А за молодыми музыкантами вы следите?

Мое счастье и беда, что я совершенно не тот зашоренный артист, который по утрам достает из шкафа свою корону, начищает зубной пастой, а вечером обратно кладет. Я стремлюсь идти вперед, мне интересно развиваться. Другое дело, что сегодня поменялась и сама музыка, и ее восприятие. У меня есть такой термин – «музыкальная макулатура». Вот после 2010 года количество музыкальной макулатуры увеличилось в несколько раз – а сейчас просто масса бездушной, неинтересной, ничем не примечательной музыки. Хотя есть все возможности – даже люди, которые где‑то далеко живут, имея компьютер и программу, могут сделать любые вещи.

 

А что ваши дети слушают? Они же как раз те 13‑летние, которых вы не пытаетесь обаять.

Ну, они меня просвещают. Конечно, у нас разные плейлисты – но мне интересно быть в курсе того, что слушают подростки. Они слушают и нашу, и западную музыку. Меня, правда, смущает засилье матерщины и скабрезностей в современных песнях. Но худшее, что могло случиться, – это кальянный рэп. Моих, к счастью, он не интересует. Естественно, любимая певица всех детей сейчас – Билли Айлиш. Она нравится вообще всем вне зависимости от возраста – и это круто. Старшая дочка, которой 15, любит Монеточку, а недавно открыла для меня Алену Швец – есть такая замечательная девочка‑автор‑исполнитель.

 

Она тоже матерится!

Но на другом уровне – по делу. У нее для столь юного возраста интересные песни, ее хочется послушать. Человек высказывает свои переживания, а не только хочет брякнуть чего‑нибудь покруче‑порезче, используя четыре слова на простом русском языке. Кому‑то и это хорошо, наверное, но я люблю русский язык и поэтому принципиально не засоряю мозг музыкой с говняными текстами.

 

Вы для многих ролевая модель. Сильная женщина, самодостаточный автор, исполнитель, все делаете сами. Все это очень вписывается в нынешнюю феминистскую повестку. Вы следите за ней как‑то?

Вы знаете, это уже совсем не музыкальная история… Я не против стать для кого‑то ролевой моделью, но хочу прояснить свои убеждения. Я не люблю крайности, и я за разумное равенство. Рельсу нести мне не хочется; я могу ее нести – но нет. Если ты соображаешь быстрее и лучше выполняешь работу – в любой сфере, – то да, закономерно, что тебе поэтому должны платить достойную зарплату. А не потому что ты человек, имеющий брюки и другие органы, так сказать, кроме брюк. Перегибы для меня – страшная вещь, мне не хочется это обсуждать. Я против всего агрессивного – против радикального феминизма, против чрезмерного бравирования гомосексуализмом. Кто с кем спит – это вообще не самое главное. Мир быстро сходит с ума – но я несу ответственность за свою семью и постараюсь сохранить в себе, в детях все лучшее, человеческое. А всему «нечеловеческому» буду противостоять. А не смогу противостоять – буду противолежать (смеется).

 

Интервью: Сергей Мудрик (2020)

 

2011

 

Потап и Настя

Чумачечая весна

 

Украина всегда была значимым поставщиком артистов и хитов для российского рынка, а в начале 2010‑х начало казаться, что по‑настоящему живая эстрада осталась только там. Создавали этот эффект в частности Потап и Настя – комедийно‑танцевальный поп‑дуэт, придуманный дипломированным физруком и бывшим рэпером Алексеем Потапенко. Талантливый продюсер нового поколения, Потапенко ловко коверкал язык, чтобы получались припевымемы, и лепил свою музыку и образ из всех подручных средств: в «Чумачечей весне» есть и фольклорный мотив, и брейкбит, и цитата из советской эстрадной группы «Веселые ребята», и парный конферанс в духе Кабаре‑дуэта «Академия»; не менее удачным получился клип, где Потап, Настя и музыканты притворяются советским ВИА до тех пор, пока певица не задирает платье. Созданные дуэтом вирусы работали и как ирония, и почти всерьез: осенью 2011‑го Потап с Настей даже исполняли «Чумачечую весну» на Красной площади перед президентом Медведевым, мэром Собяниным и патриархом Кириллом. И для них самих, и для местной поп‑музыки это было только начало: в те же дни была обнародована ключевая песня следующей большой украинской звезды – «Стыцамэн» Ивана Дорна.

