Заморские выходы для агрессивности среднего класса

Ни права ниггеров, ни права человека не стоят того, чтобы о них дискутировать. Сила людей — вот о чем идет речь.

Томас Карлейль [1542]

Если важнейшие элементы нацистских теорий либо восходят к тому, что было импортировано из Англии, либо прямо опираются на британские образцы, то реальная практика Третьего рейха уникальна. По своему размаху и систематичности эта практика вообще не сравнима ни с какой практикой британского империализма. Решающие отличия в двух этих видах расизма объясняются тем, что представления, импортированные из Англии, Гитлер воплощал в жизнь гораздо более интенсивно. Несхожесть объясняется еще и тем, что английский расизм и представление о «расе господ» возросли во времена подъема империализма, а аналогичные феномены в Германии стали реакцией на поражения и беспомощность власти, на кризис буржуазии. Навязчивые идеи нацизма, такие, как демонизация «еврейства», порождали панику в обществе. «Фашизм как эффективное движение возник из страха», из общественной паники, не свирепствовавшей в Британии в таких масштабах.

Гервин Штробль в своем исследовании о восприятии Британии нацистами так объясняет радикализацию Гитлером британских моделей: «Действия [Гитлера] должны были быть радикальнее любых действий Британии, ввиду необходимости достичь желаемого результата [мирового расового господства] в гораздо более сжатые сроки. Британии потребовалось два с половиной столетия, чтобы покорить Индию. Россию же [«Индию» Гитлера] следовало завоевать за столько же месяцев. Именно поэтому методы Гитлера отличались от британских».

Как баварско-австрийский вариант учения о «расе господ» национал-социализм и ему подобные явления были прежде всего феноменом среднего класса центральной и западной Европы. Именно так — пусть даже, например, профессор Д. Дж. Голдхейген, обвиняющий немецкий народ (а не только немецкое «население») в геноциде, систематически игнорирует мелкобуржуазно-среднеклассовую и не в последнюю очередь баварско-австрийскую подоплеку этих преступлений (хотя ее влияние было несоразмерно большим, чем численность). И далеко не случайно Гитлер настаивал на переносе имперских регалий средневекового Рейха из Вены с ее некогда широким культурным горизонтом в Нюрнберг — воплощение мещанской культуры Германии, город мейстерзингеров, давший название расистскому законодательству Гитлера. Там филистеры, освобожденные от своих господ во имя человечности, вскоре начали отрицать человеческую природу тех, над кем они так желали господствовать. Так принцип фюрерства выражал мещанские ценности, в частности, раболепство перед верхами и топтание низов (по выражению Дусе). Предрасположенность к фашизму можно было обнаружить в тех пределах, которые ограничивают Европу среднего класса — Европу «обывателей... из среднего сословия, которые были ближайшими подручными Гитлера», «мелких буржуа, лопающихся от затаенной ненависти и зависти, от недоброжелательства и эгоизма». Их «вечное мещанство» проявлялось в том, что они больше страдали от потери благосостояния, чем от потери свободы (по выражению Германа Маркуса). Для такого «вечного мещанина» угнетение тех, кто угрожает его благосостоянию, является инстинктивной реакцией, призванной подавить экзистенциальную панику. Ведь для того, кто пребывает в состоянии отчужденности и все больше и больше теряет те нравственные ограничения, что придают жизни смысл, экономическое благосостояние остается единственной экзистенциальной опорой. «Если бы правление [нацистской] Германии принесло нам благосостояние, девять из десяти французов смирились бы с ним, а трое или четверо [из десяти] приняли бы его с улыбкой», — констатировал Андре Жид в июле 1940 г.[1543]

Такова была «Европа», включавшая в себя Францию, Бельгию, Нидерланды, Скандинавию и даже Швейцарию. На ее границах фашизм натыкался на сопротивление «добуржуазных» стран — Испании (Мадрид в 1936—1939 гг. оставался непобежденным в бою, хотя его больше двух лет почти ежедневно обстреливала фашистская артиллерия и бомбила авиация), Польши (чьи кавалеристы бросались в атаку на гитлеровские танки), Греции (в 1940 г. греки отогнали муссолиниевских захватчиков далеко вглубь Албании), Сербии (где правительство регента, подчинившееся фашистским державам, было в 1941 г. сметено волной патриотического воодушевления, ввергшего страну в безнадежную войну с державами «оси»), Болгарии (где народное возмущение воспрепятствовало депортации евреев), Албании («банды» албанцев в 1944 г. изгнали и гитлеровскую оккупационную власть), России — чей крах Гитлер предрекал через три с половиной месяца после своего вторжения и которая потом взяла верх над сильнейшей военной машиной Европы.

