Танкист старший лейтенант советской армии Василий Соколов

 

Все произошло почти как в анекдоте: «Сокол ты, Орлов! Да нет, тащ полковник, я не Орлов, я Соколов. Тогда ты орел, Соколов!» – влип я как кур в ощип. Но давайте расскажу по порядку.

Утро восьмого ноября одна тысяча девятьсот восемьдесят девятого года запомнится мне на всю жизнь. Рано утром наш гвардейский танковый полк подняли по тревоге, и огласили приказ – срочный вывод в Союз. Вроде наш Горбачев договорился и их Бушем и началась всяческая разрядка, мир, дружба, жвачка. Ох, и материли мы командование и самого Михал Сергеича. Ведь нельзя же так внезапно, ни с того ни с сего – я, например, как недавно произведенный командир танкового взвода, и не заработал, считай, еще ничего в этой Германии; те, что служили тут подольше, отправляли в Союз контейнеры с мебелями да хрусталями, а у меня, холостого да бездетного, за полгода до того переведенного из Союза, почитай что ничего пока и не было. Так, магнитофончик «Акай», мечта босоногого детства. Особо злились семейные офицеры и прапора, которым предстояло бросить родных и близких, а также все, что нажито непосильным трудом – и убывать с полком неизвестно куда и неизвестно зачем. Тем более что настроения у немцев за забором части становились все более возбужденными – им хотелось свободы, демократии, капитализма и счастья в единой Германии. Нападений на часовых еще не случалось, а вот пикеты с плакатами типа «русские, убирайтесь вон!» перед воротами части уже стояли.

Как сказал нам замполит полка майор Бобриков:

– Капитализм они на свою голову получат, а вот все остальное – фиг!

Но приказ есть приказ, да и времени на сборы было дано очень мало, всего-то от подъема до восьми вечера. И вообще, происходящее своим бардаком и идиотизмом больше напоминала паническое бегство, чем вывод войск. Неизвестен был даже конечный пункт назначения, куда выводится наша дивизия, а не то, что есть ли там казарменный фонд и вообще снабжение. Спасибо нашем зампотылу и подчиненному ему начпроду – за то, что за эти четырнадцать часов они выгребли и распихали в свободные уголки на машинах все подотчетное им вещевое имущество. Мордастые, как кабаны, «воины» с продсклада, возможно, впервые в жизни в поте лица таскали и грузили в машины мешки с крупами, коробки с макаронами и немецким эрзац-маслом, ящики с рыбными консервами.

Говорят, что такую команду дал наш комполка, подполковник Седов, заслуженный офицер, которому до пенсии оставался год с хвостиком.

– Чует мое сердце, – сказал он, – в чистое поле едем…

А ведь помимо машин для перевозки имущества полка, которые обычно применялись при выезде на учения, использовались и «хозяйки» с автороты, и приписанные к батальонам «Уралы» со вторым боекомплектом – все же мы там в Германии войну ждали в любой момент, и поэтому первый боекомплект хранился прямо в технике, второй – в этих самых приданных к батальонам грузовиках, а третий и четвертый – в машинах дивизионного автобата, превращенного в специальный мобильный склад боеприпасов. Но в случае войны они нам могли и не понадобиться, потому что танк в бою рассчитан только на пятнадцать минут, а потом усе – крышка.

Сборы были как на войну – такие же суетливые и бестолковые, разве что не под бомбами; да и направлялись мы в обратную сторону. Но худо ли, бедно ли – к восьми часам парки полка уже содрогались от рева и свиста прогреваемых двигателей и угарный чад смешивался с холодным мелким моросящим дождем. И вот семейные попрощались со своими, ворота части распахнулись, и танк командира полка, рассекая мрак фарой и свистя турбиной, первым прыгнул в мокрую моросящую ночь. А за ним уже пошли остальные машины. Сперва три танковых батальона, с приданными машинами, потом пехотный батальон, артдивизион, зенитный дивизион, авторота и прочие службы, включая клуб и полковой оркестр.

Если верить прикидкам на пальцах, то, с учетом разрывов между батальонными колоннами, полк растянулся не меньше чем на семнадцать с половиной километров. Дорога к станции погрузки пролегала через довольно протяженный лесной массив и была прекрасно знакома нашим механикам-водителям, ибо из года в год вот уже сорок четыре года полк выезжал этим путем на учения; но теперь ему не суждено было вернуться в родные казармы, в которых уже гулял ветер и стоял запах разрухи – той самой, которая не в сортирах, а в головах.

