Яков Джугашвили — узник фашистского концлагеря «Офлаг 10-Ц» 1942 год

(снимок немецкого офицера).

Лагерь этот фашисты создали еще до нападения Германии на Советский Союз. Как и все концлагеря, он был окружен каменной стеной с колючей проволокой в несколько рядов, по которой шел электрический ток высокого напряжения. Лагерь был на особом положении: в нем находились тысяча восемьсот пленных польских офицеров, их обслуживали двести ординарцев — пленных польских солдат. Солдаты приносили офицерам с кухни еду, чинили белье, чистили сапоги.

На основании Женевской конвенции 1929 года об обращении с военнопленными офицеры — узники лагеря имели право получать посылки и деньги, переписывались с родными (СССР эту конвенцию по воле Сталина не подписал). В этом лагере не было пыток и истязаний заключенных, проходили церковные богослужения в специально построенном небольшом костеле.

Якова Джугашвили в сопровождении трех автоматчиков доставили в лагерь ночью. Его поместили не в обычный барак, а в карцер. Выдали пилотку, полосатый «костюм», брезентовые ботинки на деревянной подошве.

Что это за личность? — интересовались пленные офицеры. Почему «новичка» сразу в карцер? Польских офицеров туда сажали нечасто. Кто же все-таки находится в карцере? За какие проступки? Почему нового узника не выводят на прогулки?

Шло время, и тайна постепенно раскрывалась. Солдату из роты ординарцев Франтишеку Гилю было приказано убрать карцер. Ему удалось передать Якову кусок хлеба и пачку сигарет. Комендантом барака сделали пленного польского поручика Мариана Венцлевича. Он вошел в карцер вместе с Франтишеком Гилем, поговорил с Яковом. Тот был без головного убора, со слипшимися волосами. Они узнали, что это старший сын Сталина. Вскоре польские офицеры, сидевшие в лагере, стали обращаться к «таинственному узнику» с особым уважением и теплотой. Так же относился к ним Яков Джугашвили.

Бывший узник «Офлага 10-Ц» Винсенты Ковалец писал после войны в польском еженедельнике «Политика»: «Помню, как во время одной переклички в концлагерь доставили военнопленного в советском мундире. На следующий день немцы назвали его на перекличке пленным полковником Макаровым. Однако уже через пару дней мы знали, что это был на самом деле Яков Джугашвили, сын Сталина. Интерес к нему, понятно, был очень большой. Однако он находился в карцере под постоянным наблюдением двух стражников, и контакт с ним казался невозможным. Джугашвили был лишен права получать какие-либо посылки, письма, газеты. Все же через два дня мы узнали, что контакт с ним установлен. Стали собирать для него продукты, папиросы и передавать их разными способами. Атмосфера вокруг него была доброжелательной. Когда через некоторое время немцы начали выводить Джугашвили из барака на прогулку в специально отведенный участок лагерной территории, мы устроили ему очень теплый прием. В лагере среди военнопленных возник тайный кружок друзей Советского Союза».

Томаш Собаньский — видный участник польского Сопротивления и его историк. До сентября 1939 года он был учеником Второй варшавской гимназии. Когда гитлеровские орды вторглись в Польшу, Томаш вступил в польский отряд Сопротивления. В феврале 1941 года был схвачен гестаповцами и арестован, сидел в польских фашистских концлагерях. Из Освенцима после трехлетнего пребывания бежал вместе со своим товарищем.

После войны Томаш Собаньский многие годы собирал материалы о гитлеровских концлагерях на территории Польши, в том числе и о лагере для пленных польских офицеров под Любеком. Собаньский воссоздал обстановку в этом лагере. О ней он рассказал в газете «Жиче Варшавы» и в своей книге о борьбе польских патриотов в фашистских концлагерях (выпущена тремя изданиями издательством министерства национальной обороны Польской Народной Республики).

Почему гитлеровские палачи бросили Якова именно в этот лагерь? Они, несомненно, надеялись на то, что необычная для этого концлагеря обстановка «умиротворит» Якова, и им удастся со временем «сломить» его, уговорить перейти на сторону Германии служить фюреру.

Многое о Якове Джугашвили поведал Томашу Собаньскому бывший узник этого концлагеря поручик Мариан Венцлевич.

Группа польских офицеров передала Якову через Франтишека Гиля вырезку статей из главной фашистской газеты «Фолькишер беобахтер» о добровольном переходе под Витебском на сторону немцев Якова Джугашвили и о том, что он заявил, будто бы не считает Красную Армию способной победить. Якобы он отрекся от отца и полагает сопротивление фашистским войскам бессмысленным. Яков просил передать польским друзьям, что в плен он попал не по желанию и никаких заявлений фашистам никогда не делал и не сделает.