Эта добуржуазная Европа отличалась от Европы среднего класса так же, как врожденное благочестие и честь отличаются от торжественных заверений в «приличности».

Из этого мира «пристойности», из «европейского культурного круга» следовало изгнать «азиатские» влияния — в этом, по словам генерал-фельдмаршала фон Рейхенау, и состояла важнейшая цель похода против «еврейско-большевистской» системы. Так, британский «Легион святого Георгия», поддерживавший Гитлера, провозгласил поход против «звериной азиатской власти [русских]», за «будущее под знаменем европейских идеалов... за культуру Запада в противовес варварству Востока»[1544]. Ведь устремления общеевропейского характера не были чужды и миру ордена под знаком черепа — эмблемы СС. В 1944 г. Гитлер распорядился, чтобы членам СС ненемецкого происхождения выдавали документы, подтверждавшие их «европейскую национальность». (О том, что первыми энтузиастами общеевропейского дела были члены Waffen-SS, в 1999 г. напоминало и немецкое телевидение.) Альфред Розенберг вообще считал «национал-социализм европейским ответом на вопросы нашего века»[1545]. Если это в какой-то степени верно, возникает вопрос — во что же превратилась эта самая Европа, если ей потребовались такие ответы? «Настоящими европейцами были немцы из Бухенвальда и Аушвица; они продемонстрировали европейский (западный, современный) способ жесткого проведения в жизнь окончательного решения», — писал А. Глюксманн.

Утверждается, что после 20 июля 1944 г. при гитлеровской мелкобуржуазной диктатуре было уничтожено более 5000 представителей дворянских родов из земель восточнее Эльбы и из Пруссии[1546]. Не они были «Новой Европой», поскольку европейский «континентальный фашизм был экстремизмом среднего класса»[1547] — в гораздо большей степени, нежели британский. Цель континентального фашизма состояла в том, чтобы сделать Европу еще «более европейской». Если динамика нацизма стала следствием контрреволюционных настроений мелкой буржуазии, искавшей защиты от грозившей пролетаризации, то в Англии, хоть она во многом и была образцом для Гитлера, подобное массовое движение отсутствовало. (Потому в Англии и не пришел к власти свой Адольф Гитлер. Ведь такого фюрера имеет не всякий народ.) Основная масса британских фашистов в значительной мере сохраняла связь с правящим консервативным истеблишментом, для которого эта масса была, так сказать, боевым резервом против внутренней «революционной опасности». Однако Англия была далека от социальных угроз такого рода. Окончание первой мировой войны не привело в Великобритании ни к распаду общественных структур, ни к революционному перевороту в сфере формы правления. Однако развитие революционных, антирасистских движений, пожалуй, уже тогда начало угрожать гегемонии англичан в их расистской империи. Чем меньше у консервативного истеблишмента Британии было веских поводов передавать власть внутреннему британскому фашизму, тем, конечно, полезнее казалось ему укрепление фашизма внешнего: гитлеровская экспансия на восток обещала создать угрозу для угрозы — для Советского Союза, в то время еще враждебного по отношению к Британии. Коль скоро расизм Третьего рейха был не в меньшей степени преемником расизма Британской империи, чем нацистская Германия — Германии кайзеровской, то тем легче было премьер-министру Невиллу Чемберлену принять решение в пользу проекта англо-немецкого сотрудничества, не слишком отличавшегося от проектов Джозефа Чемберлена и Хьюстона Чемберлена.

Однако похвальные высказывания Вильгельма II по адресу англичанина Хьюстона Стюарта Чемберлена, который позже вдохновлял Адольфа Гитлера, ни в коем случае не означают даже отдаленной сопоставимости их политической практики. Тот «намордник» (Beisshemmung), который сохранял эффективность немецкой монархии как правового государства до ее краха в 1918 г., в Великобритании продолжал действовать. Хотя основополагающие постулаты расизма попали в Центральную Европу именно из Англии, у себя на родине они не нашли такого развития, которое можно было хотя бы отдаленно сравнить с их воплощением при гитлеровской власти.