 

Алексей Потапенко (Потап)

вокалист, автор песни

На написание песен меня вдохновляют простые люди: слово «чумачечая» было услышано из уст обычного алкоголика без зубов. Он своему другу что‑то объяснял, говоря: «Вася, ты что – чумачечий?» «Сумасшедший» он просто выговорить не мог. Потом это слово подхватили киевские таксисты – а нет ничего лучше, чем фразы из народа, которые потом, переработанные, обратно возвращаются в народ. Я иногда подслушиваю на застольях какие‑то разговоры, читаю в интернете, как общаются девочки между собой, – то есть стараюсь все время анализировать глобальное народное мышление и успешно использовать какие‑то фразеологизмы и перевороты.

Когда‑то я написал песню про свадьбу и приехал ее записывать на студию. Но вдруг подумал: надо же написать про весну – через два дня уже наступает! Сел с гитаркой и за пять минут сочинил. Но мне катастрофически не хватало какого‑то крючочка, чтобы зацепить всех. А так как я любитель придумывать всякие «пырышки‑пупырышки» и прочие словесные фишки, я вставил вместо «сумасшедшая весна» – «чумачечая». И пошел припев – и сразу «очечи» придумались; на все ушло минут семь. А от песни про свадьбу ничего не осталось. Я вообще человек момента, импульса, настроения. Меня если прет, то все валится в одну песню – старые наработки, новые фишки. Этот чистый поток энергии, этот секс, который происходит между космосом и автором (то есть мной), – я его весь переношу в свои произведения.

Клип на «Чумачечую весну» оказался самым дешевым из всех, что я снимал. Меньше 3000 долларов стоил; самыми дорогими были костюмы и бутафорские усы. У меня давно идея была сделать пародию на «Песняров» и вообще культуру 1970‑х годов, на стиль первых советских музыкальных видео. Для меня это было хулиганство такое: я думал, что песня и клип «Чумачечая весна» будут только для интернета, а для телевидения готовил очередную попсовую работу. Но «Чумачечая» прорвалась. Все‑таки гений – гений есть во мне (смеется)!

Перед съемками клипа я обращался к образам Толкуновой и «Песняров» – и долго думал, что значит взгляд в светлое советское будущее. Как его передать, как стебануть эту часть советской культуры – когда люди не могли пошевелиться ни вправо, ни влево. И взгляд должен быть просветленный – где‑то там вдали они видели коммунизм. Я объяснял Насте, которая вообще советское телевидение не застала, как нужно смотреть.

Сисек не было выставлено в этом клипе вперед, поэтому приходилось работать именно на духовном уровне. [Худрук «Песняров» Владимир] Мулявин, на которого я похож в клипе, для меня является иконой того времени, своеобразным Элвисом. Мулявин для меня – это самый красивый голос 1970‑х, а «Песняры» – символ советского фанка и красивой белорусской музыки. Единственное что – гримеры перестарались и превратили Настю в Мирей Матье. А я хотел, чтобы она была Валентиной Толкуновой! В конце клипа Настя срывает юбку, я с ума схожу, мы все разламываем – это такая метафора того, как распадался Советский Союз.

Вообще все, что исполняет дуэт Потап и Настя, принадлежит мне. За исключением того момента, что я не участвовал в производстве Анастасии и не учил ее петь. А так – все это я. Настя – исполнитель, очень ценный для меня как продюсера, автора и коллеги по сцене. Ей скажешь: надо быть квадратной ледышкой – она будет ледышкой. Она человек команды – хотя работаем мы практически всегда по отдельности. Она занимается физкультурой, подтягивает свои части тела, ходит на маникюры‑педикюры – делает то, чем должна заниматься суперзвезда. Я это все кропаю‑придумываю, все держу в своих руках и никого не подпускаю.

Я Наполеон, царь и бог в шоу‑бизнесе украинском. Я знал, что «Чумачечая весна» все переплюнет. Я сразу сказал, что теперь нас будет знать и любить другое поколение, люди постарше. Я хитмейкер: когда пишу песню, сразу вижу, это хит или не хит; он когда внутри рождается, меня трясет всего. Если песня лезет, ко мне лучше не подходить – я становлюсь сумасшедшим в этот момент. Мне сигнал из космоса идет, я его перерабатываю (смеется).

Я изначально хотел сделать дуэт Потап и Настя с иронией, приколами, пародийностью. Самое главное – удивлять! Сделать очередной проект с очередной красивой телкой, очередное попсовое говно – извините – я не хотел, не хочу и не буду. Таких артистов достаточно на нашей эстраде. Только глупый человек может подумать, что смысл в том, что у нас мужик простой поет, рубаха‑парень и красивая девушка. Я гораздо глубже все продумывал. Я хотел сделать Потапа и Настю народными героями – как Чапаев и Анка, Кен и Барби. Такие образы лучше понимает народ, он им доверяет.

