Глава 2. Борьба за инициативу

 

На сцене появляются «генералы‑политиканы»

 

Вскоре «маленький Наполеон» прибыл в столицу, и незадачливый Макдоуэлл был смещен с командного поста. 27 июля администрация Линкольна официально назначила Макклеллана ответственным за оборону Вашингтона и его окрестностей. Генерал рьяно взялся за дело. Ему предстояло создать из бестолкового, напуганного Булл‑Раном сброда, который разрастался на глазах (в столицу прибывали все новые добровольцы), боеспособную армию. В частях новобранцев не было и намека на дисциплину, будущие «герои»‑офицеры не обучали их азам военного дела, предпочитая проводить время в питейных заведениях и публичных домах, куда, впрочем, и самим новобранцам путь был не заказан. С такими «Мак» был беспощаден: их вылавливали с помощью военной полиции. Одних нарушителей Макклеллан подвергал дисциплинарным взысканиям, от других, не умевших и не желавших сражаться, тут же избавлялся. Генерал сколотил свой штаб из опытных профессионалов, начал немедленное и срочное строительство кольца мощных фортов вокруг столицы, интенсивно муштровал солдат.

Макклеллан следил, чтобы из новобранцев формировались отдельные подразделения, затем обучаемые в военных лагерях; он полагал, что механическое слияние молодежи со старослужащими привело бы к падению боеспособности опытных частей (на Юге, кстати, господствовал более практичный подход: новичков включали в уже обстрелянные части, чтобы «старики» на ходу учили молодежь). Будем объективны: Макклеллан действительно довольно быстро создал добротную, квалифицированную армию — Потомакскую, о которой, даже после снятия его с поста командующего, говорили: «Сделано Макклелланом». Все были уверены, что, когда эта армада пойдет в бой (численность Потомакской армии быстро дошла до 100 тыс. и продолжала увеличиваться), перед ней не устоит никто и ничто.

Но Макклеллан вовсе не спешил идти в бой. Он постоянно сообщал президенту и правительству, что армия еще не готова, что она плохо вооружена, что у южан якобы сохраняется перевес в силах. Здесь надо заметить, что известный частный детектив из Иллинойса Аллан Пинкертон, которого Макклеллан сделал начальником разведки, как правило, завышал данные о численности противника примерно в 2 раза, а порой и больше. Трудно сейчас разобраться, делал ли он это по поручению шефа или же действовал по принципу «у страха глаза велики», но до поры до времени Макклеллан, ссылаясь на эти «данные», ухитрялся убеждать Линкольна в том, что наступление преждевременно. При этом «Наполеон» успокаивал президента заявлениями такого рода: «Когда удар будет нанесен, он окажется решительным, сокрушительным и быстрым»[31] 10 октября Линкольн и государственный секретарь Уильям Сьюард посетили штаб‑квартиру командующего. Ознакомив президента с состоянием дел в Потомакской армии и вновь пожаловавшись на то, что ему постоянно «мешают», Макклеллан сказал: «Не позволяйте торопить меня — вот все, о чем я прошу». «Заверяю вас, что в этом вопросе вы будете действовать по своему усмотрению», — ответил Линкольн[32].

Среди тех, кто «мешал» Макклеллану, был и главнокомандующий Скотт, который в отличие от президента с самого начала не верил хвастливому генералу и требовал, чтобы тот немедленно шел в наступление. Поздним вечером 8 августа Макклеллан писал жене: «Ген. Скотт является серьезным препятствием. Он не способен понять опасность. Я должен в одиночку сражаться против него… У меня нет выбора. Народ призывает меня спасти страну. Я должен спасти ее и не волен щадить ничего, что окажется на моем пути»[33]. Искренне веря в свою «исключительность», Макклеллан болезненно воспринимал любое — откуда бы оно ни исходило — противодействие. Окончательная его размолвка со Скоттом произошла 27 сентября. В этот день на совещании у Скотта Макклеллан был подвергнут особенно резкой критике. Вернувшись от главнокомандующего, Макклеллан написал жене: «И так как он бросил перчатку, а я поднял ее, считаю, что война объявлена. Так тому и быть»[34].

«Подняв перчатку», Макклеллан стал повсюду публично оскорблять Скотта, открыто говорил о его некомпетентности, забывчивости и вообще дряхлости. В результате Линкольн все чаще намекал Скотту, что тому следовало бы подать в отставку. И 75‑летний генерал, устав от интриг «Наполеона» и становившихся все более сложными обязанностей военного времени, подал прошение об отставке. 1 ноября оно было удовлетворено президентом, и главнокомандующим был назначен Макклеллан. Лицемерный генерал лично проводил отбывавшего в свое поместье Скотта на вокзал, где «Мак» в последнюю минуту даже разрыдался.

