Обращение к Эллебиху (orat. XXII F)

 

1. Есть люди, которые полагают, что одно из главных благ для человека деньги и богатство, и поэтому не останавливаются даже перед клятвопреступлением, чтобы получить его, но если и потерпят от этого после что-либо дурное, им не служит это уроком. Другие же желали бы славы больше, чем приобретения всех денег, сколько есть у людей, и не совестятся признаваться в этом. Третьи питают равную страсть к тому же, но притворяются, что нимало не нуждаются в похвалах.

2. Итак, считая жалкими тех и других, как всех тех, кто предпочитают хвале богатство, так и тех, кто, предпочитая похвалы, запираются в том, я считаю наилучшими людьми тех, которые и понимают отлично, сколь ценна похвала, и заявляют, что рады ей, так что и просят ее у владеющих речью [1]. Зная одного такого, дивного Эллебиха, я сейчас предоставлю ему это без просьбы с его стороны, дав раньше по просьбе. Ведь я полагаю, он и молчал и не поступил, как раньше, вследствие уверенности, что я восхвалил настоящий случай.

{1 των δυναμένων λέγειν срв. orat. XXI § 33, vol. II, pg. 465. 14.}

3. Неприятно, правда, вспоминать о прошедших несчастьях. То, чему с самого начала и случиться не следовало бы, о том, сказал бы иной, подобало бы молчать. Но так как нельзя надлежащим образом взглянуть на помощь, если не будет сказано раньше, чем о ней, о бедствиях, какие её потребовали, упоминание о них становится, конечно, делом необходимости.

4. Императору понадобились деньги для спасения целого государства [2], и как раз тогда именно, когда царствованию его наступил десятый год, а сына пятый. А есть обычай, чтобы в такие сроки от владык поступали деньги на руки солдатам [3]. Итак, когда указ о деньгах был прочитан, следовало бы, чтобы для людей выслушание его было приятным и чтобы рвение к взносу было столь велико, чтобы доставила радость государю проявленная тогда готовность. Но они дошли до такой нелепицы, что забылись и не могли более соблюсти благоразумия, глядя лишь на то, что нужно было дать, а того, что за это надлежало получить, и в расчет не принимая.

{2 Срв. orat. XX § 31. Sozom. VII 23. Theod., hist. eccl. Y20, 1. О времени Marc. Com. chrou. ad a. 387}

{3 Срв. Valesius к Amm. Marc. XXVI 2, 10.}

5. И сперва, близ трона и на глазах наместника, они разразились мятежными возгласами, которые носили форму просьб, а на деле были нарушением покорности. В самом деде, подобно тому, как во время величайших бедствий мы привыкли призывать богов, прося их помочь, так тогда поступали кричавшие, чтобы бог помиловал их, как если бы письмо довело их до состояния, заслуживающего сострадания.

6. Если и это было уже невыносимым, еще возмутительнее было то, что воспоследовало. А именно: с упомянутыми словами устроив шествие в галерею, что перед зданием суда, продолжая кричать и сняв хламиды, десницами поощряя к волнению тех, кто еще оставались спокойными и подговаривая их к общению в их дерзостях, пришедши к соседней бане, они стали перерубать ножами канаты, на коих висели светильники [4], показывая, что благоустройство в городе должно уступать их желаниям и что закон – ничто, а важно их решение.

{4 Описательно: τα τό φως έν νυπτί παρέχοντα.}

7. После такого вступления [5], с другими словами, которые моя выгода была бы и не слышать [6], они сочли малым и недостойным своего мужества эти обычные выходки, смуту и беспорядок в мастерских, но взглянув на многие изображения на досках, разразившись против них ругательствами, потом пустив в них камнями, смеялись над пробитыми и сердились на те, что выдерживали удары.

{5 τοιούτου σσθέντος προοιμιου> для αδω здесь срв. т. I, страницы 358, 1.}

{6 Срв orat. XXI § 5.}

8. Затем, считая медные изображения более почетными и наглость, на них обращенную, более невыносимою, устремившись к ним и обвязав их за шеи канатами, сбросили их вниз и повлекли, одни, не разняв их на части, другие, — и это сделавши. А между тем, что касается отца, они, может быть, могли бы сослаться на деньги, но что же кто-либо мог поставить в вину Аркадию? А что следующему за ним сыну? А матери их? А отцу императора? О них нельзя сказать, чтобы они участвовали в распоряжении о взносе.

