Тайная встреча с Иосифом Аримафейским и Никодимом

 

2 января 1947

 

Дорога, которую избрал Манаил, чтобы отвести Иисуса к тому месту, где Его ожидают, действительно трудная. Это горная дорога, узкая, покрытая камнями, проходящая через заросли густого кустарника и леса. Очень яркий лунный свет, в первой фазе луны, с трудом проникает через переплетение ветвей и иногда полностью исчезает, и Манаил из-за недостатка света зажигает факелы, которые он приготовил и принес с собой на перевязи, подобно оружию, под мантией. Он показывает путь, А Иисус следует за Ним, и они идут в тишине, в мертвой тишине ночи. Два или три раза в лесу пробежало дикое животное, и это заставляло Манаила с подозрением останавливаться, потому что казалось ему похожим на звуки шагов,.. Но кроме этого ничто больше не мешает их путешествию, трудному самому по себе.

«Смотри, Учитель, Вон там Гофена. Теперь давай обойдем это место. Я насчитаю три сотни шагов, и мы окажемся у пещеры, где они ждут нас со времени заката. Ты находишь путешествие долгим? И все же я избрал кратчайший путь, который, как я думаю, соответствует предписанному Законом расстоянию[32].

Иисус делает жест означающий: «Мы не могли сделать этого каким-либо иным способом».

Манаил, поглощенный подсчетом своих шагов, больше не разговаривает. Сейчас они идут по бесплодному скальному коридору, подобному пещере с постепенно подниающимся полом между двумя горами, почти касающимися друг друга (своими отвесными скалистыми склонами). Можно было бы сказать, что это разлом, вызванный природной катастрофой, так странно он выглядит. Огромная ножевая рана в горном утесе, отделившая одну треть от его вершины. Высоко наверху, за отвесными скалистыми стенами этого коридора, за качающимися ветвями деревьев, которые выросли на краях огромного разреза, сияют звезды, но лунный свет не проникает вниз, в эту бездну. Дымный свет факела пробуждает хищных птиц, которые пищат, хлопая крыльями на краю своих гнезд среди расщелин.

2. Манаил говорит: «Мы на месте!» и издает крик, подобный скорбному воплю филина, в сторону расселины в скалистом склоне.

Из другого скального коридора, верхняя часть которого перекрыта, подобно вестибюлю, двигаясь изнутри, с его другого конца, появляется красноватый свет факела. Иосиф, не увидев Иисуса, который идет чуть позади Манаила, спрашивает: «Учитель?»

«Я здесь Иосиф, мир тебе».

«Мир Тебе. Входи! Входи. Мы разожгли огонь, чтобы видеть змей и скорпионов и чтобы согреть это место. Я буду показывать Тебе путь».

Он поворачивается и по неровной тропе ведет их в недра горы к месту, освещенному огнем. Рядом с костром Никодим, бросающий в него ветви и можжевельник.

«Мир и тебе, Никодим. Вот Я и с вами. Говорите».

«Учитель, кто-нибудь заметил Твой приход?»

«Кто на земле смог бы сделать это, Никодим?»

«Твоих учеников нет с Тобой?»

«Иоанн и Иуда Симонов со Мной. Остальные проповедуют Благую Весть со дня после Субботы до заката в пятницу. Но Я вышел из дома до полудня, сказав им, чтобы не ждали Меня до рассвета на следующий день после Субботы. Я слишком приучил их к Моему отсутствию в течение нескольких часов, чтобы это возбудило подозрения в ком-либо. Так что тебе не нужно беспокоиться. У нас достаточно времени, чтобы поговорить не беспокоясь о том, что нас схватят. Место здесь…удобное».

«Да. Гнезда змей и грифов… и разбойников в хороший сезон, когда в этих горах пасется множество стад. Но теперь разбойники предпочитают другие места, откуда внезапно спускаются на кошары и караванные пути. Нам очень жаль, что заставили Тебя идти в такую даль. Но мы сможем уйти отсюда по разным дорогам, не привлекая ничьего внимания. Потому что, Учитель, внимание Синедриона направлено на все те места, где, как они подозревают, любят Тебя».

«Ну, я не согласен с Иосифом в этом отношении. Я думаю, что мы сейчас видим призраки там, где их нет. Я также думаю, что ситуация очень сильно успокоилась в эти последние дни…» - говорит Никодим.

«Ты ошибаешься, друг мой. Я говорю тебе. Она успокоилась, потому что нет стимула искать Учителя, потому что сейчас они знают, где Он находится. Именно поэтому Он находился под наблюдением, а мы – нет. И именно потому я умолял Его не говорить никому о том, что мы собираемся встретиться. Так, чтобы никто не был бы готов… ни к чему», - говорит Иосиф.

«Я не думаю, что люди Ефраима…» - замечает Манаил.

