яковлево был Колосову хорошо известен. Жили в нем люди среднего достатка, небогатые и некрутые. Сдавали дачи на лето тем, кто был способен платить. Два года назад здесь в реке нашли утопленника. Колосов выезжал – сначала думали, что криминалка. Потом, после экспертизы, оказалось, что обыкновенный несчастный случай: мужик перепил и полез купаться. Яковлево славилось рекой не меньше, чем Троицкая Гора своим озером.

У поселкового магазина Колосова ждал участковый. Указал дачу: вон по тому проулку пятый участок. Отчитался, козырнул. Колосов не стал его задерживать – и так помог, сделал все возможное.

Дачка оказалась так себе – деревянной, двухэтажной, самой рядовой подмосковной, каких тысячи. Колосов увидел на участке знакомый «Ниссан». Машина была намного дороже этой съемной «хижины» с застекленной крестиком верандой. «Балмашов виллу себе отгрохал, а что же этот‑то отстал?» – подумал он о Тихомирове, открыл калитку и увидел его под яблоней за садовым столом. Тихомиров сидел к нему спиной. Он был в спортивном костюме и кроссовках, на плечи его была накинута старая замшевая куртка. Он что‑то чинил – в руках у него был какой‑то агрегат с длинным проводом, который он обрезал и зачищал ножом. Нож этот бросился Колосову в глаза: десантная финка с рукояткой, вырезанной из оленьего рога.

Подобные вещи изымались в качестве холодного оружия. И если бы Колосов сейчас только захотел, он бы смог…

Тихомиров, поглощенный работой, погруженный в свои мысли, его не замечал. Лицо у него было помятое, хмурое. Под глазами набрякли мешки. По сравнению с Балмашовым он выглядел просто, если не сказать плебейски. «Он говорил, что они с Балмашовым – друзья детства, – подумал Колосов, – да, так и бывает. Такое только в детстве возможно. Познакомься они в зрелом возрасте, вряд ли стали бы общаться, дружить. Уж слишком разные. Разные птицы, разного полета…»

– Сергей Геннадьевич, – окликнул он Тихомирова.

Но тут как раз налетел порыв ветра. С яблони сорвалась сухая ветка и упала под ноги.

Тихомиров действительно не сразу заметил нежданного гостя. И дело было не в починке поврежденного шнура стабилизатора напряжения, дело было в расстроенных нервах и неотвязной тревоге, терзавшей сердце. Причиной расстройств был утренний скандал с женой – в результате которого жена, хлопнув дверью, уехала с дачи к сестре, а он остался на пепелище с детьми и нянькой. Тревожил его и неожиданный – опять же утренний – звонок Флоранс. Прежде она никогда ему не звонила. Да и как она могла позвонить, когда не говорила по‑русски, а он, кроме «тре бьен» и «комси‑комса», во французском был практически ни бум‑бум? И все же она позвонила ему на мобильный, задыхаясь, что‑то быстро‑быстро говорила. А когда он взмолился: «Флоранс, же не компран па!!» (Флоранс, я не понимаю!) – бросила трубку.

Как все это было не похоже на Флоранс. На бедняжку Флоранс – робкий призрак замка Шенонсо.

Когда Колосов окликнул Тихомирова, тот как раз вспоминал замок, парк, сады Медичи, мост‑галерею. Вспоминал, как они шли с Балмашовым по сырой аллее, засыпанной осенней листвой. И будущее было так смутно, и даже не вырисовывались еще те перспективы, которые открылись впоследствии. Тихомиров вздохнул – ему было жаль того времени. Жаль, что оно прошло – и уже навсегда.

– Сергей Геннадьевич! – повторил Колосов громче.

Тихомиров вздрогнул, обернулся.

– Вы? Здесь? Вот черт… то есть я хотел сказать, доброе утро. Как же вы нашли? Что‑то случилось?

– Случилось еще одно убийство. – Колосов сел рядом с ним на скамью.