Между тем мятежники наносили все новые удары. Смещенный с поста губернатора Миссури Джэксон не оставил надежд вырвать «свой» штат из Союза и примкнуть к Конфедерации. Соединившись с частями Маккалоча из Арканзаса, Джэксон передал командование этому генералу, а после прибытия отрядов мятежников из Луизианы войско Маккалоча—Джэксона выросло до 10,8 тыс. человек. Сконцентрировавшись близ горного хребта Оук, спускавшегося к ручью Уилсон, мятежники планировали вторжение на территорию Миссури. Решив опередить их, Лайон во главе 5,4 тыс. человек (добровольческий полк эмигрантов из Германии возглавлял Франц Зигель) в ночь на 10 августа обрушился на лагерь противника. Южане были захвачены врасплох, тем более что по ним нанесли двойной удар: Лайон атаковал через центр, а добровольцы Зигеля, совершив ночной обходный маневр, ударили с тыла. Но затем, оправившись от шока, мятежники уже к 11 часам утра обратили в бегство части Зигеля, после чего обрушили все свои силы на Лайона.

Вокруг северян стало смыкаться кольцо окружения. Лайон несколько раз поднимал своих людей на прорыв, его дважды ранили, а вскоре он был убит. Командование принял майор С. Стэрджис, который писал позднее в официальном донесении: «Большинство наших солдат израсходовали все свои патроны и все, что можно было раздобыть в подсумках убитых и раненых. Таким образом, ничего не оставалось делать, как вернуться к Спрингфилду»[35]. В сражении у ручья Уилсон северяне потеряли 1235 человек, в том числе 223 убитыми и 291 пленными. Общие потери южан составили 1184 человека, среди которых 257 были убиты и 27 попали в плен[36].

После этого поражения большая часть штата Миссури, расположенная к югу от одноименной реки, оказалась в руках мятежников. Значительная доля вины за это лежит на командующем Западным округом генерале Джоне Фремонте. Его имя не раз упоминалось в работах советских историков, но всегда в положительном контексте, которого этот «генерал‑политикан» не заслужил. Фремонт, ловкий политический делец, еще задолго до войны добился огромного веса благодаря поддержке (проще говоря, деньгам) своего тестя — богатейшего человека Запада США Томаса Бентона. С его помощью будущий генерал участвовал в различных экспедициях, компаниях, акционерных обществах, а затем проник и в политические сферы, везде стремясь к положению лидера.

Фремонт был амбициозен и весьма энергичен, а в политическом плане — беспринципен. Защищал он лишь те идеи и интересы, которые в каждый конкретный момент казались ему выгодными. В определенный период своей карьеры Фремонт сделал ставку на новую, республиканскую партию, за что и был наречен некоторыми исследователями «решительным противником рабства»[37], хотя на деле судьбы негров были ему глубоко безразличны. Потерпев на выборах 1856 г. поражение от кандидата демократов Бьюкенена, Фремонт не оставил мысли стать «самым главным» человеком в стране.

Когда началась гражданская война, Фремонт, используя свой политический вес и доброе отношение Линкольна, получил пост командующего огромным Западным округом, звание генерала и возомнил себя диктатором всего Запада. Для штаб‑квартиры он выбрал роскошный особняк в аристократическом районе Сент‑Луиса, где на деньги Бентонов устраивал пышные приемы, на которых с удовольствием внимал потоку славословий в свой адрес. Когда осенью 1861 г. У. Шерман, набиравший войска для охраны штата Кентукки от мятежников, решил попросить у Фремонта помощи, то долго не мог пробиться к нему. Офицер Р. Реник рассказал Шерману, что «Фремонт был могущественным властелином, окруженным часовыми и стражей, что у него более эффектный двор, чем у любого короля, что он держит в ожидании сенаторов, губернаторов и знатных граждан днями и неделями, прежде чем дать им аудиенцию»[38].

Министр юстиции в кабинете Линкольна — Э. Бейтс писал в дневнике, что, когда 22 октября на заседании кабинета обсуждался вопрос о самовольных действиях Фремонта, едва не приведших к печальным последствиям (подробнее об этом будет сказано ниже), министр финансов С. Чейэ выступил в защиту генерала, заявив, что «армия предана Фремонту и полностью доверяет ему!»[39]. Сам же Бейтс так прокомментировал слова Чеиза: «Свидетельств обратного более чем достаточно… Насколько мне известно, активно его (Фремонта. — С. Б.) не поддерживает никто, кроме приближенных к его персоне офицеров‑подпевал»[40]. А вот что писал о Фремонте Маркс: «Он явно человек, склонный к пафосу, несколько высокопарный и надменный, не чуждый мелодраматизма»[41].