«Ни люди Ефраима, ни кто-либо еще из Самарии. Ради единственной цели сделать противоположное тому, что делаем мы…»

«Нет, Иосиф, не ради этого. Но потому, что в их сердцах нет злой змеи, которая есть в ваших сердцах. Они не боятся быть лишенными какой-либо привилегии. У них нет сект или кастовых интересов, которые нужно защищать. У них нет ничего, кроме инстинктивной потребности чувствовать, что они любимы и прощены Тем, Кого их предки оскорбили, и Кого они продолжают оскорблять, оставаясь вне совершенной религии. Вне потому, что как они, так и вы горды, и ни одна сторона не может отложить в сторону ненависть, разделяющую вас, и протянуть друг другу свои руки во имя Единственного Отца. Даже если бы они имели к этому сильную добрую волю, вы бы разрушили ее. Потому что вы не умеете прощать. Вы не можете сказать, поправ всю глупость: “Прошлое мертво, потому что Князь будущего века восстал и Он собирает всех нас под Своим Знаком”. 3. Я действительно пришел и Я собираю. Но вы! О! Для вас также те, кого Я считал достойными быть собранными, по-прежнему остаются проклятыми!»

«Ты суров с нами, Учитель».

«Я справедлив. Возможно ли, чтобы вы сказали, что не упрекаете Меня, в своих сердцах, за некоторые из Моих деяний? Можете ли вы сказать, что одобряете, что Моя милость равна как для иудеев и галилеян, так и для самарян и язычников, нет, даже более велика для последних и для больших грешников, просто потому, что они больше нуждаются в ней? Можете ли вы сказать, что не ожидали от Меня жестов, насильственного величия ради подтверждения Моего сверхъестественного происхождения, и, прежде всего, заметьте, и, прежде всего, проявления Моей Миссии Мессии в соответствии с вашей идеей Мессии? Скажите истинную правду: помимо той радости ваших сердец о воскресении вашего друга, разве не предпочли бы вы радости Моего прибытия в Вифанию в образе жестокого статного воина, какими были наши предки с аморреями и васанитами, и каким был Иешуа (Иисус Навин) с народом города Аин и Иерихоном, или еще лучше: если бы Я обрушил камни и стены на Моих врагов Своим голосом, как трубы Иешуа обрушили стены Иерихона., или обрушил бы огромные камни на Моих врагов с Небес, как это произошло на спуске Беф-Орона еще в дни Иешуа, или как это было в более поздние времена, призывая небесных рыцарей, галопом скачущих по воздуху, в одеждах из золота, отряды полностью вооруженных копейщиков, эскадроны кавалерии в боевом порядке, атакующих и обвиняющих так и этак, потрясающих щитами и армии в шлемах, размахивающие мечами и метающие камни, чтобы терроризировать Моих врагов? Да, это то, что вы предпочли бы, потому что, хотя вы очень любите Меня, ваша любовь еще не чиста, и она возбуждается, желая того, что не свято, согласно вашим мыслям израильтян, согласно вашим старым мыслям, которые есть в Гамалииле, а также в самом последнем человеке в Израиле, которые есть и в Первосвященнике и в Тетрархе, в крестьянине, в пастухе, в кочевнике, в человеке из диаспоры. Навязчивая идея Мессии-завоевателя. Ночной кошмар тех, кто боится быть раздавленным Им. Надежда тех, кто любит Отечество с жестокостью человеческой любви. Страстное стремление тех, кто находится под гнетом иностранной власти в зарубежных странах. Это не ваша вина. Чистая идея относительно того Кто Я, как она была дана Богом, в течение веков была покрыта пластами бесполезной шелухи. И только немногие знают, как вернуть Мессианскую идею к ее изначальной чистоте, и они делают это посредством своих собственных страданий. И теперь, так как близко время, когда знамение, которое ожидает Гамалиил, и весь Израиль вместе с ним, будет дано, и сейчас время Моего совершенного проявления приближается, Сатана действует, чтобы деградировать вашу любовь и примешать к вашим мыслям свои, проституировать их. Говорю вам, сейчас приходит его час. И в этот час тьмы также те, кто сейчас могут видеть, или только чуть подслеповаты, полностью ослепнут. Только немногие, очень немногие люди узнают Мессию в уничтоженном Человеке. Только немногие опознают Его как истинного Мессию, потому что Он будет убит в точности как видели Его пророки. Ради Моих друзей Я хотел бы, чтобы они были способны видеть Меня и знать Меня, пока еще длится день, так, чтобы они могли распознать Меня и видеть Меня также, когда Я буду обезображен и в час тьмы мира… 4. Но скажите Мне сейчас то, что вы хотели сказать Мне. Время проходит быстро и скоро настанет рассвет. Я говорю это ради вас, потому что Я не боюсь никаких случайных встреч».

«Хорошо. Мы хотели сказать Тебе, что кто-то, должно быть, сказал, где Ты находишься, и что это, конечно, не я или Никодим, или Манаил, или Лазарь, или его сестры, или Ника. Кому еще Ты говорил о месте, которое Ты избрал Своим убежищем?»

«Никому, Иосиф».

