Пьяный Симэнь Цин подвергает пытке Сяхуа.

 

                   Бедняку, что ни день, то нужда да мученье,

                   Богачу, что ни год – от услад пресыщенье.

                   Не подъедет коляска к лачуге убогой,

                   Не стихают мелодии в светлых чертогах.

                   Молодые лентяи мотыльками порхают,

                   В цветниках вечно праздные девы гуляют.

                   С ними вместе бездельничать нет мне охоты.

                   Дома многие тяготы ждут да заботы.

 

Так вот. Пока Цзинцзи с приказчиком Фу и остальными пировал в передней зале, прибыл паланкин за супругой У Старшего.

– Останься еще на ночку, невестушка! – упрашивала ее Юэнян. – И завтра успеешь.

– Я у свашеньки Цяо три дня гостевала, – отвечала старшая невестка У, собираясь уходить. – Дома некому присмотреть. И сам у меня в управе занят. Я пойду. Приглашаю всех вас, золовушки, завтра пожаловать к нам. А вечерком совершим прогулку. Надо размяться, недуги разогнать.

– Благодарю за приглашение, – отвечала Юэнян. – Только мы сможем попозднее прийти.

– Нет, золовушка, возьмите паланкин да пораньше приходите, а обратно я вас провожу.

Юэнян наложила в одну коробку новогодних пирожков, в другую пампушек и велела Лайаню проводить госпожу У.

За ней откланялись и певицы во главе с Гуйцзе.

– А вы куда торопитесь? – спросила их Юэнян. – Обождите. Скоро батюшка придет. Он распорядился вас оставить. Может, у него до вас дело есть. Так что я вас не отпускаю.

– Но батюшка на пиру и не известно когда вернется! – возразила Гуйцзе. – Мы и так сколько ждали. Разрешите нам с У Иньэр пойти, а то мы сильно уж задержались у вас. Матушка нас, должно быть, совсем потеряла. Вон Юйчуань с Цзяоэр только что пришли, пусть они и подождут.

– Так уж и потеряла вас мамаша! – возразила Юэнян. – Не можете до утра остаться?!

– Простите, матушка, но у нас дома никого нет, – объясняла Гуйцзе. – И сестрицу мою гость взял к себе. Может, мы вам споем, а потом вы нас отпустите?

Пока шел этот разговор, вошел Чэнь Цзинцзи и передал остаток от чаевых.

– Десять узелков пошло носильщикам паланкинов, – отчитывался он. – Каждому по цяню, итого три ляна. Десять узелков осталось.

Юэнян убрала деньги.

– Прошу вас, дядюшка, будьте добры, поглядите, не прибыли ли наши паланкины, – вставила Гуйцзе.

– Вот их паланкины стоят, а ваших с Иньэр не видно, – отвечал Цзинцзи. – Не знаю, кто их отпускал.

– Может, вы, дядюшка, их отпустили, а? Скажите правду!

– Не веришь, пойди сама погляди, – посоветовал Цзинцзи. – Чего мне обманывать!

Не успел он договорить, как вошел Циньтун с ковром под мышкой.

– Батюшка вернулись! – доложил он.

– Вот видите! Хорошо, я вас задержала, – заметила певицам Юэнян.

Вскоре вошел Симэнь, пьяный, в шапке, и уселся посреди комнаты. Дун Цзяоэр и Хань Юйчуань предстали перед ним и отвесили земные поклоны.

– Уже поздно, да? Все разошлись? – спросил Симэнь. – Так чего ж вы не поете?

– Они домой просились, – ответила Юэнян.

– Кончится праздник, тогда и пойдете, – сказал Симэнь, обращаясь к Гуйцзе и Иньэр. – А вы, – он обернулся к Юйчуань и Цзяоэр, – можете сегодня идти.

– Ну что! – подхватила Юэнян. – Я ж вам не зря говорила. Не верили?

Гуйцзе, понурив голову, молчала.

– Их паланкины здесь? – спросил Симэнь у Дайаня.

– Паланкины Дун Цзяоэр и Хань Юйчуань у ворот стоят, – ответил слуга.

– Я пить больше не буду, – заметил хозяин. – Берите-ка инструменты и спойте цикл «Десятиактные узоры». Потом можете идти.

