Глава 16. Проблема государственного долга

У государства есть два основных способа финансировать свои расходы: за счет налогов и за счет долга. В целом налог представляет собой намного более предпочтительное решение как с точки зрения справедливости, так и с точки зрения эффективности. Проблема долга заключается в том, что чаще всего его надо выплачивать, вследствие чего в нем заинтересованы прежде всего те, у кого есть возможности одалживать средства государству и кого было бы предпочтительнее заставлять платить налоги. Тем не менее есть множество причин, хороших и плохих, по которым правительства иногда обращаются к займам и накапливают долги или же наследуют значительную задолженность от предшествующих правительств. В начале XXI века кажется, будто богатые страны погрузились в бесконечный долговой кризис. Конечно, в истории можно найти примеры еще более высокой государственной задолженности, как мы видели во второй части книги: например, в Великобритании государственный долг дважды превосходил национальный доход в два раза — сначала по окончании наполеоновских войн, а затем по завершении Второй мировой. Тем не менее, имея государственный долг, в среднем приближающийся к одному году национального дохода (около 90 % ВВП), развитый мир сегодня достиг такого уровня задолженности, которого не знал с 1945 года. Развивающийся мир, который остается беднее богатого мира и в отношении доходов, и в отношении капитала, имеет намного более скромный государственный долг (в среднем около 30 % ВВП). Это показывает, насколько государственный долг является вопросом распределения богатства, особенно между государственными и частными экономическими агентами, а не вопросом абсолютного уровня богатства. Богатый мир богат — бедны государства богатых стран. Крайний пример представляет собой Европа, которая является континентом с самым высоким уровнем частного имущества и вместе с тем сталкивается с наибольшими трудностями, пытаясь выйти из кризиса государственного долга. Странный парадокс.

Мы начнем с анализа различных способов, позволяющих избавиться от большого государственного долга. Этот анализ приведет нас к изучению различных ролей, которые на практике играют центральные банки в регулировании и перераспределении капитала, и тупиковых ситуаций, к которым ведет европейское объединение, чрезмерно сосредоточенное на общей валюте и слишком явно игнорирующее вопрос налогов и долгов. Наконец, мы исследуем вопрос оптимального накопления государственного капитала и его взаимодействия с частным капиталом в XXI веке в условиях слабого роста и возможной деградации природного капитала.

Методы снижения государственного долга: налог на капитал, инфляция или бюджетная экономия. Как добиться значительного сокращения большого государственного долга, такого как тот, что накопили европейские страны в наши дни? Есть три основных метода, которые можно использовать в разной пропорции: налог на капитал, инфляция и бюджетная экономия. Чрезвычайный налог на частный капитал представляет собой самое справедливое и самое эффективное решение. Полезную роль может играть инфляция: именно благодаря ей было ликвидировано большинство крупных государственных долгов в истории. Худшим решением как с точки зрения справедливости, так и с точки зрения эффективности является продолжительное применение бюджетной экономии. Однако в Европе сейчас придерживаются именно ее.

Для начала напомним общую структуру национального имущества в Европе в начале XXI века. Как мы видели во второй главе этой книги, в настоящее время национальное имущество приближается к шести годам национального дохода в большинстве европейских стран и почти полностью принадлежит частным экономическим агентам (т. е. домохозяйствам). Общая стоимость государственных активов сопоставима с государственными долгами (около одного года национального дохода), в результате чего чистое государственное имущество практически равно нулю[643]. Частное имущество делится на две примерно равные половины: недвижимые активы и финансовые активы (очищенные от частных долгов). Официальные имущественные позиции Европы по отношению к остальному миру в среднем близки к равновесию, что означает, что европейские предприятия, как и государственные долги в среднем принадлежат европейским же домохозяйствам (или, точнее, то, что принадлежит остальному миру, компенсируется тем, что принадлежит европейцам в остальном мире). Эта реальность затемняется сложной системой финансового посредничества (сбережения кладутся на сберегательный счет в банке или вкладываются в финансовые продукты, после чего банк их размещает в другом месте) и масштабами взаимного участия между странами. Однако реальность от этого не меняется: европейские домохозяйства (или по крайней мере те из них, кто чем-либо владеет. Не будем забывать, что имущество очень сильно сконцентрировано и 60 % общего имущества принадлежит 10 % самых богатых) владеют эквивалентом того, чем вообще можно владеть в Европе, в том числе, разумеется, и государственными долгами[644].

