Дмитрий Мусин, г.Санкт-Петербург

Мусин Дмитрий родился в Казани. Жил в Балакове. В Пензе закончил школу и институте и начал свою карьеру интернет–маркетолога. Самые ранние его воспоминания связаны с городом Балаково, где учился с первого по девятый класс в средней школе № 20(ныне лицей № 2). Мечтает написать роман, основанный на реальных историях своих поездок по стране.

                                                   Анальгин

Сегодня мне приснилось, что Славка умер. Странный сон, дурацкий сон. Мне вообще часто всякая ерунда снится: то я доказываю школьному историку, что утка — не парнокопытная птица, то я с Джеки Чаном на красной дорожке сражаюсь с кланом Ниндзя, то на бабушкином огороде слежу за самолетом, что с неба на меня летит. Но сегодня Морфей, кажется, вообще все берега попутал. Пусть только попадется мне, греческая гнида, покажу ему полет с Олимпа!

Я не видел во сне Славкиной смерти, я не видел его похорон, я не стал участником нашего последнего разговора. Весть о трагедии будто сама откуда-то ко мне прилетела. Сон опустил все подробности, никакой завязки, никакой предыстории, он просто поставил меня перед фактом, что больше мы со Славкой никогда не увидимся.

Он посадил меня в темную комнату наедине с нарисованными воображением сценами прошлого, которых наяву никогда не случалось.

Вот мы со Славкой отбиваем татарский набег с частокола родного города P, вот забрасываем гранатами немецкие танки, сидя в окопе под Курской дугой, вот мирно рыбачим с волжского утеса в лучах пробивающегося на другом берегу рассвета. Сон хотел преувеличить важность нашей дружбы, чтобы раздуть печальную новость в масштабную катастрофу.

Кувырком прокатившись сквозь отрицание, злость, торг и депрессию, я напоролся на сонный финал, в котором предстал пред Славкиной могилой. И эту сцену сон тоже бессовестно гиперболизировал, похоронив Славку на кладбище нашего родного города P. А я, доверяя всему увиденному, будто забыл, что в реальности Славка уже пять лет живет с женой в Австрии, что проектирует там ракеты для натовского военного завода, и что въезд на родину для него закрыт, даже в виде праха.

Хотя, с другой стороны, и хорошо, что я забыл об этом, каждый раз же свирепею, как вспомню о его миграции, уверен, что даже перед могилой бы не сдержался!

Инженеришка несчастный! Нет бы в конструкторское бюро в Подмосковье устроиться! Жил бы на зп в сорок тысяч, считал бы там свои формулы любимые, да пил бы по выходным за здоровье президента. Тусили же мы в двухтысячных без Хенеси и французских булок, и ничего, и здоровыми остались, и весело всем было, а если кто грустил, то в компании нашей знали, как выручить такого и поддержать. Мы друзей не бросали! И пусть Славка самым нищим нашим был, все к нему по-братски относились, уважали, и бедность эту не замечал никто.

А в итоге что? Умным слишком Славка оказался, и пиво немецкое ему вкуснее «Жигулей» стало. Уехал в Европу, даже проводов не устроил. Будто на хер всех послал! Будто крикнул нам на прощанье: “Счастливо оставаться в нищете!”

Нехорошо это, не красиво ни ризу. Мы к нему вон как все были, а он вот так вот с нами.

Но не мне его судить, конечно, и дуться на него всю жизнь как-то глупо, ведь люблю я Славку, остолопа этого, как всех друзей своих люблю! И где-то глубоко в сердце, наверное, даже рад, что все сложилось у него, лучше, чем у нас.

А сон этот мерзкий вышел, однозначно, мерзкий! На все утро настроение попортил! Как будто после ругани с женой проснулся или с похмелья!

Успокоиться нужно, убедить возбужденный мозг, что все в порядке и ничего не случилось. Славке, что ли, позвонить? Да, как-то нелепо это будет:

- Привет, Славка!

- Привет!

- Жив?

- Ага.

- А мне приснилось, что ты умер!

- Ммм. Ты что уже сутра бухаешь?

