Трагедия на Ротэмских мостах

 

Партизанские отряды и Белая бригада прочно перекрыли все подступы к Ротэмским мостам. Колонны противника, натолкнувшись на сильные заставы, сворачивали на другие дороги. В коротких, но ожесточенных схватках враг нес большие потери.

На седьмой день боев, с рассветом, русские и бельгийские партизаны выдвинулись вперед, атаковали противника, вступившего в Опутру, выбили его и заняли позиции за селом.

Весь этот день колонны не появлялись. Шли лишь стычки с небольшими вражескими группами, пытавшимися просочиться к каналу лесом.

– Кажется, немцы больше не сунутся сюда, – сказал Трис Шукшину, когда они перед вечером встретились на окраине Опутры. – Всыпали мы им неплохо!

– Нет, Трис, Ротэмские мосты они так не оставят, – возразил Шукшин. – Подтянут силы и ударят. Эти мелкие группы, которые появлялись сегодня, – разведка. Я сейчас допрашивал пленных. Гитлеровцы считают, что у канала высадился десант союзных войск. Нет, это затишье перед бурей…

Предположение Шукшина оправдалось. Ходившие в разведку Резенков и Белинский донесли, что в пятнадцати километрах от Ротэма сосредоточивается крупная часть противника. Разведчики‑бельгийцы заметили на дороге, ведущей к Нерутре, артиллерийскую колонну. Не оставалось сомнения, что гитлеровцы готовят удар по мостам.

Утром следующего дня батальон противника, сбив партизанские заставы, ворвался в Опутру. Партизаны отошли в лес. Под прикрытием батальона, занявшего позиции по восточной окраине Опутры, в село вступило еще несколько подразделений противника. Перед вечером гитлеровцы попытались прорваться вперед, выбить партизан из ближнего леса, но были отброшены к селу. Бой затих только поздно вечером.

Шукшин решил отвести отряд ближе к мостам. Два взвода заняли позиции на склонах высоты, недалеко от, дороги, а взвод Тюрморезова расположился впереди, перед высотой. Слева от высоты, по другую сторону дороги, занял позиции отряд Триса.

С наступлением ночи в лесу стало сыро и холодно. У подножья высоты, в лощине, замелькали огоньки костров. Партизаны располагались поближе к огню и, получив у Мити, который ведал продовольствием, по куску черного, хлеба и пяток помидоров, молча ужинали. Сегодня не было слышно ни песни, ни оживленного говора.

Сергей Белинский, разламывая помидор, вздохнул:

– К этим бы помидорам да кило колбасы… Плохой ты у нас интендант, Митя!

– С таких харчей уж и ноги не держат, – послышался недовольный голос. – А завтра еще горячей будет. Завтра они покажут, только держись…

Митя молча поднялся, пошел в свою землянку. Вернулся он со свертком в руках. Постояв минуту в раздумье, развернул белую тряпку, достал кусок сала.

– Вот, ребяты. Боле у меня нету. Последний…

– Не надо, Митя, – ответил Тюрморезов, сидевший поодаль от костра. – Неизвестно, как будет завтра…

– И то верно, – откликнулся Белинский. – Со всех концов зажали.

– Еще поглядим, кто кого зажал, – сказал сердито Петр Новоженов, чинивший у костра рубашку. – Завтра американцы либо англичане обязательно подойдут. Орудия где‑то недалеко били… Они с одной стороны навалятся, мы с другой. Так зажмем гадов, что ни один не выскочит!

– Что‑то уж больно долго идут они, союзники‑то. Который день стрельбу слыхать, а все не показываются. Вроде как на одном месте стоят, – проговорил Белинский, старательно чистивший автомат. – Прямо сказать, непонятное дело. Немцы уходят, а они стоят…

К костру подошли Шукшин и Гертруда. У Гертруды был автомат и большая санитарная сумка, переброшенная через плечо. Во время боя девушка появлялась то в одном взводе, то в другом, оказывая помощь раненым. Сейчас она переходила от костра к костру, осматривала раны, делала перевязки.

Шукшин прилег рядом с Тюрморезовым. Он сильно изменился за эти дни. Щеки ввалились, в глазах тревога.

– В Нерутру вошла большая колонна немцев, на машинах. Обложили кругом, сволочи. – Шукшин помолчал, полез в карман за сигаретами. – Они, конечно, постараются отрезать нас от мостов.

– Мадесто видел?

– Только от него. Мадесто послал связных к союзникам. Сюда подходят американцы.

– Долго подходят!

– Да, что‑то медлят… Они прорвались южнее, вышли к германской границе у Аахена. А тут медлят! Можно подумать, будто сознательно хотят выпустить врага. Да, непонятно… Ведь отсюда, через Ротэм, можно прорваться к Маасу, ударить по Голландии, отрезать всю северную группировку врага! Неужели они не понимают этого?