Снова опережая ход нашего повествования, скажем, что за все свои художества и постоянные поражения Фремонт не раз наказывался Линкольном и в конце концов был уволен из армии (связи Бентонов помогли обставить это как «отставку»). В 1864 г. Фремонт вновь попытался было стать президентом, но, предвидя неминуемое поражение, снял свою кандидатуру. В данном же случае мы вспомнили об этом «противнике рабства» потому, что Лайон перед трагическим боем у ручья Уилсон неоднократно обращался к Фремонту с просьбой помочь его армии, которой хронически не хватало оружия, обмундирования и даже продовольствия. Но Фремонт отвечал неизменным отказом.

Еще одно поражение северяне потерпели у утеса Боллс, близ виргинского городка Лисберг. Там 21 сентября отряд полковника‑северянина Э. Бейкера пытался провести разведку боем, но более мощная часть мятежников во главе с Н. Эваисом прижала северян к южному берегу Потомака и стала безжалостно уничтожать их. Лишь трем десяткам северян удалось спастись, а из остальных 49 были убиты (среди них был и Бейкер), 158 ранены и еще 714 попали в плен или, пытаясь спастись, утонули в Потомаке и числились пропавшими без вести[42]. Потери мятежников (всего 149 человек) были в 6 раз (!) меньше. Но Макклеллан, узнав об этом поражении, равнодушно сказал Линкольну: «Потеря не слишком велика, чтобы ее нельзя было восполнить»[43].

Однако поражение при Булл‑Ране и более мелкие неудачи Севера у ручья Уилсон и у утеса Боллс не привели к унынию и растерянности, как надеялись мятежники. Напротив, осознав, что война будет долгой и трудной, военно‑политическое руководство Союза (правда, медленнее, чем следовало бы) изменяло свое отношение к событиям. Одновременно менялся и психологический настрой нации: после жестокого отрезвления при Булл‑Ране все больше северян понимали необходимость сплоченных и решительных действий в тылу и на фронте. Более серьезным стало отношение к подготовке войск и военному планированию в целом (определенную роль сыграла и педантичность Макклеллана, придававшего этому — увы! только этому —важное значение). На Юге эту перемену уловили не сразу, тем более что там после Булл‑Рана шел обратный процесс. Как метко заметили американские военные историки Р. и Т. Дюпай, мятежники «были почти так же дезорганизованы победой, как их противник — поражением»[44].

Впрочем, генералы‑южане Борегар и Джонстон понимали, что северяне спешно готовят новые силы, поэтому необходим новый мощный удар, чтобы не позволить Союзу развернуть свои необъятные ресурсы. 30 сентября на заседании у президента Дэвиса Джонстон предложил усилить войска у Манассаса новобранцами до 60 тыс. человек (тогда их было около 40 тыс.) и бросить на Вашингтон. Его поддержали другие генералы, но Дэвис заявил, что не может бросить все силы на одно направление и пренебречь другими. В принципе он был прав, но, по мнению многих историков, после разгрома у Булл‑Рана и утеса Боллс столицу Союза можно было захватить чуть ли не голыми руками.

 

Эпизод с «Трентом»

 

В конце года в далекой Европе развернулись события, едва не приведшие к вступлению в войну на стороне Конфедерации Англии и даже Франции. Начались они вблизи от американских берегов. В борьбе с блокадой, установленной северянами, мятежники создали довольно внушительный флот, основу которого составили так называемые «нарушители блокады». Почти весь этот флот строился на британских верфях, на что официальные власти Англии смотрели сквозь пальцы, да и эмиссары мятежников окружили деловую сторону этого такой казуистикой, что строящиеся суда вроде бы никакого отношения к Конфедерации не имели. Впрочем, симпатии к рабовладельческому Югу выказывались Лондоном едва ли не открыто. Так, еще 13 мая была обнародована «Королевская декларация о нейтралитете», по сути дела признававшая за Югом статус воюющей стороны. Это стало полной неожиданностью для Севера, ибо его администрация надеялась, что категорическое неприятие Лондоном института рабства механически определит и враждебность Англии к Конфедерации. Но британских промышленников и финансистов интересовали только сулившие крупные барыши товары Юга, и прежде всего хлопок.