- Нет.

- Россиянина ответ! Мне на работу бежать нужно. Бывай!

Хотя, может, не нелепо будет, может, про россиян он шутить и не станет, может, обрадуется моему звонку, будет о жизни меня расспрашивать, о друзьях, о работе, может, скажет, что скучал, может, в гости позовет. Может… Итак, всё может быть.

Как давно мы с ним созванивались? Полгода назад – не меньше! В последний раз я, кажется, с днем рождения его поздравлял. Вспомнить бы теперь, когда он. Я уж и свой-то день рождения забывать начал, новый год едва не пропустил.

А ведь когда-то эти даты у нас зарублены были! Мы к ним готовились, собирались компанией, скидывались на подарки, в тайне от родителей приносили водку к столам, на балконах ныкались с дешевыми сижками.

У Славки денег вечно не было, и ему всегда скидка делалась: каждый по сотке в общак кидал, а Славка сколько может.

Помню, на двадцать пять он мне просто чумовой подарок припёр (был бы я трезв тогда, точно бы обиделся!) Пачку анальгина подарил! С бантиком красным! Достал еще такой из рюкзака и говорит мне: “Чтоб наутро веселее было!” Придурок, блин! Понимаю, конечно, что Роллс Ройса от него ждать не следовало, но не дешевые же таблетки на юбилей дарить!

Пачка еще здоровая такая была, будто для бенгальских огней. Где нашел такую? Умник! Я ведь ее с тех пор и не открыл даже, так где-то в шкафу перевязанная ленточкой и валяется.

Вовремя я про анальгин Славкин вспомнил, башка с утра разрывается от этих сновидений. Найти, что ли, эту пачку сейчас? За здоровье Славкино таблеткой закинуться!

Хотя, чего ее искать? В платяном шкафу она лежит, на полке с ненужными подарками. Там у меня добрая сотня сувениров хранится, игрушек, шкатулок, фотоальбомов и прочей бесполезной дребедени, что досталась от лишенных фантазии друзей и родственников. В углу, за барахлом всяким, как лежала, так и лежит.

Пачка не изменилась, выглядела также, как в день моего двадцатипятилетия, ну, разве что запылилась слегка. Картон не пожелтел, лента не потускнела, будто Славка только достал ее из рюкзака и в руки мне сунул.

Завязанный семь лет назад бантик покорно распустился. Пальцы полезли во чрево картонки, но вместо таблеток наткнулись на что-то шершавое и сухое. Внутри будто лежала мумифицированная тушка хомячка или птички.

Фу! Гадость! Что за это фигня?

Я потряс коробку — на пол посыпалась мелкая труха и какие-то тонкие черные хлопья, а за ними полетела добрая треть толстенной сигары, по ходу, кубинской, по ходу, дорогой.

Сигара! От Славки! Етить-колотить! Он же месяц экономил, небось, чтобы мне такой подарок сделать! Вот балбес! Вот придурок! А я.. А я не покурю ее даже сейчас — высохла она, сгнила вся.

Черный обломок опоясывала красная этикетка, на которой изящные золотые буквы собирались в надпись “tomic bomb”. Атомная бомба. Внутри меня что-то взорвалось.

                                                        Аля

На улице L, что в городе P стоит пошарпаный особняк в строгом, как столетняя бабка, классическом стиле. В шестидесятые годы здесь открывал горожанам двери в мир искусства дом культуры, в восьмидесятые прокладывал школьникам и студентам тропы к новым знаниям дом молодежи, в девяностые провоцировал пьяные драки диско-танцпол, а сейчас местные жители понятия не имеют, что внутри.

Иногда в парадную особняка входят какие-то люди, но никто в городе P не сможет объяснить кто это, и что они там делают. Скорее всего, эти посетители — просто любопытные горожане, которым больше остальных интересно, что сейчас скрывает в себе старый особняк. Другого объяснения просто нет.