– Завтрашний день ответит на все наши вопросы, – раздумчиво проговорил Тюрморезов. – Я не думаю, что американские и английские генералы глупее нас с тобой. Они хорошо понимают значение Ротэмских мостов. Но у них могут быть свои соображения…

 

* * *

 

На рассвете Шукшин направился на командный пункт Мадесто. Он нашел командира Белой бригады возле штабной палатки. Мадесто нервно шагал взад и вперед по мокрой от росы траве, крепко зажав в зубах потухшую трубку. Черные глаза его сверкали яростью. Около палатки стояли два рослых парня – связные. Их лица, серые от усталости, были угрюмы. Догадавшись, что это вернулись люди, ходившие к союзникам, Шукшин нетерпеливо спросил:

– Ну что? Как?

Мадесто остановился. Глядя суженными глазами куда‑то вдаль, в низину, окутанную туманом, вынул изо рта трубку и вдруг с силой ударил о землю.

– Мерзавцы! – Он снова заметался по траве взад и вперед. – Американцы не хотят идти к мостам, они не хотят нас знать…

– Где они сейчас?

– Танки в пятнадцати километрах, на опушке. Выстроились в линию и стоят… Мерзавцы!

Шукшин повернул голову к связным:

– С кем вы говорили? Что сказали американцам?

– Нас привели к майору. Кто он такой, этот майор, я не знаю, какой‑то командир, – заговорил охрипшим голосом широколицый, рябой парень. – Я передал майору все, как велел Мадесто. Сказал, что мы держим мосты, но у нас мало оружия, и мы долго тут не продержимся. Если, говорю, вы не хотите, чтобы боши взорвали Ротэмские мосты, так торопитесь… – Парень помолчал, облизнул сухие шершавые губы. – Майор спросил, сколько нас тут, в лесах, кто нами командует, и отправился к своему начальнику. Мы ждали долго. Но он так и не пришел. Какой‑то лейтенант потом с нами разговаривал. Обо всем, говорит, доложено в штаб, можете отправляться. Тогда вот он, Арий, – парень показал на своего товарища, – говорит ему, лейтенанту: «Так что же мы скажем своему командиру Мадесто? Скоро вы придете к мостам или нет?» Он ответил: «Наш штаб будет действовать в соответствии с планом операции. Так и передайте вашему Мадесто…»

– Сказано ясно! – Шукшин в ярости покусывал губы. Потом повернулся к Мадесто: – Ну, что ты решаешь?

– А что тут решать, Констан? – Мадесто поднял с земли трубку, опустился на пенек, уронил голову в колени. – Мосты мы не можем оставить! Разве мы трусы, чтобы бежать? – Он поднял голову, взглянул на Шукшина. – Придут же сюда когда‑нибудь союзники!

– Верно, Мадесто! Только бы выстоять этот день. Судьба мостов решится сегодня. – Шукшин сел на траву рядом с Мадесто. – Гитлеровцы будут стремиться отрезать нас от мостов и окружить. Ни в коем случае не пускать их к мостам! Если ты увидишь, что их не сдержать, уводи людей за канал. Отрежут от мостов – будет плохо.

– Понимаю!

– И надо усилить заставы за каналом. Боши могут ударить и с той стороны, от Мазайка…

Справа, где находился русский отряд, послышались частые выстрелы. Через минуту они раздались слева, перед высотой.

– Атакуют! – Шукшин вскочил, торопливо стал спускаться по склону.

 

* * *

 

Туман быстро редел. Только в глубоких лощинах он еще был плотным и белым. Скаты высоты, полянки, обильно смоченные росой, чуть дымились. Все дышало покоем. Даже далекие раскаты орудий, доносившиеся на рассвете откуда‑то со стороны Брея, теперь не были слышны. Робко, словно пробуя голос, защелкала лесная пичужка.

Тюрморезов, положив перед собою гранаты, проговорил со вздохом:

– До чего же хороша ты, земля‑матушка… В такой день и умирать неохота!

– Что ты сказал, Мишель? – спросил молоденький бельгиец; его светлые, как лен, спутанные кудри резко выделялись на темной траве.

– День, говорю, сегодня хороший… – Тюрморезов лег на грудь, устало положил голову на руки.

На голую, почерневшую ветку старой сосны, под которой они лежали, уселась маленькая пестрая птаха с длинным черным хвостиком. Она весело запрыгала, закружилась, постукивая острым клювом по ветке. Паренек тихонько свистнул. Птаха перестала прыгать, прислушалась, наклонив головку набок. Бельгиец снова посвистел. Пичужка встрепенулась, защелкала, залилась звонкой трелью. Глаза паренька заискрились.

– Мишель, ты слышишь, Мишель! Птицы меня понимают…

Тюрморезов поднял голову, поглядел на паренька, и губы его тронула улыбка.

– Чудной ты, Клим!

Тюрморезова удивляла любовь этого простого, грубоватого паренька к природе, к птицам. Он знал, что Клим с малых лет батрачил у барона в Эллене, детство его прошло в непосильной работе. Только бы добыть кусок хлеба, прокормить больную мать и сестренку… Но каким светлым, счастливым становилось лицо Клима, когда он входил в лес! Он мог часами сидеть неподвижно, слушая птиц, перекликаясь с ними.