В саду было неуютно, дуло со всех сторон. Внезапно дверь террасы со скрипом открылась, и на пороге показались женщина лет пятидесяти в брюках и теплой вязаной кофте и два мальчугана в курточках, одинаковые, как горошины.

– Ой, кто это к нам? – спросила женщина. – А я думала, Дарья Денисовна вернулась.

– Светлана, вы занимайтесь своими делами, это ко мне, – ответил Тихомиров.

– Если это насчет работы, пошабашить, то траву надо скосить. Дарья Денисовна ругалась: комаров полно, скосить надо обязательно. Косилка вон в сарае, пусть там возьмет.

– Света, и‑ди‑те, на ха‑уз, – повторил Тихомиров, покосился на Колосова, усмехнулся, видимо, представив его в роли «косильщика лужаек». – Наша прекрасная нянька. Всюду нос сует, всеми командует.

– Я звонил в магазин, мне ваши сотрудницы сказали, что вы здесь, в поселке, на даче с семьей.

– Сегодня пришлось остаться. По семейным обстоятельствам. Так что же случилось? Вы сказали – убийство?

– Убит Голиков.

– Марат?! – Тихомиров привстал.

Тут дверь террасы снова распахнулась, и по ступенькам белочкой запрыгала девочка – тоже в курточке, но постарше близнецов‑горошин. Побежала по дорожке прямо к ним.

– Папа!

– Саша, иди в дом, трава мокрая, ноги промочишь.

– Папа, что такое «инновация»? – тоненьким голоском совершенно серьезно спросила девочка.

– Сашка, потом, я занят. Где это ты услышала?

– По телевизору лысый дядя‑министр сказал. Вот сейчас.

– После разберемся, я приду скоро.

Девчушка развернулась и юркнула в дом. Колосов, несмотря на то что начал про убийство, удержаться не мог.

– Дочка ваша? Ничего себе, вот это да.

– Любит всякие новые слова. Запоминает с лета. И чтобы все немедленно объяснили. В прошлый раз спросила меня, что такое «извращенец». Тоже по телику услышала в сериале. – Тихомиров посмотрел на Колосова. – Так что же… я не ослышался… Марат убит? Кем? Когда? За что?

– Пытаемся выяснить. Убийство произошло вчера ночью, труп обнаружили утром и довольно далеко.

– Его убили из‑за машины? Ограбили?

– Машина цела. А что – только машина, по‑вашему, могла быть причиной?

– Я не знаю, – Тихомиров покачал головой. – Настоящий у него был этот, как его… «бумер»… Новый, кажется, и года не ездил. За такие «бумера» сейчас как раз и…

– Его убили не из‑за машины. И на ограбление это не похоже.

– Но как же это быть‑то могло? Ведь только позавчера он… Да вы его видели у нас позавчера.

– Видел, оттого и приехал к вам первому.

– Ко мне? Поэтому меня и разыскали здесь, на даче? Вы что – меня в чем‑то подозреваете?

– Мы выясняем обстоятельства, разбираемся. Но вообще‑то это наводит на определенные мысли.

– Что это? – резко спросил Тихомиров.

– Ну как же? Третий уже по счету клиент вашей фирмы – покойник.

– Но мы‑то тут при чем? Вы что, и тех двух… тех, про которых вы расспрашивали… Но… Но мы сами, точнее, Андрей сам обратился к вам, вы забыли? Мы же приезжали к вам по поводу нападения на него!

– Сергей Геннадьевич, погодите. Не волнуйтесь так. Успокойтесь. Это дело криком не решишь и не поправишь, только увязнешь глубже.

– Вы уже увязли в этом деле? – спросил Тихомиров.

– Третье убийство по счету, а вы как думали? И все трое ваши постоянные клиенты. Если не сказать больше – знакомые.

– Но те двое… они… они ж просто покупали у нас цветы. А Марат… он тоже покупал.

– Он был вашим адвокатом, защищал интересы вашей фирмы в суде.