Как в этих условиях сократить государственный долг до нуля? Первое решение заключается в том, чтобы приватизировать все государственные активы. Согласно национальным счетам, ведущимся в различных европейских странах, сумма, которую можно получить от продажи всех государственных зданий, школ, училищ, университетов, больниц, полицейских участков, различных объектов инфраструктуры и т. д.[645], позволит выплатить государственные долги. Вместо того чтобы владеть государственным долгом посредством своих финансовых вложений, наиболее обеспеченные с имущественной точки зрения европейские домохозяйства стали бы непосредственными собственниками школ, больниц, полицейских участков и т. д. После этого им нужно было бы платить арендные платежи для того, чтобы использовать эти активы и продолжать оказывать соответствующие государственные услуги. Это решение, которое иногда высказывается совершенно серьезно, на мой взгляд, следует немедленно отмести. Для того чтобы европейское социальное государство могло правильно и в течение длительного времени выполнять свои задачи, особенно в области образования, здравоохранения и безопасности, оно должно по-прежнему владеть соответствующими государственными активами. Тем не менее важно понимать, что в современных условиях, когда каждый год нужно выплачивать очень высокие проценты по государственному долгу (а не арендные платежи), ситуация не сильно от этого отличается, потому что эти проценты отягощают государственные бюджеты в неменьшей степени.

Намного более удовлетворительный способ сократить государственный долг заключается во взимании чрезвычайного налога на частный капитал. Например, пропорциональный капитал в размере 15 % со всего частного имущества обеспечил бы поступления, равные почти одному году национального дохода, и позволил бы сразу же выплатить все государственные долги. Государство продолжало бы владеть своими активами, но стоимость его долгов упала бы до нуля, а значит, ему бы больше не приходилось выплачивать проценты[646]. Это решение эквивалентно полному отказу от государственного долга, однако ему присущи два важных отличия[647].

Прежде всего, всегда трудно предсказать последствия отказа от выплаты долга, пусть даже частичного. Полный или частичный дефолт по государственному долгу часто используется в условиях тяжелого кризиса государственной задолженности. Например, в Греции в 2011–2012 годах в виде haircut  различного масштаба (пользуясь общепринятым выражением): стоимость облигаций государственного долга, которыми владеют банки и различные кредиторы, уменьшается на 10 или 20 % (или больше). Проблема в том, что применение такой меры в больших масштабах, например в масштабах всей Европы, а не только Греции (на которую приходится всего 2 % европейского ВВП), почти наверняка приведет к банковской панике и к череде банкротств.

В зависимости от того, какие банки владеют облигациями той или иной категории, какова структура их баланса, каким учреждениям они одолжили деньги, какие домохозяйства разместили свои сбережения в этих организациях и в какой форме и т. д., последствия могут быть самыми разными, и предсказать их точно невозможно. Кроме того, владельцы крупнейших состояний, вполне вероятно, сумеют вовремя реструктурировать портфель своих вложений и таким образом полностью избежать последствий haircut.

Иногда считают, что haircut позволяет привлечь к решению проблемы тех, кто пускался в самые рискованные операции. Это большое заблуждение: учитывая, что сделки на финансовых рынках и в сфере инвестиционных портфелей осуществляются постоянно, ничто не гарантирует, что те, кто будет привлечен к решению проблемы, действительно являются теми, кого надо привлекать. Преимущество чрезвычайного налога на капитал, который похож на налоговый haircut, заключается как раз в том, что такое решение предлагает более цивилизованный выход из сложившейся ситуации. Благодаря такому налогу каждый внесет свой вклад в решение проблемы, что позволит избежать банкротств банков, поскольку налог уплачивается конечными владельцами состояний (физическими лицами), а не финансовыми учреждениями. Для этого, разумеется, необходимо, чтобы государственные власти могли на постоянной основе пользоваться автоматической передачей банковской информации относительно всех финансовых активов, принадлежащих различным физическим лицам. Без финансового кадастра любые политические меры сопряжены с риском.

