Создание художественного языка: готика, Китай, Древняя Русь

 

Исследование древнейших скальных росписей производит грандиозное впечатление. Кто это мог сделать? Фрески этих животных сделаны так, что вы смотрите на оленей, быков и одновременно видите и скульптуру, и живопись. Только в качестве объема использовалась фактура стены: чтобы нарисовать тело животного, нужно было сначала выискать нужные объемы в стене. И все эти росписи представляют собой необыкновенное соединение скульптуры естественного рельефа с живописью или живописными контурами. Да еще и цветные рисунки попадаются. Какими красками их делали? Неизвестно. Вероятно, это были какие‑то пасты. Поэтому это залезание в глубь времен, к истоку может носить характер констатации. Мы можем только констатировать, но мы не можем анализировать. И мы не можем работать с этим материалом. Он не поддается анализу, и ни на один вопрос нет ответа, только возможность описать факт и где‑то, весьма примерно, установить время. Так было, когда нашли фрески с изображением марсиан: сначала перепугались, а потом сказали, что это подделка. Но кто и когда это подделал? Ответа нет. Поэтому существует табуированная зона в искусстве.

Мы так рады, что у нас есть Интернет, и нам кажется, что мы держим Господа Бога за бороду. Ерунда! Это борода держит нас. Мы не можем ответить практически ни на один вопрос. Наша возможность о чем‑то судить условно начинается с античности. Лучше всего с нее начинать. Хотя, конечно, она начинается значительно раньше – в древнекитайской культуре. Там мы хотя бы ее видим и можем проследить черты военной, общественной и художественной истории. Но вы никогда не можете соединиться с тем, что не имеет текста или контекста. Герасимов сказал: «Вот, это есть. И алтайский человек был».

После войны некий профессор Маттео устроил выставку. Каталог этой выставки находится в Ленинской библиотеке, это раритетная вещь. Там была представлена коллекция странных камней, собранная перед войной – тогда, когда занимались росписями в пещере Альтамира. Представьте себе камень – просто камень, как стена. Вы на него смотрите, а на нем изображена кошка. Можно сказать, что это игра природы, однако у кошки инкрустированные зеленые глаза. А рядом с ней то ли волк, то ли собака и человек. Обычный человек, не косой, не кривой – самый обыкновенный. И таких камней было много. Была выдвинута гипотеза, что собственно человек в том круге понятий, который у нас сейчас существует, начинается с того момента, когда он и его сознание отстраняются от природы. Когда он говорит: «Это Я, а это не Я, это кошка». А пока он говорит: «Это Я, и дерево тоже Я», он не может осознать, что «это не Я, а это Я», и поэтому он не может ничего изобразить. Потому что все искусство есть осознание. Это не только осознание типа «мне нужна крыша над головой и одежда», это осознание «кто есть я в мире, в котором живу». В этот момент сознание расчленяется и превращается из интеграционного в дифференцированное. Все, что мы знаем и помним, – это все есть только одна область – область нашего сознания. Как только сознание покидает нас, все перестает существовать. Мы выпадаем в несознательное состояние.

Сегодня необыкновенно прогрессивным и очень актуальным считается английский философ XVII века Томас Гоббс. Он написал несколько философских работ. Одна из них называется «Общественный договор». О чем он пишет? О большом споре с другими философами. В частности, с ним спорил – не напрямую, а посмертно – Кант. Он вел с ним диспут, потому что у Канта есть идея о том, что человек рождается с врожденным нравственным чувством. Гофман хохочет над Кантом, когда пишет роман «Житейские воззрения кота Мурра». Этому Мурру было свойственно врожденное чувство нравственности, и он это чувство декларировал. Он был большим патриотом, потому что нравственное чувство включает патриотизм, и, обладая этим достоинством, пел гимны своей родине: «О моя родина, мой чердак, какое здесь замечательное сало и дичь!» Когда его хозяин понял, что кот слишком патриотично относится к чердаку, то сделал животному выволочку. Кот Мурр был котом ученым, и гениальный Гофман раскрывает три уровня духовности: это уровень кота Мурра, уровень его хозяина маэстро Абрагама и уровень великого музыканта и поэта Крейслера.