«Ты уверен?»

«Совершенно определенно».

«И Ты сказал Своим ученикам, чтобы они не упоминали об этом?»

«До отъезда Я не говорил им об этом месте. Когда мы достигли Ефраима, Я сказал им, чтобы он шли и проповедовали и действовали вместо Меня. И Я уверен в их послушании»

«И… Ты остался один в Ефреме?»

«Нет. Я остался с Иоанном и Иудой Симоновым. Я уже говорил тебе. Он, Иуда, так как Я могу читать его мысли, не может причинить Мне какого-нибудь вреда из-за своего безрассудства, потому что он никогда не покидает города, и в эти дни никакой паломник из других мест не проходил через него».

«Тогда… это действительно Вельзевул сказал. Потому что в Синедрионе знают, Что Ты здесь».

«И что же? Каковы их реакции на Мое поведение?»

«Их несколько, Учитель, и очень разных. Некоторые говорят, что это логично. С тех пор как они изгнали Тебя из святого места, у Тебя не было иного выбора, как принять убежище в Самарии. Другие, напротив, утверждают, что это доказывает, что Ты самарянин в душе, даже более, чем по расе, и что этого достаточно, чтобы осудить Тебя. И все они ликуют оттого, что добились успеха, вынудив Тебя замолчать и что теперь они могут указать на Тебя толпе как на друга самарян. Они говорят: “Мы уже выиграли битву. Остальное будет детской игрой”. Но мы умоляем Тебя, не позволь этому случиться».

«Этого не произойдет. Пусть они говорят. Те, кто любят Меня не будут расстроены из-за внешней видимости. Позвольте ветру полностью стихнуть. Это земной ветер. Затем подует Небесный ветер, небосвод раскроется и явится слава Божия. 5. Вы еще что-то хотите сказать Мне?»

«Нет. Ничего относительно Тебя. Будь начеку, будь осторожен, не покидай места, где сейчас находишься. А мы будем держать Тебя в курсе всех событий…»

«Нет. Не надо. Оставайтесь там, где вы находитесь. Скоро со Мной будут ученицы и, да, скажите Элизе и Нике, чтобы они присоединились к другим ученицам, если они того пожелают. Скажите также двум сестрам. Так как Мое местопребывание теперь известно, то те, кто не боится Синедриона могут сейчас приходить ради нашего взаимного утешения».

«Две сестры не смогут приехать, пока не вернется Лазарь. Он отбыл с большой помпой и все в Иерусалиме узнали, что он направляется в свои отдаленные имения, но не известно, когда он вернется. Но его слуга уже вернулся из Назарета и он сказал, - и мы должны сказать Тебе также это, - он сказал, что Твоя Мать будет здесь вместе с другими ученицами перед концом этой луны. Она здорова, как и Мария Алфеева. Слуга видел их. Но они немного задерживаются, потому что Иоанна хочет приехать с ними, но не может до конца этой луны. И затем… ну, если Ты позволишь нам, мы бы хотели помочь Тебе… как верные друзья, даже если… несовершенно, как Ты говоришь».

«Нет. Ученики, которые ходят, проповедуя, вечером каждой пятницы приносят все, что необходимо для них и для нас, остающихся в Ефраиме. Ничего больше не требуется. Работник живет своим заработком. Это справедливо. Остальное будет излишним. Отдайте это каким-нибудь горемыкам. Это Я сказал также тем, кто в Ефраиме и Моим апостолам. Мое наставление состояло в том, что когда они возвращаются, у них не должно оставаться ни гроша излишка и что на своем пути они должны раздать все пожертвования, оставив для нас только то, что необходимо для нашего очень скромного питания в течение одной недели».

«Почему, Учитель?»

«Чтобы научить их отстраненности от богатств и превосходству духа над заботами о завтрашнем дне. По этой и по другим Моим уважительным соображениям как Учителя, Я прошу вас не настаивать».

«Как Ты пожелаешь. Но мы сожалеем, что не можем помочь Тебе».

«Придет день, когда вы сможете сделать это… 6. Разве это не первый свет зари?» Он встал, глядя на восток, то есть в сторону противоположную той, с которой Он пришел, и указывает на робкий проблеск, который усиливается вдали, где небосвод смыкается с линией горизонта.

«Да, это заря. Мы должны расстаться. Я вернусь в Гофену, где я оставил мою лошадь, а Никодим спустится на другую сторону, к Беерофу, а оттуда к Раме, когда Суббота закончится»

«А что ты, Манаил?»

«О! Я пойду, не скрываясь, по главным дорогам к Иерихону, где сейчас находится Ирод. Моя лошадь в доме неких бедных людей, которые ради гроша не питают отвращения ни к чему, даже к Самарянам, кем я, как они думают, являюсь. Но именно сейчас я остаюсь с Тобою. В моей сумке у меня есть еда для двоих».

«Ну, давайте попрощаемся. Мы встретимся вновь на Пасху».