– Ну да, и выиграл для нас арбитраж. Точнее, не он один, была целая банда… то есть группа адвокатов, но он играл в ней ведущую роль. Очень помог нам, – Тихомиров нервно вертел в руках финку (на которую Колосов до поры до времени внимания не обращал). – За что его убили? Кто мог желать ему смерти? Он был такой… Господи, да он же был всеобщий баловень, любимец. Бабы его просто обожали. Он был очень успешный парень, но ко всему – и к успеху своему – относился легко. И к деньгам относился легко. Взаймы давал. Охоту очень любил. Помните, позавчера хвастался, что кабана уложил?

– Помню. Про кабана как раз помню, – Колосов кивнул. – Кстати, при осмотре мы нашли его охотничью клубную карточку. И еще один предмет нашли.

– Какой предмет?

Колосов помолчал. Нет, об этом чертовом искусственном цветке потом. После. Ехал за консультацией к компаньону флориста, но что‑то вот не хочется тут ее получать. Теперь не хочется – а причиной тому вот эта штука десантная с длинным лезвием и роговой рукояткой.

Колосов протянул руку к финке.

– Между прочим, это считается холодным оружием, Сергей Геннадьевич.

– Нож? Он у меня тут, на даче. Провод вот хорошо режет.

– С вашего позволения, заберу, – Колосов взял финку. – Меньше неприятностей вам. А то и сюда участковый нагрянет, составит протокол.

– Но позвольте, это же… да я этим ножом всегда чего‑нибудь делаю.

– Всегда? – Колосов усмехнулся криво. – Ладно, проверим. (Он подумал: паковать финку в пакет как вещдок сейчас на глазах Тихомирова нецелесообразно. Ничего, экспертиза скажет свое слово и без упаковки. И если обнаружатся следы крови первой группы, то… В общем, это будет новой темой для интересной беседы, так как первая группа крови как раз у покойного Голикова.)

– Скажите, вы хорошо знали Марата Голикова? – спросил он, переводя разговор на другую тему.

– Он был нашим клиентом, нашим адвокатом, помог нам, иногда приезжал. Нечасто, но заглядывал. Он не был моим приятелем, но мы были знакомы, общались.

– А Балмашов?

– Андрей? И он тоже, конечно.

– Но он был ближе с Голиковым?

– Да нет. Когда шел процесс, по судам с Маратом таскался я.

– Ну а гражданка Пегова Фаина?

– При чем тут Фаина? Вы и в прошлый раз про нее все спрашивали.

– Бросьте, она на наших с вами глазах увезла Голикова из Воронцова. Балмашов ваш еще что‑то про романтическое похищение брякнул. Они провели вместе вечер, ночь. А потом его убили.

– Откуда вы знаете, что они провели вместе ночь? – спросил Тихомиров.

Колосов пожал плечами. Он допустил непростительную оплошность. Сказал фигуранту больше, чем надо. А тот его сразу подловил.

– У нас есть свидетели, – нашелся он. – И это установленный факт.

– Вряд ли Фаина стала бы… – Тихомиров пожал плечами. – Ну да, слухи‑то про них ходили, но это давно было, в прошлом. И вообще, у Марата было столько баб, что…

– Она его увезла позавчера на наших с вами глазах. Что, разве нет?

– Да‑то, да, но… А как его убили?

– Застрелили.

– А где? Неужели у нее?

– Его машину и следы крови мы обнаружили у дома, где проживает его мать. Видимо, он ехал к ней, но не доехал.

– Ехал к матери? Вообще‑то, это на Марата похоже. – Тихомиров кивнул. – У него к матери было какое‑то особое отношение. И это в глаза бросалось. Цветы ей покупал постоянно. Очень дорогие композиции заказывал. Потом… когда мы судились, он после каждого заседания и в перерывах ей постоянно звонил и, если в деле был хоть малейший прогресс, не хвастался, нет, а… Ну, словно ему было важно малейшее ее одобрение.