«Чумачечая весна» стала спасением для дуэта, потому что наши отношения находились в очень сложной стадии. Мы никак не могли помириться, никак не могли понять, кто мы друг другу и чем хотим заниматься. Нас полюбили вдвоем как смешной веселый дуэт – а каждый хотел свою реализацию. Настя – серьезная вокалистка, которая любит большую сцену и заслуживала другого проекта. Я всегда был человеком, который пишет, придумывает и выступает – а меня долго [в рамках дуэта] не видели и не слышали. Но «Чумачечая весна» повернула страничку наших отношений, примирила нас и как мужчину с женщиной, и как артистов.[141] Мы сказали: «Да, малышка. Вот так попадать в десятку столько лет можем только мы». Успех очень объединяет.

Я занимаюсь шоу‑бизнесом профессионально, я в каждую песню вкладываю глубокий смысл. Подтекст лежит в этом всем величайший. У моих групп стоит сверхзадача – изменить человека в лучшую сторону на примере самого себя. Артист – это тот, кто умеет воплощать любые образы. Это тот, кто сядет на коня, спрыгнет с него, начнет фехтовать, в горящую избу заходить – все будет делать. А не просто ходить красиво по сцене, как очередные силиконовые телки очередных силиконовых продюсеров. То, чем я занимаюсь, – это музыка, чистое искусство. Коммерческое, правда.

[С 2011 года] в Украине правила игры поменялись: мы более заточены под западную музыку. У нас стало моветоном исполнять песни под фонограмму, у нас быстрее сменяются цари и короли эстрады. Глядя на российский сегмент, можно сказать, что поп‑сегмент так и остался вариться в своем котле – но зато благодаря тем движениям, которые мы начинали во время «Чумачечей весны», появились пласты современной новой музыки, существующие параллельно с фанерной эстрадой. Это рэп‑музыка, рок‑музыка, которая поется и исполняется живьем, собирает огромные залы. Другими словами, в российской музыке сейчас существует две реальности: одна – молодежная, которая никогда не доживает до старости, а одна – старая, которая никогда не станет молодой.

Любой проект – это живой организм. Песни, коммуникация со слушателем – это целый пласт работы, в котором рождаются, живут и умирают миллионы идей. Когда группа начинает пробуксовывать – начинает замечать, что сказали уже все, или [музыканты] переходят определенный возрастной этап, или когда песни, которые пелись десять лет назад, не настолько актуальны по отношению к ним теперешним… С Потапом и Настей мы выиграли миллион российских премий, грузинских, прибалтийских, в течение десяти лет занимали главные места в хит‑парадах, доминировали на сцене. На одиннадцатый год, когда нам надоело петь эти песни, мы сказали друг другу, что если хотим развиваться как музыканты, то должны сказать спасибо этим годам и пойти дальше.

Мы с Настей не выступаем больше – и непонятно, когда будем выступать. На данный момент Настя номер один в хит‑параде в Турции [как сольный исполнитель] с песней «Elefante». Я автор этой песни на испанском и английском языках. Настя прорвалась в хит‑парады Мексики, Румынии, Испании, Израиля, она наконец‑то вышла за пределы нашего постсоветского маркета – «пришла и оторвала голову им». Мы пишем с авторами в Майами, записываемся в Лос‑Анджелесе, в Европе сводим со шведами, работаем в мировом разрезе, причем во все стороны: и в сторону России, и в сторону других стран. Как можно [после этого] вернуться просто к пению веселых песен? Может, мы когда‑нибудь соберемся по приколу опять, как этот проект и начинался, – как‑нибудь будет настроение сесть и вальнуть десяток песен для народа. Так, чисто посмотреть, актуально ли будет это; нужна ли будет такая простая, интересная штука, как закладывание простых ответов на очень сложные вопросы. Например, в песне «Не пара» была хорошая фраза: «Жизнь такая штука, может всякое случиться, / Но не измеряй любовь в условных единицах». Это была песня о социальном неравенстве. Тогда песни были о чем‑то – сейчас песни просто шу‑шу, очень сильно поменялись. И если такая классическая формула еще будет актуальна в музыке лет через пять, может быть, мы как‑нибудь под бокальчик вина напишем альбомчик.