«Нет! Не собирайся подвергнуть Себя такому испытанию!» - говорят Иосиф и Никодим. «Не делай этого, Учитель!»

«Вы действительно плохие друзья, потому что советуете Мне совершить грех и быть трусливым. Сможете ли вы тогда любить Меня, учитывая то, что Я сделал? Скажите Мне. Будьте искренни. Куда должен был бы Я тогда пойти и поклониться Господу на Пасху Опресноков? Быть может, на гору Гаризим? Или Я не должен предстать перед Господом в Храме в Иерусалиме, что должен делать каждый мужчина во время трех ежегодных великих праздников? Разве вы не помните, что Меня уже осуждают за несоблюдение Субботы, хотя, - и Манаил может свидетельствовать об этом, - даже сегодня, чтобы удовлетворить вашу просьбу, Я уйду из этого места вечером, чтобы согласовать ваше желание с субботним законом?»

«Мы тоже остановились в Гофене по той же причине… Мы предложим жертву, чтобы искупить свое невольное прегрешение, совершенное по мотиву, который не является унизительным. Но Ты, Учитель!... Они сразу увидят Тебя…»

«Даже если бы они не увидели Меня, Я старался бы, чтобы они увидели».

«Ты хочешь погубить Себя! Это то же самое, как если бы Ты совершил самоубийство…»

«Нет. Ваши умы окутаны тьмой. Это не то же самое, как если бы Я желал убить Себя, это только послушание голосу Моего Отца, который сказал Мне: “Иди. Это твой час”. Я всегда стремился примирить Закон с необходимостью, также когда Мне пришлось бежать из Вифании и принять убежище в Ефраиме, потому что не пришел тогда еще час, в который Я должен был быть схвачен. Агнец Спасения может быть принесен в жертву только во время Пасхи Опресноков. И если Я поступал таким образом ради Закона, вы хотите, чтобы Я поступал иначе в том, что касается приказа Моего Отца? Идите, вы можете идти! Не горюйте так. И почему же Я пришел, если не потому, что Я должен быть провозглашен Царем всех людей? Ибо таково значение слова , разве не так? Да, именно это оно означает. И слово “Искупитель” также имеет тот же смысл. Единственным источником неприятностей является то, что смысл этих двух слов не соответствует тому, что вы воображаете. 7. Но Я благословляю вас, умоляя, чтобы небесный луч сошел на вас вместе с Моим благословением. Потому что Я люблю вас, а вы любите Меня. Потому что Я хотел бы, чтобы ваша праведность была всецело светлой. Потому что вы не злы, но вы также “Старый Израиль”, и у вас нет героической воли для того, чтобы лишить себя своего прошлого и обновиться. До свидания, Иосиф. Будь праведным. Праведным как тот, кто был Моим опекуном и защитником так много лет, и кто был способен к любому обновлению, чтобы служить Господу своему Богу. Если бы он был здесь, среди нас, о! как бы он научил вас служить Господу совершенным образом, что бы быть праведными, праведными, праведными. Но справедливо, что он должен быть уже на лоне Авраамовом! Чтобы не видеть неправедности Израиля. Святой слуга Божий!... Новый Авраам с разбитым сердцем, но с совершенной волей, он бы не советовал Мне быть трусливым, но он бы сказал слова, которые произносил, когда что-нибудь болезненное тяжким бременем ложилось на нас: “Вознесем свой дух. Мы встретим глаза Божии, и мы забудем, что это люди опечалили нас. И пусть мы делаем все обременительное так, как если бы Всевышний Сам подарил это нам. Таким образом, мы освятим также самые малые вещи, и Бог будет любить нас”. О! Он бы сказал это также, чтобы ободрить Меня для страдания глубочайшими скорбями… Он бы ободрил нас… О! Моя Мать!...»

Иисус выпускает из Своих крепких объятий Иосифа и опускает голову, замолчав, несомненно созерцая Свое неминуемое мученичество и Своей бедной Матери… Затем Он поднимает голову и обнимает Никодима со словами: «В первый раз ты пришел ко Мне как тайный ученик, Я сказал тебе, что для того, чтобы войти в царство Божие и иметь Царство Божие в себе необходимо, чтобы твой дух родился вновь и чтобы ты любил Свет больше, чем мир любит его. Сегодня, и это, возможно, последняя наша тайная встреча, Я повторяю тебе те же слова. Родись вновь в своем духе, Никодим, чтобы быть способным возлюбить Свет, который есть Я, и Я смогу поселиться в Тебе как Царь и Спаситель. Иди сейчас. И Бог будет с тобой».

8. Два члена Синедриона уходят в противоположных направлениях, по одному из которых пришел Иисус. Когда звуки их шагов стихли, Манаил, который подошел ко входу в пещеру, чтобы смотреть вслед уходящим, возвращается и с выразительным выражением лица говорит: «В этот раз в виде исключения они пренебрегли субботним законом! И они не будут иметь мира пока не погасят свой долг перед Вечным Отцом принеся в жертву животное! Не было бы лучше для них принести в жертву свое спокойствие, объявив себя “Твоими учениками” открыто? Разве это не было бы более приятным Всевышнему?»