Пичужка улетела. Клим, проводив ее взглядом, настороженно прислушался.

– Мишель, я выдвинусь вон туда, к тому холму, оттуда лучше наблюдать!

– Давай!

Клим взял карабин, огляделся и, резко вскочив, пригибаясь, кинулся вперед. Пробежав сотню метров, залег на холме, поросшем травою.

Над лесом появились бомбардировщики союзников. Они шли на небольшой высоте, сотрясая воздух громом моторов. Неожиданно из‑за кучевых облаков навстречу бомбардировщикам выскочила пятерка немецких истребителей. С воем моторов слились дробные, трескучие пушечные и пулеметные очереди. Крайний бомбардировщик задымил, пошел вниз… Клим, запрокинув голову, позабыв обо всем на свете, следил за воздушным боем.

Он опомнился лишь, когда над самой его головой засвистели пули. Схватив карабин, Клим глянул перед собой, и сердце его дрогнуло. Совсем рядом шли гитлеровцы. Они двигались редкой, изломанной цепью, тут и там среди сосен мелькали их мутно‑зеленые мундиры.

Клим судорожно нажал на спусковой крючок. Охваченный смятением, он стрелял торопливо, не целясь. А гитлеровцы, строча из автоматов, перебегая от дерева к дереву, быстро приближались к холму.

Клим отбежал назад и, упав под сосну, снова открыл огонь. Страх и смятение прошли. Он стрелял теперь спокойно. Выпустив несколько пуль, опять вскочил, пробежал несколько метров и упал в кустарник. Автоматные и пулеметные очереди срезали ветки сосен, косили вокруг кустарник, но юноша каким‑то чудом оставался невредимым.

Еще перебежка, еще… Цепь партизан уже близко, до нее тридцать‑сорок метров. Теперь Клим чувствует себя увереннее, гитлеровцам уже не отрезать его. Можно задержаться в этих густых зарослях травы, отсюда удобно бить по врагу…

Между деревьями показался рослый, широкий автоматчик. Он был так близко, что Клим хорошо видел его лицо с белыми бровями, обнаженные по локоть руки, сжимавшие автомат. Гитлеровец не замечал Клима, бил куда‑то дальше, выше его. Автомат дымился, дрожал в руках солдата. Клим, неторопливо прицелившись, выстрелил. Гитлеровец выронил автомат, повалился на сосну.

Рядом появились еще два автоматчика. Клим нажал на спусковой крючок, но выстрела не последовало: кончились патроны! Он торопливо сунул руку за пазуху, выхватил горсть патронов, но в тот же миг всем телом дернулся назад и, прижав кулак к груди, упал в траву.

Тюрморезов видел, как Клим перебегал, приближаясь к цепи, но когда бельгиец упал, он не заметил. Однако как только тот перестал стрелять, Тюрморезова будто кто‑то толкнул. Выпустив очередь, он скосил глаза в сторону Клима.

Юноша лежал неподвижно. Гитлеровцы, перебегая от дерева к дереву, приближались к нему. Тюрморезов хлестнул по ним очередью, заставил залечь. Но через минуту гитлеровцы снова бросились вперед. Слева и справа показалось еще несколько солдат. Враг охватывал взвод с флангов. Тюрморезов скашивал автоматчиков одного за другим и полз вперед, к Климу Он приближался к нему с одной стороны, а гитлеровцы с другой. Тюрморезов, шумно дыша, прижимаясь всем телом к земле, полз все быстрее, быстрее. Гитлеровцы, прятавшиеся за деревьями, кинулись наперерез. Тюрморезов бросил гранату и, выждав секунду, метнулся к Климу, схватил его.

– Отходите! Скорее! – услышал он за спиной хриплый голос Сергея Белинского. – Скорее!

Белинский взвалил Клима на спину и быстро пополз. Тюрморезов и подоспевший ему на помощь Борис Хватов, прикрывая Белинского, открыли огонь по гитлеровцам.

На участке обороны, занимаемом русскими партизанами, гитлеровцам удалось продвинуться не больше чем на сто‑двести метров: они залегли, боясь углубляться в лес, который с каждым метром становился гуще и темнее. Перестрелка, однако, не ослабевала.

В разгар боя в расположении взвода Тюрморезова появилась Гертруда. Ее мокрое платье – она выносила раненых за речку – было разорвано, на голых ногах кровоточили ссадины. Увидев Клима, лежавшего в неглубокой ложбинке, Гертруда подбежала к нему. Пощупав руку юноши, торопливо расстегнула на нем рубашку, припала щекой к груди.

Кустами к ложбинке пробрался Тюрморезов.

– Ну что? Как он? – Тюрморезов, упав на траву, взглянул в осунувшееся лицо Клима. Глаза юноши были закрыты, из уголка обветренных, по‑детски припухлых губ, над которыми едва пробился рыжеватый пушок, текла струйка крови.