Итак, небольшой юркий пароход северян «Сан‑Джасинто» под командованием бывалого капитана Ч. Уилкса осенью 1861 г. бороздил воды Атлантики в тщетной погоне за одним из самых деятельных «нарушителей блокады» — эсминцем «Самтер». (Событиям на речных, морских и океанских водах в ходе этой войны автор посвятит отдельную работу, поскольку, органически составляя неотъемлемую часть гражданской войны, эта ее страница все же стоит несколько особняком, и хотелось бы ее выделить. Здесь же мы расскажем только об этом исключительном эпизоде.) Подстерегая «Самтер» то здесь, то там, «Сан‑Джасинто» зашел 31 октября в гаванский порт, но неуловимый «Самтер», как выяснилось, только что ускользнул оттуда. Зато Уилкс узнал, что в городе находились Дж. Мэйсон и Дж, Слайделл, направленные президентом Дэвисом в качестве посланников Конфедерации в Лондон и Париж. Цель их миссии была очевидна: обеспечить максимальное увеличение помощи мятежникам из Европы, а если удастся, то и добиться прямого вмешательства Англии и Франция в конфликт. Посланцев Дэвиса доставил в Гавану как раз «Самтер», а в Европу им предстояло плыть на британском почтовом пароходе «Трент».

Понимая, что деятельность Мэйсона и Слайделла может нанести огромный вред Союзу, Уилкс твердо решил «не пускать» их в Европу. Он увел «Сан‑Джасинто» в Багамский пролив, где и притаился в ожидании «Трента». Увидев 8 ноября британское судно, Уилкс через сигнальщика приказал ему остановиться, а «для верности» дал пару залпов чуть выше паровых труб! «Трент» застопорил машины, и с «Сан‑Джасинто» к нему помчались три шлюпки.

Лейтенант Д. Фэйрфакс, позднее опубликовавший живописный рассказ об этом событии, во главе группы матросов поднялся на борт «Трента» и после препирательств с капитаном Мойром и пассажирами (на борту «Трента» в основном находились южане) доставил на борт «Сан‑Джасинто» обоих эмиссаров вместе с их секретарями и багажом. После этого, писал Фэйрфакс, он «немедленно возвратился на „Трент” и сообщил капитану Мойру, что капитан Уилкс более его не задерживает, и он может продолжить свое плавание. Пароходы вскоре разошлись, и на этом закончился один из самых критических эпизодов нашей гражданской войны»[45].

Нет. эпизод на этом только начинался. Хотя Мэйсон и Слайделл не являлись британскими подданными, их пленение и задержание«Трента» вызвали в Лондоне самую резкую реакцию. Взволнованный посол США в Лондоне Чарлз Адамс прислал Сьюарду эмоциональное письмо, разъясняя, что этого никак нельзя было делать, так как из‑за сходного случая сами же США объявили войну Англии в 1812 г. Почти весь британский кабинет министров был за немедленный разрыв отношении с Союзом, многие настаивали на объявлении ему войны. Министр иностранных дел лорд Рассел уже выступал в парламенте с воинственными речами, и, пожалуй, только премьер‑министр лорд Пальмерстон был решительно против войны. Узнав об этом, Адамс поспешил к лорду Пальмерстону и на свой страх и риск, еще не зная, как отнесутся к его действиям в Вашингтоне, заверил премьер‑министра, что Уилкс, безусловно, действовал не по приказу правительства, а по собственной инициативе. Администрация Союза, обещал Адамс, примет меры к наказанию капитана и освободит арестованных эмиссаров. Это вполне устраивало Пальмерстона, но, чтобы переубедить остальных министров, рвавшихся в бой, он решил заручиться поддержкой принца Альберта, супруга королевы Виктории. Однако того не оказалось в Лондоне, и лорд Пальмерстон вернулся домой.

Там его ждали два документа: проект ультиматума, который лорд Рассел хотел послать Линкольну, и письму от Наполеона III. Император Франции предлагал Англии свою помощь в расправе с наглецами, оскорбившими британский флаг. В этой ситуации лорд Пальмерстон поступил тонко и изобретательно. Отлично понимая, что ни королева, ни принц не согласятся вступать в войну в фарватере Франции, премьер‑министр отправил Наполеону письмо с такой изысканной благодарностью, что император не мог не принять ее за молчаливое согласие на свое предложение. В результате с ближайшим же пароходом Наполеон III направил северянам ультимативное письмо, но тону почти равнозначное объявлению войны! А лорд Пальмерстон, ни слова никому не сказав о точном содержании своего ответа, отправил в королевский дворец пакет с проектом лорда Рассела, письмом Наполеона III и молниеносно написанным собственным меморандумом, настоятельно призывавшим к мирному разрешению конфликта.

