То есть вы готовились к некому взрыву.

Знаете, как получилось: мы сидели в студии, причем в провинциальном городе, каждый занимался своим делом. Мы отчасти чувствовали уже себя музыкантами, потому что у нас была группа «Диалог» и один альбом на стихи Арсения Тарковского «Посредине мира». Это была очень серьезная работа, я ей искренне горжусь – многие музыканты до сих пор разбирают эти партии и не понимают, как на восьмиканальном магнитофоне можно было такое записать. Мы с дорожки на дорожку переписывали партии, дописывая их поверх, – причем компьютеров не было: невозможно было нарезать, склеить, подправить. Надо было сразу исполнить набело.

Мы поехали с этой рок‑сюитой по шахтерским краям – и людям было не всегда понятно, к чему все это. Я мог брать любые ноты, но умения преподнести этот текст у меня, наверное, не было – сейчас я понимаю, что все это было довольно смешно. Принимали на концертах по‑разному – но это было не главным, потому что музыканты «Диалога» во время этих гастролей не каждый день знали, что будут есть: провиант давали по местным талонам, рестораны были закрыты, и денег на них не было. Хлеб, соль, крупы. С колбасой уже посложнее.

Потом вышел еще один альбом, изданный в Германии в серии «Музыка для интеллекта», – «Осенний крик ястреба». А потом мы начали немножко с «Диалогом» расходиться во взглядах на будущее. Мы хотели от арт‑рока и всяких сложных штук двигаться к музыке попроще. Я всю жизнь люблю a‑ha – для меня это эталон стиля и выдержки, за 25 лет ни разу не просели. Еще я очень ценил Ника Кершоу и Johnny Hates Jazz – новая волна, новые романтики. Мы хотели создавать в России что‑то похожее – но с поправкой на то, что прошло десять лет, и на то, что мы все‑таки не в Британии. В общем, когда мы записали песню «Не тревожь мне душу, скрипка», музыканты «Диалога», конечно, оценили это как музыкальный оппортунизм…

В смысле – мы тут высоким искусством занимаемся, а вы…

Да. При этом, возможно, никогда бы не родилась эта песня, если бы мы не услышали песню Владимира Преснякова «Странник». Романсовая основа раньше эксплуатировалась исключительно субкультурно: Малинин выступал, но это было продолжением вот локальной традиции. А когда вдруг современный парень спел абсолютно классический романс, но сделал как‑то современно и круто – это воспринималось совсем по‑другому.

Как‑то мы с Костей [Меладзе] сели, поговорили и поняли, что если у американцев есть соул, то в России – именно в России, больше нигде – есть мощнейшая романсовая основа, очень красивая. Тем не менее не оценили в «Диалоге» наши труды – а так как они были для нас большими авторитетами, мы стерли эту запись. Костя такой парень, что он мог не очень удачную работу взять и стереть полностью. Последние деньги потратить – и потом стереть: лучше, чтобы ничего не было, чем было плохо.

И потом все‑таки друзья наши стали настаивать, чтобы мы записали снова. И я перепел ее заново, и она прошла по Украине, получила первое место в конкурсе на популярной радиостанции «Промень» – и вдруг зазвучала везде. Мы просто обалдели. Мы не ожидали, что будет такой успех. Параллельно Костя написал «Посредине лета», «Золотистый локон» – он сидел просто все время и писал что‑то в 12‑метровой комнате…

Возник порыв.

Да‑да‑да. Потом мы встретили как‑то на одном из концертов с «Диалогом» в Питере группу «А’Студио». Подошли ребята – Батырхан Шукенов, Володя Миклошич, Байгали Серкебаев, – подошли и говорят: «Это вы сейчас пели?» Я говорю: «Да». «Слушай, чувак, это круто вообще!» А для нас они были инопланетянами, мы их только по телевизору видели, пока сидели у себя там в провинции…

При этом вокруг было много сомневающихся людей. Музыкальные редакторы говорили: «Ну если вы хотели что‑то фирменное, то мы можем и так послушать Queen и что‑то еще, а здесь нужна музыка, адаптированная к постсоветскому пространству». Тогда еще границ четких не было – несмотря на развал Союза, мы все равно считали это единым пространством, все резко сломалось относительно недавно. Вы знаете, в Киеве были очень востребованы российские артисты; возможно, они и сейчас были бы очень востребованы, но… Границы, политика – все это такая мерзость, скажем честно. Все это мешает жить, а музыка – помогает, на мой взгляд. Я понял, что заниматься музыкой в миллион раз благороднее, чем заниматься политикой. Шоу‑бизнес по простым принципам строится, и движут людьми все равно гораздо более человеческие чувства. Любой человек, который занимается музыкой, – даже если он этим занимается, чтобы заработать деньги, – все равно творит. А это, мне кажется, хорошая энергия.

В общем, когда к нам подошли ребята из «А’Студио», это нас безумно вдохновило. Когда такие люди просто говорили несколько добрых слов, мы готовы были уже с разгону проламывать стены головой – и у нас все получалось, была какая‑то мощная энергия. Зрителей‑то мы тогда еще не видели: не понимали еще, нравится это им, не нравится. Наверное, благодаря вот такой поддержке мы начали уже много писать и много записывать. «Сэру» записывали ночью на студии Аллы Пугачевой – днем там записывались, конечно, именитые артисты, а мы были немного сбоку. Это сейчас я знаю, что связки лучше всего раскрываются где‑то после двух дня, а тогда эти тонкости были не важны.