Более того, преимущество налогового решения состоит в том, что оно позволяет регулировать участие каждого в зависимости от размеров его имущества. Так, не очень разумно взимать пропорциональный чрезвычайный налог в 15 % со всего частного европейского имущества. Лучше применить прогрессивную шкалу для того, чтобы пощадить наиболее скромные состояния и потребовать больше с самых крупных состояний. В определенном смысле это уже делают европейские банковские законы, поскольку обычно в случае банкротства они гарантируют возмещение вкладов на сумму до 100 тысяч евро. Прогрессивный налог на капитал расширяет применение этой логики, поскольку позволяет намного тоньше градуировать усилия каждого в зависимости от категории (полная гарантия возмещения до 100 тысяч евро, частичная гарантия от 100 тысяч до 500 тысяч и так далее, причем категорий может быть столько, сколько потребуется). Кроме того, этот инструмент может применяться ко всем активам (в том числе к котируемым и некотируемым акциям), а не только к банковским депозитам. Этот последний аспект имеет ключевое значение, если действительно есть желание привлечь к решению финансовых проблем владельцев самых крупных состояний, чьи сбережения редко размещаются на лицевых счетах.

Кроме того, стремление одним махом сократить государственные долги до нуля представляется излишним. Если рассуждать более реалистично, можно предположить, например, сокращение государственных долгов на 20 % ВВП, что позволит снизить их с сегодняшних 90 % ВВП до 70 %, т. е. до уровня, который близок к максимальному размеру задолженности, зафиксированному в нынешних европейских договорах и равному 60 % ВВП[648]. Как мы отмечали в предыдущей главе, прогрессивный налог на капитал, взимаемый по ставке 0 % с чистого имущества, не достигающего одного миллиона евро, 1 % с имущества от одного до пяти миллионов евро и 2 % с имущества свыше пяти миллионов евро, обеспечил бы поступления в размере примерно 2 % европейского ВВП. Для того чтобы получить поступления в размере 20 % ВВП, достаточно ввести чрезвычайный налог, ставки которого будут в 10 раз выше: 0 % до одного миллиона евро, 10 % от одного до пяти миллионов евро и 20 % свыше пяти миллионов евро[649]. Интересно отметить, что чрезвычайный сбор с капитала, который был осуществлен во Франции в 1945 году и задача которого также заключалась в резком сокращении государственной задолженности, взимался по прогрессивной шкале от 0 до 25 % для самых крупных состояний[650].

Такого же результата можно добиться путем применения в течение 10 лет прогрессивного налога по ставке 0 %, 1 % и 2 % и использования поступлений от него для погашения задолженности, например посредством «выкупного фонда», предложенного Советом экономистов при правительстве Германии. Это предложение, которое предусматривает объединение всех государственных долгов стран зоны евро, превышающих 60 % ВВП (прежде всего Германии, Франции, Италии и Испании), и последующее доведение этого фонда до нуля, далеко от совершенства: ему недостает демократического управления, без которого объединение европейских долгов невозможно осуществить, как мы увидим ниже. Однако хорошо, что оно было высказано; кроме того, оно может прекрасно сочетаться с чрезвычайным налогом на капитал, будь он единовременным или взимаемым в течение 10 лет[651].

Позволяет ли инфляция перераспределять богатства? Вернемся к нашим рассуждениям. Мы отметили, что чрезвычайный налог на капитал является лучшим способом сократить крупный государственный долг. Это наиболее прозрачный, справедливый и эффективный метод. В противном случае можно обратиться к инфляции. Поскольку государственный долг представляет собой номинальный актив (т. е. его цена фиксируется заранее и не зависит от инфляции), а не реальный (т. е. такой, чья цена меняется в зависимости от экономической ситуации, обычно со скоростью, как минимум равной темпам инфляции, как, например, в случае недвижимых или биржевых активов), достаточно небольшой дополнительной инфляции для того, чтобы сильно сократить реальную стоимость государственного долга. Например, при инфляции, составляющей не 2 %, а 5 % в год, через пять лет реальная стоимость долга, выраженная в процентах к ВВП, дополнительно сократится более чем на 15 % (при прочих равных), что довольно существенно.