И вот представьте себе – темнота, ветер, моросящий дождь, который, стоило нам выйти из части, перешел в проливной ливень, да такой, что свет танковой фары вяз в его косых струях, не пробиваясь и на тридцать метров, и механику-водителю из всех деталей пейзажа была видна только корма предыдущего танка – больше ничего. И тут к тому же начал греметь гром и сверкать молнии, что для ноября было совсем уже чем-то невероятным. Как только началась гроза, связь между машинами совсем пропала, в наушниках стоял сплошной писк и треск, и, если бы не корма переднего танка в омываемой струями дождя оптике перископа, то можно было подумать, что это мы плывем в воздухе между черным промокшим небом и такой же землей.

Кончилось все в один момент. Вдруг где-то позади полыхнула молния такой силы, что, казалось, где-то поблизости сработал тактический ядерный боеприпас, а примерно десять секунд спустя до моей машины докатился гром, слышный даже под броней при задраенных люках. И тут же прямо над нашими головами в сплошной облачной массе образовался разрыв, через который проглянула отнюдь не россыпь ночных звезд, а яркое полуденное солнце с клочком голубого неба; этот просвет принялся расширяться прямо на наших глазах. Солнечные лучи рассекли непроницаемый мрак, и стало видно, что колонна полка идет не по чистому и аккуратному ночному немецкому лесу, а по залитой солнцем чуть всхолмленной степи, в которой то тут то там поднимались исполинские деревья, а впереди – если верить компасу, на юге – была видна невысокая горная гряда. Вот это я понимаю – приехали.

Нельзя сказать, что наш комполка растерялся – нет, он сделал все, как требовали уставы – нашел неподалеку подходящий холм и встал на нем лагерем; инженерная служба просверлила в земле колодцы, из которых была получена вполне приемлемая вода, радисты из роты связи слушали абсолютно пустой эфир и непрерывно передавали свои позывные, а разведрота вела разведку на удаление до двадцати пяти километров, но не встречала никого, кроме очень странных зверей. Все это было очень похоже на то, что мы оказались в другом мире – как в тех фантастических романах, которые я, будучи ребенком, с упоением читал. Ведь тогда я мечтал о захватывающих приключениях, необыкновенных странствиях…

И вот сейчас, когда, каким бы невероятным это ни казалось, мы очутились в совершенно ином мире – все растеряны и подавлены, а в умах царит тоска и уныние. И лишь маленький лучик надежды иногда пробивается сквозь толщу мрачных предчувствий и горестных раздумий – может быть, нас все-таки найдут и спасут? – но он тут же гаснет, придавленный неприглядной и страшной реальностью. Словом, она, эта реальность, оказалась не такой, как вымысел фантастов. И дело было не в объективной действительности, а в чем-то другом, словно в душе каждого из нас – там, где-то глубоко – жило то, что сковывало подобно липким путам; причем действовало это массово. Вместо воодушевления и стремления вперед нас всех одолела пассивность и хандра. Эта массовая напасть завладела всеми без исключения – подобно серому туману, она обволакивала разум и вкрадчиво, словно жуткую колыбельную, нашептывала: «Вы все умрете… умрете… умрете…».

Тем временем день шел за днем, и начпрод каждый день урезал рационы, потому что время шло, а продуктов оставалось все меньше. Если бы мы убыли из полка с сухпаем на три дня, как этого и требовал приказ, то, наверное, к настоящему времени уже все перемерли бы от голода. Дошло даже до того, что Седов, ужасный служака и буквоед, разрешил охоту на местную живность и сбор в степи белых грибов, которые в невиданных количествах вылезали из земли после каждого, почти ежедневного, дождя.

Но дело это было не такое однозначное, потому что кроме грибов и дичи в степи имелись очень милые хищники, самый безобидный из которых напоминал гиену размером с крупную лошадь, а также в немереных количествах произрастала дикая травка каннабиса – ее очень быстро опознали уроженцы южных солнечных республик и тут же пустили в широкое употребление. И еще, как оказалось, в степи были и другие хищники, двуногие и говорящие. Однажды – по моим расчетам, на шестьдесят второй день нашего пребывания в этой степи – я получил наряд возглавить бригаду тихих охотников (то есть сборщиков грибов), потому что взятые с собой продукты к тому времени совсем закончились. В мои обязанности вменялось следить за порядком и, если что, автоматными очередями отгонять от солдатиков разное подозрительное зверье. Местность эта была вроде уже знакомая, опасности никакой не наблюдалось – ибо та же супергиена или гигантский хищный кабан подкрадываться совершенно не умеют, их фишка в неутомимом преследовании своей жертвы с тем, чтобы не дать ей оторваться, утомить – а уж потом закончить дело одной быстрой атакой.