«Несомненно, было бы. Но не суди их. Они тесто, которое поднимается медленно. Но в нужный момент, когда многие, кто думают, что они лучше, чем они, падут духом, они восстанут против всего мира».

«Это относится и ко мне, Господь? Пожалуйста, возьми мою жизнь, но не позволяй мне отречься от Тебя».

«Ты не отречешься от Меня. Но в тебе есть компоненты, отличающие тебя от них, и они помогут тебе быть верным».

«Да, я… иродианин. То есть: я был иродианином. Но поскольку я повернулся спиной к Совету[33], то я повернулся спиной и к партии, когда увидел, что она была несправедливой и подлой по отношению к Тебе, точно так же, как и другие. Быть иродианином!... Для других каст это означает быть чуть меньше, чем язычником. Я не имею в виду, что мы святые. Это правда. Ради нечистых целей мы грешили моральной нечистоплотностью. Я говорю как если бы я был по-прежнему иродианином, каким был до того, как стал Твоим учеником. Согласно человеческому мнению, поэтому, мы были вдвойне нечистыми, потому что мы были союзниками римлян, и потому, что стали ими ради своей собственной выгоды. Но скажи мне, Учитель, так как Ты всегда говоришь истину и никогда не утаиваешь ее из страха потерять друга. Между нами, вступившими в союз с римлянами чтобы… одерживать мимолетные личные победы, и фарисеями, Первосвященником, книжниками, саддукеями, которые вошли в союз с Сатаной, чтобы сокрушить Тебя, которые более нечисты? Я, видишь ли, сейчас, когда я понял, что партия иродиан является наружной облицовкой (, скрывающей) Твоих врагов, я покинул ее. Я говорю это Тебе не для того, чтобы услышать Твою похвалу, но чтобы сказать Тебе, что я думаю. И они, я имею в виду фарисеев и священников, книжников и саддукеев, убеждены, что извлекут выгоду из этого внезапного союза иродиан с ними! Жалкие негодяи! Они не знают, что иродиане делают это, чтобы получить больше заслуг и, таким образом, заслужить большее покровительство от римлян, а позже… как только оправдание и цель союза с ними будет достигнута и завершена, они уничтожат тех, с кем они сейчас заключили союз. И они точно так же играют со всеми. Все основано на обмане. И это настолько отвратительно мне, что я сделался полностью независимым. Ты… Ты являешься великим пугающим призраком. Для всех! И Ты также являешься предлогом для глупой игры различных партийных интересов. Религиозные мотивы? Святое негодование, вызванное этим “богохульником”, как они называют Тебя? Это ничто иное как ложь! Единственным мотивом является ни защита религии, ни святое рвение о Всевышнем, но их жадные ненасытные интересы. От них я заболеваю, как от грязи. И я хотел бы …Да, хотелось бы, чтобы немногие, которые не развращены, были бы более мужественными. Ах! Двойная жизнь трудна для меня сейчас! Я хотел бы следовать за Тобой одним. Но я могу служить Тебя таким образом лучше, чем если бы последовал за Тобой. Для меня это бремя… Но Ты говоришь, что это скоро будет… Что… 9. Но Ты действительно будешь принесен в жертву как Агнец? Разве это не образный язык? В жизнь Израиля вплетены символы и цифры…»

«И тебе бы хотелось, чтобы это было так и для Меня… Но в Моем случае это не символ».

«Не символ? Ты действительно уверен в этом? Я бы… Многие из нас могли бы повторить древние поступки, чтобы иметь Тебя помазанным Мессией и защитить Тебя. Одного слова было бы достаточно, и поднялись бы тысячи и тысячи защитников святого мудрого Понтифика. Я не имею в виду земного царя, так как сейчас я знаю, что Твое Царство полностью духовно. Но так как мы никогда больше не будем по-человечески свободными и сильными, позволь, по крайней  Твоей святости поддержать и исцелить развращенный Израиль. Никто, как Ты знаешь, не любит современное священство и не поддерживает его. Ты хочешь этого, Господь? Скажи мне, и я сделаю это».

«Ты уже прошел долгий путь своей мыслью, Манаил. Но ты еще так же далек от своей цели как земля от солнца. Я буду Священником, навеки, бессмертным Первосвященником в организме, который Я оживлю к концу времен. Но Я не буду помазан елеем радости, не буду Я также провозглашен и защищен насильственными действиями горсточки верующих, которые ввергнут наше Отечество в дикий раскол и поработят его более, чем оно когда либо было. И ты думаешь, что рука человека может помазать Христа? Я торжественно говорю тебе, что не может. Истинная Власть, которая помажет Меня Первосвященником и Мессией, принадлежит Тому, Кто послал Меня. Никакая другая личность, которая не является Богом, не может помазать Бога как Царя царей и Господа господ навеки».