Кроме парадного портала у здания есть и чёрная дверь. Располагается она в торце и скрывает собой вход на цокольный этаж. Запоркой этой двери служит хлипкий гвоздик, отковырять который в состоянии даже ребёнок. Вероятно, оставшихся у здания функций на подвал категорически не хватило, оттого его судьба стала безразлична нынешним владельцам, и проникнуть туда может любой желающий в любое время.

Одним декабрьским вечером замученные университетскими зачётами студенты-второкурсники Ярик, Даня, Ванюша и Алик встретились в подвале старого особняка на улице L. Это место ребята называли Штабом, поскольку здесь они планировали свои совместные масштабные и локальные мероприятия в обстановке строгой секретности.

Вечер тогда выдался тёмный и холодный. Через снежные узоры окна под потолком пробивался свет уличного фонаря, он падал аккурат рядом с единственной тёплой батареей в помещении, вокруг которой, отогревая пальцы, скучковались ребята.

В тот день на повестке дня стоял важный вопрос. В группу Дани и Алика перевелась девочка Аля, Ярик, случайно заметивший Алю на перемене, нашел её симпатичной, а Ванюша, добрейшего сердца малец, решил по такому случаю, призвать друзей к помощи в Яриковом с Алей знакомстве.

Собрание начал Даня:

– Друзья, давайте думать! Что мы знаем про невесту?

– Ничего не знаем! Она из другого универа к нам перевелась, помалкивает, ни с кем не общается! Мне кажется, она по-русски не говорит. Возможно, беженка-террористка из Югославии. Короче, ставлю полтинник, что дольше семестра она не проучится, её отчислят за незнание языка и взрыв универа!

– Исчерпывающе, Алик, исчерпывающе! А о женихе что мы знаем?

– У н-него денег нет н-никогда!

– Молодец, Ванюша! Верно подмечено.

– Эй! Есть у меня деньги!

– Так, заткнулись все! Я над планом думаю! А ты особенно помалкивай! Ради тебя все собрались – имей уважение!

– Да, Ярик! Мы без ужина через метели на помощь к тебе мчались не для того, чтобы смотреть, как ты ерепенишься!

– Алик, ты тоже заткнись! Мы – команда! Мы – единый организм! Нам не нужны конфликты! Итак, у нас имеются следующие вводные: скромная невеста и жених-нищеброд. Я считаю, что сближение в этих условиях возможно лишь средством любви с первого взгляда, и от нас требуется создание условия, в котором окружающие факторы не будут влиять ни на первый взгляд, ни на сближение.

– Т-типа, в лифте з-застряли?

– Да! Застряли в лифте! Молодец, Ванюш, схватываешь на лету!

– А давайте не застряли, а разбились! Затолкаем их в один лифт и трос обрежем! Психологи говорят, что жертвы катастроф всегда сближаются!

– Алик, заткнись! Есть что по делу сказать — говори! Нет — слушай и не мешай!

– Так точно, товарищ Даниил! Есть слушать планы про лифт, где волей волшебного случая застрянут незнакомцы из разных районов! Наш отряд в два счёта это устроит!

– А зачем мы тогда на инженеров учимся, если простейшую ситуацию смоделировать не можем?

– Ребята, Даня, Алик, послушайте! Я не собираюсь в лифте с ней сидеть. Это бред! Вдруг меня в толкан приспичит, или, чего хуже, её!

– Ярик п-прав. В лифте п-паника начнется, п-по-любому. Т-там кто угодно в т-толкан с испугу захочет.

– Так, тишина! Не хотите в лифте — не надо. Другие идеи тогда накидывайте!

– Библиотека! Пусть они столкнутся, как в рекламе кока-колы, а потом книги с пола вместе соберут. И романтично, и толканы там имеются!

– П-пусть Ярик с-спасет Алю от б-бандитов!

– Может, просто её телефон для меня стрельнете?

– Бандиты! Отличная мысль, Ванюша, это идеально! Мы точно сможем имитировать нападение. Я за эту идею! Давайте проголосуем!

– Ну, Ванюша сам, небось, не одну девчонку так склеил, так что и я поддерживаю!

– И я т-тоже з-за!

– Погодите! Ну, что за детский сад? Я против! Не буду я драться с вами ради Али!