И вот, когда я сидел на бугорке, держа на коленях автомат, и предавался мечтаниям о сигарете, на мои плечи неожиданно упала петля аркана. Набежавшие тут же люди, которых я сперва принял за обычных кочевников, связали мне руки и поволокли на дно балочки, где их уже ждали оседланные кони. Меня мешком перебросили через круп коня, потом в седло вскочил хозяин коня и, прежде чем кто-то из наших опомнился, ударил пятками по конским бокам. Уже на ближайшем привале выяснилось, что люди, захватившие меня – это вооруженные бабы, которыми командует сущая ведьма по имени Мара.

Так я попал в плен к диким амазонкам, которые решили продать меня каким-то тевтонам – наверное, потому, что, отчаявшись ждать, когда они поймут нормальный русский язык, я попробовал в силу своих слабых способностей поговорить с ними по-немецки. В общем, у меня ничего не вышло, но меня повезли в эту самую Тевтонию, но только уже не перекинутого поперек коня, а в позе всадника без головы, то есть со связанными руками и с ногами, привязанными к стременам. За всю ту неделю, пока мы ехали, мне ни разу не дали умыться и постирать одежду, а пару раз довольно сильно избили, причем особо старалась эта самая Мара.

На четвертый день мы вброд пересекли пограничную реку (причем было видно, что там, на берегу, еще совсем недавно, не больше полутора-двух месяцев назад, стояли лагерем люди), а еще через три дня мы въезжали в стольный град Тевтонбург, который находился на противоположном берегу полноводной реки. Тогда я еще подумал, что стоило ли уезжать из одной Германии, чтобы тут же попасть в другую, полную черных мундиров с орлами и зигующих белокурых бестий. В общем, это было похоже на фильм про Штирлица, который скрестили с дремучем средневековьем. При этом было понятно, что совсем недавно этот город бомбили – об этом говорили развалины на вершине одного их холмов, а еще то, как местные жители оглядывались, вздрагивая, на звуки устной русской речи. Того и гляди увидишь на стене надпись «Здесь был Вася» и ниже «ДМБ 1987-89».

В этом Тевтонбурге Мара пошла в замок рядом с портом, к какому-то седому худощавому арийцу и очень долго с ним о чем-то толковала, иногда переходя на крик, а иногда и хватаясь за меч. И явно речь была обо мне; а старик оказался каким-то великим магистром. Но вот они о чем-то договорились; меня вывели из здания и вместе с двумя мордоворотами усадили на заднее сиденье коляски. При этом на переднее сели Мара и старик, которого она называла герр Густав, после чего кучер, щелкнул вожжами, и мы поехали, как я понял, домой к этому великому магистру, а подельницы Мары верхом потянусь следом за нами, настороженно оглядываясь по сторонам. Причем мордовороты были настолько любезны, что тоже не мешали мне вертеть головой во все стороны.

Но вот то, что произошло во внутреннем дворе городского дома этого великого магистра, привело меня в состояние самого настоящего шока. Едва только коляска с сопровождающими ее дикими амазонками въехала во двор и за ней закрылись ворота, как тут же раздался громкий свист, и с обеих сторон двора появились вооруженные женщины. Их одежда привела меня в настоящее замешательство – это было некое средневековое подобие советской военной формы. Уж каска знакомого вида с красной звездочкой и форма с доспехами цвета хаки почти не оставляли сомнений в том, солдатами какой армии считают себя окружившие нас девки. Некоторые из них были худы как скелеты, другие, напротив, гипертрофированно рослы и мускулисты, третьи имели пропорциональные стройные фигуры, от которых у меня потекли бы слюнки, если бы сейчас я был в состоянии думать о женских прелестях. Причем и у первых, и вторых, и у третьих помимо висящих на поясе кинжалов и сабель имелось и стрелковое оружие. У худышек это были смутно знакомые мне пистолеты-пулеметы, а у красоток и мускулисток – самозарядные винтовки неизвестной мне модели. При первом же взгляде на уверенные движения и жесткие лица этих воительниц я сразу понял, что в бою против них не пляшут не только мамуки [30] из нашего мотострелкового батальона, но и похитившие меня амазонки, а также много кто еще. Причем мои похитительницы сразу же просекли эту ситуацию, тут же побросав оружие и спешившись.

Пока они там разбирались, охранявшие меня тевтонские мордовороты тихо вылезли из коляски и так же тихо растворились в пространстве, как будто их тут никогда и не было. Похвальная скромность, уметь же надо.

Не успел я удивиться этому обстоятельству, как к коляске подошел мужик лет тридцати с виду, обмундированный и экипированный точно так же, как и разоружившие амазонок девицы. Помимо меча и кинжала, на поясе у него еще имелась кобура с пистолетом, а через плечо висел автомат Калашникова. Сложив в уме полевые погоны старшины с его уверенным видом, я сделал вывод, что скорее всего это сверхсрочник, уже участвовавший в настоящих боевых действиях, из дивизионной или армейской разведки.

– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант, – поприветствовал он меня, вскинув ладонь к каске, и тут же добавил, совершенно не по уставу, – какими судьбами в эти края?

– Не понял вас, товарищ старшина, – возмутился я, – что значит – какими судьбами? Обращайтесь по уставу и говорите яснее, а то я вас чего-то не пойму.

– Слышь, старлей, – с нажимом сказал старшина, – ты не кипятись, ведь мы сейчас не на плацу, чтоб политесы соблюдать. Четко и ясно сообщи имя, фамилию, род войск, часть, и на всякий случай год, из которого ты сюда попал.

– Слышь, старшина, – вопросом на вопрос ответил я, – а ты сам кто такой и из какого года? А то ты меня тут допрашиваешь, а сам не представился.

Старшина усмехнулся и снова приложил руку к каске.

– Старшина контрактной службы Антон Петрович Змиев, отдельный полк спецназначения ГРУ, июнь две тысячи шестнадцатого.

Я почему-то сразу понял, что он не врет и, нервно сглотнув слюну, переспросил:

– Две тысячи шестнадцатого?

– Да, – уверенно произнес он, – а у тебя?

– Тысяча девятьсот восемьдесят девятый, – ответил я.

– Дерьмовый год, – ответил старшина Змиев, – впрочем, каждый следующий год будет только хуже. Ну, ты давай говори уже до конца, если начал. Местное гестапо и так уже в курсе, где примерно вы находитесь, и что там вас много, и что вы при технике. Но и твои сведения тоже не повредят, много ли выяснишь из пьяной болтовни людей, не способных отличить БТР от танка.

– А что, товарищ старшина, – удивленно спросил я, – тут и гестапо есть?

– А как же без него, – ответил старшина, – конечно, есть. Ну ты давай, колись скорей, а то время идет, а толку с тебя все нет.

– Танкист я, старшина, – угрюмо пробормотал я, – служил в танковом полку в составе 25-й гвардейской танковой дивизии из состава западной группы войск. Утром поступил приказ на вывод из Германии, а вечером в ходе марша к станции полк попал в какую-то странную грозу и оказался здесь. Скоро уже шестьдесят дней, как мы тут кукуем. Всю жратву подъели, грибы собираем, на зверье местное охотимся, ну и на нас тоже охотятся…

– Ладно, старлей, – сказал старшина, – ты не кипишись, сейчас напишу сопроводительную и отправлю тебя к начальству. Начальство у нас хорошее, оно тебе поможет, причем от всех болезней сразу…

В этот момент окно прямо над нашими головами раскрылось окно и милый девичий голосок спросил по-немецки какого-то папу, кого и куда нужно отвезти. Подняв глаза, я увидел чрезвычайно милое создание дамского пола в пилотке цвета хаки со звездочкой, и в таком же кителе. Как не странно, но папой девушки в советской форме оказался эсесовский великий магистр, который назвал девушку Гретхен и сказал, что к начальству надо доставить только меня и атаманшу амазонок, и что остальных они грохнут прямо здесь, не затрудняя великого Серегина возней со всяким мусором. Старшина на это ответил, что капитан Серегин сам разберется, что есть мусор, а что нет.

Я, знаете ли, по-немецки почти все понимаю, только со своим рязанским произношением стесняюсь говорить. А тут такая девушка – белокурая, стройная, сероглазая, и к тому же с лейтенантскими погонами, пусть даже и немка… Бросив на меня пристальный взгляд, она скрылась в окне, очевидно, намереваясь спуститься к нам во двор, а я окинул взглядом свое грязное, вонючее, пропотевшее ПШ, [31] и остро пожалел о том, что у старшего лейтенанта Соколова сейчас нет возможности переодеться в чистый выглаженный парадный, или хотя бы повседневный мундир, для того чтобы произвести на девушку надлежащее впечатление.

Сказать честно, от стыда за свой внешний вид я был готов просто провалиться сквозь землю. И вот ангел, едва касающийся своими сапожками земли, появился рядом с нами во дворе – и сердце мое забилось часто-часто.

– Привет, Змеюка, – сказал ангел на почти чистом русском языке.

– Привет, Гретхен, – ответил старшина и спросил, – как там дела?

– Там нормально, – ответил ангел, глядя куда-то мимо меня, – все уже почти готово, поэтому гауптман Серегин торопит, чтобы вы здесь поскорее все заканчивали и уже отчаливали.