[Музыку] надо усложнять, она должна развиваться. 70 лет «совка» творили ужасные направления и стили, которые никак не усложняют музыку. Пусть молодежь поганой метлой сметает все это затхлое, старое, ужасное. Я возвращаюсь к себе 2011 года и радуюсь тому, что появился пласт молодых, которые задают тон – это о музыке, а не о бабле и бухле. Можно быть официантом от музыки и подавать блюдо, которое всегда нравится людям, а можно – саму музыку развивать. Официантство будет всегда – но я переворачиваю вообще стили. Я антиматерия, которая становится мейнстримом.

В России мало молодых, потому что старые не дают им проходу. Уже пора бы сняться им с ручничка да пропустить пару – да пусть они хотя бы наделали своих учеников. Ну мог бы Фадеев кого‑то слепить помоложе? Мог бы Лепс тоже… Ну, хорошие ребята делают Little Big – но не с музыкальной, а с энтертэйментовской стороны. По музыке еще им надо поработать. Со стороны звука очень много ребят из Украины, которые мне нравятся, – те, которые работают с Монатиком… Да очень много, всех не упомнишь. Мне нравится системный подход. Мне нравятся [лейблы] Black Star, Gazgolder – есть возможность молодым артистам, музыкантам, битмейкерам, продюсерам как‑то реализовываться. Чем больше будет газгольдеров и блэкстаров, тем больше будет счастья на Земле.

Украина диктует всегда, потому что в ней звонче монета. Тут все быстрее рождается, умирает, влюбляется, забывает. Мы ближе к Европе, к Америке – у нас все думают над музыкой, а не над тем, как бы удержать свою золотую рамку. Здесь сто ножей тебе в спину летят, сто молодых у тебя за спиной стоят. У нас как‑то пишется веселее – в Украине можно сидеть в кафе и написать песню. Я в Москве не написал ни одной песни. Нет, написал одну – «От сосны мне оторви иголочку». Там как‑то не пишется мне – а тут пишется. Здесь как‑то подобрее народ, помузыкальнее атмосферка. У нас другая система жизни: для того чтобы быть звездой в России, нужно быть на вершине пирамиды. А у нас вообще нет пирамиды, у нас поле, круг, который положили на пол. Он крутится, как пластинка, – вот это Украина. А Россия – это все‑таки пирамида Хеопса: хочешь быть там‑то – надо быть знакомым с тем‑то, тебя должны аккредитовать, ля‑ля‑ля. [Олег] Газманов мне когда‑то сказал: «Вот за это тебя, Потап, и украинцев не любят, что вы над всем смеетесь». А я говорю: «Вот поэтому мы – украинцы, что надо всем смеемся – и даже над своей популярностью». Вот и все.

 

Интервью: Марина Перфилова (2011), Николай Грунин (2020)

 

 

Мачете

Нежность

 

С развитием YouTube песни снова начали становиться хитами из‑за клипов – правда, происходило это иначе, чем с телевизором. История «Нежности» – хороший пример: обладатель бархатного голоса Ярослав Малый, лидер радиоформатной рок‑группы «Токио», написал для своего второго проекта до приторного романтический речитатив «под пианинку» и придумал клип, в котором через нарочито любительскую съемку рассказана история любви (выражается это в том, что сам Малый и актриса Равшана Куркова выразительно смотрят в камеру). Вряд ли кто‑то смог бы просчитать успех такого проекта – тем не менее в 2011 году «Нежность» была везде. Дальнейшая траектория карьеры Малого не менее удивительна: сначала он начал на деньги Сбербанка развивать молодую рок‑музыку в России и проводить по всей стране странные фестивали Red Rocks, а в 2015 году уехал на историческую родину в Украину в знак протеста против войны на Донбассе и под своим иудейским именем Моше Пинхас начал исполнять песни про Бога и духовность.

 

Ярослав Малый

лидер группы, автор песни

Для группы «Токио» все, в принципе, началось с радио «Максимум» – наша песня попала в ротацию, и нас позвали поучаствовать в «Максидроме» как «открытие года». А когда мы собрались этим составом, никто играть‑то не умел! Мы придумывали очень много разных историй для того, чтобы они не могли приехать к нам на репетиционную базу, потому что реально мы учились играть (смеется). То мы будто сами попасть на базу не можем, то нас затопило. В итоге первый наш концерт на «Максидроме» и состоялся – и для нас было очень неожиданно, что вдруг стадион начал петь наши песни. Песни тех ребят, которые сидели в подвале и делали музыку – и вдруг вышли на «Максидром». Понятно, что это не только твой стадион, но и стадион других групп, которые принимают участие в фестивале. Но когда ты играешь, этот стадион принадлежит тебе! У меня комок встал в горле, и я, честно, не очень понимал, что же дальше. И с того момента я начал думать о том, что если все‑таки мы говорим с людьми и они нас слушают, то в этом разговоре должен быть какой‑то смысл.