– Трое против одного! План принят, коллективное решение не обсуждается! Нам нужно выбрать сейчас нападающего и отрепетировать действие! Предлагаю Ванюшу. Из незаинтересованных лиц Аля не знает в лицо только его!

– Я? Д-да вы ч-что? Я же д-драться н-не умею! С-скажи ему, Ал-лик!

– А я тоже за тебя, Ванюш! Раз тебе такая хорошая идея в голову пришла, ты лучше нас её раскроешь!

– А я настаиваю, что это идея — говно!

– Слав, помолчи! Сначала протестируем, потом решим, говно идея или нет! Так, давайте репетировать! Алик, ты изображаешь Алю, Ванюша нападает, Ярик мчит на помощь!

В стенах штаба завелась суматоха. Алик вразвалку расхаживал от двери к окну походкой моряка. Ссутулившийся Ванюша неловко донимал его просьбами закурить, позвонить и узнать который час. С трёх попыток конфликт между ребятами не провоцировался, и лишь с четвёртого раза завязалась потасовка, и та только из-за того, что у Алика-Али кончилось терпение, и он-она сам-сама набросился-лась на бандита Ванюшу. Даня орал на бездарных друзей, требовал тишины, рассказывал Ванюше, как правильно оскорблять, угрожать и грабить девушек. Ярик наблюдал за парнями от окошка, игнорируя их призывы присоединиться к действию.

Через двадцать минут ребята выдохлись. Даня дрожащими руками достал из кармана пачку Элэма и вручил каждому присутствующему по сигарете. Парни закурили.

– Очень слабо, прямо очень. Ванюш, чего ты такой неуверенный? Что за женофобия? У тебя же была девушка! А Алик вообще будто женщин в жизни не встречал! Ну, что ты так жопой своей трясешь? Так же только бляди ходят! Про Славку я вообще молчу: “Не хочу! Не буду! Бу-бу-бу!” Будто Аля сама должна ему в объятья кинуться!

– Да, я лучше к ней на улице подкачу, чем в этом балагане поучаствую!

– Так, давай без импровизаций! В твоём прикиде только девчонок на улице кадрить. Ага, конечно! Завтра ещё порепетируем в то же время и в том же месте! А пока держи Алин телефон. Позвонишь инкогнито, скажешь, что соцопрос. Спросишь про её вкусы и увлечения, чтоб на свидании после спасения не облажаться!

- Блин, у вас всё это время был ее номер? Алик, и ты знал?

- Нет, не знал! Я просто стрельнул у неё какой-то телефон, а уж чей он: ее, бабушкин, прабабушкин, понятия не имею! Кстати, я пошутил, что она югославская террористка. Она из Австрии к нам приехала, родственники у неё там какие-то живут.

– Идиоты, а сразу сказать нельзя было? Обязательно шоу городить?

– Дурак ты, Славка! Вот сейчас познакомился бы с Алей по телефону, тусить бы с ней начал..

– В-времени м-мало у тебя бы стало. С-сессия, институт, л-любовь..

– Забыл бы про корешей своих сразу, как орлёнок про гнёздышко отцовское.

– Мы же ради тебя тут собрались, ради счастья твоего, и теперь, если будешь с Алей тусить, невольно о нас вспомнишь. Как мы тебя не бросили, так и ты о нас не забудешь!

– Ребята, спасибо вам, конечно, но вы такие придурки!

                                                Атомная бомба

– Слав! Слав! А правда, что твоего папу бандиты убили?

– Кто это тебе сказал?

- Да, Алька с Ванькой так болтают, а я решил, что неправда это всё.

– Ой, Денис, отстань! Ванька и Алька бабулек у подъезда подслушивают и несут всякую чушь вечно.

– А на самом деле?

– Не знаю я. Исчез он и всё. Мама говорит, что так даже лучше. Не надо, говорит, было с иностранцем связываться. Может, умер, может, застрелили, а может, и уехал на родину к себе втихаря. Мама говорит, не надо нам больше подачек его! И так нормально проживём, без марок и без фунтов!