Я обернулся и посмотрел туда, куда только что глядела эта Гретхен, и увидел, что захватившие меня дикие амазонки уже обриты наголо и завернуты в какие-то подобия смирительных рубашек, которые не дают им пошевелить руками, а ногам оставляют возможность делать только мелкие приставные шажки.

– Скорее не получится, – произнес старшина, – тут, как оказалось, целый танковый полк завалялся, и этот старший лейтенант как раз оттуда. Думаю, что Серегин этим заинтересуется.

– Конечно, заинтересуется, – уверенно сказала Гретхен, – дедушка рассказывал мне про ваши танки – это же настоящий ужас для врагов.

– Эти танки еще лучше чем те, о которых мог рассказывать твой дедушка, – ответил старшина, – хотя с учетом поправки на мир происхождения все может быть так на так. Но, настоящий ужас для врагов – это не танки и пушки, а солдаты, которые ими управляют. Если они сделаны из стали – это одно, а если из дерьма, то совсем иное. Я еще не могу понять, из чего сделан этот парень, но он как раз из того танкового полка.

– Так он не пленный? – спросила Гретхен, разглядывая меня своими серыми глазами.

– Пока его статус не определен, – уклончиво ответил старшина, – последнее слово остается за капитаном Серегиным. Если он откликнется на Призыв, то он наш человек, а если нет, то на нет и суда нет, а есть особое совещание…

Интересно, что это за «призыв», на который надо будет откликнуться, и что это за «особое совещание», которое грозит мне, если я не поддамся на их уговоры. Неужели расстреляют? И милая Гретхен, глядя холодными серыми глазами, выпустит мне пулю в затылок? Фу, какая дрянь лезет в голову!

– Хорошо, Змей, до контрольного времени открытия портала осталось всего пять минут, идем, – сказала Гретхен, посмотрев на свое хрупкое левое запястье, где красовались несуразно большие для этой тонкой руки мужские часы, вроде командирских.

– Я пока остаюсь, – сказал Змей, – и вернусь только вместе с Мэри…

– Тогда, – сказала Гретхен, бросив косой взгляд в мою сторону, – пусть молодой человек идет сам и не делает никаких глупостей, потому что там ему не здесь.

Ну, я и пошел, собственно, даже не понимая, о каком портале они там толкуют… мне уже представлялось нечто вроде большого партизанского отряда. Где командир, комиссар и начальник штаба, заросшие бородами, сидят под елкой…

Но действительность превзошла все мои ожидания. В воздухе прямо перед нами раскрылась прозрачная линза примерно двухметрового диаметра, а за ней оказался залитый знойным полуденным солнцем двор совершенно другого замка, построенного в каком-то древнекитайском стиле, с фонтаном посередине. У меня захватило дух и радостное предчувствие вдруг встрепенулось в душе. Вот они – настоящие чудеса! И я подумал, что этот момент будет поворотным как в моей судьбе, так и в судьбе всего нашего полка.

Гретхен подтолкнула меня в спину, и я волей-неволей шагнул за порог, надеясь, что хуже, чем в плену у амазонок, уже не будет. С первого же момента по другую сторону линзы я почувствовал себя так, будто меня взяли и сунули в огненную печь поджариться – но это было неважно, потому что осознание того, что я перешел портал (как говорится, в здравом уме и твердой памяти), наполняло меня ликованием, радостью и радужными надеждами, а также чувством приобщенности к чему-то великому и необыкновенному, о котором раньше я не мог и помыслить.

А дальше сотня шагов по раскаленному от полуденного солнца двору – и вот мы уже у входа в башню, возле которого изваяниями застыли две мускулистки с винтовками, взятыми на караул. При нашем приближении они даже не пошевелились, и я подумал, что Гретхен одна из тех, кто имеет право беспрепятственно входить и выходить из штаба. Еще несколько шагов – и мы внутри, в полумраке и прохладе. Ничего похожего на партизанский отряд; нормальный такой штаб, со знаменем при посте № 1, столом дежурного по части, за которым, как обычно, сидит лейтенантик с красной повязкой на рукаве – он еще даже моложе, чем я. Вскакивая с места, он вытягивается в струнку и козыряет Гретхен, в упор не замечая такое ужасное чучело, как я. А ведь, кажется, они в одном звании, с чего бы такой пиетет…

– Значит так, – говорит Гретхен лейтенантику, – немедленно вызови сюда Птицу. Вот у этих предательниц необходимо выяснить точные координаты того места в мире «подвалов», где был захвачен этот человек, а потом доложить гауптману Серегину. Скажи ей, что она может не церемониться с этим мясом, сведения должны быть добыты любой ценой. Выполняй!