Гуйцзе заиграла на лютне, Иньэр – на цитре, Юйчуань – на арфе, а Цзяоэр отбивала такт в барабан. Их слушали У Юэнян, Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь и Ли Пинъэр. Первой запела на мотив «Овечки с горного склона» Гуйцзе:

 

                   Мой миленочек пригожий

                   Всех талантами затмил.

                   Повстречалась с ним в прихожей

                   И осталась с ним одним.

                   Но ушел дружок, и что же?

                   Я, ничтожная, грущу,

                   На своем остывшем ложе

                   Ненаглядного ищу.

                   Пусть вернется день погожий,

                   Нас укроют облака

                   На рассветный сад похожей

                   Станет хижина слегка.

 

Настал черед У Иньэр. Она пела на мотив «Золотые письмена»:

 

                   С кем же счастье ты встречаешь?

                   Над каким цветком паришь?

                   Терема ли посещаешь?

                   Или бродишь у перил?

 

Хань Юйчуань запела на мотив «Лечу на облаке»:

 

                   Стою я, локти на перила.

                   Как пагубно мое влеченье.

                   Я с хворью свыкнусь, но не в силах

                   Услышать птиц счастливых пенье.

 

Дальше продолжила Дун Цзяоэр:

 

                   Поблекли краса и румянец.

                   Ворота стоят взаперти.

                   Уж ветер восточный свистит,

                   И дождь моросит.

                   В сад заглянешь –

                   На лужах, в грязи – лепестки:

                   От сердца и от тоски.

 

Гуйцзе запела на мотив вступления к «Подведенным бровям»:

 

                   Пылится цитра – в руки не беру –

                   Не слушает он пылкую игру.

                   Он где-то рядом, где-то далеко,

                   А, горизонт приблизить нелегко!

              Чуть одарив меня свеченья негой

                   Звезда покинула мой сектор неба.

 

На мотив «Туфелек алый узор» запела У Иньэр:

 

                   Пара уток — приливный улов —

                   Под крутым бережком свили шеи,

                   Но, увидев рыбачий челнок,

                   Разлетелись навек — вот крушенье.

 

Хань Юйчуань пропела на мотив «Резвится дитя»:

 

                   Худею и вяну с тех пор,

                   как ушел милый друг.

                   Ты смерти моей приговор,

                   неизбывный недуг.

                   Весны занялась карусель,

                   ты душою иссяк.

                   И вот, снова осень – гусей

                   потянулся косяк.

 

На мотив «У туалетного столика» запела Дун Цзяоэр:

 

                   С горя лопнули струны у лютни.

                   Больше некому звукам внимать.

                   Распустились цветы. Он не любит,

                   Не придет ароматы вдыхать.

 

Гуйцзе подхватила на мотив «Застряла в решетке южная ветка»:

 

                   Уж месяц горит за окошком,

                   Я слезы глотаю тайком.

                   Мы вместе-то были немножко,

                   Но чувство мое велико.

 

У Иньэр запела на мотив «Пахнет ветка корицы»:

 

                   Легковесен, как ивовый цвет,

                   Его ветер беспечный кружит.

                   Он с улыбкой мне лгал столько лет,

                   Я ж служила ему от души.

 

На мотив «Овечка с горного склона» запела Хань Юйчуань:

 

                   Нефрит ты мой твёрдый.

                   Я — нежная яшма.

                   Под пологом ражих

                   причуд торжество.

                   В руках второсортных

                   забыл ласки наши,

                   кудрей моих крону —

                   под скудной листвой.

                   Забыл, что я краше,

                   забыл, что я — яшма,

                   ты обезображен —

                   булыжником стал...

                   Растаять мне страшно

                   в солёных потоках.

                   Тебя — как глоток бы

                   сожженным устам.

 

Дун Цзяоэр запела на мотив «Золотые письмена»:

 

                   Мой платок в слезах промок.

                   Запад – я, а ты – восток.

                   Посреди бурлит поток.

 

Ли Гуйцзе запела на мотив «Лечу на облаке»:

                   Я тушь любовью размочу,

                   Письмом сама к тебе лечу,

                   Я трону сердце гордеца,

                   Не будет радости конца!

 

У Иньэр запела на мотив «Воды реки»:

 

                   Что благовонья возжигать —

                   сама я тлею, как сандал.

Что шёлком полог вышивать —

                   иглой в моих сосудах стал

любимый. Оскудела кровь,

                   погибель не прощу ему!