Такое решение очень соблазнительно. Именно так было сокращено большинство крупных государственных долгов в истории, особенно в течение XX века во всех европейских странах. Например, во Франции и в Германии ежегодная инфляция в среднем составляла 13 и 17 % соответственно в период с 1913 по 1950 год. Это позволило обеим странам в начале 1950-х годов приступить к восстановлению экономики, имея незначительный государственный долг. Германия является страной, которая наиболее массово прибегала к инфляции (равно как и к откровенному аннулированию заемных обязательств) для того, чтобы избавиться от своего государственного долга[652]. За исключением Европейского центрального банка, который сегодня наиболее скептически относится к такому решению, все крупнейшие центральные банки планеты, будь то американская Федеральная резервная система, Банк Японии или Банк Англии, не случайно пытаются в настоящее время более или менее открыто поднять планку инфляции и для этого экспериментируют с различными так называемыми «нестандартными» мерами (мы к этому вернемся). Если им это удастся и уровень инфляции будет составлять 5 % в год, а не 2 % (что далеко не факт), эти страны смогут избавиться от излишней задолженности намного быстрее, чем страны зоны евро, экономические перспективы которых омрачены тем, что выхода из долгового кризиса не видно и у различных стран отсутствует ясное стремление к созданию европейского налогового и бюджетного союза в долгосрочной перспективе.

Действительно, важно понимать, что без чрезвычайного сбора с капитала и без дополнительной инфляции на то, чтобы избавиться от столь высокого уровня задолженности, как сегодня, могут потребоваться десятилетия. Возьмем пример: предположим, что инфляция строго равна нулю, темпы роста ВВП составляют 2 % в год (что в нынешних европейских условиях далеко не факт, поскольку бюджетная экономия явно приводит к рецессии, по крайней мере в краткосрочной перспективе), а бюджетный дефицит ограничен 1 % ВВП (что на практике означает наличие значительного первичного профицита, учитывая проценты по долгу). В этом случае для сокращения государственной задолженности (выраженной в процентах к ВВП) на 20 пунктов потребуется 20 лет[653]. Если рост иногда оказывается ниже 2 %, а дефицит превышает 1 %, то на это может уйти 30 или 40 лет. Капитал накапливается в течение десятилетий; для сокращения долга также может потребоваться очень много времени.

Самым интересным историческим примером продолжительного применения бюджетной экономии является Великобритания в XIX веке. Как мы отмечали во второй части книги (в третьей главе), ей потребовалось иметь первичный профицит в течение столетия (в среднем около двух-трех пунктов ВВП с 1815 по 1914 год) для того, чтобы избавиться от огромного государственного долга, накопленного за годы наполеоновских войн. В целом в течение этого периода британские налогоплательщики потратили больше средств на уплату процентов по долгу, чем на расходы на образование. Такой выбор, безусловно, был сделан в интересах владельцев долговых облигаций. Однако вряд ли такой выбор отвечал общим интересам страны.

Ничто не запрещает думать, что отставание в области образовании способствовало упадку Великобритании в течение последующих десятилетий. Конечно, речь шла о долге, превышавшем 200 % от ВВП (а не 100 %, как сегодня), а инфляция в XIX веке была почти нулевой (тогда как сегодня все признают, что цель по инфляции составляет 2 %). Поэтому можно надеяться, что европейская бюджетная экономия продлится лишь 10 или 20 лет (минимум), а не целое столетие. Однако и это довольно долгий срок.

Вполне обоснованно считать, что Европе следует готовить свое будущее в рамках мир-экономики XXI века, а не направлять первичный профицит в размере нескольких пунктов ВВП в год на уплату государственного долга, в то время как европейские страны обычно тратят менее одного пункта ВВП на свои университеты[654].