Вернувшийся наутро принц Альберт вскрыл пакет и начал чтение с меморандума, который лорд Пальмерстон предусмотрительно положил сверху и снабдил пометой «исключительно важно», Меморандум настолько понравился Альберту, что, прочтя после него проект ультиматума лорда Рассела, он в гневе разорвал его. Вместо ультиматума принц направил в Вашингтон вполне вежливую просьбу освободить Мэйсона и Слайделла. Спустя несколько дней тяжело больной принц умер, но его письмо уже плыло в Америку на океанском пароходе. Правда, одновременно было решено продемонстрировать Союзу свою силу: в Канаду отправили 8 тыс. солдат под предлогом усиления тамошних гарнизонов.

А что же происходило в Америке? «Сан‑Джасинто» с триумфом был встречен вначале в Нью‑Йорке, затем в Бостоне, где пленников заключили в форт Уоррен. Уилкса и его экипаж приветствовали как национальных героев, министр по делам флота Г. Уэллес выразил им благодарность, «от имени нации» вынес Уилксу благодарность и конгресс. Словом, ликование было всеобщим, и даже в администрации не все понимали, во что может вылиться «эта морская авантюра», как назвал ее К. Маркс, посвятивший эпизоду с «Трентом» ряд статей и писем[46].

Когда 25 декабря, вместо того чтобы разъехаться по домам и праздновать рождество, кабинет Линкольна обсуждал только что полученное письмо Альберта, многие (особенно активно министр финансов Чейз) выступали против освобождения эмиссаров мятежников[47]. Линкольн и Сьюард отвечали, что в Европе не поддержат такой позиции правительства США, так как акт Уилкса являлся нарушением морского права, и требования Англии с формальной стороны вполне справедливы. К. Маркс, внимательно изучивший этот вопрос, писал, что Уилкс не имел права просто арестовывать эмиссаров, вместо этого «он должен был взять на буксир сам пароход „Трент” в качестве приза, доставить его в ближайший американский порт и там передать на рассмотрение североамериканского призового суда. Такова, бесспорно, процедура, соответствующая английскому, а следовательно, и североамериканскому морскому праву»[48].

Мнения министров разделились. Вопрос помогло решить полученное буквально в эти минуты письмо Наполеона III. После оглашения угрожающего ультиматума ход совещания мгновенно изменился: всем стало ясно, что может произойти, если французские корабли с десантом на борту — пусть даже без поддержки Англии — приблизятся к американским берегам. В итоге Сьюард в любезной форме сообщил англичанам, что Мэйсон и Слайделл будут незамедлительно освобождены, одновременно не без чувства юмора предложив «дружественным британским солдатам», направлявшимся в Канаду, использовать для высадки и базирования г. Портленд в штате Мэн. Поясним, что в зимнее время британские части не смогли бы миновать скованную льдом реку Сент‑Лоуренс, а маршрут, предложенный Сьюардом от имени администрации Севера, был короче и удобнее. В Париж же Сьюард отправил письмо, в котором вежливо, но твердо советовал не заниматься чужими делами.

Достойный ответ северян понравился в Лондоне, военная лихорадка быстро прошла, и воинственный лорд Рассел лишился сторонников. Впрочем, К. Маркс еще 19 декабря, т.е. за неделю до принятия администрацией Союза решения об определенных уступках, погасивших конфликт, писал Ф. Энгельсу: «Возможно, конечно, что янки не уступят, и тогда Пам (так Маркс называл лорда Пальмерстона, — С. Б.), связанный своими прежними приготовлениями и хвастливыми речами, будет вынужден начать войну. Тем не менее, я готов поставить 100 против одного, что этого не произойдет»[49]. Отметим, что в ходе гражданской войны в США Маркс, находившийся за многие тысячи морских миль от берегов Америки и имевший возможность черпать сведения о событиях в основном из весьма пристрастной британской прессы, тем не менее не раз точно предсказывал развитие как хода военных действий, так и политических дел.

Освобожденных Мэйсона и Слайделла уже 27 декабря посадили на борт британского парохода «Ринальдо», который доставил их на Бермудские острова, откуда британский почтовый пароход «Ла Плата» повез их в Европу, где оба эмиссара еще почти три года тщетно добивались военной помощи Лондона и Парижа, Даже лорд Рассел не пожелал официально принимать Мэйсона и вместо Форин оффис «запросто» пригласил его домой всего лишь в качестве гостя. Единственное, чего смогли добиться эмиссары мятежников, — это определенная экономическая помощь и содействие (точнее попустительство) в постройке ряда судов для Юга. Интересно, что в письмах на родину Мэйсон и Слайделл не раз жаловались: у них, мол, ничего не выходит прежде всего потому, что посол Адамс создал «шпионскую сеть», которая контролирует каждый их шаг, даже тщательно засекреченный.