Гертруда молча прикрыла лицо юноши платком. Из груди Тюрморезова вырвался стон. Не сказав ни слова, он бросился к цепи. Гертруда, зажав в одной руке автомат, а в другой санитарную сумку, тоже стала пробираться вперед.

Противник охватил лес полукольцом. Наступление началось одновременно по всему району, занятому партизанами и Белой бригадой. И если на участке русского отряда гитлеровцам не удалось значительно вклиниться в район обороны, то на всех других участках они далеко углубились в лес. Подразделения Белой бригады и отряд Триса были оттеснены к мостам.

Ближе к полудню, получив подкрепление, гитлеровцы начали продвигаться вперед и на участке русского отряда. Партизаны, отстреливаясь, медленно оттягивались к каналу. Удерживать позиции дальше было уже невозможно: фланги отряда после отхода бельгийцев оказались открытыми.

К Шукшину пробрался связной Мадесто. Упав рядом в траву, тяжело дыша, закричал срывающимся голосом:

– Уходим… за мосты… Отходите скорее…

– Стой, молчи! – Шукшин схватил связного за руку. – Где Мадесто?

– Там… у моста…

Шукшин поспешил к мосту. Мадесто стоял возле стенки канала в окружении своих помощников. Голова его была перебинтована, правая рука, пробитая пулей, висела, как плеть. К нему то и дело подбегали связные командиров подразделений. Размахивая пистолетом, зажатым в левой руке, возбужденно блестя глазами, он громким голосом отдавал приказания.

Вдоль канала вереницей тянулись раненые. Одних вели под руки товарищи, другие брели, опираясь на палку либо держась за бетонную стенку канала. Ни у кого не было оружия. Они передали его патриотам, находившимся в резерве, ждавшим своей очереди вступить в бой.

– Констан! Камерад Кометан!

Шукшин повернул голову влево, вправо, скользя взглядом по лицам проходивших мимо раненых.

– Констан, это я… Антуан…

– Антуан! – Шукшин бросился к своему другу Антуану Кесслеру, которого несли на носилках, сделанных из больших сосновых веток. Длинная, сухая рука Антуана задевала асфальт загрубевшими черными пальцами. Но лицо его не выражало ни боли, ни отчаяния.

– Ты ранен? – Шукшин схватился за носилки, заглянул в глаза шахтера.

– Ничего, Констан, ничего. Вот мосты… Неужели мы зря тут бились, а? – Антуан насупился, в глазах блеснули слезы.

Мадесто, увидев Шукшина, быстрым, нервным шагом подошел к нему.

– Как у вас, Констан?

– Высоту оставили… Сдерживаем, сюда их не пустим!

– Долго не продержаться. Я приказал отступать за мосты. Держи со мной связь, смотри, чтобы не отсекли от мостов.

К Мадесто подбежал пожилой, заросший огненно‑рыжей щетиной бельгиец.

– Командир, боши… прорвались… Справа!..

Мадесто, круто повернувшись, вскинул над головой тяжелый пистолет, бросился через шоссе в лес.

Обстановка продолжала осложняться. Гитлеровцы, наступавшие вдоль канала с двух сторон, прорвались слева и справа. Бельгийские патриоты, плохо вооруженные, вынужденные экономить каждый патрон, сражались с величайшим героизмом, сдерживали врага ценою больших потерь. Лес, по которому они отходили к мостам, был усеян трупами. Теперь уже карабин и автомат имелся у каждого – в резерве не осталось людей…

И командиры, и рядовые бойцы понимали, что долго им не продержаться. Но они продолжали драться с прежним упорством. Еще была надежда, что в последнюю минуту подойдут войска союзников, и они удержат мосты… Держаться, как можно дольше держаться! Еще час, еще полчаса! Они снова и снова бросались в контратаки. То тут, то там закипали рукопашные схватки.

Ударили пушки. Треск автоматов и пулеметов потонул в громовом грохоте разрывов. В черном дыму, окутавшем лес, взблескивали багряные вспышки, взлетали вверх молодые сосны и, падая, укрывали своими пышными ветвями убитых.

Слева над лесом взметнулось пламя пожара. Подразделение Белой бригады дрогнуло, бросилось к каналу. Паника, словно пламя, перебрасываемое ветром, быстро охватила и другие подразделения. Люди, черные от дыма, выскакивали из леса и толпами бежали к мостам.

В эту критическую минуту положение спасли отряды партизан, продолжавшие стойко драться с врагом. Неся потери, истекая кровью, они сдерживали противника, превосходившего их численностью в десятки раз.

 

* * *

 

Шукшин, оглушенный взрывами, в изорванной и окровавленной рубашке, лежит за деревом и с яростью, с ожесточением бьет из горячего автомата. Гитлеровцы рвутся со всех сторон. Вот они опять поднялись, опять бегут… Он хватает гранаты, приподнимается…

– Нате! Нате!

