Крым, Перекопский перешеек, Крепость Ор-капу

Ор бей (губернатор Перекопа) Сафа-бей Хаджи Ширинский

 

Совсем недавно мы проводили в поход могучее войско, которое шестнадцатилетний калга (наследник хана) Тохтамыш Гирей повел в Валахию на помощь войскам солнцеликого османского султана Ахмеда I. Лучшие из лучших ушли воевать с неверными, оставив дома совсем немного зрелых воинов, для того чтобы они могли наставлять юношей в своем ратном ремесле. Кого нам, татарам было тогда опасаться? Смута, вспыхнувшая на Руси, полностью охватила это большое, но чрезвычайно плохо устроенное государство, которое теперь было абсолютно не способно ни совершать походы в Крым, ни даже защищать свои рубежи, и в то же время король Ляхетии Сигизмунд, собравшийся оторвать кусок от ослабевшего соседа, снимал с южных рубежей свои войска, направляя их на восток. Намечалась большая война между двумя неверными народами, в результате которой в Крым через Ор-капу потянутся нескончаемые толпы светловолосых полоняников и полоняниц, а в Кафе, на невольничьем базаре, цены на живой товар значительно снизятся. Самое время будет пополнить гарем прекрасными светловолосыми девушками и юными охолощенными мальчиками.

Жизнь татар казалась прекрасной и безоблачной, и многие уже подсчитывали будущую прибыль; но вот наступил 26 день месяца сафара 1014 года Хиджры, который воистину стал черным для всех правоверных подданных крымского хана Газы II Гирея, и да продлит Всевышний его дни.

Солнце еще только собиралось озарить небосклон своим присутствием, отправив ночную стражу звезд на их заслуженный дневной отдых, когда в прямо внутрь Ор-капу, включая Цитадель и боевые бастионы, неизвестно откуда (может, по подземному ходу, а может, из самого Джаха́ннама [195]) ворвались жестокие враги, принявшиеся без единого слова или звука огненным боем, кинжалами и огромными двуручными мечами убивать всех встречных, которые имели при себе оружие. Выстрелы пистолей и пищалей мешались со свистом сабель и глухими ударами отточенной стали о человеческую плоть. Врагов, неизвестно каким образом попавших внутрь крепости, было много, значительно больше защитников, и эти враги были сильны и умелы, как и положено настоящим слугам Азраила, [196] поэтому защитники крепости по большей части погибли в ожесточенной кровавой резне, а те, которые уцелели, оказались вытесненными в степь за северные ворота Крепости (за пределы крымского полуострова).

Особенно мне запомнился тот момент, когда успевший построиться перед северными воротами тысячный отряд янычар со ста шагов дал залп из тяжелых мушкетов по набегающим на него по главной улице огромным (на две головы выше обычных людей) воинам, размахивающим длинными двуручными мечами. После залпа часть врагов упала, как будто это были сбитые с ног деревянные манекены, зато остальные с яростью врубились в строй янычар, будто желая отомстить за своих товарищей. Но как оказалось, упавшие враги вовсе не были убиты; вскоре они начали подниматься на ноги и, подбирая выпавшее из рук оружие и почесывая ушибленные бока, спешили присоединиться к кипящей схватке. При виде такого ноги ослабели даже у самых отважных воинов ислама, и остаток отряда янычар принялся отступать, сперва медленно, а потом все быстрее и быстрее; а ужасные великаны продолжали их преследовать и рубить своими огромными мечами. Ни один воин султана, присланный в гарнизон Ор-Капу, не сумел спастись за воротами Цитадели – все до единого полегли они на той пыльной дороге, обагрив ее своей кровью.

К тому же в самый решительный момент схватки в нижнем городе в спину воинам ислама ударили неожиданно взбунтовавшиеся рабы и рабыни, вооружившиеся всяким дрекольем, попавшим им под руку. Простоволосые женщины, которые рано утром готовили еду своим господам, теперь выплескивали им в лицо кипяток и раскаленное масло, а также втыкали в спины кухонные ножи и вертела для кебаба, а немногочисленные рабы-мужчины, которых было меньше, чем рабынь, с легкостью размахивали разным инструментом и отобранным у отдельных неудачников настоящим оружием. И яростный натиск этих обезумевших людей был настолько страшен, что в рядах защитников исчезло всякое подобие порядка и их ряды были смяты, попав между наковальней ярости рвущихся на свободу неверных собак, с голой грудью кидающихся на мечи и копья, и молотом холодноглазых неумолимых детей Азраила, совершающих страшную жатву по приказу своего ужасного господина.