– Похоже о нем говорил и ваш друг.

– Андрей?

– Да, Балмашов. Кстати, а где он сейчас? В магазине ничего о нем не знают.

– Он в Старогрязнове.

– На вилле у Гурнова?

– Он там работает взасос. Ему инсталляция в оранжерее заказана сложная, – ответил Тихомиров. – А потом еще там надо найти решение по ландшафтному дизайну. Андрей всерьез хочет попробовать себя в ландшафтном дизайне. Гурнов вознамерился поручить ему разбивку и обустройство парка.

– Про ландшафтный дизайн он не упоминал, – хмыкнул Колосов. – Вообще друг ваш – человек необычный. Его о простых вещах вроде спрашиваешь. Например, знал ли он убитых? А он все в какие‑то высшие сферы воспаряет. Позавчера, например, читал мне свои стихи.

– Свои стихи вам? – В голосе Тихомирова Колосову на миг почудилось скрытое презрение, но он решил опять же до поры до времени на это внимания не обращать.

– Ага, стихи про картину, что у вас на стене в офисе висит. И у него дома тоже.

– Пуссен его вдохновляет. Мне и самому «Царство Флоры» нравится, – ответил Тихомиров. – И я хорошо помню, как Андрей мне читал стихи о нем… о них… Еще в школе это было, перед самым выпускным… У меня девчонка была, от Цоя тащилась, я шальной был, дурной такой… А Андрюха… Ему безумно нравилась эта картина. И до сих пор нравится. Она всегда с ним – как талисман удачи. Как источник творческого азарта, если хотите. Он – художник, мастер. Поймите, его нельзя мерить обычной меркой. Он подпитывает себя в творческом плане, в том числе и картиной Пуссена. А тот в свою очередь тоже подпитывал себя – только «Метаморфозами» Овидия – это же его сюжет, его персонажи там, на картине. Так все творческие люди поступают, все гении, если хотите.

– Балмашов – гений?

– Да, – Тихомиров серьезно кивнул, – Андрей… Да что там говорить, мы ему все в подметки не годимся.

Колосов посмотрел на него.

– Вы верный друг своего друга, – сказал он полувопросительно, полуутвердительно. – Дружба – это хорошо, плохо если…

– Вопросы к Андрею, к нему и адресуйте, я вам не справочное бюро и не армянское радио, – жестко отрезал Тихомиров.

– Ну хорошо, хорошо, Сергей Геннадьевич, вспыхнули прямо как порох. А вот скажите мне, – Колосов улыбнулся. – Где вы были прошлой ночью, а?

– То есть как где?

– Приехали вы домой под утро. И на даче не ночевали?

– Вы что – следили?

– А как раз ночью был убит гражданин Голиков.

– Да вы в своем уме?

– В своем, не в чужом. Вы же про друга не хотите рассказывать своего, так расскажите о себе. Главное, что следствие интересует. Что следователь прокуратуры на допросе непременно спросит.

– Следователь на допросе?

– А вы как думали, дорогой, три убийства, и все покойники – клиенты вашей фирмы. Каково?

– Нет, все же вы во как увязли в этом деле. – Тихомиров чиркнул себя по шее. – Как же заявление насчет нападения на Андрея?

– Не было никакого заявления. Никто не писал, отказались. – Колосов развел руками. – И следов что‑то материальных никаких не нашлось, аж чудно. Но вы тоже уклоняетесь от темы, хоть и стихи про Флору не читаете. Так где вы были прошлой ночью?

– Я обязан отвечать?

– Я бы вам советовал.

– Я не буду отвечать.

– И все же, Сергей Геннадьевич, я вам настоятельно советовал бы.

– Я отвечу, если вы ответите мне на один вопрос.

Колосов усмехнулся. Один вопрос. А они любят спрашивать: «Почему мы не можем выращивать коноплю и мак?», «Кто сказал, что нельзя убивать?». Два человека – два товарища – два вопроса. Такие разные люди и так сходны в своей любознательности…

– Вот вы здоровый, крепкий, сильный. – Тихомиров смерил Колосова взглядом. – Вот скажите… Скажи мне, ты без женщины, без бабы сколько можешь?