Тут откуда-то из темного угла, повергнув меня в оторопь, появилась самая настоящая чертовка с красной кожей, рогами на голове и хвостом, но одетая в такую же форму, как все; после чего она вихрем унеслась выполнять поручение. Ну и ну…

Пока Гретхен говорила, я осматривался по сторонам. По периметру квадратного помещения кабинеты с табличками на дверях [32] «начальник штаба», «начальник разведки», «начальник службы связи», «начальник финансовой службы», «начальник медицинской службы», а вот дальше пошла абсолютная ересь, вроде: «начальник магической службы», «начальник психологической службы», «начальник службы специальных магических вооружений», «начальник климатической службы»…

А где оперативный отдел, служба тыла и прочий автобат? Кстати, интересно, что это за «птица», которую вызываю для того, чтобы она допрашивала амазонок и насколько она страшна. Я с содроганием представил себе огромную краснорожую полубабу-полуптицу, с волосатыми лапами и огромными когтями, которыми она будет рвать этих несчастных на куски, добывая из них сведения, как из моллюсков вытаскивают жемчуг.

Но долго размышлять мне не дали. Оставив пленных на попечение дежурного, Гретхен повлекла меня дальше, на второй этаж, где располагался кабинет командира этой странной части. Остановившись перед этой дверью, я вдруг испытал немного тревожное чувство. А вдруг здесь, за этой дверью, меня признают ни к чему не годным, и зачем мне потом будет жить? Но вот лейтенант постучалась, услышала изнутри разрешение войти, произнесенное твердым мужским голосом и, приоткрыв дверь, скользнула внутрь, увлекая меня за собой. Рука у нее была хоть и маленькой, но твердой, с сильным хватом и мозолистой; и тут я понял, что оружие, висящее у нее на бедре, нужно этой девушке не только в качестве знака статуса и специфического украшения, но для того, чтобы убивать им людей. Это открытие заставило меня непроизвольно поежиться.

– Геноссе гауптман, – сказала Гретхен, кладя перед своим командиром донесение старшины, – вот тот человек, из-за которого папа вызывал меня к себе. Змей в нем вроде бы не уверен и передает дело на ваше усмотрение.

Капитан Серегин наскоро прочитал записку и, кивнул каким-то своим мыслям, поднял на меня свои серые глаза. От этого взгляда меня пронзило такое чувство, будто передо мной сидит самый лучший из всех командиров, тот самый, про которого у Лермонтова было сказано «слуга царю, отец солдатам», и что за ним я пойду и в огонь, и в воду, и в эпицентр ядерного удара.

– Значит так, Гретхен, – после некоторой паузы веско произнес капитан Серегин, – старшего лейтенанта Соколова отмыть, переобмундировать, как следует накормить, показать Лилии и Птице и поставить на временное довольствие. Кроме того, скажи там дежурному, чтобы вызвал ко мне майора Половцева и Елизавету Дмитриевну. Задание понятно, товарищ лейтенант?

– Понятно, геноссе гауптман, – отрапортовала Гретхен. – Будем готовить спецоперацию по отжиму танкового полка. Разрешите идти?

– Иди уже, – махнул рукой Серегин, – и влюбленного своего с собой забери.

– Ой, – пискнула Гретхен и, схватив меня за руку, вытащила за дверь, да так резко, что я от растерянности едва не споткнулся и не разбил нос. Откуда Серегин знает, что Гретхен запала мне в сердце с первого взгляда?

Как вскоре выяснилось, этот вопрос волновал не только меня. Когда я, отмокший в ванне с магической (как мне сказали) водой, чистый до скрипа и обмундированный в такую же, как на Гретхен, новенькую форму цвета хаки, уничтожал в столовой большую порцию тушеного мяса с овощами, услышал ее вопрос:

– Слушай, Васья, только скажи честно. А ты и в самом деле в меня влюблен?

Я прислушался к своим внутренним ощущениям и эти ощущения сказали мне, что да, действительно влюблен и еще как – потому что передо мной сидит самая замечательная девушка на свете, или наоборот – она самая замечательная, потому что я в нее влюблен. Но это уже неважно.

– Да, – кивнул я, с обожанием глядя на нее, – ты сразила меня в самое сердце с первого взгляда. Но как же об этом узнал Серегин?

– Тс-с! – она приложила палец к губам, лукаво глядя на меня, – Серегин на самом деле не просто Серегин, а бог войны, ставший таковым потому, что он унаследовал энергооболочку и меч бывшего бога войны Ареса.

– А что случилось с Аресом? – спросил я. – Вообще-то, если это запретная тема, то можешь ничего не говорить, я пойму.

– Ничего запретного в этом нет. Серегин убил его, вооруженного, голыми руками и поэтому Афина отдала его наследство Серегину. Просто среди наших не принято трепать эту тему всуе.