Вместе с тем нужно подчеркнуть и тот факт, что инфляция является лишь очень несовершенной заменой прогрессивного налога на капитал и может привести к определенному количеству не очень приятных второстепенных последствий. Первая трудность, связанная с инфляцией, заключается в опасности ее разгона: нельзя быть уверенным в том, что она остановится на 5 % в год. Когда инфляционная спираль запущена, каждый хочет, чтобы зарплаты и цены менялись так, как ему удобно, и остановить такую механику очень сложно. Во Франции инфляция превышала 50 % в год с 1945 по 1948 год, в течение четырех лет подряд. Государственный долг сократился до минимума — намного радикальнее, чем в результате чрезвычайного сбора с состояний, проведенного в 1945 году. Однако миллионы мелких вкладчиков были окончательно разорены инфляцией, что еще больше усугубило эндемическую бедность пожилых людей в течение 1950-х годов[655]. В Германии цены выросли в 100 миллионов раз между началом и концом 1923 года. Этот эпизод нанес обществу и экономике долговременную травму, которая, без сомнения, по-прежнему влияет на восприятие немцами инфляции. Вторая трудность состоит в том, что инфляция теряет значительную часть своих желательных последствий тогда, когда становится постоянной и ее пытаются упредить (прежде всего те, кто одалживает средства государству, начинают требовать более высокий процент).

Конечно, остается еще один аргумент в пользу инфляции. По сравнению с налогом на капитал, который, как и все налоги, неизбежно ведет к тому, что люди, намеревавшиеся использовать свои ресурсы с пользой (для потребления или для инвестиций), их лишаются, инфляция в идеализированной версии обладает тем преимуществом, что затрагивает прежде всего тех, кто не знает, что делать со своими деньгами, т. е. тех, кто сохранил слишком много ликвидности на своих банковских счетах, на малодинамичных лицевых счетах и сберегательных книжках или в кубышке. От ее последствий избавлены все те, кто уже все потратил, те, кто все вложил в реальные экономические активы (недвижимые или профессиональные), и, что еще лучше, те, кто отягощен долгами (чей номинальный долг сокращается инфляцией, что позволяет быстрее перейти к осуществлению новых инвестиционных проектов). В этой идеальной картине инфляция выступает в роли налога на праздный капитал и стимула для капитала динамичного. В этой точке зрения есть небольшая доля истины, и полностью пренебрегать ею нельзя[656]. Однако, как мы уже отмечали, когда исследовали неравенство в доходности, определяемое размерами начального капитала, инфляция никак не препятствует крупным диверсифицированным состояниям получать очень хорошую доходность вне зависимости от личных усилий, за счет лишь их размера[657].

В конечном итоге истина заключается в том, что инфляция представляет собой довольно грубый и неточный инструмент для достижения цели. Вытекающее из нее перераспределение богатств иногда имеет положительные последствия, а иногда — отрицательные. Разумеется, если нужно выбирать между несколько большей инфляцией или несколько большей бюджетной экономией, следует выбрать немного больше инфляции. Однако высказываемая иногда во Франции точка зрения, в соответствии с которой инфляция представляет собой почти идеальный инструмент перераспределения (это способ взять деньги у «немецкого рантье» и заставить стареющее население, которое процветает за Рейном, проявить больше солидарности, как часто приходится слышать), слишком наивна и фантастична. Мощная инфляционная волна в Европе имела бы самые разные нежелательные последствия с точки зрения распределения богатств, прежде всего для людей со скромным достатком во Франции, Германии и во всех остальных странах. Напротив, владельцев значительного недвижимого и биржевого капитала она бы затронула мало как по обоим берегам Рейна, так и в других местах[658]. Идет ли речь о постоянном сокращении имущественного неравенства или же о сокращении слишком высокого государственного долга, прогрессивный налог на капитал в целом является намного лучшим инструментом, чем инфляция.

Что делают центральные банки? Для того чтобы лучше понять роль инфляции и в целом роль центральных банков в регулировании и перераспределении капитала, будет полезно немного выйти за рамки нынешнего кризиса и поместить эти вопросы в более длительную историческую перспективу. Во времена, когда золотой стандарт был нормой во всех странах, т. е. вплоть до Первой мировой войны, роль центральных банков была намного более ограниченной, чем сегодня. Так, их возможности по созданию денежной массы в такой системе серьезно ограничены размерами запасов золота и серебра. Одна из очевидных трудностей состоит в том, что общая эволюция цен зависит прежде всего от случайного обнаружения залежей золота и серебра. Если объем золота в мире неизменен, а мировое производство быстро растет, уровень цен должен постоянно падать (та же денежная масса используется при обмене все большего количества продуктов производства), что на практике приводит к значительным сложностям[659]. Если вдруг обнаруживаются крупные залежи золота, как это было в американских колониях Испании в XVI–XVII веках или в Калифорнии в середине XIX века, цены могут взмыть вверх, что создает проблемы другого рода и способствует неподобающему обогащению[660]. Все это не очень удовлетворительно, и маловероятно, что однажды произойдет возвращение к такому режиму (золото, этот «варварский пережиток», говаривал Кейнс).