В инциденте с «Трентом» есть и определениые неясности. В мемуарах ряда лиц упоминается о странном эпизоде. Так, консул Союза в шотландском городе Данди X. Смит писал в декабре 1861 г. тогдашнему министру обороны С. Камерону (вернее, его помощнику Т. Скотту, после войны ставшему президентом одной из главных железных дорог страны — Пенсильванской), что, по сообщению британского морского офицера Уильямса, представлявшего адмиралтейство на борту «Трента», капитан Уилкс в Гаване встречался с Мэйсоном и Слайделлом и что весь инцидент был этими тремя лицами «специально разыгран»! Приводящий это сообщение министр юстиции Союза Э. Бейтс писал: «Это могло бы показаться неслыханным, если бы являлось единственным свидетельством»[50]. Но «из хорошо информированных английских кругов» поступали и другие известия. В частности, член британского парламента Дж. Брайт, поддерживавший борьбу Союза за восстановление страны и отмену рабства, прямо писал, что в Гаване Уилкс сам пригласил Мэисона и Слайделла на борт «Сан‑Джасинто», где они вместе обедали и довольно долго что‑то обсуждали[51].

Думается, что к этим сенсационным сообщениям следует подходить осторожно, а прокомментировать их можно двояко: все это банальная «утка», сфабрикованная южанами либо их английскими сторонниками с целью выставить Союз в столь неприглядном свете; капитан Уилкс был скрытым поклонником мятежников и нарочно устроил весь инцидент с «Трентом», чтобы спровоцировать Англию на войну с Севером. Добавим еще один факт (вполне достоверный, так как о нем пишут северяне‑современники): сходя с борта «Трента», Слайделл сказал оставшейся там супруге: «До свидания, дорогая, увидимся в Париже через пару месяцев»[52]. При этом никакого волнения эмиссары мятежников не выказывали.

Было бы весьма интересно на основе анализа максимального числа источников еще раз вернуться к этой истории и разобраться в отмеченных спорных свидетельствах[53].

 

Далеко на Западе

 

Пока вокруг Булл‑Рана и других событий в Виргинии, вокруг истории с «Трентом» бушевали страсти, на Западе без шума и рекламы начинала восходить главная «звезда», гражданской войны — генерал Улисс Грант. Его жизнь до весны 1861 г. не выходила за рамки обычной для миллионов средних американцев схемы: честолюбивые надежды и наполеоновские планы в молодости, судорожные попытки осуществить их в более зрелые годы и постепенное разочарование, апатия при встрече с бесконечной «полосой препятствий», которую мало кому удавалось преодолеть[54].

К началу войны Грант, живший тогда в Иллинойсе, был капитаном в отставке. Видя, как полные профаны в военном деле получают (по политическим или иным соображениям) звания полковников, а то и генералов, Грант несколько раз обращался к властям и даже писал в Вашингтон, предлагая армии свои услуги в качестве полковника. Получив это звание в июне, а с 31 июля 1861 г. став бригадным генералом, Грант уже в первое военное лето участвовал в стычках с мятежниками в штатах Миссури и Кентукки. В то время его основным противником был генерал Альберт Джонстон, спешно вызванный из Калифорнии и поставленный во главе соединений мятежников в среднем течении реки Миссисипи. Намереваясь полностью подчинить штаты Миссури и Кентукки, Джонстон выдвинул к г. Колумбусу (Кентукки) 20‑тысячную армию во главе с генералом Л. Полком, в прошлом протестантским епископом Луизианы. Мятежники планировали в первую очередь захватить г. Кейро — важнейший стратегический пункт, расположенный у впадения реки Огайо в Миссисипи, на стыке трех штатов: Миссури, Кентукки и Иллинойс.

Фремонт, в округ которого входили и Колумбус, и Кейро, получив сведения о намерениях мятежников, назначил Гранта командующим в прилегающих к Кейро районах Миссури, Кентукки и Иллинойса. Гранту было поручено произвести демонстрации против Колумбуса, но генерал не собирался ограничиваться имитацией боевых действий. Он решил пренебречь предостережениями Фремонта и атаковать части Полка в лагере Белмонт, служившем своего рода ключом к Колумбусу, Погрузив 3 тыс. солдат на пароходы, Грант 6 ноября двинулся к Белмонту. Однако первый его серьезный бой (до этого были лишь мелкие, почти бескровные стычки с противником) закончился неудачей: солдаты, дружно атаковав, вначале выбили мятежников из их лагеря, взяли немало пленных, но затем, опьяненные победой, ослабили натиск, и южанам удалось, собрав силы, отбросить солдат Гранта от Белмонта.