В результате всего этого, когда солнце оторвалось от горизонта и поднялось ввысь, крепость Ор-капу пала, попав в руки врага с неповрежденными мощнейшими укреплениями и со всеми своими припасами и арсеналом, предназначенными для того, чтобы выдержать длительную осаду; теперь вернуть ее обратно без осадных орудий и большого количества солдат не представлялось возможным. Даже если тридцатитысячная армия калги Тохтамыш Гирея узнает, что произошло, и сумеет вернуться, даже ей будет непросто взять крепость, построенную лучшими османскими инженерами. Пока же те, кто, как и я, уцелели и смогли отступить через южные ворота в сторону Крыма, начали укрепляться в районе аула Ишунь, в котором располагалась резиденция нурэддина [197] Сефер Гирея, младшего сына нашего неукротимого повелителя Газы II Гирея. Туда же начали собираться все боеспособные мужчины с окрестных аулов, чтобы преградить жестокому врагу путь внутрь благословенных крымских земель.

 

* * *

 

Тогда же и там же

Бронзовый Меч-махайра по имени Дочь Хаоса

 

Это была добрая охота. Мы с моей милой Никой с яростью врубились во вражеские ряды, оставляя позади себя только искалеченные, расчлененные трупы, и враг бежал от нас прочь, устрашенный нашим мужеством, яростью и мастерством моей Надлежащей Носительницы, внушающей им ужас одним своим видом. С каждым взмахом, после которого с моего лезвия слетали капли сладкой человеческой крови, я чувствовала, как нас обеих охватывает священное упоение схваткой, шах за шагом приближающее нас к квинтэссенции всеобщего разрушения – первозданному Хаосу, который тек через мою рукоять к лезвию, неся нашим врагам смерть.

Нечасто выдаются у меня такие моменты, когда милая Ника берет меня в бой и дает волю этому восхитительному чувству, которое охватывает нас обеих в моменты безумной схватки, когда на нас лезет целая толпа потных зловонных мужиков с выпученными глазами и ряззявленными в крике ртами… Они размахивают своими жалкими железками, судорожно зажатыми в их кривеньких ручонках, а потом все это в в веере кровавых брызг разлетается по сторонам. И мы вместе с Никой прорубаемся через эту толпу, не имея ни одной царапины; а все, до кого мы не успели дотянуться при первых взмахах, вдруг разворачиваются и начинают спасаться бегством, а мы догоняем их и рубим без жалости и сожаления, потому что это очень нехорошие люди, которые должны быть убиты.

Мне-то все равно, но Нике это очень важно (и что не сделаешь для своей любимой) – если ей хочется убивать только нехороших людей, будем убивать только их, да пусть они никогда не закончатся, чтобы нам всегда было с кем поразвлечься. Да, я такая, и ведь недаром же меня назвали «Дочерью Хаоса» в честь богини смерти и разрушения в нашем пантеоне. Да, кстати, Ника сказала, что прямой двухлезвийный мужлан-ксифос обычно так красиво висящий на поясе у нашего командира, так ни разу и не обнажился в этом бою для того, чтобы испить свежей горячей крови врага. Этот зазнайка изображает из себя полководца, но даже кухонные ножи в руках у стряпух знают, что у него отродясь не было никакого ума, одна лишь красивая видимость и умение многозначительно покачиваться, пока его Носитель занимается своими делами.

 

* * *

 

Тогда же и там же

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, Великий князь Артанский

 

В тот момент битвы за Перекопскую крепость, когда взбунтовавшиеся рабы и рабыни ударили в спину турецко-татарскому гарнизону, я опять испытал такое же чувство, какое испытывал во время Битвы у Дороги, в проклятом мире Содома. Сейчас там, по ту сторону вражеской линии, сражались и умирали Наши, и им немедленно требовалось помочь всеми возможными способами. Судя по тому, что Заклинание Поддержки вышло у нас сразу же и без малейших разногласий, и Кобра, и Птица, и Колдун, и Анастасия почувствовали то же самое, что и я. Нашим нужно было помочь и участвовавшие в штурме воители и воительницы уже обкатанного в боях с монголами первого пехотного легиона [198] удвоили свой натиск в рукопашной схватке; чаще стали раздаваться резкие щелчки отдельных выстрелов из «супермосиных» и треск коротких злых очередей пистолетов-пулеметов, необходимых там, где бой шел накоротке.