Гоббс пишет, что человек не рождается ни с каким нравственным чувством, это исключено. Есть только общественный договор. Общество обо всем договаривается. Оно заключает внутри себя некий договор: кто есть мама, кто есть папа, кто есть Бог, правительство и т. д. Врожденных нравственных чувств у человека нет. Если бы матери не воспитывали своих детей, а выбрасывали их на помойку, то дети считали бы кошку своей матерью. А так ребенок знает, что есть мама и она любит его, кормит грудью, кашей, что‑то рассказывает, он все от нее получает, таким образом создается биологическое поле. И общество, и государство заботится о вас, если соблюдается общественный договор. Не имеет значения, заключен этот договор в каком‑то племени тумба‑юмба или с Английским королевством. Какая разница? У тумба‑юмбы свой общественный договор, у королевства свой. А если общественный договор перестает соблюдаться или существует лишь видимость этого договора, но он не соблюдается, тогда человек впадает в натуральное состояние. И когда человек впадает в это состояние, он теряет все, что так прекрасно декларировал. Он теряет связь, и тогда человек человеку становится никто. Это и есть натуральное состояние. Гоббс пишет как Свифт – очень смешно. Писатели в Англии писали одинаково, у них был парадоксальный язык. Каждый человек должен знать, живет ли он в общественном договоре или уже в натуральном состоянии. Если внимательно читать Гумилева, то можно понять, что на него большое влияние оказал Гоббс.

Теперь обратимся к французской готике. Главной особенностью западной культуры является то, что она ориентируется не на Сына, а на Отца. Православие же ориентируется на Сына, забывая об Отце. И произнося формулу «Во имя Отца и Сына», православные на самом деле имеют в виду только Сына. И искусство, и общественное сознание имеют в виду только Сына. Но в европейском сознании сохраняется оттенок арианской ереси. Оно ориентируется не столько на Евангелие, сколько на Библию. Библейских сюжетов больше, чем евангельских. Завет Старый до Завета Нового – это представление о договоре Отца и Сына.

Западная культура вообще имеет концепцию‑идею, отсутствующую в восточном опыте: это идея Творца, то есть того, кто сотворил. И поэтому они так его и называют – архитектором, Мастером Вселенной. Это его официальное прозвище: Великий Мастер, архитектор, инженер Вселенной, который создал все это при помощи циркуля, угольника, а также весов, материи и времени. Поэтому главное изображение Господа называется Мастер. Цеховая система на Западе, то есть изначально вся идея универсально‑цеховой системы, связана прежде всего с почитанием ремесла и мастерства. Главное – уметь делать, быть мастером, архитектором. Чтобы испечь булку, тоже нужны весы. Чтобы сшить сапоги, нужны инструменты. Мастер ты или не мастер, но цеховое дело – это дело священное, богоугодное дело. Поэтому средний класс становится главным в обществе.

Войны, разорения, пожары, насилие – все это было, но цеховая система выстояла, потому что была главная вертикаль, связанная с навыками умения, навыками развития формы знания и познания. И поэтому, когда была создана высшая лига, она стала цехом мастеров‑каменщиков, или цехом мастеров‑строителей. Это тайная лига, потому что она постигает божественное знание, идущее через науку. Вот тогда и стало принято изображать Его с циркулем.

Готовальня становится, с одной стороны, инструментом, а с другой – эзотерическим алтарем, священным местом. Для Булгакова высшей лигой мастеров были писатели – именно они были истинными носителями божественного, и поэтому своего героя, явившегося из анонимного пространства, он одевает в халат. Мастер Дюрер тоже изобразил себя в халате на автопортрете 1500 года. Он пришел ниоткуда и ушел в никуда, потому что в то время, когда жил Булгаков, представители высшей лиги могли сесть в сумасшедший дом. Булгаков был больше других связан со средневековыми идеями, пронизан ими, и у него было огромное уважение к тому, что есть мир знаний и познаний, мастерства и творчества.