«Итак, ничего!? Нет ничего, что мы могли бы сделать!? Как я огорчен!»

«Все, любя Меня. В этой любви заключено все. Любя не личность, которую зовут Иисусом, но то, Кем является Иисус. Любя Меня вашей человеческой природой и вашим духом, как Я люблю вас Своим Духом и Своей Человечностью, для того чтобы быть со Мной за пределами Человечности. Взгляни, как прекрасен рассвет. Скромный свет звезд ничего не освещал здесь. Но торжествующий свет солнца осветил. То же самое произойдет в сердцах тех, кто преуспеет в любви ко Мне по справедливости. Выйди отсюда, в молчание гор, чистое от грубых голосов человеческих интересов. Посмотри вверх, на тех орлов, как, летая широкими кругами, они набирают высоту в поиске добычи. Можем ли мы увидеть эту добычу? Нет, мы не можем, но они могут. Потому что глаза орлов более зорки, чем наши и сверху, где они парят, они могут видеть широкий горизонт и могут выбирать. Я делаю то же самое. Я вижу то, чего вы не можете видеть, и сверху где Он парит, Мой Дух может выбирать Мои сладостные добычи. Не для того, чтобы разорвать их на куски, как это делают стервятники и орлы, но чтобы забрать их с Собой. Мы будем так счастливы там, в Царстве Моего Отца, мы, любящие друг друга!...»

И Иисус, Который пока говорил, вышел, чтобы сесть на солнце у входа в пещеру, обнимает Манаила, севшего рядом с ним, и молча улыбается, я не знаю какому видению…

 

Сепфорим Самуил

5 февраля 1947

Иисус один. Он все еще в пещере. Горит костер, потрескивая и рассыпая искры, освещая и согревая пещеру, распространяя сильный запах смолы и веток лиственных деревьев. Иисус удалился в конец пещеры, в нишу, где были свалены сухие ветки, и медитирует. Пламя все время колеблется, то ослабевая, то вновь ярко вспыхивая вместе со следующими один за другим порывами ветра, дующего в лесу и завывающего у входа в пещеру, которая резонирует как охотничий рог. Это не постоянный ветер. Он стихает, затем вновь поднимается подобно длинным морским волнам. Когда он свистит громче, пепел и сухие листья сдувает к узкому скалистому коридору, по которому пришел Иисус, в более широкую часть пещеры, а языки пламени прибиваются к полу на этой стороне, затем, когда порыв ветра стихает, они вновь разгораются, все еще искрясь, и продолжают светить, поднимаясь прямо вверх. Иисус не обращает внимания на это. Он погружен в молитвенные размышления. К шуму ветра присоединяется стук дождевых капель, падающих на облиственные ветви подлеска, сначала тихий, а затем все более громкий. Настоящий ливень вскоре превращает тропинки на склонах в маленькие бурные потоки. Шум воды сейчас превалирует, так как ветер постепенно стихает. Очень слабый свет сумерек бурного дня и красноватого света костра, который больше не пылает из-за нехватки топлива, едва освещает пещеру, углы которой погружены во тьму. Иисуса, одетого в темную одежду, больше не видно, только когда Он поднимает Свою голову, склоненную на Его поднятые колени, можно разглядеть слабый отсвет на фоне темной стены.

2. Вне пещеры, на тропе раздался шум шагов и тревожные слова, произнесенные кем-то уставшим и изнуренным. Затем в пустом пространстве у входа обозначилась темная тень, каплющая водой со всех сторон. Мужчина, потому что это мужчина с большой темной бородой, с облегчением произносит «о!» и бросает на пол свой промокший насквозь головной убор. Он отряхивает свою мантию и говорит самому себе: «Х’м, Самуил, ты можешь задать ей хорошую встряску! Она выглядит так, как если бы упала в сукновальную машину. А мои сандалии? Лодки! Лодки потопленные в реке. Я промок до костей! Смотри, как капает с моих волос! Я выгляжу как сломанный водосточный желоб, протекающий через тысячу отверстий. Это хорошее начало! Возможно, Вельзевул на Его стороне, защищая Его? Х’м, это прекрасная ставка… но…» Он садится на камень возле догоревшего костра, в пепле которого красноватые тлеющие угольки образуют странные узоры – последние признаки жизни сгоревшего дерева, и вновь пытается, раздувая, разжечь их. Он снимает свои сандалии и пытается высушить свои грязные стопы более сухими частями края своей мантии. Но это подобно тому, как если бы он пытался высушить себя водой. В результате его попыток грезь со стоп была перенесена на мантию. Он продолжает разговаривать сам с собой: «Да будут они прокляты, Он и все они! Я лишился также моей сумки. Конечно! Хорошо еще, что не лишился самой жизни… “Это самая надежная дорога”, - сказали они. Конечно! Но сами по ней не пошли! Если бы я не увидел этот огонь! Кто разжег его? Какой-нибудь горемыка вроде меня. Но где он сейчас? Там отверстие… Возможно, другая пещера… Это могут быть разбойники, не так ли? Но… какой же я глупец! Что они смогут с меня взять, если у меня нет и гроша? Но это не имеет значения. Этот огонь стоит больше, чем сокровище Я хотел бы иметь больше веток, чтобы оживить его! Я бы снял свою одежду и высушил ее. Хо! Я говорю! Это все, что у меня есть, пока не вернусь!...»