В какой‑то момент группа «Токио» вдруг стала как огромный локомотив: мы начали летать по всяким церемониям, получать какие‑то награды. И однажды мы сидим на очередной премии, уже не помню на какой, ждем очередную награду. Называют номинацию, и мы уже встали даже – а назвали другую группу. Было очень смешно! И тогда я понял, что на самом деле мы‑то не за этим пришли в музыку. И мы вообще приостановили нашу работу как «Токио». Я решил взять какой‑то абсолютно другой проект, в котором не было бы этих больших бюджетов, клипов, премий. Который был бы просто от души, над которым не нависала бы ответственность. Просто абсолютный шаг в никуда – мне было интересно, что из этого получится. Собственно говоря, первый сингл «Нежность» показал, что это было правильное движение.

Мне не кажется, что «Мачете» – это поп‑проект; думаю, что группа «Токио» как раз в большей степени поп. В «Мачете» нет никаких шифров. Ты просто говоришь, как ты думаешь, как живешь, во что веришь. Чистый месседж, ничего больше другого. Мы не запаривались над звуком: я помню, что как раз песню «Нежность» я записал у Сергея Большакова на студии; сам сыграл на барабанах – в принципе, все записал у него сам. Причем я пришел к нему и говорю: «Серега, послушай песню, которая поможет огромному количеству людей и спасет этот мир». Он смотрит на меня и говорит: «Слушай, давай завтра» (смеется).

Бывает, ты пишешь что‑то, и у тебя получается сделать вещь, в которой как бы нет тебя, в которой есть просто чистый поток энергии. Эта песня – такая. Чистый разговор, благодарность человеку, которого ты любишь. Было ощущение, что эта песня обо всех, потому что каждый человек хочет быть счастливым и каждый проходил все эти ситуации. Это самые дорогие, самые драгоценные вещи, которые есть в жизни каждого, – вот поэтому эта песня так и зашла всем.

Знаю, что немаловажную роль в успехе песни сыграл клип. Я очень долго искал, с кем бы я мог сняться в этом ролике, несколько месяцев. В конце концов понял, что это должна быть Равшана, и пригласил Шмеля [режиссера Игоря Шмелева] оператором – а он приехал и снял все на фотоаппарат (смеется). Когда я объяснял ребятам, что же я хочу снять, они не очень понимали. Я говорил, что, ну, нет никакого сценария – а для Равшаны это было сложно, потому что она все‑таки актриса и привыкла понимать, что же она здесь делает. А идея заключалась в том, что есть просто два человека, которым друг с другом очень хорошо. Они вместе – и это взгляд со стороны на то, что происходит. Там бюджет, по‑моему, был 3000 долларов всего – с гонораром Равшаны и с перелетами в Крым. Мы там несколько правил себе придумали. Например, «правило 20 секунд»: в тот момент, когда Шмель хочет выключить камеру, он держит еще 20 секунд. Потому что когда он выключал камеру, получались самые классные моменты. И смонтировали мы клип буквально за ночь.

Я согласен, что в новом российском рэпе можно услышать отсылки к «Нежности», и это, конечно, хорошо. Дай бог, чтобы это было искренне. Здесь дело даже не в мелодекламации – здесь дело в том, что это был… просто поток. А суть рэпа ведь в этом же. Он приобрел сейчас другие совсем формы – черствые, затвердевшие, и получается копирка на копирку. А когда слышишь, что исполнитель (не важно, какого жанра) просто вкладывает свою душу, а не желание сделать хит или еще какую‑то фигню, срубить денег по‑быстрому – это чувствуется в любом треке.

Недавно у нас вышел новый альбом. Послушайте, потому что это абсолютно живой организм. Его основной импульс заключается в последнем треке, но для того, чтобы он зашел, нужно прослушать все – от начала до конца. Но вы не обломаетесь! Мы вернулись именно сейчас, потому что просто пришло время поговорить о вещах более глубоких и для нас самих, и, наверное, для людей. Мне тут про альбом сказали, что там есть слова, которые царапают. Мне очень понравилась эта фраза! И хоть они царапают, но они и лечат; и музыка, и слова здесь очень сильные. В этом альбоме мы говорим о том, что мы самодостаточны, мы необыкновенны, мы чисты и уникальны. Это та же песня «Нежность», у меня такое ощущение, просто более глубокая.