Эта высшая лига была неким абсолютным знаком цивилизации мира. Так же египтяне оставили абсолютный знак своей цивилизации: они сделали консервную банку. Они построили консервную банку необыкновенной прочности и создали машину времени. Археологи открыли банку, а там утка фаршированная, словно вчера приготовили и положили. Так египтяне нам сообщили: «Мы не только умели строить, мы много чего еще умели. Мы умели сохранять продукт, потому что у нас были холодильники». Как они это делали? У них был фаянс. Они делали специальную форму, потрошили мясо, начиняли его травами, закрывали. В форме было отверстие, через которое выкачивали воздух, создавали вакуум и заливали отверстие воском. Прошло 10 тысяч лет, а эту фаршированную утку можно есть. Это знак не менее важный, чем пирамиды. Такой же знак – крем, который тоже сохранялся 10 тысяч лет, и рецепт его сохранился – в книге «Всемирная энциклопедия медицины и косметологии». Книга эта была написана в тот момент, когда ощущалось крушение мира и была необходимость оставить знаки.

Вернемся к готическим соборам. Как они строились? Их строили мастера, у которых было много знаний. Они берегли свои секреты от невежд и от неправильного использования. В основе всех знаний лежала магическая геометрия. Это замечательная наука и сегодня она снова возвращается к нам. Это означает только одно: мир снова возвращается к попытке интегрировать знания и соединить их вместе. Если у меня отнимается рука, то дело может быть в моей голове или пятке, а не в самой руке. Если болит палец, возможно, ты болен весь. Медицина и все науки снова возвращаются к философии единства мира и единства его сотворения. Что демонстрируют нам планеты? Совершенную геометрию, совершенную скульптурность и совершенные движения. Все связано между собой. Для культуры, где исповедовалось христианство, главным было единство Отца, Сына и Святого Духа как творческого потенциала, потому что Святой Дух и есть потенциал. Без Святого Духа ни художественного, ни научного потенциала не бывает. И это высшее представление о своей христианской цивилизации строители выразили через свои великие соборы, посвященные Богородице.

Познать собор невозможно. Вот Страсбургский собор: вы не можете разглядеть и познать элементы портала. Галерея королей вынесена наверх. Почему? Потому что очень высокий центральный портал почти закрывает Розу. Он очень высокий и у него необыкновенная глубина. Взгляните на козырек портала: здесь видны ступеньки, и на каждой из них кто‑то или что‑то сидит. Но кто или что – об этом знает только тот, кто их делал. Этот собор в принципе равен вселенскому разуму, то есть вы своим разумом его познать не можете и объять его не можете, только обойти, да и то с трудом: на это надо потратить очень много времени. Этот собор – образец вселенского совершенства, но для готики, а не для итальянского средневекового искусства, потому что там важна стена, на которой можно рисовать, хотя не всегда понятно, что именно на ней нарисовано.

Это характерно для западноевропейской культуры: вы никогда не знаете, что перед вами. Потому что это архитектура в той же мере, как и не архитектура. Она дематериализована, это огромная дематериализованная масса: «Кружевом камень и паутиной сталь». Вы не знаете, архитектура это или скульптура, потому что скульптуры на ней столько, что она, собственно говоря, от нее неотделима. По этим принципам развивается западная культура. Это принцип поклонения Отцу, архитектурно‑инженерному одушевленному предмету, а в эстетическом плане – принцип поклонения синтезу. Это абсолютный конструктивизм. Скульптуры западного искусства крайне важны и разнообразны: это и изображение животных, слонов, бегемотов, медведей – весь мир, сотворенный Богом, включен сюда. Кто сидит на ступеньках? Все, что сотворил Господь, включая гадов наземных и водных, и, разумеется, разнообразных химер. Все они предусмотрены в образе творения, и они находят свое место Страсбургском соборе.