                   Чу! – иволги трезвонят вновь...

                   Я шторы лучше подниму.

 

Хань Юйчуань запела на мотив вступления к «Подведенным бровям»:

 

                   Помню теплые слова,

                   Жаркий шепот на подушке...

                   Нынче – словно лед сковал –

                   Ты ушел к другой подружке.

 

На мотив «Туфелек алый узор» запела Дун Цзяоэр:

 

                   Один улетел на восток,

                   На запад другого умчало.

                   Мечусь, будто утлый челнок,

                   Ищу в бурном море причала.

 

Ли Гуйцзе запела на мотив «Резвится дитя»:

 

                   Чье ложе тебя увлекло расписное?

       Одна я, и слезы морскою волною.

                   Сгорела свеча, – ты забыл свой обет,

                   Дух Моря оставит во храме мой след¹.

 

У Иньэр запела на мотив «У туалетного столика»:

 

                   С кем разопью кувшин вина?

                   Я, как пустой кувшин, сама,

                   Любимым выпита до дна

                   И брошена без сожаленья.

                   Мы из далеких звездных сфер,

                   Мы Орион и Люцифер² —

                   Восток и Запад, жизнь и смерть, —

                   Всё разобщат перерожденьях.

                   Жасмина куст давно пожух,

                   А я все брови подвожу,

                   Себя на пудру извожу

                   И жду небесного явленья.

 

На мотив «Застряла в решетке южная ветка» запела Хань Юйчуань:

 

                   Терзал то один, то другой.

                   Но ветер развеял туманы,

                   И ночь осветилась луной,

                   Мне снял поясок мой желанный...

                   Так кто ж виноват, дорогой?

                   Я — с теми была, ты — с другой.

 

Заключительную арию пропела Ли Гуйцзе:

 

                   Туфли — вышитые крошки

                   Увидал я ненароком,

                   И, припав к изящным ножкам,

                   Кончил жизнь свою до срока.

 

Пение кончилось, и Симэнь одарил Хань Юйчуань и Дун Цзяоэр серебром. Певицы откланялись и направились домой, а Ли Гуйцзе и У Иньэр остались ночевать.

Вдруг спереди донесся шум. Послышались голоса Дайаня и Циньтуна, которые схватили служанку Ли Цзяоэр, Сяхуа.

– Только проводили мы певиц, – докладывали они Симэню, – идем с фонарями в конюшню лошадям сена задать. Глядим: за стойлом кто-то прячется. Испугались даже. А это, оказывается, Сяхуа, служанка матушки Второй. Чего тут делаешь, спрашиваем, а она молчит.

– Где она, рабское отродье? – спросил Симэнь. – Приведите!

Хозяин вышел в коридор перед гостиной и уселся в кресло. К нему привели служанку и, скрутив руки, поставили на колени.

– Что ты делала в конюшне? – допрашивал ее Симэнь.

Сяхуа молчала.

– Я ж тебя туда не посылала! – вставила стоявшая рядом Ли Цзяоэр. – К чему тебя в конюшню понесло, а?

Сяхуа дрожала со страху. Симэнь, желая дознаться в чем дело, велел слугам обыскать Сяхуа. Она запротивилась, и Циньтун повалил ее на пол. Вдруг около пояса что-то сверкнуло и послышался стук упавшего предмета.

– Что такое? – спросил Симэнь.

И представьте себе, Дайань поднял золотой браслет.

– Он самый – пропавший браслет! – воскликнул Симэнь, рассматривая при свете фонаря протянутую ему слугою вещь. – А! Так это ты, выходит, украла!

– Я нашла, – отвечала Сяхуа.

– Где? – спросил хозяин.

Служанка молчала.

Разгневанный Симэнь велел Циньтуну принести тиски. Вскоре пальцы ее зажали в тиски, и она закричала так, будто ее режут. После тисков служанке всыпали двадцать палочных ударов. Симэнь был пьян, и Юэнян не решалась заступаться.

– Я у матушки Шестой в спальне на полу нашла, – не выдержав, призналась Сяхуа.

Симэнь распорядился снять тиски и увести служанку к Ли Цзяоэр.

– Надо будет завтра позвать сваху, – сказал он. – Пусть продаст. Нечего в доме держать это рабское отродье!

Ли Цзяоэр нечего было возразить.