Бой 7 ноября у Белмонта не вошел в число главных сражений гражданской войны, но для понимания психологии солдат‑северян и становления самого Гранта как полководца он имеет крайне важное значение. Грант проявил в нем неожиданные для человека, имевшего опыт лишь мексиканской кампании 15‑летней давности, выдержку, находчивость и героизм. Неплохо показали себя начале боя и его войска. Но что же случилось потом?

Попытаемся представить себе «среднюю» психологию солдата‑северянина в начале войны. В первые ее недели — поверхностное, «облегченное» отношение к событиям, наивная вера в непременную победу Севера. Затем — жестокое отрезвление в боях у Булл‑Рана, у ручья Уилсон и утеса Боллс, а следом — общее уныние, неуверенность в будущем. И вдруг — успех у Белмонта: солдаты впервые видят, как хваленые мятежники бегут от них! Уныние мгновенно сменяется прежними высокомерием, беспечностью, пренебрежением к повергнутому противнику. И вот уже победители сидят на земле прямо в лагере южан, теперь это их лагерь, они празднуют победу, а рядом сбились в кучу несколько сот жалких джонни, взятых в плен. Но их никто не охраняет — куда им деваться! — а на лужайке кто‑то, размахивая от упоения победой руками, уже произносит хвастливые речи, из опустевших палаток мятежников выволакивают все, что попадается под руку: там и еды вдоволь, и отличная бумага для писем, и фляжки с виски…

Увидев, что солдаты прекратили наступление и начали грабить лагерь противника, Грант бросился туда и приказал немедленно поджечь палатки, чтобы прекратить победное пиршество и заставить солдат преследовать противника. Но в это время из расположенного неподалеку Колумбуса ударила артиллерия мятежников. Одновременно убежавшие не так уж далеко южане, приведя свои части в порядок, атаковали только что брошенный ими лагерь. Срочно присланные им на помощь подкрепления из Колумбуса поддержали атаку. Северян отрезали от реки и теснили к лесу, чтобы там окружить и перебить. Но Грант с помощью офицеров сумел навести порядок среди впавших в панику войск и бросил их в контратаку.

Вскоре северянам удалось прорвать кольцо противника и выйти к Миссисипи, откуда несколько слабеньких орудий с ожидавших их судов кое‑как пытались поддержать солдат Гранта огнем. Сам Грант отступал в числе последних, под ним убили лошадь, и мятежники едва не схватили его. Но все обошлось, и уже к вечеру суда возвратились в Кейро. Северяне потеряли в бою при Белмонте в общей сложности 607 человек, мятежники — 642[55]. Взятых северянами в начале сражения пленных, разумеется, пришлось бросить при отступлении, а с ними потери противника были бы значительно больше.

Бой под Белмонтом почти совпал по времени со смещением Фремонта с поста командующего Западным округом. Эта история вызывает у историков особенно бурные споры, поэтому расскажем о ней по возможности беспристрастно, опираясь исключительно на факты. 30 августа Фремонт обнародовал декларацию, объявив в ней о «конфискации» всей собственности мятежников, проживавших в пределах «его» округа (т.е. на территории штата Миссури и в некоторых прилегающих областях), включая рабов, которые автоматически становились свободными. Именно за эту акцию Фремонт и получил титул «противника рабства» от многих исследователей. Уточним ситуацию: Фремонт полагал (и не без основании), что в результате этого шага мятежникам придется снять часть боевых соединений с фронтов и бросить их на усиление охраны плантаций, так как бегство негров‑рабов в пределы расположения войск Союза после его декларации примет широкие масштабы.

Но конгресс по инициативе Линкольна еще 6 августа объявил о конфискации у мятежников собственности, специально подчеркнув, что на негров‑рабов действие этого акта не распространяется. И это отнюдь не связано с нерешительностью Линкольна и его администрации, как порой утверждают, но с реальной оценкой ими ситуации тех месяцев. «Нельзя предъявлять гражданской войне и Реконструкции требования, которые объективно были неосуществимы в тех условиях, не были заложены в их „генетическом коде”, — пишет советский историк В. В. Согрин. — Увлечение ретроспективной оценкой эпохи гражданской войны и Реконструкции может привести к искажению принципа историзма, умалению конкретно‑исторических достижении второй Американской революции»[56]. Линкольн совершенно обоснованно опасался, что освобождение рабов вызовет протест «лояльных» рабовладельцев в «пограничных» штатах и может толкнуть их в объятия мятежников. На этапе, когда Север еще не представлял собой единого, устремленного к победе военно‑политического лагеря (впрочем, абсолютного единства на Севере не было и позднее), Линкольн не мог пойти на такой риск. Для Фремонта же эта акция была всего лишь эффектным жестом, призванным увеличить личную популярность.