Архитектура носит прежде всего мысль конструктивную, построенную на глубочайшем познании, к которому мы должны приближаться – к великому Архитектору Вселенной. Архитектура построена на основании магической геометрии.

Французские готические соборы насыщены снаружи, но лаконичны внутри. У немцев по‑другому: у них всего много и внутри, и снаружи. Но мера насыщенности есть только у французов: внутреннее пространство здесь организовано иначе, оно предоставлено свету, который проникает через оконные проемы, и музыке.

На Западе грань между чисто религиозным и светским изображением изначально стерта. Право изображения имеет все, что относится к обоим Евангелиям: кошка так кошка, дерево так дерево, – все имеет право на изображение, потому что все сотворено Великим Архитектором.

Но культура развивается по определенным законам. Процессы, которые шли внутри нее в середине XV века, были таковы, что сами руководители цеха мастеров, строителей‑каменщиков, должны были закрыть этот этап, понимая, что срок строительства этих соборов закончен. А вот скульптура развивалась очень мощно и присутствует во все времена.

Христианство, будучи единым, распадается на разные ветви: в одном случае делают акцент на Отца – Архитектора Вселенной, а в другом случае – на Сына. Эта особенность не исчезает со временем, она в генетике культуры. То же можно сказать об отношении к женщине: оно различно в разных культурах. Соборы начинают строиться в XII веке. Собственно говоря, немного раньше – в XI, и параллельно с этим создается и национальная культура.

Карл Ясперс считается одним из самых крупных исследователей процессов культуры XX века. Он проследил одну странную закономерность, которую он назвал «осевое время». В VI веке до н. э. было осевое время, потому что одновременно жили многие выдающиеся личности: Пифагор, Конфуций, Лао‑цзы, философы милетской школы и другие. Идеи некоторых из них благополучно дожили до наших дней (например, учение Конфуция), идеи других заняли в истории менее заметное место. Но все эти люди – одно поколение. Разница между некоторыми из них составляет лет пятьдесят. А что для Китая пятьдесят лет? Ничтожно малый срок.

XII век – это тоже осевое время. Трудно сказать, почему именно этот период. Бытует мнение, что романская культура к этому времени устала. Но это не так: никто не устал, никто никому не надоел. Причина, вероятно, кроется в чем‑то другом. К тому же этот век – осевое время для разных стран и обществ. Россия тоже начинается с XII века: в этот период создается русское зодчество и русский художественный язык, потому что это век создания художественной языковой школы. В Италии, во Франции, в Германии складывается цеховая культура, появляются цеха мастеров.

Но вот рухнула Киевская Русь – и рухнула киевская культура. Почему это произошло, куда ушла культура? Дело в том, что строили тогда из плинфы, мастера были приезжими, мозаику тоже привозили – на Руси не было смальтового производства. После гибели Киевской Руси все начали заново.

А самое интересное то, что в XII веке начинается грандиозное формирование национального художественного языка в Индии и в Китае. Отвлечемся от русского искусства и обратимся ненадолго к Китаю того времени.