У Колосова чуть челюсть не отпала: великие пираты, он что… на полном серьезе?

– Погоди, я тебе сам отвечу про себя. Честно. Я – вот я не могу, не то что долго, а вообще не могу обходиться. Я русский человек, – Тихомиров повторил это в какой уже раз, подкрепляя ударом кулака по столу. – А она… моя жена… Она хорошая, хорошая женщина, но… хрен его знает, что произошло, она второго ребенка не хотела никак. Ну, никак. А родила двойняшек. Роды тяжелые были. Такие, что не дай бог никому. В общем, напугалась она до жути. Смерти напугалась. Вышла из роддома – как отрезало ее от меня. Четвертый год так живем, мучаемся. Я уж и так и этак – ничего. Не то чтобы я ей опротивел, но… Боится она, не хочет. А я… тоже не могу. Я‑то что должен делать?

– Вы хотите сказать, что у вас есть другая женщина?

– Другую Даша не потерпела бы, – Тихомиров покачал головой. – Да и мне другая не нужна. Я ее люблю, несмотря ни на что. Она вон каких детей мне родила. Она мать, моя жена. Но баба мне, извините, потребна. Я ей говорю: договоримся – я тебя обеспечиваю полностью, ты моя жена, никогда я от тебя не уйду. Но войди и в мое положение. Позавчера ночью взял одну на Лениградке… Ну, из этих, что стоят там, мужиков ловят. Домой привез на квартиру, думал – побалуемся часок‑другой, и финита. Да уснул, дурак. Проснулся – за окном уж рассветает. Пока до дачи домчал. А тут уже скандал: где, с кем, сволочь, подонок. Это я‑то подонок? – Он горько усмехнулся. – Я жертва обстоятельств. А она… в общем, жена характер показала, уехала, бросила нас тут, спасибо, няньку с собой не прихватила. А то бы я вообще с ума со своими бандитами сошел.

– Вообще‑то это не алиби, – сказал Колосов. – Звали‑то как вашу ночную бабочку?

– Хрен ее знает. Кажется, Наташка. Они там все Наташки. А что, будете проверять? – Тихомиров покачал головой. – Поедем на Лениградку, может, я ее там и найду, узнаю. Не по морде, конечно, скорее по ляжкам да по ж…

– Па, ну ты скоро? – Из‑за двери террасы снова высунулась девочка Саша, горошины‑близнецы теперь были уже при ней. Улыбались от уха до уха – отцу, да и Колосову в придачу.

 

Глава 20

СЮРПРИЗ ОТ ФАИНЫ

 

Катя собиралась поговорить с Колосовым сразу же после утренней оперативки, но тот сначала был у шефа, а затем вообще уехал из главка. Клубные новости пришлось пока отложить. А Катя не знала, куда деть себя от нетерпения. Бессонная ночь – вот странность – физически на ней никак не сказалась. Вернувшись из клуба (Анфиса поехала к Кате, потому что до Фрунзенской набережной на такси было ближе, чем до родного ей Измайлова), они приняли горячий душ, напились крепкого кофе и встретили рассвет, треща как сороки, обсуждая увиденное и пережитое. Анфиса кляла себя за то, что в острый момент конфликта позабыла про камеру: «Вот снимки бы вышли, как та на нас с ножом кинулась, а Фанька наблюдала». В семь часов в квартире раздался звонок. Катя схватила трубку, предчувствуя… Звонил не Драгоценный, звонил Мещерский. Храбрился, бормотал: «У нас все хорошо. Отдыхаем. Как ты?» – «Сережа, что там у вас творится? – не выдержала Катя. – Я же чувствую, не обманывай меня». – «У нас? Ничего такого, все нормально, не беспокойся. Тут кругом горы и вообще, знаешь, очень красиво».