Ведь если британский расовый империализм и был главным примером для агрессивного расистского нацизма, то, с другой стороны, первый давал Англии клапаны для выхода агрессивности вовне — что снижало ее уровень внутри страны. С одной стороны, нельзя сказать, чтобы антидемократизм как позиция колониальных англичан не оказывал сильного влияния на саму Англию. С другой — авторитарные модели поведения оказали на властные структуры империи столь сильное влияние, что именно там могла развиться фашистоидная готовность притеснять. Таким образом, именно социальные установки жителей колониальной империи в значительной мере абсорбировали потенциал антисемитизма. Большая часть антисемитов в Великобритании происходила как раз из среды колониальных англичан: это была, так сказать, их вторичная установка внутри основной расистской[1548]. Она больше служила для консолидации власти, чем для пропагандистской подготовки экспансии. Поэтому основой английского расизма была не юдофобия. А вот в Центральной Европе — начиная с Вены Гитлера — антисемитизм укрепился именно в качестве внутреннего клапана для внутренних социальных фрустраций. Третьему рейху он тоже служил пропагандистским средством оправдания экспансии. (Об уникальности английской практики геноцида писал еще Чарлз Дилк (1869) в своей «Более Великой Британии»: «Англосаксы — единственная истребляющая раса на земле. Никогда еще — вплоть до начала ставшего теперь уже неизбежным уничтожения индейцев... маори и австралийцев [аборигенов] — ни одна столь многочисленная раса не была стерта с лица земли завоевателями»[1549]. Этот британский расизм представлялся чрезвычайно успешным — в противоположность догитлеровскому австрийскому антисемитизму.)

Возможно, предположение, что без практического расистского опыта Британской империи (столь процветавшей, в отличие от империи габсбургской) австрийская юдофобия Гитлера не довела бы до массовых убийств подобного масштаба на расистской почве, до столь уникального и систематичного геноцида, нельзя доказать впрямую: эта причинная связь подтверждается лишь косвенными доказательствами. Так, уверенное заявление Гитлера (в заключении к «Mein Kampf») — связанное и с другими его высказываниями на ту же тему — о «властителях мира», принадлежность к которым государство может обрести только заботясь о своих «лучших» в расовом отношении обитателях, может опираться только на «опыт» британской мировой империи. Это подтверждает и Гервин Штробль в своей монографии «Тевтонский остров. Восприятие Британии нацистами»: Гитлер полагал, что увеличение дистанции «между расой господ и низшими расами [в духе Хьюстона Стюарта Чемберлена] заложено в самой сердцевине британского империалистического этоса и является секретом успеха британцев... Гитлер был захвачен идеей расовой чистоты, его привлекала склонность британцев видеть в туземцах не братьев... но подчиненных... Несомненно именно здесь кроется связь между расой и империей (идея этой связи доминировала во взглядах Гитлера в течение всей его жизни), именно здесь кроется объяснение настойчивых утверждений Гитлера о том, что в управлении Россией Третьему рейху следует брать пример с британского правления в Индии»[1550].

Во всяком случае, бесспорно, что создатель Третьего рейха — просто до однообразия регулярно — ссылался на английские прецеденты, на соответствующую британскую практику, постоянно «оправдывая» с их помощью собственные действия и желания: «А Англия, — завопил... Гитлер... — Англия, сколотившая свою империю грабежом и воровством?.. Империи создаются мечом и обдуманным насилием...» Об этом вспоминал Герман Раушнинг — его конфидент в течение многих лет[1551].

Вообще Англия была и оставалась мерилом притязаний и чаяний Германии по крайней мере с момента основания рейха в 1871 г. Если бы дурное обращение с «туземцами» лишало права на владение колониями, «из этого [бы] следовало сделать вывод, что... Англия не имеет права владеть колониями», — такие аргументы выдвигало колониальное ведомство рейха в 1919 г., когда Германию под этим благовидным предлогом собирались лишить колоний[1552]. Прообраз представлений об «имперской расе», какими они были, например, у Эриха Коха, рейхскомиссара «немецкой» Украины: «Мы — народ господ, который должен понимать, что самый простой немецкий рабочий в расовом и биологическом отношении в тысячу раз ценней, чем здешнее население»[1553], — определенно пришел из Великобритании. Но этот гибрид обывателей в качестве колониальных «властелинов» — перенесенный на почву «восточного пространства» — сознательно шел на то, чтобы превзойти своих британских учителей. (Например, в расистской Австралии убийство на расовой почве тоже очень долго не каралось, но, с другой стороны, его и не вменяли в обязанность. А буры, прославлявшиеся с 1899 г. именно как жертвы британской грабительской войны и даже британских концлагерей[1554], проявили себя в Южной Африке по отношению к африканцам как намного более жестокие расисты, чем все английские империалисты вместе взятые.) По мнению Адольфа Гитлера, английские образцы подлежали «ревитализации»: «Сегодня в этой империи уже налицо признаки распада... потому что ей нигде не хватает смелости показать себя решительным хозяином собственных владений... если они стали слишком гуманными... то их время прошло», — заключал он[1555].