– Негодяйка проклятая! – заругалась она. – Зачем туда ходила? Кто тебя просил? Раз у меня живешь, спроситься должна. А то, извольте, пошла. А нашла вещь, мне скажи.

Сяхуа плакала.

– Плачешь?! – продолжала Ли Цзяоэр. – Надо бы тебя до смерти замучать!

– Ладно! – протянул Симэнь и велел Юэнян убрать браслет, а сам направился в переднюю постройку.

За Ли Цзяоэр разошлись и слуги.

Юэнян наказала Сяоюй закрыть дверь и позвать Юйсяо.

– Когда ж это она в переднюю-то попала? – спросила хозяйка.

– Когда матушки Вторая и Третья пошли с тетушкой У навестить матушку Шестую, она за ними и отправилась, – объяснила Сяоюй.

– Не думала, что она браслет стащит. А до чего ж она перепугалась, как про розги заговорили! Батюшка велел оволчьи жилып купить, она ко мне на кухне и подходит. Что это, спрашивает, еще за волчьи жилы такие. Жилы, говорю, как жилы. Вот украдешь, говорю, ими тебя бить будут, руки-ноги свяжут. Испугалась она, должно быть, бежать решила. Когда певицы уходили, она за ними было последовала, да привратник помешал. Вот она в конюшне и спряталась. Оттуда ее слуги и выволокли.

– Вот попробуй распознай человека! – говорила Юэнян. – На вид – служанка, как все, а оказалась воровкой. Ну и дела!

Тем временем Ли Цзяоэр привела Сяхуа к себе в спальню. Под вечер служанку начала отчитывать Ли Гуйцзе.

– Вот дурочка-то! – ругала ее певица. – Шестнадцать, должно быть, исполнилось, пора бы уж разбираться что к чему! А то ишь, уши развесила! У нас тебя бы в два счета выгнали. Раз вещь такую подобрала и никто не видал, принеси да передай потихоньку хозяйке. И уличат, она за тебя заступится. А то хозяйке ни слова не сказала. Вот тисков и отведала. Небось, не очень-то сладко, а? Как говорят: раз в темной одежке ходишь, поближе к темной колонне держись. Не живи ты здесь, мы бы о тебе и волноваться не стали. А раз тебя схватили, то и госпоже твоей неприятность. – Гуйцзе обернулась к тетке и стала выговаривать ей: – А ты тоже хороша! Я б на твоем месте не дала свою служанку у всех на виду пытать. Я бы к себе отвела и сама наказала. Вон сколько в доме служанок! Почему их не пытают? Почему твоя служанка должна страдать? Уж больно ты уступчива! Слова сказать не можешь. Им, пожалуй, в голову придет – выгонять будут, так ты тоже будешь молчать? Ты промолчишь – я тогда скажу. Я заступлюсь. А то все смеяться будут. Погляди, вон Мэн и Пань. Они как лисы хитрые. С ними лучше не связывайся. – Гуйцзе опять позвала Сяхуа и спросила: – А ты хочешь уйти из дому?

– Не хочу, – отвечала служанка.

– А раз не хочешь, прилепись к своей матушке, – продолжала Гуйцзе. – Слушайся ее и будь во всем заодно с ней. И найдешь чего, ей передай. Тогда она тебя и защитит и выдвинет.

– Слушаюсь, барышня! – говорила Сяхуа. – Обещаю!

Но не будем больше говорить о том, как наставляла служанку певица, а расскажем о Симэне.

Прошел он к Ли Пинъэр. Она сидела на кане с У Иньэр. Симэнь собрался было раздеваться, но его удержала Пинъэр:

– Где ж ляжешь? Ведь Иньэр у меня. Ступай к другой.

– Как где? – возразил Симэнь. – Подвиньтесь немного, я меж вами и лягу.

– Не говори пошлостей! – Пинъэр бросила на мужа строгий взгляд.

– Ну, где ж мне спать теперь?

– Ступай к сестрице Пятой! – посоветовала Пинъэр. – Там и переночуешь.

Симэнь посидел немного и встал.

– Ладно! Не буду вам мешать. Я пошел.

И он направился прямо к Цзиньлянь. Она смотрела на него, как на посланца самих небес. Она поспешила раздеть его, приготовила чистую постель, опустила над нею расшитый полог и положила изголовье. После чаю они легли, но не о том пойдет речь.