Рядом упала Гертруда, схватила за плечо.

– Констан, уходите… Мадесто передал… скорее уходить!

– Все прошли через мосты?

– Нет, еще идут… Скорее!

– Я понял. Иди! В лощине раненые… Выносите раненых! – Шукшин бросил быстрый взгляд влево, вправо. Партизаны еще держатся, отбиваясь гранатами, в упор расстреливая озверело атакующих немцев. Но надолго ли их еще хватит? Гитлеровцы все глубже охватывают с флангов…

До канала еще полкилометра. Можно оторваться от наседающего врага, густо заросшими лощинами проскочить к мосту. Но успеют ли отойти подразделения Белой бригады, успеют ли вынести раненых? Нет, уходить рано, надо драться, надо сдерживать врага!

Бой достиг предельного накала. Гитлеровцы сжимают слева и справа, заходят в тыл. Взвод Тюрморезова быстро отодвигается к холму и бьет по автоматчикам, захлестывающим отряд с фланга, заставляет их залечь. Но гитлеровцы прорываются с другой стороны, окружают взвод Базунова. Сквозь треск выстрелов и грохот гранатных разрывов Шукшин слышит зычный голос командира взвода:

– За мной! Круши! А‑а‑а!

Снова поднялись в контратаку…

Но Шукшин уже видит, что больше держаться невозможно. Локтем толкает Резенкова, хрипло кричит:

– Передай Тюрморезову и Базунову – отходить к мостам. Влево, лощиной… Новоженову – прикрыть!

– Есть! – Резенков вскочил, низко пригнувшись, побежал позади цепи.

Лощина заросла непроходимым колючим кустарником. Шукшин идет в голове отряда, продирается сквозь заросли, не чувствуя боли, не замечая крови на руках… В сердце – смятение. «Успели или нет уйти за канал бельгийцы? Держит ли еще Мадесто мосты? Что делать, если мосты уже заняты немцами?».

Наконец лощина кончилась. Впереди, между поредевшими соснами, блеснул канал. Шоссе вдоль канала пустынно. Только там и тут чернеют на асфальте трупы убитых и разбитые повозки… Шукшин кинулся вперед, взглянул влево, на мост, и сердце его оборвалось, захолонуло. Два вражеских танка стояли на мосту. Они били из пулеметов по противоположному берегу, по отступающим бельгийцам. На шоссе показалось еще три танка. Гремя гусеницами, разрывая асфальт, они неслись к мостам.

Положение казалось безвыходным. О том, чтобы прорваться через мост, нечего было и думать. Что сделает горстка людей, вооруженных одними винтовками и автоматами, против танков? Броситься назад, прорваться к союзникам? Нет, там не прорвешься…

Шукшин отер со лба холодный пот, с тревогой взглянул на Тюрморезова. Решение нужно принимать без промедления. Сзади стрельба уже затихает. Значит, взвод Новоженова больше не сдерживает врага. Сейчас к мостам прорвутся автоматчики…

Тюрморезов, прищурив глаза, смотрит на вражеские танки. Лицо его бледное, но в глазах нет испуга – они глядят жестко.

– Под каналом должны быть трубы! – Тюрморезов резко поворачивает голову к Шукшину. – Где проходят трубы?

– Я знаю! – крикнул Резенков, подбежал к Шукшину. – Они здесь, за складами…

– Веди!

Партизаны лесом просрочили вправо, обошли тянувшиеся вдоль канала угольные склады и по одному, по двое стремительными бросками пересекли шоссе.

Резенков, первым достигший канала, мгновенно скрылся в черном зеве громадной трубы, вделанной в основание бетонной стенки. За ним втиснулся Сергей Белинский…

Шукшин, прижавшись к стене канала, короткими, резкими взмахами руки подгонял людей: «быстрее, быстрее…», а сам неотрывно смотрел на ту сторону канала, за мост. Равнина, простиравшаяся за каналом, быстро окутывалась дымом, оттуда доносилась частая стрельба, усиливавшаяся с каждой минутой. «Что там происходит? Немцы через мост еще не прошли. Неужели…»– Шукшин почувствовал, как по спине пробежал обжигающий холод.

– Костя, скорее! – крикнул Тюрморезов, берясь рукой за трубу. Уже все скрылись под каналом, остались только они одни. Шукшин не слышал. В смятенном мозгу металась мысль: «Немцы ударили со стороны Мазайка, бельгийцы окружены… их истребят всех… Что делать, что делать?»

– Шукшин, немцы! – Тюрморезов с силой рванул его за руку. Из леса цепь за цепью выскакивали вражеские автоматчики, устремляясь к мостам.

Шукшин наклонился, влез в трубу. Его обдало могильным холодом, сыростью.