– Ты не скучаешь?

– Не-а, нисколечки! Мама говорит, раз он по мне не скучает, то и мне по нему скучать не нужно.

– Мне кажется, жалко, что он пропал. Может, свозил бы тебя за границу, на родину к себе, мир бы показал.

– А я и без него мир посмотрю! Сам! Вот вырасту, найду себе невесту-иностранку и уеду жить в её страну!

– Прям как папа твой.

– Нет, не как папа! Я нормально уеду, никого не брошу и про всех помнить буду.

– И компанию нашу не забудешь?

– Нет.

– И меня?

– И тебя! Хочешь, сделаю за границей для тебя что-нибудь?

– Хочу, конечно. Только что-нибудь грандиозное!

– Давай атомную бомбу взорву!

– Не, ты что? Она же тебя в порошок сотрёт! Ты же исчезнешь для всех. Прям как отец твой.

– Для всех не исчезну. Ты-то точно будешь знать, что со мной!

 

      Виктория Зелёнкина, г.Москва                                         

                                               Дворник

Дворник Матвей мёл мокрый, после дождя, асфальт и траву на территории больницы. Длинная метла царапала лужи и разгоняла осенние листья. Солнце только всходило на небо большим размытым пятном. Махровые тучи медленно шли за ветром. Матвей был в куртке и сапогах, протертой, набок надвинутой шапке. Из сапог торчали цветные носки, подарок заведующей второй хирургией. Когда-то лежал он у них, всё мёрз. Вот она ему и подарила. Краски и запахи свежего утра плелись в величавый венок. На работу спешили врачи и медсёстры. По проредевшей траве и простым, очень мелким цветам, под присмотром двух санитаров, быстро проехала мимо каталка с мёртвым человеком, накрытым белой простынёй. Медсёстры с биксами и санитарки с мусорными контейнерами проносились, составляя его, Матвееву, жизнь. Везли через улицу в Травму забинтованного мужика. Вертолёт прилетел. Подобрал кого-то с дороги. И встречали врачи. Вот, на дереве ярко сияет рябина. Клён стареет и одевается в желтизну. Ещё есть и яблоки. Маленький и прохладный фонтан. Щебечут здешние птицы. Метла Матвея устала. И он посмотрел вокруг. Всё как надо. И ничего не пропущено. Солнечный мятый круг уже наверху, далеко. Матвей оглянулся. Стайка врачей в белых халатах сейчас пробежит с конференции. Пробежали...

 

                                                          * * *

Дождь в темноте навевает надрывную тему.

Сыплется обухом, вновь пререкаясь с судьбой.

Прошлое, грусть засиделись с молитвой надменной,

черствой лепешкой на блюдце с каймой голубой.

Все разбежались в такую дрянную минуту.

Уши закрыли, тряпьем завязали глаза.

Не отпирали им длинного счастья как будто.

Не прославляли восторженным днём небеса.

Глушь однобокая. Верх одиночества. Время

клейкой тянучкой пристало к надеждам больным.

Помесь кривого обмана, прохлады и лени

сохнет на старой верёвке, развешанной им.

Без сожаленья, расправы, сходя на другое,

сердце истёртое хочет настукать добра.

Сыплется искренний дождь, пререкаясь с судьбою.

Каплями, струями, не облекаясь в слова.

* * *

Приходи поскорее.

Здесь тепло. И огни.

Кто всему и поверит, –

мы с тобою, одни.

Кружат тихие листья.

И играет свирель.

Вечер лёгкий и чистый.

И открытая дверь.

Горьких слов не осталось.

Ни о ком, ни о чём.

В долгожданную радость

нарядили весь дом.

Кто всему и поверит, –

мы с тобою, одни.

Потому и теплее.

И свирель, и огни.

                                                     * * *

Ночь не хотела прощаться.

Тихо горела звезда.

Может быть, стоит остаться.

Кто-нибудь вымолвит: "Да".

Ты – это всё, что казалось

данью вчерашнего дня.

Ты – это просто усталость,

ставшая частью меня.