Этот яростный порыв буквально смял и размазал беспорядочно сопротивляющегося врага, и без того растерянного от внезапности атаки из ниоткуда. В эти времена войска, сумевшие внезапно ворваться в открытые ворота вражеской крепости, обычно выигрывают схватку у гарнизона с разгромным счетом, потому что тот лишен возможности вести ее с привычных тактически выгодных позиций, а подразделения, по сигналу тревоги занимающие свои места на стенах и башнях, неожиданно получают убийственные удары в спину и во фланг. В результате из двух тысяч янычар, которых турецкий султан прислал в эту крепость для того, чтобы те держали в своих руках ключ от Крыма, живым не ушел ни один человек; из пяти тысяч татар около трех сотен сумели сбежать через северные ворота в степи Таврии, и около сотни отступили на юг, в сам Крым. Остальные же полегли на стенах и бастионах, а также среди пыльных улиц нижнего города, растерзанные своими бывшими рабами и рабынями, выместившими на них все свои унижения.

Почти все сражение за крепость Ор-капу, которая с этого момента становится Перекопом, мы с Михаилом Скопиным-Шуйским провели, стоя на верхнем ярусе одной из башен Цитадели, очищенной от врага в первые же минуты. Вид на крепость оттуда был как на ладони, и я с легкостью мог управлять боем, напрямую отдавая мысленные команды ротным командирам. В ситуации скоротечного судорожного штурма промежуточные инстанции были излишними, а если вспомнить, что в пехотных ротах в командирах у меня ходили перешедшие на мою службу тевтоны с их любовью к точности и исполнительностью, то поймете, что в этом бою первый легион дрался как хорошо отлаженный механизм. Там же находилась и остальная наша управляющая пятерка, разумеется, кроме Кобры, которая первой бросилась в яростную рукопашную схватку с таким энтузиазмом, что бедные янычары, вообще-то мужчины не робкого десятка, с визгом бросались от нее врассыпную, спасаясь от беспощадной «Дочери Хаоса», которой голову отрубить – все равно что выпить стакан воды.

Спустились мы вниз только тогда, когда все было уже почти кончено и заваленная мертвыми телами крепость уже была нашей по праву победителей. И тут к нам с криками и плачем стали кидаться освобожденные полоняницы и полоняники, многие сами в ранах и крови. В этот момент я снова почувствовал себя солдатом-освободителем и богом русской оборонительной войны в одном флаконе. Восхитительно сладостно осознавать, что ты все сделал правильно, и что люди благодарят тебя за все, что ты для них сделал, а в голову в это время толкается множество новых рекрутов, ведь участие в совместной схватке обостряет восприятие и облегчает принятие клятвы. Это были первые массовые русские рекруты, пришедшие ко мне на службу, ведь в мире Славян (и даже в мире Батыя) все это было не то, чувствовалась в тамошних людях некоторая чуждость; и только такие опередившие свое время персонажи, как Александр Ярославич, ощущались как полностью свои.

Но тут уж, как говорится – все, что могу лично, ведь с этими людьми еще надо будет разобраться без различия пола, возраста и национальности – отправить на излечение раненых, накормить голодных, обмундировать одетых в изодранное рубище и отправить всех подряд на обучение. Подозреваю, что это были не последние наши местные рекруты, и именно здесь, в Крыму, за счет захваченного татарами полона мы основательно пополним наши ряды отлично мотивированными бойцами. Кстати, я отдал на «Неумолимый» образцы «направляюще-укрепляющей сыворотки № 1» с контейнеровоза, после чего меня заверили, что оборудование линкора способно синтезировать эту дрянь хоть тоннами, как соляр. Тоннами нам не надо, но теперь я точно знаю, что весь личный состав будет подвергнут поголовной обработке. Разумеется, кроме лилиток, бойцовых и прочих, в которых схожие функции встроены прямо на генном уровне.

Стоя на высоком крыльце, я окинул взглядом замковый двор и увидел внимательно смотрящие на меня лица мужчин и женщин. Народу там было тысячи три или четыре – в основном с русскими лицами, еще были литовцы, поляки, немного кавказцев, скорее всего кызылбашей (азербайджанцев), грузин и осетин, к которым крымские татары ходили в свои военные походы… Прямо сейчас, после совместного крещения кровью в бою, все они воспринимались как свои, национальность уже не имела значения. Как неважно было и то, что, вероятно, эти мужчины и женщины кинулись на своих угнетателей скорее от отчаяния, с желанием умереть сражаясь, лишь бы не жить на коленях. Или это было мое «благотворное» влияние? Не знаю.