Партизаны ползли на четвереньках в непроглядной тьме, по горло в обжигающе‑холодной воде. Острые мелкие камни, осевшие вместе с песком на дне трубы, врезались в колени и руки, раня до крови. Голодные, измученные боями, коченеющие от холода люди собирали последние силы и молча – слышалось только тяжелое прерывистое дыхание и всплески воды – упорно пробивались вперед по тесной трубе. Этой проклятой трубе, казалось, не будет конца.

Когда Михаил Резенков вылез из трубы, уже гасли вечерние сумерки и в темнеющем безоблачном небе зажигались первые робкие звездочки. Он жадно, захлебываясь, вобрал в легкие воздух, пахнущий сосной, сеном, посмотрел в чистое небо и упал грудью на землю. Кажется, он больше был не в состоянии сделать ни одного движения.

Партизаны выползали один за другим. Вода с них катилась потоком. Шумно дыша, ложились на жесткую, выгоревшую траву. Последним вышел Шукшин. С трудом распрямив спину, пошатываясь, точно пьяный, он провел ладонью по мокрому лицу и посмотрел в сторону Ротэма – на фоне посветлевших садов смутно вырисовывались очертания кирпичных строений. Оттуда доносились редкие выстрелы. Где‑то далеко за лесом глухо били орудия. Прислушиваясь, Шукшин определил: возле Опутры или дальше нее. Значит, части союзников не продвинулись, все еще стоят на месте!

Оставаться здесь, на этой стороне канала, равнинной и совершенно безлесной, нельзя. Единственный выход – под покровом ночи снова перейти канал и лесом пробиться к Опутре, к союзникам.

Шукшин отозвал в сторону Тюрморезова и Базунова, сказал, стаскивая прилипшую к телу рубаху:

– Надежды на то, что союзники ночью выйдут к каналу, – нет. Оставаться здесь нельзя.

– Правильно, надо уходить, – отозвался Базунов. – Если до рассвета не уйдем, могут зажать.

– Остались немцы в лесу, за мостом, или нет? – проговорил Тюрморезов. – Я думаю, что автоматчики уже здесь, за каналом. На той стороне им достаточно одних танков… Надо послать разведчиков, Константин Дмитриевич.

– Снова по трубе?

– Другого пути нет!

– Да, нет… Резенков!

Резенков поднялся, покачиваясь, стуча зубами от холода, подошел к Шукшину.

– Надо идти на ту сторону, Резенков, разведать лес… Оставаться нам здесь нельзя, понимаешь?

– Понимаю, товарищ подполковник.

– Как ты… дойдешь? – Шукшин посмотрел в его серое, с почерневшими, распухшими губами лицо.

– Смогу. – Резенков выпрямился. – Смогу, товарищ подполковник!

– С Белинским пойдешь. Давай, родной!

Шукшин, проводив разведчиков, подошел к партизанам.

Гертруда, сидевшая возле кустов у оросительной канавы, подняла на него тревожные глаза, сказала негромко:

– Констан, Питер остался там… Там раненые, им нужна помощь… Констан я должна пойти туда…

Шукшин сел рядом с Гертрудой, обнял ее мокрые, вздрагивающие плечи.

– Мы все пойдем туда, дочка, все! Вернутся разведчики, и пойдем… – Он говорил, а сам сокрушенно думал: «Живы ли они? Удалось ли кому‑нибудь вырваться из окружения? Или все полегли там, в сосновом лесу?»

Гертруда, прижавшись к Шукшину, тяжело вздохнула.

– И Виталия нет… Уже пять дней, как они ушли, Констан!

– Да, пять дней… Наверное, присоединились к союзникам. За Виталия я спокоен. Не пропадет!

– О, Виталий… – с какой‑то необыкновенной теплотой проговорила Гертруда, и ее посиневшие губы тронула улыбка.

Резенков и Белинский вернулись перед рассветом. Они подтвердили, что немцев в лесу уже нет. Автоматчики перешли канал, закрепились на этой стороне. У мостов стоят танки.

Шукшин поднял отряд. Голодные, дрожавшие от холода люди один за другим входили в ледяную воду.

Когда поднялось солнце, они уже были на той стороне, шли по лесу, держа направление на Опутру, занятую частями союзников. Повсюду были видны следы недавнего боя. Чернели обожженные, искалеченные сосны, тут и там поблескивали в траве цинковые коробки из‑под патронов, пробитые пулями немецкие каски. На тропах, между деревьями, в кустарнике лежали убитые.

Бойцов взвода Новоженова среди убитых не было. Ни одного!

«Быть может, их схватили ранеными? – думал Шукшин, уронив голову на грудь. – Нет, с партизанами фашисты возиться не будут, их расстреляли бы тут же, на месте… Но и уйти, прорваться к каналу они не могли. Я же видел, как высыпали из леса автоматчики… Что же с ними, что?»

Из раздумья его вывел резкий окрик:

– Стой! Кто идет?

Шукшин вскинул голову, остановился. Из‑за ветвей на него настороженно, не узнавая, смотрел Митя.

– Митя? Это я, Шукшин! – он метнулся вперед, с треском ломая сучья. – Где люди, где Петр?

