Давайте еще больше в прошлое забежим – с чего вы начали заниматься музыкой как таковой?

Исаев: Помню, что в два года я впервые увидел по телевизору Цоя – он стоял в черном, в лучах света. Не помню, как это случилось, но я оторвал подлокотник у кресла и делал вид, что на гитаре играю. К слову, я после этого больше особо не слушал Цоя. Из детства помню кассеты Элвиса, «Битлз», Queen. Рок‑н‑роллы в духе «Johnny B. Goode» мне особенно нравились. Меня отдали в музыкальную школу на фоно, но с первого раза не взяли – дали какое‑то простое задание, и я не смог его сыграть. Тогда я пошел на подготовительные курсы в музыкальную гимназию – там мне дали Баха, я его выучил за неделю и сдал на «отлично», чуть ли не лучше всех. Но учился в музыкалке я в итоге очень плохо – потому что не совсем понимал, как классика связана с тем, что я хочу рок‑н‑ролл играть. Меня даже спрашивали: «Ты какой инструмент хочешь, мальчик?» Я сказал: «Гитару». Они все смеются: «А что же ты на фоно пошел?» Видимо, пальцы были короткие, поэтому фоно.

Я проучился с грехом пополам, потом бросил – и в девять лет пошел учиться на барабанах. Закончил за четыре года, барабаны сдал хорошо, поиграл на них с братом в группе – а потом решил: «Хочу петь и играть на гитаре». С 13 до 18 лет я увлекался музыкой в диапазоне от Korn и Deftones до Майка Паттона – Faith No More, Mr. Bungle, Fantomas… Однажды я понял, что эта музыка мне больше ничего не дает, и начал любить джаз и фьюжн. Начал на гитаре заниматься по джазу, хотел импровизировать. Потом у меня была поп‑группа в духе Джона Мейера – достаточно неплохая даже по нынешним моим меркам.

Я переехал в Москву [из Ульяновска], чтобы всем этим заниматься; группу позвали в первую же неделю на радио «Маяк», но нас быстро убил московский быт. Мы стали жить в разных местах, кто‑то женился, я устроился в оркестр Олега Меньшикова – шесть лет там проработал. Дальше в какой‑то момент я понял, что никак не обращаю внимания на электронную музыку; в нее я вник, когда был в гостях у друга. Мы покурили, меня сильно заморило – и я помню, как чуваки сидели на кухне и говорили: «Блин, такой вот есть тип, у него второй альбом вышел». Они врубили [альбом Джеймса Блейка] «Overgrown», песню «Retrograde». Я сижу, слушаю – ну фоно, ну барабаны электронные. Но потом там начинается этот момент с глайдом (издает звук пикирующего самолета) – и ты просто чувствуешь телом, как тебе плохо становится, как этот звук тянет тебя… И я понял, что вот: я в первый раз слышу электронную музыку, которая настолько же живая, прямо материальная, как и любая «живая» музыка. И что мне хочется научиться такое делать.

В то время вышел спектакль Олега Меньшикова [ «Из пустоты…»], где были стихи Георгия Иванова. Ну, в спектакле был вообще весь Серебряный век, но конкретно его стихи поразили меня тем, что до сих пор каждое слово абсолютно точное, современное, хлесткое и соответствует моему ощущению мира… Меня настолько это проняло, что я решил написать альбом именно на стихи поэтов Серебряного века – едва себя сдерживал, чтобы все стихи Иванова не использовать. Проект назвал БЦХ, [по аббревиатуре «Боже, царя храни»], потому что, когда Иванов писал стихи, как раз царя свергали, – а когда я писал песни, у нас [зимой 2011–2012 года] была первая волна митингов и протестов, и впервые за продолжительное время рождалась новая волна музыкантов, поющих на русском; какой‑то новой творческой интеллигенции. В итоге я пришел к своим русским словам, долго искал подходящую форму – баланс изобретательности с наивностью и простотой.