– Среди каких ваших? – поинтересовался я.

– Среди тех, – ответила моя зазноба, – кто, как и я, дал Серегину воинскую клятву и зовет себя Верными. Ты тоже можешь стать Верным, а можешь и не стать, если в тебе какая-то слабина.

Подозрение на слабину ужасно меня обидело, ведь очень неприятно, когда такая красивая девушка смотрит на тебя с легким пренебрежением.

– А много ли вас, Верных? – спросил я.

– Тысяч двенадцать или даже больше, – ответила Гретхен, – я точно не считала. Просто все, кто служат в корпусе – Верные, но еще кое-кто занят другими делами, но все равно является Верным.

– А что вы должны делать, чтобы быть Верными? – спросил я.

– Уничтожать зло, – веско сказала Гретхен, – всеми возможными методами, и во всех мирах и временах.

– Кстати, – спросил я, – а как там в двадцать первом веке? Квартиру каждой семье дали и перестройку закончили?

– Я не знаю, – пожала плечами Гретхен, – я же не русская, а местная. Просто Серегин подобрал меня раненую, вылечил и обогрел, а потом принял в почетные русские.

– Да?! – удивился я. – А кто тебя ранил?

– Не знаю, – пожала она плечами, – тогда мы, тевтоны, еще служили херру Тойфелю, и поэтому немного воевали с гауптманом Серегиным, из-за чего он и его бойцы убивали нас пачками. Я точно знаю, что весь мой отряд, охотившийся на гауптмана Серегина, полег до единого человека, и что направленную мину, которая меня искалечила, ставил Мастер. Но я на него не в обиде, потому что из-за этого отец Александр смог избавить мою душу от херра Тойфеля, а колдун Димитрий вылечил меня и сделал так, что мое тело стало даже лучше прежнего. А потом гауптман Серегин предложил мне вступить в его команду, и я, конечно же, с радостью согласилась…

Гретхен покраснела и, встав из-за стола, строго на меня посмотрела.

– Ну ладно, – сказала она, – мы с тобой заболтались. Сейчас нам надо к Лилии, а потом и к фройляйн Анне.

– А кто такие Лилия и эта фройляйн Анна? – спросил я, вставая.

– Лилия – это такая маленькая богиня подростковой любви, но в нашей конторе она работает лекарем. Очень хорошим лекарем. А фройляйн Анна тоже лекарь, но только по мозгам. Она очень хороший маг разума. Если у тебя с головой что-то не в порядке, то она поставит это на место, в крайнем случае позовет на помощь падре Александра.

Я не понял – у них что, здесь и поп тоже имеется? И вообще, в какой сумасшедший дом я попал? Специалисты по разной магии и изгнанию сатаны, ибо «тойфель» или «тоффель» по-немецки обозначает именно сатану, малолетние богини, чертовки и прочие кощеи бессмертные с бабами ягами в ступах и без… А девушка тем временем вела меня дальше и продолжала трещать о своем:

– Но сразу предупреждаю – эта Лилия просто обожает раздевать всех своих пациентов догола, такой уж у нее пунктик. И еще она больно тыкается пальцами в контрольные точки, но это у нее такой метод лечения, называемый пальцетерапией.

Тем временем мы вышли во двор под палящее солнце, пересекли его, обогнув фонтан, вошли в другую башню и вот я уже стою перед дверью с надписью «Медпункт», за которой меня ждет ужасная (по словам юной немочки) маленькая богиня, просто обожающая мучить своих пациентов.

– Э-э-э, Гретхен, – сказал я, тормозя на пороге, – а как же мои товарищи, ведь они нам находятся оторванные от всего мира, во враждебном окружении, без запасов пищи и медикаментов… Ведь им тоже надо как-нибудь помочь!

– Не волнуйся, Васья, – ласково ответила Гретхен, вталкивая меня в кабинет, – наше командование этим уже занимается, а значит, все будет сделано по высшему разряду.

 

* * *

 

Тогда же и там же

Офицер по особым поручениям лейтенант Гретхен де Мезьер

 

Втолкнув растерянного обер-лейтенанта Соколофф в кабинет к Лилии, я утерла с чела трудовой пот и перевела дух. Лилия – это надолго. Милый мальчик, чем-то напоминающий юного Серегина, но в то же время какой-то не такой. Была в нем некая слабость, из-за которой он мог засомневаться в решающий момент и вместо нанесения могучего удара по врагу весь бой простоять, опустив руки и не в силах ни на что решиться, из-за чего «наши» могут неправедно проиграть, а «ненаши» выиграть битву.