Но самое интересное произошло дальше. Узнав о декларации Фремонта, в которой, помимо «освобождения» негров, генерал пригрозил расстреливать каждого мятежника, захваченного с оружием в руках (это противоречило международным законам о военнопленных, элементарным этическим нормам и, безусловно, вызвало бы самую резкую реакцию в Западной Европе), рассерженный Линкольн уже 2 сентября в течение часа диктовал телеграфисту послание к Фремонту с настоятельной просьбой отменить либо принципиально изменить декларацию, приведя ее в соответствие с актом о конфискации от 6 августа. Фремонт в довольно бесцеремонной форме отказался. Тогда президент сам объявил об отмене декларации Фремонта, но о его снятии в тот момент речи не было. В ответ генерал прислал в столицу свою очаровательную супругу — Джесси Бентон‑Фремонт, которая сумела проникнуть к Линкольну в полночь!

Президент рассказывал своему секретарю Дж. Хэго, как разбушевавшаяся леди обрушилась на него «столь неистово, что мне пришлось продемонстрировать всю свою неуклюжую тактичность во избежание ссоры с ней»[57]. В течение нескольких часов супруга Фремонта убеждала уставшего президента одобрить декларацию мужа. Линкольн терпеливо пытался объяснить вошедшей в раж наследнице клана Бентонов, что это невозможно, и в конце концов вынужден был перейти на категорический тон. Тогда Джесси ангельским голоском заявила, что в этом случае ее супруг объявит себя «диктатором всего Запада» и создаст «свое» государство, независимое и от Союза, и от Конфедерации!

Но даже после этого президент не снял Фремонта. Лишь позднее, когда стало известно, что зарвавшийся «диктатор»… арестовал генерала Блэйра за попытку независимо от Линкольна дезавуировать злосчастную декларацию, президент решил сместить Фремонта и передать командование округом генералу Дэвиду Хантеру. Он направил приказ о смещении Фремонта генералу Кэртису в Сент‑Луис, сообщив при этом, что, если Фремонт все‑таки сумеет добиться сколь‑либо заметного успеха, тогда пусть приказ останется у Кэртиса на память. Затем последовал совсем уже детективный сюжет. Никакого успеха Фремонт, разумеется, не добился, и Кэртис решил предать ему приказ президента. Но тут выяснилось, что Фремонт, узнав через свою агентуру (среди нее было немало проходимцев и просто уголовных элементов) о планах в отношении него, строго‑настрого распорядился никого в свой особняк не впускать; деловые же поездки по городу генерал совершал в окружении такой многочисленной свиты, что и на улице к нему приблизиться было невозможно.

И вот 2 ноября к дому Фремонта подошел деревенский парень с корзинкой, в которой, как он сказал часовым, были овощи для генеральской кухни. Те, ничего не заподозрив, пропустили парня, а он вместо кухни прошел прямо в кабинет к Фремонту и на глазах изумленного генерала вынул из корзинки… приказ о его смещении. Оказалось, что Кэртис попросил смышленого капитана‑добровольца переодеться фермером и разыграть этот маленький, но весьма важный спектакль. Так прервалась военная карьера несостоявшегося «диктатора Запада». Правда, после пяти месяцев бездействия Фремонту все же в конце марта 1862 г. поручили командование только что созданным небольшим Горным округом, но на этом посту он действовал настолько бездарно, что после ряда поражений и постоянных конфликтов с командованием 26 июня 1862 г. его окончательно уволили из армии.

Приказом Линкольна от 9 ноября Западный округ, которым командовал Фремонт, был разбит на два: Миссурийский во главе с Генри Хэллеком и менее крупный Канзасский, который возглавил Д. Хантер. Грант оказался в подчинении Хэллека, и его отношения с новым командиром не сложились сразу же. Хэллек поверил постоянно сопровождавшим Гранта слухам, будто он был горьким пьяницей (это не соответствовало действительности). Дело еще и в том, что Грант никогда не благоговел перед начальством, возражал против глупых приказов, предлагая взамен свои варианты, преимущество которых было очевидным. Но это‑то и раздражало себялюбивого генерала Хэллека, быстро разглядевшего в Гранте профессионала куда более высокого уровня, чем он сам.

Грант, во всяком случае внешне, спокойно сносил обиды и <