«Если ты хочешь больше ветвей, друг Мой, здесь немного осталось», - говорит Иисус, не двигаясь с места.

3. Человек, сидевший спиной к Иисусу, вздрогнул от неожиданного голоса и вскочил на ноги, обернувшись. Он выглядит испуганным. «Кто ты?» - спрашивает он, широко раскрывая глаза, пытаясь разглядеть.

«Такой же путник, как и ты. Я разжег этот костер и рад тому, что он послужил тебе, указав путь. Иисус приближается к нему с вязанкой хвороста в руках и бросает ее у костра со словами: Разожги пламя до того как все покроется пеплом. У Меня нет ни кремня, ни коробочки с трутами, потому что человек, у которого Я позаимствовал их, ушел после заката».

Иисус говорит дружелюбно, но Он не выходит вперед, чтобы огонь мог осветить Его. Напротив, Он возвращается в Свой угол и остается плотно закутанным в Свою мантию.

Мужчина, тем временем, наклоняется, чтобы с усилием подуть на листья, которые он бросил в огонь, и занимается этим до тех пор, пока пламя не разгорается. Он смеется, бросая в огонь все более и более толстые веточки, которые оживляют костер. Иисус улыбается, сидя на Своем месте, наблюдая за ним.

«Я должен сейчас снять свою одежду и высушить ее. Я предпочитаю быть обнаженным, а не влажным. Но я не могу сделать даже этого. Склон соскользнул вниз, и я оказался под оползнем земли и воды. Ах! Я теперь успокоился! Я порвал свою тунику. Проклятое путешествие! Мне жаль, что я нарушил Субботу. Я не собирался этого делать! Я остановился до заката. Позже… И что я должен теперь делать? Чтобы спастись самому я выпустил из рук сумку и сейчас она должна быть внизу на дне долины, или запуталась в каком-нибудь кусте, хотел бы я знать где…»

«Вот Моя туника. Она сухая и теплая. Моей мантии Мне достаточно. Возьми ее. Я в добром здравии. Не бойся».

«А ты хороший. Хороший друг. Как я могу отблагодарить Тебя?»

«Любя Меня так, как если бы Я был твоим братом».

«Любя Тебя как если бы Ты был моим братом! Но Ты не знаешь, кто я. А если бы я был злым, захотел бы Ты моей любви?»

«Захотел бы, чтобы сделать тебя добрым».

Человек, который молод, примерно того же возраста, что и Иисус, опускает свою голову, размышляя. Он держит одежду Иисуса в своей руке, но он ее не видит. Он задумался. И он автоматически быстро натягивает ее поверх своей голой кожи, потому что он разделся полностью, сняв также нижнюю рубашку.

«Иисус, который вернулся в свой угол, спрашивает у него: «Когда ты ел?»

«В шестом часу. Я должен был поесть, когда достиг бы деревни, внизу в долине. Но я потерял дорогу, мою сумку и мои деньги».

«У Меня здесь еще остались какие-то остатки еды. Я должен был съесть их завтра. Возьми это. Пост для Меня не в тягость.

«Но… если Тебе надо идти, то Ты будешь нуждаться в какой-то силе…»

«О! Это не далеко. Только до Ефраима…»

«Ефраим?! Ты самарянин?»

«Это тебя раздражает? Я не самарянин».

«Действительно… У Тебя галилейский акцент. 4. Кто Ты? Почему Ты не открываешь Своего лица? Ты скрываешь Себя, потому что Ты виновен? Я не стану доносить на Тебя».

«Я путник. Я уже сказал тебе. Мое Имя ничего не значило бы для тебя, или же оно значило бы слишком много. Во всяком случае, что такое имя? Когда Я дал тебе одежду для твоего продрогшего тела, немного пищи, чтобы утолить твой голод, и, прежде всего, Мое сострадание твоему сердцу, нуждался ли ты в знании Моего имени, чтобы почувствовать ободрение от сухой одежды, еды и любви? Но если ты хочешь дать Мне имя, то называй Меня “Состраданием”. Нет ничего позорного, вынуждающего Меня скрывать Себя. Но не из-за этого ты мог бы выдать Меня, донеся на Меня. А потому, что в твоем сердце есть плохие мысли. А плохие мысли приносят плоды плохих поступков».

Мужчина вздрагивает и приближается к Иисусу. Но видны только глаза Иисуса и они почти скрыты Его опущенными веками.

«Поешь, друг Мой. Делать больше нечего».