Китайцы не религиозны, по сути у них нет религии. Но у них есть кое‑что более значительное вместо религии – это философское учение, конфуцианство. У них есть легенда‑идея, которая, по их мнению, относится к 3024 году до н. э. На берегу желтой реки Янцзы сидел человек и медитировал на воду или облака. Погрузившись в глубокую медитацию, он увидел, что из воды кто‑то вышел, и это была лошадь. Она имела цвет, который они называют «никакой» (для Китая цвет имеет большое значение). Лошадь блестела и переливалась на солнце так, что определить этот цвет было нереально. Кроме того, у лошади был очень длинный хвост. Три с половиной раза она обошла вокруг этого человека, и он рассмотрел на ее спине рисунок – таинственные знаки, которые он тут же срисовал. Когда в XVIII веке об этой истории стало известно в Германии, немецкий физик Лейбниц, который был одновременно математиком и полиглотом, написал китайцам письмо о том, что в этих знаках есть смысл, до которого они не могли дойти своим умом, следовательно, не они сделали это открытие. Китайская академия наук ответила резко и не стала углубляться в спор. Это письмо немцы хранят до сих пор. Но наш гениальный Ю.К. Щуцкий, который был сторонником Лейбница и считал, что это все приписали Фу Си, посвятил этой теме большую работу. В 1938 году Щуцкого расстреляли, но он успел перевести многое. И в частности, он успел разобрать все эти знаки.

Знаки такие: небо всегда изображается как круг или как шар, потому что небо безначально и бесконечно. Небо имеет два цвета: синий – это низвергающаяся с неба вода, оплодотворение земли, и черный – цвет света. Свет в Китае изображается черным. Черная тушь – основа письменного языка. Китайские императоры в черной шапке Итак, небо круглое, а вот земля, наоборот, квадратная. Четыре времени года по три месяца. Столько же у земли ориентиров – четыре: север, запад, восток и юг. На этих словах можно построить гениальнейшие сооружения. У земли два цвета: желтый – цвет стихии – и красный.

Теперь попробуем построить на этих данных храм. Для того, чтобы выстроить самое семантическое сооружение, какова должна быть форма храма? Круглая, как барабан. Вот так и построен в Китае Храм Неба – круглый храм. У него три крыши, потому что число неба 3. Это число бога на всех языках. Какой формы крыши? Они тоже круглые. Итак, перед нами круглое здание, над которым круглые крыши. Какого они цвета? Черного. Здание стоит на фундаменте. Какой формы фундамент? Квадратный. У фундамента два цвета: сам квадрат желтый, а верхняя часть алая. Потом, согласно преданию, один маньчжурский император привез туда драконов и приложил ступеньки по четырем сторонам света. Храм Неба выстроен в соответствии с определенными правилами, и его легко узнать на расстоянии. Этот храм – гениальное воплощение азбуки, алфавита.

Итак, национальное китайское строительство начинается в XII веке с утвердившейся философией. Китайцы не буддисты, они не нуждаются в этой религии.

В Европе осевое время – это великие соборы, росписи и создание национального художественного изобразительного языка. Арабская архитектура в XII веке тоже переживала расцвет.

Можно выделить и другое осевое время, которое хронологически находится очень близко и к нам: это рубеж XIX–XX столетий, когда по всему миру происходит создание всех форм современного художественного языка. В этот период родился футуризм – у всех сразу. Когда в Россию приехал Маринетти, который считается основателем футуризма, его ждали, как бога с циркулем. Но оказалось, что ничего нового он сообщить не может: все это уже известно и без него. Так же и в XII веке начинает создаваться новый художественный язык.

Древнерусское искусство – одно из самых загадочных явлений в культуре. Оно формируется как национальный язык и форма, так же, как и на Западе, где был свой стиль.

Задолго до Москвы уже существовали три совершенно разные школы: владимирская, новгородская и псковская. Это была абсолютно новая культура, уже принявшая христианство, уже имеющая церковь и литургию, уже имеющая уклад и форму христианского художественного языка.

Существует ошибочное представление о том, что в древнерусском искусстве золотой свет пришел из Византии. На самом деле древнерусское искусство так же далеко от византийского, как Возрождение от античности. Византия послужила истоком, но ко времени зарождения новой христианской культуры на Руси от Византии уже ничего не осталось. Эхо Византии есть в Италии, на Кипре. Отличительная черта византийской архитектуры – плинфа, красный кирпич и церкви красного цвета. Но в Византии не было главного – иконостаса. Иконостас – это наше отечественное создание.