Анфиса только хмыкнула: ништяк, ты же видишь – оба живы‑здоровы. Ну, может, малость горилки перепили. Но Катя… Тревога, которую она все эти дни гнала от себя, вырвалась наружу. Что‑то должно случиться. Она не могла объяснить себе ЭТО словами. Что‑то случится. И это надо предотвратить. Спасти.

Но кого? Кого и от чего надо было спасать? Драгоценного, о чьем местонахождении там, в Карпатах, она имела самое смутное представление? Или же…

На работе, прежде чем засесть за очередную статью для «Криминальной хроники», она спустилась в розыск. Справилась в отделе убийств – установлено ли, какое растение имитировалось тем пластиковым цветком, извлеченным из трупа Голикова. Но каких‑либо данных от экспертов еще не поступило.

В отделе убийств кипел ажиотаж: все были заняты какой‑то машиной. Катя поначалу не поняла. Потом прислушалась – колосовские коллеги связывались с МЧС и службой Мосводоканала, вызывали водолазов и кран.

– В чем дело? – спросила она одного из оперативников.

– На Левом берегу в Химках, в речном затоне у Кольцевой, машина обнаружена, милицейская «Волга». Видимо, угнанная, затопленная. С катера патруль заметил, чуть не наскочили на нее, как на риф, – объяснил тот. – Никита Михайлович распорядился, как поднимут, осмотреть тщательно салон и багажник. Это ведь совсем близко от железнодорожного моста, где тело нашли.

Катя недоверчиво выслушала: милицейская «Волга»? Какой идиот рискнет угонять именно такую машину?

Она написала очерк, набросала план еще одной статьи. Отвезла материалы в журнал, вернулась в главк. И столкнулась с Колосовым в вестибюле – он тоже только что приехал.

Как часто они сталкивались вот так – случайно, а может, в этом была какая‑то закономерность?

– Никита, у меня новости по Фаине Пеговой, – сказала Катя. – Я вчера с ней пыталась познакомиться, да не слишком удачно.

– Пойдем пообедаем, а? – Колосов выглядел задумчивым.

Они вышли из главка, перешли на противоположную сторону Большой Никитской. Устроились на летней веранде кафе у консерватории. Колосов заказал себе и Кате по бифштексу с картошкой и жареным луком.

– А где ты был? Я тебя с утра разыскивала. – Катя решила, что свой жареный лук отдаст ему.

– Тихомирова на даче навещал, – ответил он. – Ну, и что с Пеговой?

Катя рассказала все. Про приятельницу по имени Аля и про нож – особо.

– И там тоже был нож? – Колосов хмыкнул. Финку, изъятую у Тихомирова, он успел на обратном пути уже забросить в ЭКУ на экспертизу. – И она на вас с Анфисой бросилась?

– Она нас… как бы это сказать… приревновала к Пеговой. – Катя почувствовала, что ей как‑то неловко, некомфортно. – Этот клуб, «Сто сорок по Фаренгейту», – эксклюзивный для лесбиянок. И они – Фаина и эта ее психоватая…

– Ойцева ее фамилия, кстати, в прошлом – профессиональная спортсменка, бронзовая призерка по биатлону.

– Призерка? Они – лесбиянки. Ты сам говорил – живут в одной квартире. И это как‑то не вяжется с тем, что ты рассказывал про Фаину и покойного Голикова.

– Она умыкнула его на моих глазах из оранжерейного царства, – ответил Колосов. – Подружку свою кинула, не моргнув глазом.

– Но, Никита…

– Может, сейчас она и лесбиянка, а до этого имела связь с Голиковым. Косвенно это подтвердил Тихомиров. И Арнольду‑Бойко башку крутила. Занятная баба, – Колосов усмехнулся, словно вспомнил что‑то. – Ладно, сегодня будем выяснять.

– Сегодня? Ты хочешь сказать…

– Дома она сейчас, отсыпается, видно. Часикам к пяти мои орлы ее сюда, в главк, доставят. Пора ближе знакомиться с такой неординарной фигурой.