Однако как только устраняется любая привязка к металлу, возможности по созданию денежной массы, которыми обладают центральные банки, становятся потенциально безграничными, а значит, должны регулироваться. В этом заключается вся суть спора о независимости центральных банков, которая стала источником множества недоразумений. Вкратце охарактеризуем его этапы. В начале кризиса 1930-х годов центральные банки промышленно развитых стран вели крайне консервативную политику. Они едва отошли от золотого стандарта и отказывались создавать ликвидность, необходимую для спасения финансовых учреждений, оказавшихся в трудном положении, что привело к череде банкротств, которая серьезно усугубила кризис и столкнула мир в пропасть. Важно понимать, к какой сильной травме привел этот драматический исторический опыт. С тех пор все считают, что основная функция центральных банков состоит в обеспечении стабильности финансовой системы, а значит, и в том, что в случае всеобщей паники они берут на себя роль кредитора последней инстанции, заключающуюся в создании ликвидности, необходимой для избежания краха финансовых учреждений. Очень важно осознать, что со времен кризиса 1930-х годов это убеждение разделяют все наблюдатели, как бы они ни относились к «новому курсу» или к различным формам социального государства, введенным в Соединенных Штатах и в Европе после потрясений 1930-1940-х годов. Иногда кажется, что вера в стабилизирующую роль центрального банка обратно пропорциональна вере в социальную и налоговую политику, начало которой было положено в ту же эпоху.

Это особенно четко прослеживается в монументальной «Монетарной истории Соединенных Штатов», опубликованной в 1963 году Милтоном Фридманом. В этой фундаментальной работе глава монетаристского течения уделяет особое внимание краткосрочным движениям монетарной политики, которая проводилась Федеральной резервной системой и которую он изучал по архивным документам и стенограммам заседаний ее различных комитетов в период с 1857 по 1960 год[661]. Немудрено, что центральной темой исследования стали мрачные годы кризиса, начавшегося в 1929 году. По мнению Фридмана, сомнений быть не может: именно слишком ограничительная политика ФРС превратила биржевой крах в кредитный кризис и погрузила экономику в дефляцию и в рецессию неслыханных масштабов. Кризис был прежде всего монетарным, и его решение тоже должно было быть монетарным. Из этого научного анализа Фридман сделал прозрачные политические выводы: для обеспечения мирного бесперебойного роста в условиях капиталистической экономики необходимо и достаточно придерживаться адекватной монетарной политики, которая обеспечивает планомерное повышение уровня цен. Согласно монетаристской доктрине, «новый курс» с его созданием рабочих мест в государственном секторе и социальными трансфертами, который проводился Рузвельтом и демократами после кризиса 1930-х годов и Второй мировой войны, был лишь гигантским очковтирательством, дорогостоящим и бесполезным. Для спасения капитализма не нужно ни государство всеобщего благоденствия, ни разветвленное правительство: достаточно правильно действующей ФРС.

В Америке 1960-1970-х годов, где часть демократов мечтала довершить «новый курс», но общественное мнение начинало беспокоиться по поводу относительного упадка Соединенных Штатах на фоне быстро растущей Европы, этот простой и сильный политический посыл произвел эффект разорвавшейся бомбы. Работы Фридмана и чикагской школы, без сомнения, способствовали распространению недоверия по отношению к бесконечному расширению роли государства и созданию интеллектуальных условий для консервативной революции 1979–1980 годов.