Отправив Симэня, Пинъэр расставила на кане шашки и они с У Иньэр стали играть. Пинъэр велела Инчунь подать чаю, сладостей и подогреть сладкого цзинхуаского вина.

– Иньэр, ты, может, есть хочешь? – спросила она. – А то Инчунь сейчас подаст.

– Нет, матушка, я сыта, – отвечала Иньэр. – Не стоит беспокоить сестрицу.

– Ну ладно! Иньэр есть не хочет, – сказала служанке Пинъэр. – Пирожков с фруктовой начинкой принеси.

Через некоторое время Инчунь расставила на столе четыре блюда закусок: маринованные свиные ножки, соленую курятину, куриные яйца и жареные в масле бобы с трепангами, а также коробку изысканных фруктов и поднос сладких пирожков с фруктовой начинкой. После трех партий в шашки появилось и подогретое вино. Хозяйка и гостья пили из серебряных чарок.

– Сестрица! – кликнула служанку Иньэр. – Подай, пожалуйста, лютню. Я матушке спою.

– Не надо, сестрица! – отговаривала ее Пинъэр. – Ребенок спит. А потом, хозяин услышит, разговоры пойдут... Давай лучше в кости сыграем.

Пинъэр велела Инчунь принести цветную коробку, и они принялись бросать кости и пить штрафные чарки.

– Позови-ка кормилицу, – немного погодя обратилась к служанке Иньэр. – Пусть с нами пропустит чарочку.

– Она с ребенком спит, – отвечала Инчунь.

– И пусть спит! – говорила Пинъэр. – На, отнеси ей вина. Уж очень понятливый малыш растет! Не успеешь от него отойти, сразу просыпается. Представь себе, вот тут как-то уснул он у меня на постели. Сам едва коснулся меня, а он уж глазки открыл. Ну все как есть понимает! Мамка подхватила его и в другую комнату, а он, знай себе, плачет. Ко мне на ручки просится.

– Да, с появлением сына вам с батюшкой и встретиться-то как следует не приходится, – сказала, улыбаясь, Иньэр. – Часто ли к вам батюшка заглядывает?

– Да как сказать – протянула Пинъэр. – Другой раз несколько дней не приходит, а то подряд зачастит... Ребенка-то он навещает постоянно. И все б было ничего, да некоторых в доме это просто бесит. Какими только проклятиями они не награждают и его самого и моего сына! А обо мне уж и говорить не приходится. У меня с мужем такого ничего и нет, а я у них никогда с языка не схожу. Так что лучше бы он совсем не приходил. А то на другой же день пойдут перешептываться, перемигиваться. Только и разговору! Я, дескать, мужа у них отобрала. Вот отчего я его и сегодня выпроводила. Эх, не знаешь ты, Иньэр, нашего дома! Сколько ртов, столько и языков. Ты вот сама была очевидица, как они злились, когда браслет пропал. Как они Старшей наговаривали! Ко мне, мол, золото понес, у меня, мол, в комнате пропало. А оказалось, служанка матушки Второй украла. Хорошо виновника нашли да разобрались, кто виноват, а то заварили бы кашу. Они уж и так на мою служанку с кормилицей обрушились. А старую Фэн до того расстроили, хотела на себя руки наложить. Из дому, говорит, не выйду, покуда браслет не отыщется.

– Не волнуйтесь, матушка! – успокаивала ее Иньэр. – Ради батюшки берегите сына. И матушка Старшая о вас ведь ничего дурного не говорит. Это другие вам завидуют. Конечно, у вас ребенок. Только не обращайте внимания, матушка. А хозяин, когда будет нужно, и сам, думаю, сделает, что полагается.

– Если б не батюшка с матушкой Старшей, сына моего давно бы в живых не было, – сказала Пинъэр.

Так за задушевной беседой и вином просидели они до третьей ночной стражи, потом легли.

 

Да,

 

       С гостем время-то часом мелькнет быстротечным.

       С кем же душу отвесть, как не с другом сердечным!

 

Тому подтверждением и стихи:

 

                   Снова месяц заглянул в терем расписной.

                   Ночь с красоткой провести в Новый год сумей.

                   Прелесть юную сравнишь с раннею весной,

                   С распустившейся в ночи веткой сливы мэй.

 

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

 

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