– По мнению Анфисы, она типичный нарцисс.

– Чего? Это в смысле привлекательности?

– В смысле самовлюбленности, самолюбования, – ответила Катя. – Есть такой греческий миф о Нарциссе, он был влюблен в самого себя, точнее, в свое отражение в воде. Нимфа Эхо любила его, но он ею пренебрегал, ей оставалось лишь повторять за ним его же слова. Кстати, они оба изображены на той картине.

– Какой еще картине? – Колосов хищно кромсал ножом бифштекс, сочащийся розовым соком.

– «Царство Флоры», там у них. Ну, у НИХ.

Он взглянул на нее.

– Ты что не ешь? Катя, остынет.

– Да, сейчас, – она кивнула. – Только забери у меня жареный лук.

До вечера она снова занималась у себя в кабинете статьей. А Колосов то и дело звонил в Химки на Левый берег, где поднимали со дна затона машину.

В десять минут шестого с КПП сообщили – гражданка Пегова Фаина Игнатьевна здесь, доставлена. Нужно выписать временный пропуск.

Катя должна была прослушать запись допроса позже – Колосов, как только Фаину Пегову привели, сразу же включил диктофон.

Про себя отметил: внешне фигурантка никак не изменилась. Глаза не заплаканы, не опухли, значит, не слишком скорбела о смерти сердечного друга (или пока еще не в курсе?). Волосы стильно уложены, на лице макияж. (А ведь взяли ее не из салона красоты, а из квартиры. Кто же ее причесывает, красит, как куклу Барби, неужто еще один друг сердечный – Алевтина Ойцева? И вообще, раз они вместе живут, кто у них кто? Кто муж? Кто жена?)

– В чем дело? Я вас, кажется, спрашиваю? В чем дело? Звонят, вламываются в квартиру – собирайтесь, едемте с нами. Это что – у нас опять тридцать седьмой на дворе?! С новым гадом, товарищи?!

Колосов вернулся к реальности (а то малость повело куда‑то в сторону) – разгневанная и от этого особенно красивая Фаина обращалась к нему. Стояла, выпрямив спину, игнорируя предложенный оперативниками стул.

Колосов тоже встал из‑за стола.

– Майор Колосов, уголовный розыск области, – сказал он. – В Воронцове не успел вам, Фаина Игнатьевна, представиться.

– В Воронцове? У Андрея? – Фаина подняла брови. – Ах да… это были вы? И вы из милиции?

– Я из уголовного розыска. Начальник отдела убийств. И приезжал я к Балмашову в Воронцово в том числе и по поводу вас.

– Меня? Но что я сделала противозаконного?

– Я хотел поговорить с вами о покойном гражданине Бойко. Кажется, вам он был известен под именем Арнольд. Ну, и насчет его работодателя – Суслова Аркадия.

– Я знаю только, что Арнольд… он погиб, его убили. – Фаина наконец‑то соблаговолила сесть. Полы ее летнего белого пальто из льна разошлись, и Колосову открылись стройные загорелые ноги в открытых босоножках со стразами на умопомрачительной шпильке.

– Вы давно его знали?

– Около полутора лет.

– Близко?

– Хотела узнать ближе, но не успела.

– А Голикова Марата?

– Марат… а при чем тут он? Они не были знакомы с Арнольдом. Я бы такого знакомства не допустила, – Фаина усмехнулась. – Вообще, у них было мало общего.

– Кроме одного – они оба покойники.

– Что?

– Ваш знакомый, ваш приятель Голиков Марат Евгеньевич застрелен.

– Марат застрелен?! Как и Арнольд? – Фаина закрыла губы рукой. – Боже… боже мой… как же это… Нет, это неправда. Вы обманываете, разыгрываете меня.

– Он мертв, вот снимки с места происшествия, – Колосов бросил на стол фотографии.