 

Интервью: Иван Сорокин (2019)

 

Равшана Куркова

исполнительница главной роли в клипе

Мне кажется, люди к тому моменту уже очень устали от искусственных, сложносочиненных и чересчур гламурных кадров. Захотелось чего‑то искреннего, настоящего. Именно поэтому после нашего клипа пошла мода на естественность и искренность. Уже несколько лет прошло, но людям этот клип запал в душу. Я снималась в приличном количестве фильмов и сериалов, но при этом я вот недавно была в Лос‑Анджелесе, и ко мне подходили люди на улице и спрашивали, мол, это вы та девушка из клипа. Причем это были не русские – одна девочка из Японии, еще женщина из Франции. Почему‑то все помнят именно про этот клип. Как‑то было вообще забавно: полгода назад я сидела опять же в Лос‑Анджелесе в обычной забегаловке, за соседним столом сидел совершенно пьяный Тарантино. Японская официантка подошла ко мне и стала спрашивать, я ли это. Она не могла выговорить слово «Нежность» – и в итоге просто попросила со мной сфотографироваться. Я думаю – вообще‑то, вон там Тарантино сидит, лучше бы с ним фотографировались!

 

Интервью: Ольга Уткина (2020)

 

 

Serebro

Мама Люба

 

О суровых управленческих и творческих методах Максима Фадеева ходят легенды, но нельзя не признать: из больших российских продюсеров 1990‑х он в 2010‑е чувствовал дух времени лучше всех. После певицы нереальной (Линды) и певицы виртуальной (Глюкозы) Фадеев выступил в более традиционном формате – собрал трио полураздетых поющих девушек. Начали «Серебро» сразу с третьего места на «Евровидении», а вернулись в чарты в 2010‑е, став самой модной и бодрой поп‑группой России, которая с одинаковым успехом прокачивала танцполы и YouTube – пусть даже многочисленные заявления про международные амбиции мало чем были подтверждены. «Мама Люба» не очень похожа на последующие хиты «Серебра» с их истерической дискотекой, зато это один из первых примеров осознанно запущенного в интернет музыкального медиавируса: формат клипа, в котором три девицы просто едут в машине, шутят и показывают себя, кто только не копировал. Впрочем, «Серебро» тут не были полностью оригинальными: саму картинку чуть раньше придумала казахская девичья группа Chick Flick для клипа «Не вспоминай».

Что уж точно не легенда, так это то, что Фадеев нечасто расстается со своими подопечными в хороших отношениях. Сам продюсер вряд ли это признает, но нам ничего не мешает отметить еще одно его достижение: «Серебро» – пожалуй, первый его проект, где сами по себе певицы сумели выступить не менее достойно, чем под руководством продюсера. Катя Кищук и Полина Фаворская осторожно, но занятно осваивают независимую поп‑музыку; соавторка большинства хитов «Серебра» Ольга Серябкина, сменив псевдоним Molly на имя собственное, разрабатывает цифровое диско; ну а Елена Темникова, когда‑то начинавшая на фадеевской «Фабрике звезд», в конце 2010‑х стала одной из тех, кто задал новый звук радийной поп‑музыки.

 

Максим Фадеев

продюсер, автор песни

Я хотел сделать проект для Азии, поэтому специально выбирал девочек маленького роста, похожих на аниме‑героев. И сам проект тоже должен был быть немного как аниме. Но ко мне прибежал [директор дирекции музыкального вещания «Первого канала»] Юра Аксюта и попросил меня, чтобы «Серебро» поехали на «Евровидение». Мы совершили эту ошибку, поехали, заняли третье место – и потеряли исходную идею, которую я придумал, стали делать на русском языке. Поэтому «Серебро» стало таким полупродуктом – недомировым, недоевропейским; очень русским.

Успех получился благодаря тому же, благодаря чему песня «So Long» проекта MALFA стала популярной во всем мире.[142] Точно так же песня «Серебра» «Mi Mi Mi», которую я сделал, стала популярной во многих странах. Неважно, кто ее пел, какие лица и какие девочки. Вопрос в музыке, в энергии; в чувстве времени, момента, секунды. А девочки, или мальчики, или я сам певец – это уже всего лишь инструменты. Феномен группы «Серебро» – не в группе, а в том, кто ее создал.