Кстати, Змей тоже ощутил в нем какую-то неправильность. Конечно же, Васья от этого не перестает быть русским – то есть арийцем высших порядков, вполне пригодным для того, чтобы я вступила с ним в брак и таким образом продолжила древний род де Мезьеров, тем более, что он сам выказал к этому некоторый интерес, но я хотела бы, чтобы мой будущий муж был бы по возможности совершенным существом, как гауптман Серегин.

Фройляйн Анна при осмотре, конечно, должна эту слабость заметить, но, поскольку она не воин, то может не придать этой проблеме того внимания, которого она заслуживает. На эту тему лучше переговорить с кем-то, кто мог бы понять всю ее важность. И я решила обратиться за советом к падре Александру, а там будь что будет.

Наш «представитель заказчика», как иронически называл его Змей, был в своей комнатке без надписей на двери и пил горячий жгуче-горький напиток, который заменяет местным кофе. Причем пил он его без молока и сахара, лишь запивая из большого стакана, полного чуть искрящейся магической воды.

– Здравствуй, Гретхен, – поприветствовал он меня наклоном головы и достал еще одну маленькую серебряную чашечку для напитка и еще один стакан дымчатого стекла для воды, – какими судьбами к старому отшельнику?

– И вовсе вы не старый, – сказала я, беря в руки чашечку с напитком, – и вовсе не отшельник. Падре, мне с вами надо посоветоваться, причем посоветоваться как с человеком, а не как с Голосом Небесного Отца. Те советы мне, может быть, тоже будут нужны когда-нибудь, но совет опытного, пожившего в вашем мире человека, самого старшего из всех русских, которого я знаю, мне очень нужен.

Священник кивнул, приглашая меня говорить, и я обстоятельно и по порядку рассказала ему все, о чем думала в последнее время.

– Падре Александр, – произнесла я в самом конце, – вы жили там, в России, в то время, и можете сказать, насколько обоснованы мои тревоги и подозрения. Я сравниваю этого молодого человека с вами, и вижу, что он такой же, и в то же время не такой, как вы.

– Вы бы, Гретхен, еще сравнили этого Василия с тем поколением, которое разгромило вторжение в Россию ваших дедов, – усмехнулся падре, – вот то были богатыри, не мы. Василий и его товарищи жили в то время, когда страна терпела одно поражение за другим и отступала по всем фронтам, но гражданам объясняли, что все унизительные соглашения с врагом заключаются исключительно для их же пользы. Врагу даже не требовалось применять военную силу, достаточно было только дипломатического давления – и разложившееся руководство страны без боя сдавало один рубеж за другим. Такая политика ведет к росту демобилизующих настроений в обществе, что потом привело к крупнейшей геополитической катастрофе двадцатого века, хотя для нас это была вторая такая катастрофа за столетие. Вот отсюда и все проблемы у твоего Василия.

– Какой ужас! – произнесла я, прижав ладони к щекам, – Скажите, падре Александр, это как-нибудь лечится, или Васья на всю жизнь останется таким ущербным?

– Он ведь тебе нравится, Гретхен? – вопросом на вопрос ответил мой собеседник, внимательно глядя на меня, и в глубине его глаз светились теплота и понимание.

– Да, – ответила я, – и я ему тоже. Но я боюсь этой его слабости, точнее, боюсь заразиться ею, если пущу это чувство в сердце.

– Жена да спасется мужем своим, а муж да спасется своей женой, – сказал священник, – это сказано в том смысле, что ты должна помочь ему суметь преодолеть эту слабость, и в этом деле ты будешь не одна. Но, как я понимаю, их там целый полк, причем его личный состав в национальном плане должен быть довольно пестрым, так что твой Вася – это еще легкий случай. С другими может быть гораздо тяжелее, вплоть до летального исхода. Так что не все тут так просто. Давай, Гретхен, пойдем поговорим с Серегиным. Торопливость, как говорится, хороша только при ловле блох, а тут, когда на кону стоят судьбы миров, надо быть вдвойне осторожными.

– Да, падре, – сказала я, вставая, – идемте. Только я сперва заберу у Лилии моего подопечного и отведу его к фройляйн Анне.

 

* * *

 

Тогда же и там же

Анна Сергеевна Струмилина

Маг разума и главная вытирательница сопливых носов

 

Как только я закончила со сканированием диких амазонок, передала их по команде вместе с заключением и вымыла руки, как в дверь ко мне постучали. Это была Гретхен, которая втолкнула ко мне в кабинет немного смущенного и раскрасневшегося молодого человека в необмятой еще форме. Когда я его увидела, то мне на мгновение показалось, что передо мной стоит мой папа – еще совсем молодой, только что поженившийся с моей мамой и верящий, что все у них будет хорошо. Н