– Все тута, – спокойно ответил Митя. – Эвон на поляне дрыхнут…

На куче сена, тесно прижавшись друг к другу, крепко спали бойцы третьего взвода. Отыскав среди спящих Новоженова, Шукшин потряс его за плечо. Но сержант только сердито промычал и дернул ногой.

– Да проснись же ты, черт бы тебя побрал!

Новоженов вскочил, изумленно уставился на Шукшина.

– Константин Дмитриевич, товарищ подполковник… вы?

– Нет! Елена Прекрасная… Спишь тут!

– Константин Дмитриевич! Батя! – Новоженов схватил Шукшина за плечи, прижал к груди. – Как же вы тут оказались? Мы уж решили…

– Как мы тут оказались – понятно, из‑за канала пришли. А вот как вы тут очутились – не пойму!

– Так мы же и не уходили отсюда, – ответил Новоженов, и в глазах его мелькнула хитроватая улыбка. – Мы фрицев объегорили – будь здоров!

Услышав разговор, поднялись бойцы взвода. На полянке сразу стало тесно и шумно. Новоженов начал рассказывать, как они оказались здесь, в глубине леса.

Прикрывая отход отряда, взвод Новоженова удерживал рубеж до тех пор, пока враг не начал заходить в тыл. В последний момент взвод откатился назад, занял новый рубеж и вновь обрушил на гитлеровцев сильный огонь. Но наступила минута, когда Новоженов увидел, что больше им не продержаться: гитлеровцы вышли к каналу слева и справа, отрезали дорогу к мостам. О том, что в стороне от мостов под каналом проходят трубы, Новоженов знал. Но туда проскочить уже было невозможно: противник занял шоссе. Опрокинуть автоматчиков, прорваться в направлении Опутры тоже было невозможно. Партизан только девятнадцать, а автоматчиков – сотни. Казалось, участь взвода решена, бойцам остается лишь думать, как дороже продать свои жизни. Но полтора года лесной жизни, острой беспощадной борьбы научили Новоженова самообладанию, умению находить выход из самого отчаянного положения.

Он знал, что где‑то слева, совсем недалеко, должна быть широкая прогалина, заросшая геем. Чудесный бархатистый гей! Сколько раз он спасал партизан, укрывая их в своих непроницаемо густых, стелющихся по земле зарослях! И теперь Новоженов решил прибегнуть к его защите. Оторвавшись от врага, партизаны бросились в лощину, покрытую молодым сосняком, и по ней проскочили к прогалине. Приподняв тяжелые, сплетенные в толстый ковер стебли, они один за другим ныряли в живые, зеленые пещеры, быстро скрывались в глубине зарослей.

Автоматчики, выйдя к широкой открытой прогалине, побоялись пересекать ее, решили, что партизаны засели впереди в лесной чаще. Они двинулись по краям прогалины, прячась за деревья и беспрерывно строча из автоматов.

Цепь ушла вперед, взвод Новоженова остался в тылу. Теперь партизаны были вне опасности. Но Новоженову пришла дерзкая мысль нанести врагу еще один удар. Оставив укрытие, партизаны пошли следом за гитлеровцами. Укрываясь за деревьями, в кустарнике, они неторопливо выбирали цели и выбивали из цепи одного автоматчика за другим. Сильная пальба не позволяла немцам определить, откуда бьют партизаны. Они продолжали идти вперед, не оглядываясь, стреляя перед собой. На тропах под соснами оставались убитые…

– Сыграли мы с ними в кошки‑мышки! – рассмеялся Новоженов, закончив рассказ.

За лесом, где‑то около Опутры, загремели орудийные выстрелы. Тотчас же за каналом откликнулись орудия немцев. Над головой с шелестом пронеслись снаряды.

– Вперед! – подал команду Шукшин и вышел на тропу. За ним, вытянувшись цепочкой, двинулся отряд.

 

* * *

 

В километре от Опутры партизаны увидели американские танки. Они стояли на возвышенностях, выстроившись в линию, и методично, с ровными паузами били, из пушек.

Обогнув лесом позиции танкистов, отряд вступил в Опутру. По улицам шумными толпами бродили американские солдаты. Увидев оборванных, запыленных людей, шагавших строем серединой шоссе, с автоматами и карабинами за плечами, они останавливались, изумленно смотрели на них.

Возле кафе, которое, несмотря на артиллерийскую стрельбу, было открыто, стояла группа американских офицеров. Шукшин направился к ним. Но раньше, чем он подошел к офицерам, один из них, молодой высокий лейтенант, отделился от группы и направился ему навстречу. Отдав честь, он дружески протянул руку и спросил на хорошем русском языке:

– Вы – командир партизан?

– Да, командир русских партизан. С кем имею честь говорить?

Лейтенант ответил, что он является офицером штаба корпуса, прибыл сюда с поручением.

– Я рад видеть русских людей. Россия – родина моей матери…

– Кто здесь старший?