Клип на «Маму Любу» придумал я. Все было очень просто: сначала хотели снять точно такой же ролик, но более художественно. Но когда девочки напились на съемках и заблевали всю машину, а мне пришлось выплатить неустойку и эту машину выкупить, я сказал – денег на клип больше нет, возьмите камеру и езжайте делать. Дал им охрану, дал администраторов, которые их курировали на дороге. И сказал, как себя вести – ровно все те режиссерские трюки, которые они и делали: хватались за ботинки и так далее. Получилось то, что получилось. Вообще, всегда становится видно, кто чего стоит, когда артисты начинают заниматься сами собой. А когда ими занимался я – был результат такой, как в «Маме Любе»: огромный успех.

 

Интервью: Александр Горбачев (2020)

Фадеев отвечал на вопросы голосовыми сообщениями

 

Ольга Серябкина

певица, соавторка текста

Песня «Мама Люба» началась с музыки. С Максом работать очень легко и круто, потому что в своей музыке он закладывает идею, четкое и понятное настроение – для меня как для человека, пишущего тексты. Я всегда, так сказать, плыву по волнам мелодии. Макс еще ведь и человек, который сам может писать тексты, – поэтому мелодия получается очень говорящая.

Песню задумывали для англоязычного рынка. Точнее, у нее был такой вайб – что это англоязычный трек на 100 %. Такое у нас происходило иногда – например, та же история была с песней «Song #1». Многие думали в то время, что мы написали ее для «Евровидения» – а мы просто делали музыку, которая нам нравилась. Вот и у «Мамы Любы» русскоязычная версия песни появилась примерно через месяц, а то и больше, после премьеры «Mama Lover». Нам казалось, что «Мама Люба» будет очень отличаться от того, что в тот момент было на российском рынке. Да и Макс в тот период вообще глобально не смотрел на формат, на радио, будет она где‑то или не будет. В его планах было показать группу азиатскому рынку, поэтому большинство песен было написано на английском.

Тогда в нашей поп‑музыке было все очень стандартно. Вообще, русские люди делят музыку на крайности: она либо медленная, либо быстрая; либо грустная, либо веселая. То есть у нас как бы нет так называемых середин. А в «Маме Любе» звуки и аранжировка для того момента не очень характерные. Поэтому она и стала яркой и запоминающейся впоследствии – потому что она не была сделана по канонам того времени. Хотя признаюсь честно – мне сложно сейчас это анализировать. Я в принципе музыку не люблю анализировать, потому что хит – это всегда фарт, это стечение обстоятельств, это правильное время релиза. Бывает, ты не выпустил вовремя песню – и она не стала хитом только потому, что время неподходящее. Всегда лучше релизить прямо здесь, прямо сейчас. А если ты не успел – тогда пусть она полежит.

Первая фраза, которая появилась в русском тексте «Мамы Любы», – «Мы так летали, что не заметили твою мать». Писали мы вместе с Максом – так привыкли к «Mama lover shake up», что не хотели от этой фонетики отходить. Вообще, когда я работаю над текстом, я всегда ловлю настроение самой музыки – и я поняла, что эта песня абсолютной свободы, абсолютного желания получать удовольствие. Песня, когда ты вот бежишь, не знаю, встречаешься с друзьями – и тебе просто все в кайф. То есть я могу соврать маме, кому‑то еще – но я не могу соврать музыке. Плюс если мы говорим про то время, то хотелось «поярчить» – это был какой‑то бунт, был на 100 % драйв.

Клип для «Мамы Любы» – это потрясающая история. То, что стало в итоге клипом, – это была вторая версия нашей задумки. Изначально Макс хотел, чтобы в клипе мы повеселились в машине, – потому что мы постоянно ездили, очень много в тот период общались. Ну и вообще, в группе невозможно мало общаться: нужно на самом деле быть единым организмом, друг друга чувствовать, друг друга хорошо знать. То есть я точно знала, что каждая из девчонок любит на завтрак – и то же самое они знали про меня.

В общем, первые съемки мы Максу испортили. Суть в том, что мы снимали в машине, которую вез эвакуатор, – физически я не вела машину. На съемки выделили машину с мигалкой, чтобы этот эвакуатор никто не останавливал. Мы подумали, что для настроения надо немножечко выпить. Ну и одну из нас, скажем так, немного укачало (смеется). Автомобиль, в котором мы снимались, был классным – и после нас его пришлось химчистить. И тогда Макс разозлился и сказал: «Все, я даю вам три часа, через три часа я хочу получить клип». На следующий день мы снимали уже в моей машине: Макс поставил GoPro в салон, и, собственно, все, что происходило там, – мы и наснимали. Было классно.