Из карцера Якова Джугашвили перевели в изолятор. Лишь узкий коридор отделял камеру Якова от другой, подобной ей, в которой находился сын бывшего французского премьера Леона Блюма.

Рене Блюм после Победы в интервью французскому журналисту говорил: «Я встречался с Яковом Джугашвили чаще одного раза в неделю. Яков твердо верил в победу своей страны. Он так схватывался с нацистами, не делая им никаких уступок, что в наказание за это находился в карцере больше времени, чем в бараке. Карцер же был сырой, без света, гестаповцы жестоко обращались с провинившимися».

Яков получал в день полмиски бурды и кусок хлеба. Ему не полагалось то, что выдавалось пленным польским офицерам.

Чтобы Яков Джугашвили мог чем-нибудь заняться, пленные поляки по его просьбе разыскали на территории лагеря лошадиную кость и вместе с перочинным ножом передали ему. Мастер на все руки, Яков Джугашвили перочинным ножом вытачивал из кости миниатюрные шахматы и дарил их польским друзьям.

Денежной кассой в лагере распоряжался полковник Малишевский. Этот офицер конной артиллерии за бой с немцами в сентябре 1939 года был награжден орденом «Вертути милитари». Деньги, приходившие в лагерь, шли в «общий котел», их собирал и распределял Малишевский. Решили из этой кассы выдавать Якову Джугашвили тридцать шесть марок в декаду (столько денег получали в лагере пленные польские поручики).

В камеру к Якову Джугашвили направились поручик Венцлевич и ротмистр Лабецкий, хорошо знавший русский язык. Они сообщили Якову об общем решении. Он был рад и восхищен солидарностью. Яков Джугашвили стал вслух рассуждать, может ли он принять эти деньги.

— Это не милость, — сказал Венцлевич, — а выражение товарищества попавших в беду людей. Мы верим в победоносное завершение войны. После победы вы передадите эти деньги в фонд польского Красного Креста.

Яков принял деньги и сказал, что приобретет на них сигареты. Поручик Венцлевич спросил Якова: — Есть ли у вас какие-либо просьбы?

Яков ответил:

— Нельзя ли достать получше сапоги и нерваную шинель?

За несколько дней эту просьбу выполнили польские ординарцы, которые до службы в польской армии трудились портными и сапожниками.

Якову Джугашвили запрещалось ходить на лагерную кухню. Малишевский добился, чтобы к Якову был приставлен ординарец капрал Владислав Хмельницкий. Тот приносил Якову обед.

Лагерному начальству не нравились контакты польских военнопленных с Яковом Джугашвили. Его стали выводить на прогулки в сопровождении охранников.

Особые контакты установились у Якова Джугашвили с Марианом Венцлевичем. Венцлевич под разными предлогами заходил в камеру Якова: то досмотреть его вещи, то для проверки исправности замка. В это время он передавал Якову небольшие передачи — продукты и кое-что из посылок.

Польские пленные офицеры чем могли стремились помочь Якову. Во время одного из совещаний поляки — коменданты бараков — решили, чтобы сын Сталина ежемесячно получал одну стандартную посылку из тех, которые поступали в лагерь по линии Международного Красного Креста. Кроме того, было решено, что одну продовольственную посылку в месяц для Якова Джугашвили соберут сами польские пленные в своих бараках.

Не раз Мариан Венцлевич беседовал с Яковом Джугашвили в его камере с глазу на глаз. Яков узнал, что официальная фашистская печать продолжает клеветать на него. Во время одной из бесед Джугашвили попросил Венцлевича прийти к нему с хорошим переводчиком, ибо он хочет передать особо важное сообщение.

Просьбу его выполнили. В следующий раз к Якову вместе с Венцлевичем пришел польский поручик Корагини, владевший русским языком.

Газета «Жиче Варшавы» писала: «Яков Джугашвили, стоя по стойке «смирно», весь возбужденный и даже торжественный, сказал:

— Если мне не суждено вернуться на свою Родину, прошу сообщить моему отцу Иосифу Сталину, что я никогда не подводил его, а то, что преподносят гитлеровские пропагандисты, является несомненной ложью».

В тот же день Мариан Венцлевич был свидетелем беседы Якова Джугашвили с немецким комендантом лагеря полковником фон Вахтмейстером. Тот предложил советскому военнопленному, чтобы он обратился к коменданту лагеря с письменной просьбой о выдаче ему офицерского денежного содержания. Яков Джугашвили ответил, что не может этого сделать, поскольку ни один из пленных его соотечественников не получает денежного содержания, он не желает находиться в лагере на особом положении. Кроме того, он получает деньги и посылки от польских коллег, и этого ему вполне достаточно.

— У вас нет денег для советских военнопленных, ибо для этого нет юридических оснований, — добавил Яков. — А те деньги, которые вы предлагаете, будут за счет обкрадывания кассы военнопленных…