Что именно глаз лягушки сообщает ее мозгу?

Одной из первых классических работ по когнитивной науке считается знаменитая статья “Что глаз лягушки сообщает ее мозгу”, написанная Дж. Леттвином и его коллегами (1959). В ней было продемонстрировано, что зрительная система лягушки чувствительна к маленьким движущимся темным точкам на сетчатке – крошечным теням, которые почти в любых природных условиях отбрасывают пролетающие неподалеку мухи. Этот механизм обнаружения мух мгновенно заставляет лягушку выбросить язык, что и объясняет, как лягушки добывают пропитание в этом жестоком мире и обеспечивают продолжение своего рода. Но что именно глаз лягушки сообщает ее мозгу? Что рядом муха, или что рядом муха или “обманка” (фальшивая муха любого рода), или объект типа К (какой бы тип объектов ни заставлял это зрительное приспособление среагировать наверняка – вспомните четвертачник)? Этот вопрос подняли теоретики-дарвинисты (например, Рут Милликен, Дэвид Израэль и я), но главный критик эволюционной теории Джерри Фодор вмешался в дискуссию, чтобы показать, что, на его взгляд, не так с любым дарвинистским представлением о подобных смыслах: эти представления слишком неопределенны. Они не различают, как должны бы, такие поступающие от глаза лягушки сигналы, как “муха здесь сейчас” и “муха или маленькая черная частица здесь сейчас” и так далее. Но это не так. Чтобы различать сигналы, можно использовать среду выбора лягушки (насколько возможно установить, какой она была). Для этого используются те же самые соображения, которые использовались при решении вопросов о значении того или иного состояния четвертачника. В тех случаях, когда в среде выбора нет ничего, что однозначно говорило бы о конкретном типе сигналов, нет и предмета для обсуждения по вопросу о том, что на самом деле значит поступающий от глаза сигнал. Наглядно продемонстрировать это можно, отправив лягушку в Панаму – или, точнее, отправив лягушку в новую среду выбора.

Допустим, ученые собрали небольшую популяцию питающихся мухами лягушек вымирающего вида и поместили под опеку в новую среду – в специальный лягушачий зоопарк, где не было мух, но были смотрители, которые периодически бросали подопечным лягушкам маленькие частички пищи. К радости смотрителей, система оказалась рабочей: лягушки прекрасно себя чувствовали, на лету хватая эти частички, и через некоторое время у них появилось потомство. Молодые лягушки вообще никогда не видели мух – только частички пищи. Что же сообщали их мозгу их глаза? Если вы утверждаете, что значение сигналов не изменилось, вы в тупике. История с лягушками – искусственно чистый пример типичной для естественного отбора экзаптации, то есть приспособления существующих структур для выполнения новых функций. Как напомнил нам Дарвин, приспособление механизмов для новых целей – один из секретов успеха Матери-Природы. Если кто-то еще сомневается в этом, можно допустить, что не все лягушки в зоопарке чувствуют себя одинаково хорошо. Некоторые из них не слишком удачливы в обнаружении частичек пищи с помощью своих зрительных систем, а потому едят меньше остальных и оставляют меньше потомства. В короткие сроки отбор начнет отдавать предпочтение лягушкам, которые лучше справляются с обнаружением пищи, хотя будет ошибкой спрашивать, когда именно это случится достаточное количество раз, чтобы это “имело значение”. Не ждите, когда прозвенит колокольчик, возвещающий, что глаз лягушки только что начал сообщать ее мозгу иное. Первого млекопитающего не было. Нет и первого случая обнаружения частички пищи.

Если только не было “бессмысленной” или “промежуточной” вариации в условиях отправки сигнала глазами разных лягушек, не может быть никаких оснований (слепая вариация) для выбора новой цели действия. Неопределенность, которую Фодор (и не только) считает недостатком дарвинистских представлений об эволюции смысла, на самом деле выступает предпосылкой такой эволюции. Идея о том, что глаз лягушки на самом деле должен иметь в виду нечто определенное – возможно, какое-нибудь непознаваемое утверждение на лягушачьем языке, которое точно описывает, что именно глаз лягушки сообщает ее мозгу, – фактически представляет собой проявление эссенциализма в отношении смысла (или функции). Смысл, как и функция, от которой он непосредственным образом зависит, не определяется в момент его рождения. Он возникает не в результате сальтации – огромных скачков в проектном пространстве – и не в результате намеренного творения, а в результате изменения обстоятельств (как правило, постепенного).