Конечно, не все из этой толпы вступили в схватку с врагом, кто-то, возможно, забился в дальний угол, спасая свою жизнь, но такие не за что не будут принимать присягу, а я и не буду настаивать, скорее, наоборот. Но большинство, несомненно, было уже своим, и потому попало под Заклинание Поддержки, которое в свою очередь облегчило принятие ими Призыва. С тех пор как эти люди попали в полон, их называли неверными собаками, не считая за людей, держали впроголодь, изнуряли тяжелыми работами, в то время как их хозяева не ударяли по жизни и палец о палец, умея только воевать, грабить и проживать награбленное. Ну что же, так тому и быть. Пока в этих людях кипит яростное желание, их надо брать и вести за собой. Если сейчас замешкаться, отложить процедуру на потом, то момент будет упущен, и того, что хотелось бы получить из этого пока еще бесформенного скопления людей, уже никогда не выйдет.

Я поднял руку, и над центральной площадью залитого кровью Перекопского замка повисла тишина, как когда-то, когда я перед башней Силы в заброшенном городе принимал свой первый Призыв.

– Все, кто хочет носить оружие и сражаться с врагом, – громко произнес я, – неважно, кто это – мужчина, женщина или ребенок, какой он веры и какого народа, должны отойти по правую часть двора от меня. Те, кто хочет уйти отсюда домой, жить мирной жизнью и больше не вспоминать об этом кошмаре, должны отойти на левую часть двора. Делайте выбор прямо сейчас, и не жалейте потом о своем выборе, потому что каждый получит свое сполна…

Мгновенная тишина – и бурлящее броуновское движение охватило площадь. Большая часть народа – примерно две трети, а то и три четверти (в основном русские, литва и поляки), кинулись направо, а остальные налево. Конечно, среди тех, которые выбрали службу, скорее всего, имеется немало карьеристов и приспособленцев, но неискренне присягу принять невозможно, а последствия такой попытки, с медицинской точки зрения, трудно предсказуемы – возможна и смерть на месте, и хроническое слабоумие, но ведь я же не зря предупреждал всех, чтобы они никогда не жалели о сделанном выборе. Роскошь индивидуальной работы сейчас не для нас, поэтому будем принимать клятву коллективно, тем более что священное красное знамя уже вынесли и поставили рядом со мной.

Как когда-то давно, когда это было в первый раз, я вынимаю из ножен меч Ареса и вздымаю его острием вверх, отчего его лезвие даже при свете дня начинает светиться. При этом меня дополнительно разжигает то, что передо мной в огромном большинстве не лилитки и «волчицы» (то есть, в силу своего происхождения, чистые листы), а уже сформированные личности людей, пусть и живших за четыреста лет до меня, но по сравнению со всеми прочими, с кем мы уже имели дела, такие родные и знакомые, как собственные родители, или, в крайнем случае, деды и бабки.

– Знайте, – громко и отчетливо говорю я, и мои слова громом разносятся по крепости, где только что бушевала жестокая битва, – что я клянусь убить любого, кто скажет, что вы все вместе и по отдельности не равны мне, а я не равен вам. Я клянусь убить любого, кто попробует причинить вам даже малейшее зло, потому что вы – это я, а я – это вы, и вместе мы сила, а по отдельности мы ничто. Я клянусь в верности вам, и спрашиваю – готовы ли вы поклясться в ответ своей верностью мне и нашему общему дело борьбы со злом, в чем бы оно ни заключалось?

Пока я произносил слова клятвы, меч светился все сильнее и сильнее. Закончив говорить, я левой рукой взял край знамени и приложился губами к нагретому солнцем алому шелку.

Когда я это сделал, площадь на мгновение замерла, а потом взорвалась торжествующим ревом. Внутри же себя я чувствовал, что дело сделано и теперь нам пора заниматься куда более скучными и прозаическими делами вроде отправки на лечение раненых, уборки трупов и кормления голодных. А еще нас ждал Бахчисарай, где, как откормленный паук в середине паутины, сидел нынешний Крымский хан Газы II Гирей.

 

* * *

 

Июля 1605 год Р.Х.,