Возвращение иконы в Византию после иконоборчества началось только в IX веке, а до этого времени иконы были коптские, греческие. Поэтому мы можем говорить о том, что мы знаем греко‑византийское искусство. В их церквях потолки выкрашены в черный цвет, и на этом черном есть небольшие медальоны. В Греции, так же как и в Византии, если и есть изображение, то оно мозаичное. То есть основные характерные черты архитектуры – плинфа и мозаика. А Россия – это белый камень, иконопись и живопись, это другие формы. Более того, все русские князья воевали с византийцами.

Ярослав готов был установить связи с кем угодно, но только не с Византией. Сам он женился на шведке, шведов привел в Москву. Одну дочь выдал замуж за норвежца, вторую – за французского короля Людовика: «Как тебе живется, королева Анна, в той земле, во Франции чужой?» Словом, устроил множество династических международных браков, но только не с византийцами. Почему так? Ведь в русских церквях византийская мозаика, плинфа, Ярослав с ними читает на одном языке… Но он не с ними. Это вопросы денег и сфер влияния.

Когда после смерти Ярослава Мудрого (а он умер в уникальное время – в 1054 году, когда произошел развод католической и православной церкви) мир раскололся, начинает быстро подниматься Владимирская Русь. Владимирские князья, князья боголюбской династии стремились сделать город Владимир прекрасной столицей и вокруг нее объединить русские земли. Владимир мыслился как столица государства, он находился в самом центре страны. И владимирские князья очень об этом радели, им очень этого хотелось, и для этого были все основания. И Византия здесь была совсем лишней. Нужны были другие соседи и другая дружба, что очень повлияло на искусство. Кроме того, согласно утверждениям М.М. Герасимова, восстановившего портрет Андрея Боголюбского, тот был сыном половчанки: лицо его было половецким. Поэтому были также очень сильны степные интересы.

Ярослав был невероятно талантливым человеком, хитрым, умнейшим политиком. Он понял, что у народа нет ни одного национального святого. Есть Катерина, Варвара, Николай, но они были нерусскими. Как же быть, если у правителя нет национальных святых? Надо их создать, и лучше всего – если они будут из собственной семьи. И Ярослав создал национальных святых, и они заняли важное место в православной культуре.

Ярослав сидел в Новгороде, где ему от отца достался престол, а киевский престол был у его брата. В Вышгороде находилась летняя резиденция владимирских князей. У Ярослава там было много детей от разных жен. И там же, в Вышгороде, жили отроки 14 и 12 лет, Борис и Глеб. Они вели мирную жизнь, никого не трогали, занимались соколиной охотой. Когда умер отец Ярослава, то его престол узурпировал Святополк. Ярослав пошел на него походом, мигом вышиб Святополка с престола и понял, что ему исторически повезло, потому что эти дети погибли от рук злодея. Если бы они остались живы, то Ярослав, вероятно, сам бы их убил. Теперь же злодеем становится Святополк, и отныне он зовется Святополк Окаянный. Ярослав быстро создал житие новых святых – в России всегда было легко создать нужный документ. В этом документе как будто бы написали, что сделали эти святые отроки, но даже из жития непонятно, что они сделали. Ясно только главное – то, что они были убиты. Написано было красиво, так что Ярослав быстро причислил Бориса и Глеба к лику святых. Они были так милы и так невинны – ничем не запятнанная биография. Мальчиков так прекрасно изображали, что их полюбили навсегда и они стали популярными русскими святыми.

Русские князья были очень похожи на византийских императоров и были привержены своим традиционным привычкам: любили свою традиционную жизнь, баню, охоту, выпить, ходить на медведя – по полной языческой программе. Ярослав за свое царствование многое сделал, но надо иметь в виду, что это была Киевская Русь, а национальная история русской православной культуры начинается с XIII века, после краха Киевской Руси, со смертью Ярослава, с приходом русских династий.