Разумеется, те же события можно интерпретировать в том ключе, что ничто не мешает дополнить хорошую ФРС хорошим социальным государством и прогрессивным налогообложением. Эти различные институты скорее дополняют, чем заменяют друг друга. Вопреки тому, что пытается доказать монетаристская доктрина, жесткая ограничительная политика, проводившаяся ФРС в начале 1930-х годов (как, впрочем, и центральными банками других богатых стран), ничего не говорит о достоинствах и недостатках других институтов. Но здесь нас интересует не этот аспект. Суть заключается в том, что на протяжении десятилетий все экономисты, будь то монетаристы, кейнсианцы или приверженцы неоклассической теории, все обозреватели, вне зависимости от своих политических взглядов, сходятся в том, что центральные банки должны выполнять роль кредитора последней инстанции и принимать все необходимые меры для того, чтобы избежать финансового краха и дефляционной спирали.

Этот относительный исторический консенсус объясняет, почему в ответ на начавшийся в 2007–2008 годах кризис все центральные банки планеты — как в Соединенных Штатах, так и в Европе и в Японии — выступили в роли кредитора и стабилизирующей силы. Если исключить пример Lehman Brothers в сентябре 2008 года, количество банкротств банков было довольно ограниченным. Тем не менее это не означает, что имеется консенсус относительно точной сути «нестандартных» монетарных мер, которые следует применять в таких случаях.

Создание денежной массы и национальный капитал. Так что же делают центральные банки? Прежде всего, в рамках нашего исследования важно уточнить, что центральные банки сами по себе не создают богатство: они его распределяют. Если точнее, то когда ФРС или ЕЦБ (Европейский центральный банк) решают создать дополнительный миллиард долларов или евро, было бы ошибкой считать, что американский или европейский капитал увеличивается на такую же сумму. На самом деле национальный капитал не меняется ни на доллар или евро, поскольку операции, осуществляемые центральными банками, всегда заключаются в одалживании денег. Они по определению приводят к созданию финансовых активов и пассивов, которые компенсируют друг друга ровно в тот момент, когда появляются. Например, ФРС одалживает один миллиард долларов Lehman Brothers или General Motors (или американскому правительству), задолженность которых настолько же вырастает. Чистое имущество ФРС, Lehman Brothers, General Motors и тем более Соединенных Штатов или всей планеты никак не меняются вследствие этой операции. Было бы удивительно, если бы центральные банки могли бы одним росчерком пера увеличивать национальный капитал своей страны, а заодно и всего мира.

Далее все зависит от воздействия такой монетарной политики на реальную экономику. Если заем, выданный центральным банком, позволяет данному обществу выйти из сложной ситуации и тем самым избежать окончательного банкротства (которое, возможно привело бы к снижению национального имущества), то после того, как ситуация стабилизируется, а заем будет возвращен, можно будет считать, что заем ФРС позволил увеличить национальное имущество (или хотя бы не дал ему уменьшиться). Напротив, если заем лишь отсрочил неизбежное банкротство общества или даже помешал появлению достойного конкурента (а такое может произойти), то следует считать, что такая политика в конечном счете повлекла за собой снижение национального имущества. Оба варианта возможны и, безусловно, присутствуют в различных пропорциях в любой монетарной политике. В той мере, в которой центральные банки позволили ограничить масштабы рецессии 2008–2009 годов, можно считать, что они в среднем способствовали увеличению ВВП, инвестиций, а значит, и капитала богатых стран и всего мира. Однако очевидно, что динамическая оценка такого рода всегда будет носит неточный и противоречивый характер. Ясно то, что когда центральные банки увеличивают денежную массу, предоставляя заем финансовой или нефинансовой компании или же правительству, это не оказывает никакого немедленного воздействия на национальный капитал, равно как и на государственный или частный капитал[662].