– Я проведу вас к командиру полка. Он здесь, в кафе. Идемте!

В кафе было пусто. За столиком у окна сидел грузный, похожий на борца‑тяжеловеса, майор. Коротко остриженные жесткие волосы на его большой голове отливали медью. В углу рта дымилась сигара. Шукшин, сопровождаемый лейтенантом, подошел к майору.

– Я командир русской партизанской бригады подполковник Шукшин.

Лейтенант перевел. Майор коротко кивнул головой.

– Садитесь, подполковник. Будем завтракать.

– Благодарю вас, майор. Я сначала должен позаботиться о своих людях. Они вторые сутки без пищи.

Американец снова кивнул, вынул изо рта сигару, щелчком стряхнул на скатерть пепел и уставился на Шукшина выпуклыми, ничего не выражающими глазами:

– Когда вас сюда забросили? Почему наше командование не было предупреждено о выброске советского десанта?

Шукшин коротко объяснил, как оказалась в Бельгии русская бригада.

– Мы военнопленные, понимаете? Бежали из лагерей и стали партизанами.

Майор кивнул головой, но по лицу его было видно, что он не верит.

– Бельгийские и русские партизаны держали Ротэмские мосты десять дней, – сказал Шукшин. – Мы думали, что они вам нужны, чтобы быстрее проскочить к Маасу… Почему, майор, ваши танки не вышли к мостам? Теперь вам придется брать эти мосты. Брать их будет не легко… Майор молча попыхивал сигарой.

– Мосты мы сдали только вчера, в полдень… – проговорил Шукшин, уставившись на американца твердым взглядом.

Хозяйка кафе принесла бутылку вина. Майор придвинул к себе бокал, до краев наполнил вином и, поднимая его, встретился с Шукшиным взглядом.

– Мне все известно, подполковник. И моему начальнику известно. Я докладывал, что вы держите мосты. Было бы здорово проскочить с хода этот канал, здорово! Но мы не имели приказа идти вперед. Мы с вами солдаты, подполковник. – Он опустил бокал. – Может быть, все‑таки позавтракаете со мной?

Шукшин отказался, встал. Говорить с майором было не о чем. С тяжелым сердцем он вышел из кафе. Не такой представлялась ему долгожданная встреча с союзниками… Партизан окружала большая толпа американских солдат. Тут же были и жители села – среди зеленых курток и стальных шлемов виднелись пиджаки, шляпы и береты. Стоял такой гомон, что его не заглушали даже пушечные выстрелы, гремевшие за селом. Переводчик здесь не требовался. Слова «товарищ», «дружба», «смерть фашизму» были одинаково понятны всем, на каком бы языке они ни произносились – русском, английском или фламандском. Подходили новые и новые группы американцев. Солдаты, приветливо улыбаясь, еще издали кричали русским: «Хелло, бойск!» «Здорово ребята!»

Отряд Шукшина вышел за село, расположился в саду какого‑то богача. Партизаны принялись приводить себя в порядок: мыться, чинить одежду, чистить оружие. Со всего села сюда потянулись друзья партизан – шахтеры, крестьяне. Несли хлеб, молоко, яблоки, сигареты, белье, рубашки…

Бельгийцы расспрашивали о боях на мостах, о своих сыновьях, братьях, мужьях, сражавшихся вместе с русскими.

К Шукшину подошел сгорбленный старик, с изможденным, мертвенно‑бледным лицом, на котором ярко светились темные, строгие и какие‑то тревожные глаза. Положив обе руки на посох, он спросил Шукшина, глядя ему в лицо:

– А где Мадесто? Скоро придет Мадесто? С ним ушли три моих сына…

Эти люди еще ничего не знали о судьбе бельгийцев, оборонявших мосты.

– Наверное, они скоро вернутся, твои сыновья, – ответил Шукшин и отвел глаза в сторону…

Неожиданно на широкой аллее, окаймленной белым штакетником, появился Трис в сопровождении небольшой группы партизан. Шукшин поднялся, с тревогой вглядываясь в приближавшихся бельгийцев. Лицо Триса, всегда такое свежее, румяное, как у девушки, было черным. На щеках запекшаяся кровь. Шея перевязана тряпкой, бурой от крови. Шукшин встретился с Трисом взглядом и не сказал ни слова…

Перешагнув через штакетник, Трис подошел к русским, сидевшим под старой яблоней, молча взял кувшин с молоком, жадно припал к нему сухими губами. Напившись, взялся рукой за сук, тяжело задышал. Воспаленные глаза его лихорадочно блестели. Постояв минуту, он опустился на землю, усыпанную опавшей листвой, привалился спиною к шершавому стволу яблони, закрыл глаза. Шукшин подумал, что Трис задремал, но тот заговорил хриплым голосом, прерывисто:

– Мы ушли по мосту… В последнюю минуту ушли. Я ждал вас, хотели отойти вместе… Мадесто уже был там, за каналом… Мы только успели пройти мост, а тут – а