Я была в шоке, когда я читала комментарии под клипом в духе «Сдохни, тварь!». Кто‑то еще писал: «Вот, у кого‑то там трусы‑ы‑ы видны». Ну и? Я сидела, вообще‑то, за рулем, понимаете? Когда стоит вот эта камера – ты же вообще не видишь, что она там снимает. Русскоязычные люди песню очень обсирали, писали плохие комментарии – а потом сходили по ней с ума.

Я в «Серебре» чувствовала абсолютную творческую свободу. Максим никогда ничего не просил делать специально: он мог предложить какую‑то идею, но мы уже сами искали способ ее воплощения. Это касается и работы на концертах тоже. Не знаю, как бы ответили на этот вопрос другие девчонки из «Серебра», но я считаю так: если ты в процессе создания музыки чувствуешь себя органично – значит, это твое место, твоя музыка и твоя команда. Искусство – вещь эфемерная, все базируется на ощущениях и чувствах. И здесь либо тебе комфортно, либо тебе некомфортно.

Мы максимально успешно гастролировали по Испании, югу Франции, Италии. Когда вышел альбом «Mama Lover», пластинка стала в Италии дважды платиновой. Песня «Mi Mi Mi» была популярна в Северной Америке; в Японии трек занимал первое место в Japan Dance Chart. В Европе у нас было порядка четырех дат в месяц – у нас вообще были просто сумасшедшие выступления. Нас называли русскими The Rolling Stones, нас реально узнавали на улицах, нас обожали радиостанции. Мы не говорили по‑русски [с публикой и журналистами], мы не пели русские песни – и у нас были солд‑ауты, клубы набивались; да и на фестивалях мы выступали часто. Но в какой‑то момент стало тяжело физически летать туда четыре раза в месяц. Чтобы делать какие‑то вещи в Европе, нужно постоянное присутствие. Это всегда так: наши артисты, которые, например, хотят завоевать Америку – им там нужно находиться, нужно там жить.

«Мама Люба» нас сделала свободнее. Вообще, нас Макс всегда очень поддерживал, говорил: «Вы классные, вы супер. Хотите быть дерзкими – будьте дерзкими. Хотите сделать что‑то – делайте, вы никому ничего не должны». Было ощущение, что нам не нужно при виде мастодонтов стесняться. То есть он нам подарил вот это внутреннее чувство уверенности в себе. «Мама Люба», конечно, это определила – потому что она стала суперхитом. А для любого артиста суперхит – это и есть уверенность в себе.

Что касается нашей сексуальности, то глобально ведь мы ничего такого не делали. Все нам говорят: «Вот, вы полный отвяз». Я до сих пор не понимаю, о чем идет речь, если честно (смеется). Если мы говорим про боди, в которых мы выступали, ну да – мы выступали в боди. Но Бейонсе тоже выступает в боди! Мы пели классную качественную музыку, и это было главным. И никаких сценических образов у нас не было: такое было время, такой был воздух. Да, мы были смелые, дерзкие местами, мы могли кому‑то ответить на хамство – нас же было трое, мы были банда. Если кто‑то стоит и, например, о нас говорит плохо – я не видела проблемы деликатно, но очень в корень ответить. И посмотреть на реакцию человека. Ну а почему нет?

Мне сложно оценивать, была ли «Серебро» главной женской поп‑группой в России – хотя бы потому, что для меня лично еще была группа «ВИА Гра». Но вообще – да: находясь внутри, я всегда считала, что я артистка лучшей женской группы. И вообще – лучшей группы.

А сейчас, мне кажется, не время групп – сейчас время личностей, отдельных артистов. Как группу я могу выделить, наверное, только Little Big – и то у них один лидер, все его знают. Мне нравится, что они очень на своей волне, идеальная группа для «Евровидения». Как личность мне нравится Вера Брежнева. Не потому что она ходит и кричит о своей позиции или что‑то в этом духе – просто от нее исходит красота, и она несет эту красоту и позитив. А мужчин, кстати, даже не могу вспомнить: они какие‑то сейчас все не очень. Ну разве что Ваня Дорн. Он музыкант, а я просто очень люблю и очень уважаю музыкантов.

 

Интервью: Андрей Клинг (2020)

 

Елена Темникова

певица