В чем заключаются «нестандартные» монетарные меры, применявшиеся после кризиса 2007–2008 годов? В спокойные времена центральные банки довольствуются тем, что поддерживают темпы роста денежной массы, равные темпам роста экономической деятельности, и обеспечивают слабую инфляцию — порядка 1 или 2 % в год. Если конкретнее, то они вбрасывают новые деньги, одалживая средства банкам на чрезвычайно короткий срок — иногда всего на несколько дней. Эти займы обеспечивают платежеспособность всей финансовой системы. Огромные потоки вкладов и снятий средств, ежедневно осуществляемых домохозяйствами и компаниями, на самом деле никогда не уравновешивают друг друга в каждом конкретном банке с точностью до дня. После 2008 года главное новшество заключается в длительности займов, предоставляемых частным банкам. Вместо того чтобы одалживать средства на несколько дней, ФРС и ЕЦБ стали предоставлять займы со сроком выплаты три, а то и шесть месяцев, что привело к сильному увеличению соответствующих объемов в течение последнего квартала 2008 года и в начале 2009 года. Они также стали одалживать средства на такой же срок нефинансовым компаниям, особенно в Соединенных Штатах, наряду с предоставлением займов банковскому сектору со сроком выплаты вплоть до девяти или двенадцати месяцев и прямой покупкой облигаций с довольно длительным сроком погашения. Начиная с 2011–2012 годов центральные банки вновь расширили спектр своих интервенций. Покупку казначейских ценных бумаг и различных государственных облигаций, которая осуществлялась с начала кризиса ФРС, Банком Японии и Банком Англии, стал производить и ЕЦБ по мере того, как углублялся долговой кризис в Южной Европе.

Что касается этих мер, то здесь нужно уточнить сразу несколько аспектов. Прежде всего, центральные банки могут помочь тому или иному банку или нефинансовой компании избежать банкротства, одолжив ему деньги, необходимые для выплаты зарплат сотрудникам и оплаты услуг поставщиков. Но они не могут заставить предприятия инвестировать, домохозяйства потреблять, а экономику снова расти. Кроме того, они не обладают властью решать, каким будет уровень инфляции. Ликвидность, создаваемая центральными банками, безусловно, позволила избежать депрессии и дефляции, однако в начале 2010-х годов экономический климат в богатых странах остается вялым, особенно в Европе, где кризис в зоне евро серьезно подорвал доверие. Тот факт, что правительства основных богатых стран (Соединенных Штатов, Японии, Германии, Франции, Великобритании) в 2012–2013 годах занимали средства по исключительно низким ставкам — всего 1 %, свидетельствует о важности стабилизационной политики, проводимой центральными банками. Однако он прежде всего показывает, что частные инвесторы не очень хорошо представляют, что делать с ликвидностью, одолженной денежными властями по нулевой или почти нулевой ставке, в результате чего они предпочитают вновь одалживать ее государствам, которые считаются наиболее надежными заемщиками, и получать смехотворную доходность. Низкие процентные ставки для одних стран и намного более высокие для других являются признаком лихорадочной, ненормальной ситуации[663].

Сила центральных банков в том, что они могут распределять богатства очень быстро и, в теории, в бесконечных масштабах. Если потребуется, центральный банк может за секунду создать столько миллиардов, сколько пожелает, и перечислить их на счет нуждающейся в них компании или правительства. В случае крайней необходимости (финансовой паники, войны, природной катастрофы) немедленное и неограниченное создание денежной массы представляет собой незаменимый козырь. Так, налоговые власти никогда не смогли бы так же быстро собрать налог: необходимо определить налогооблагаемую базу, ставку налога, проголосовать за закон, собрать налог, предусмотреть вероятность его оспаривания и т. д. Если бы нужно было так действовать для того, чтобы выйти из финансового кризиса, все банки обанкротились бы. Быстрота исполнения — это ключевая сила денежных властей.

Слабость центральных банков состоит в том, что их способность решать, кому, в каком объеме и на какой срок они должны предоставлять займы, и управлять впоследствии соответствующим финансовым портфелем, разумеется, очень ограничена. Первое следствие, вытекающее из этого, заключается в том, что их баланс не может превосходить некоторые ограничения. Так, вследствие всех новых видов займов и интервенций на финансовых рынках, осуществляемых после 2008 года, балансы центральных банков выросли примерно вдвое. Совокупность финансовых активов и пассивов выросла с примерно 10 % до более чем 20 % ВВП в случае Федеральной резервной системы и Банка Англии и с 15 % до почти 30 % ВВП в случае Европейского центрального банка. Впечатляющее изменение. Однако в то же время эти суммы остаются довольно скромными по сравнению с совокупностью чистого частного имущества, которое достигает или превышает 500 или 600 % ВВП в большинстве богатых стран[664].

В теории, конечно, можно было бы представить и намного более значительные суммы. Центральные банки могли бы решить купить все <