Мужчина возвращается к костру и начинает медленно, молча, есть. Он задумался. Иисус весь свернулся в своем уголке. Мужчина медленно приходит в себя. Тепло пламени, хлеб и жареное мясо, которые дал ему Иисус, удовлетворили его. Он встает, потягивается, перекладывает шнур, который он использовал в качестве пояса, с осколка скалы на ржавый крюк, который бог знает кто вбил здесь и как давно, и вешает на него свои тунику, мантию, головной убор, чтобы высушить их. Он отряхивает свои сандалии и кладет их рядом с огнем, который он щедро поддерживает.

Иисус кажется задремавшим. Мужчина также сел и задумался. Затем он оборачивается, чтобы посмотреть на Неизвестного Человека. Он спрашивает: «Ты спишь?»

Иисус отвечает: «Нет. Я думаю и молюсь».

«За кого?»

«За всех несчастных людей. Всякого рода. И их так много!»

«Ты аскет?»

«Я каюсь. Земля в великой нужде в покаянии, чтобы слабым людям, живущим на ней, была бы дана сила для отвержения Сатаны».

«Ты прав. Ты говоришь как раввин. Я хороший судья, потому что я сафорим. Я ученик ребе Ионафана бен Узиэля. Его самый любимый ученик. И сейчас, если Всевышний поможет мне, я стану еще дороже ему. Мое имя будет возвышено над всеми в Израиле.

Иисус не отвечает.

5. Другой человек через несколько мгновений встает и садится рядом с Иисусом. Одной рукой он приглаживает свои волосы, которые почти высохли, и, приводя в порядок свою бороду, говорит: «Послушай. Ты говорил, что Ты собираешься в Ефраим. Ты идешь туда просто случайно, или Ты живешь там?»

«Я живу в Ефраиме».

«Но Ты не самарянин, так Ты сказал!»

«Я повторяю это. Я не самарянин».

«А кто может жить там если не… Послушай: говорят, что проклятый, объявленный вне закона Ребе из Назарета принял убежище в Ефраиме. Это правда?»

«Это правда. Иисус, Христос Господа, находится там».

«Он не Христос Господа! Он лжец! Он богохульник! Он демон! Он причина всех наших бед. И никакой мститель за весь народ не поднимется, чтобы свергнуть Его!» - восклицает он с фанатической ненавистью.

«Возможно, Он причинил тебе какой-нибудь вред, поскольку ты говоришь о Нем с такой ненавистью в голосе?»

«Не мне. Я видел его только однажды на празднике Кущей, и в такой суматохе, что мне было бы трудно узнать Его сейчас. Потому что, хотя это правда, что я ученик великого ребе Ионафана бен Узиэля, но служу в Храме окончательно только короткое время. Раньше… я не мог по разным причинам, и только когда ребе был дома, я садился у его стоп, чтобы впитывать праведность и учение. Но Ты… Ты спросил меня ненавижу ли я Его, и я почувствовал скрытый упрек в Твоих словах. Может быть ты последователь Назарянина?»

«Нет. Но ненависть осуждается всеми, кто праведен».

«Ненависть свята, когда она направлена против врага Бога и Отечества. Раввин их Назарета именно такой. И борьба с Ним и ненависть к Нему святы».

«Бороться с человеком, или с идеей, которую он представляет и учением, которое Он проповедует?»

«Со всем! Со всем! Ты не можешь бороться с чем-то одним, если щадишь остальное. В человеке заключены его учение и идея. Ты либо ниспровергаешь все, либо эта борьба не служит никакой цели. Когда ты принимаешь идею, ты в то же самое время принимаешь и человека, который представляет ее, и его учение. Я знаю, потому что я испытал это со своим учителем. Его идеи являются моими. Его желания – мой закон».

«Действительно, хороший ученик ведет себя таким образом. Но человек должен быть способен понять, хорош ли учитель, и следовать только хорошему учителю. Потому что не правомерно потерять свою душу, ради любви к человеку».

«Ионафан бен Узиэль хороший (учитель)».

«Нет. Он не хороший».

«Что Ты говоришь? И это Ты говоришь мне? Пока мы здесь одни, я мог бы убить Тебя, чтобы отомстить за моего учителя. Я сильный, Ты знаешь?»

«Я не боюсь. Я не боюсь насилия. И Я не боюсь, так как знаю также, что если ты ударишь Меня, Я тебе не отвечу тем же.

6. Ах! Я вижу! Ты ученик Ребе, “апостол”. Так Он называет Своих самых верных учеников. И ты идешь к Нему. Возможно, человек, который был с тобой был другим (апостолом), подобным тебе. И ты ожидал кого-то подобного тебе».

«Да, Я ожидаю кого-то».

«Возможно, Ребе?»

«Мне нет нужды ожидать Его. Он не нуждается в Моем слове, чтобы быть исцеленным от Его болезни. Ни Его душа, ни тело не больны. Я ожидаю бедную душу, которая отравлена и бредит, чтобы исцелить ее».

«Ты апостол! Мы знаем на самом деле, что Он посылает их проповедовать, так как Он боится ходить Сам, поско