Монеточка: Я во всех интервью рассказываю про Шнурова – что мой папа его слушал. Может возникнуть ощущение, что я это даже с какой‑то обидой или ненавистью говорю, – но я думаю, что это много мне дало. Папа слушал «Ленинград», в большом восторге от этого находился – и вся семья была измучена этим «Ленинградом».[171] Но это определило для меня основной тезис, что песня – это не про любовь, небо, море. Песня – это абсолютно четкий посыл, какая‑то конкретная тема; чем конкретнее, смешнее и трогательнее, тем лучше. Потом я очень полюбила Noize MС. А еще я недавно нашла свои старые книжки детские – Агнию Барто и вот это все. Так вот, там все подчеркнуты слоги, какие‑то стрелочки переставлены. Мне было четыре года, когда я читала эти книжки, – то есть, наверное, я не столько музыкант, сколько поэт по натуре своей. Меня с детства интересовали слог, слово, ритм – а что, если переставить, а как поменять здесь, а почему именно эта строчка первая? И я с детства любила эти приколы со слогами. И на каждый день рождения всем родственникам дарила стихи, а на свадьбу – сборник стихов.

В какой‑то момент вы начали выкладывать свои песни в «ВК» – и они стали вирусными.

Монеточка: Я помню, что выложила свой альбом «Психоделический клаудрэп» с песнями, записанными на диктофон айфона, и синтезатором…

Исаев: У тебя был айфон?

Монеточка: Нет, я попросила у друга (смеется). Я тогда еще болела – кстати, поэтому у меня такой тонкий писклявый голос в первых песнях. Родители на работе, я – дома… Было время записать. Так вот: помню, выложила альбом, пошла в филармонию, выключила телефон, зырила филармонию. Открыла, вышла – а там 200 репостов, тысячи лайков. Мне было так радостно! Но этот внезапный успех меня долго морально преследовал.

Из‑за вот этой репутации девочки‑мема?

Монеточка: Да, но я это любила. Я обожаю мемы, до сих пор сохраняю картинки из интернета каждый день. Интернет‑культура важна для меня и людей моего возраста, которые проводили свой досуг, сидя в этих пабликах во «ВКонтакте», написывая какие‑то непонятные комменты и сохраняя какие‑то непонятные шутки.

Тогда в моем личном рейтинге самый популярный человек в мире был Фараон. Мне написали его ребята: «Мы работаем с Фараоном, хотим сделать ваш концерт! Давайте встретимся, договоримся». Мы с мамой, с папой после школы пошли втроем в кафе – приходит [тогдашний менеджер Фараона] Даниэль со спущенными штанишками: такой весь модный, в кепке. Мы еле сдерживаемся от радости, потому что чумовая вообще тусовка намечается (смеется). Он говорит: «Ну вот да, концерт в Москве, мы привезем вас, гонорар – 10 000 рублей». И в этот момент мы с мамой и папой просто старались сохранять серьезные лица, чтобы не выдать безумной радости и неожиданности от того, что за Лизины песенки, оказывается, еще и полагается 10 000 рублей. Это было очень неожиданно и сверхкруто – и это были первые мои деньги в жизни.

Помню, мы на такси подъезжали к [московскому клубу] Powerhouse, и я увидела огромную очередь в клуб – люди, желающие услышать меня, не поместились в зал. Я была безумно счастлива! Но было и страшно. Когда я вышла на сцену и увидела, что песни, которые я придумываю в своей комнате, знают какие‑то незнакомцы, это был шок. И вот этот шок радости был со мной очень долго – потому что настолько же неожиданный успех был и у «Раскрасок для взрослых»… У меня никогда не было этого тернистого творческого пути, как у того же Noize MC. Я раньше чувствовала, что это мое какое‑то слабое место – как будто бы я не знаю чего‑то, чего знают те люди. Но сейчас я эти мысли отпустила.