Фаина наклонилась над ними и вскрикнула. Отвернулась. Реакция ее вроде бы вполне соответствовала ситуации. Однако Колосову она показалась все же излишне нарочитой, театральной – эти жесты, словно заученные на сцене или под объективом камеры.

– Когда это произошло? – спросила она.

– В ту ночь. Когда он уехал от вас.

– От меня? Откуда вам это известно? Он у меня не был.

– Он у вас был, Фаина Игнатьевна. И не надо отрицать очевидные факты. – Колосов проверил в ящике стола диктофон. Позже с Катей они фраза за фразой проанализируют ее ответы, ее тон.

– Да, конечно, если вы откуда‑то знаете… Он сам сказал перед смертью? Он не сразу умер, да? Был какое‑то время жив? – В ее глазах, таких гневных и презрительных минуту назад, читалась лихорадочная тревога.

– Нет, он умер сразу. В него выпустили три пули.

– Боже… И в Арнольда тоже стреляли. Я думала, что его убили… ну, те люди его круга, с которыми он общался. Он ведь сидел в тюрьме. И он этого не скрывал. Но Марат… Боже, что теперь будет с его матерью? Она этого не переживет.

– Вы знали его семью?

– Мы какое‑то время жили вместе, – ответила Фаина. – Потом расстались. Но мы поддерживали ровные дружеские отношения, хотя и виделись потом редко.

– А что же, там, в Воронцове, решили вспомнить старое?

– Все произошло совершенно случайно, – Фаина скромно потупилась. – Я ехала туда по делу и не знала, что встречу его там.

– Почему он уехал от вас среди ночи?

– Это некорректный вопрос, молодой человек.

– Это важный вопрос. Останься он у вас до утра, он был бы жив. Наверное.

– Он всегда был хозяином своих поступков. Хотел – оставался, хотел – уходил.

– Вы поссорились?

– Нет, мы не ссорились.

– Так почему же он уехал? Почему помчался от вас не к себе на квартиру, а к матери на Краснопресненскую?

– К матери? – Фаина помолчала. – Надо же… Он всегда убегал к ней. К маменьке под крыло в трудные моменты жизни.

– Ночь с вами стала для него трудным моментом?

– Думайте, что хотите. – Она отвернулась. – Он просто уехал. А я не стала его удерживать. Считайте – это моя вина.

– Только это?

Она молчала.

– Только это ваша вина, Фаина Игнатьевна? – повысил голос Колосов. – А не странно вам, что люди, которые, как бы это сказать… входят с вами в контакт, испытывают к вам чувства, вдруг умирают один за другим?

– Это вопрос ко мне?

– Вам не кажется это странным?

– Меня это пугает.

– Бойко, Арнольд, присылал вам цветы?

– Иногда.

– А Голиков?

– Мы не виделись с ним очень давно.

– Значит, от него вы букетов из «Царства Флоры» не получали?

– Нет. А при чем тут это?

– Арнольд присылал, привозил вам всегда только живые цветы или же искусственные тоже?

– Искусственные? Я не понимаю. Искусственные обычно покупают для кладбищ.

– Для мертвых? – Колосов прищурился. (Черт, а это мысль. Что она – просто так сболтнула или что‑то знает про искусственные цветы?)

– При чем тут цветы? Тут можно курить? – Фаина достала из сумки сигареты. – Я в себя никак не приду.

Колосов щелкнул зажигалкой, она подалась вперед, прикурила. Он ощутил аромат ее духов.

– Скажите, Фаина Игнатьевна, ваш отец…

– Он умер.

– Я это знаю.

– Мы с мамой с ним не общались. Я знаю, каким будет ваш вопрос. Я знаю, кем был мой отец. Да, он был судим и сидел. Но моя мать порвала все отношения с ним, еще когда я была девчонкой. Последнее известие о нем было, что он скончался. – Щеки Фаины вспыхнули. – Я не была на его похоронах. Я вообще все эти годы старалась забыть, что у меня был отец.

Колосов