9. Итак, отдав мальчишкам на забаву столь чтимых, сами они двинулись с огнем на дом человека, ни в чем неповинного, но представлявшегося таким людям, не желавшим слушать письма, и одни здания зажгли, другие собирались жечь, в числе них дворец. И если бы, увидав луки и лучников, не убоялись, пожар, распространяясь как можно дальше, оказался бы сильнее каких-либо попыток к его локализации. И вот около полудня раскаяние овладело взбесившимися людьми и общим стал страх для виновных в преступлении и тех, кто не погрешили, так как в пору подобных несчастий ответственность в городах является общею и бремя гнева постигает одинаково тех и других, и виновных, и тех, кто далеки от виновности.

10. А когда вестники уже вышли и то, что приключилось, делало ясным, чего надо было ожидать, и когда одни винили демонов, другие друг друга, и все оплакивали себя, жен, детей, жилища, одним и единственным средством спасения представлялось бегство и поиски другой земли.

11. В то время как, таким образом, большая часть народа выселялась, курию — начальство [7] пыталось удержать угрозами. Окружавшая меня в занятиях словом молодежь, ничего никому не сказав, тотчас удалилась прочь. И в то время как мы думали, что оттуда придет молва о каре, и один сообщал об одной, другой об иной, — но все они были ужасны, — большинству была забота о могилах, некоторые и в этом отчаивались, в ожидании, что пожар истребит и бездушную материю, и нас.

{7 θρχον ср. т. 1, стр. LXXIV, примеч. 9.}

12. Между тем как мы так замерли в страхе, будто в ожидании грома или приводящего все в колебание землетрясения, приходить Молва, богиня, от коей ложь далека, с извещением, что муж этот явится к нам в качестве судьи. И это тотчас ослабило опасение строгостей надеждою на более благоприятный исход, облегчило тяжесть на душе и кое-кто вкушал пищу, и улыбался, и принимал сон, не тревожимый [8] вскакиванием с ложа, другой — осведомлялся о своих полях, дерзая сказать „своих", в то время, как раньше страх тому препятствовал, и один, доверяя тому, что слышал, с удовольствием сообщал другому, а тот, не доверяя такой степени благополучия, шел к тем, кого считал осведомленными. И много всюду и у всех разговоров об Эллебихе, в домах, на рынках, в галереях, в улицах, среди ходящих, сидящих, молодых, старых, мужей, жен, свободных, рабов, на которых тоже распространялась до некоторой степени судьба господ.

{8 καθαρενοντος πηδημάτων срв. orat. XX § 20 καθαρευούοη τήζ αίτιας. Тревога заставляет спящего вскакивать с ложа, срв. т. I страница 294 (orat. LII § 10).}

13. Наполнив собою город, эта молва быстро дошла в предместья, дошла на равнины, достигла на холмы, всем облегчая настоящее, и тем, кто были вне опасности, но были удручены злосчастьем тех, кто ей подвергались. Следовательно, душа пославшего судью усматривалась в душе того, кому был вручен приговор, и представлялось, что никогда бы он не прибег для осуждения на смерть к главе этого мужа, о которой он знал, что она по природе не склонна в подобным жестокостям.

14. Итак можно было слышать, как многие не кричали, а так говорили, что это знамение спасения и того, что мечи не пойдут гулять по шеям, если для суда явится этот человек, который с наибольшим удовольствием выслушает все, что способно спасти того, кому грозить беда, будет сострадать преступникам в их гибели, и покажет, что желал бы разрешения тяжелых обстоятельств некоторою пощадою.

15. Какова же причина этих надежд? Откуда они зарождались? В том, как прожил он до этого дня и в особенности во время своего правления, украсив которое кротостью, что, как он видел, делал и владыка целого государства, он, при возможности для него причинять вред, стяжал славу справедливостью, считая возмутительным, если будем гневаться на вред, наносимый другими, а сами захотим причинять то же другим.

16. Итак, постоянно благодетельствуя многим людям, немалому числу и городов, и воинов, потерпевших неудачу, скорее исправляя наказаниями, чем губя, он поддержал нас в ту пору, когда мы были в подавленном положении [9]. Он удержал тех, кто еще не переселился, и тех, которые, если бы не было на него надежды, во всяком случае предались бы блужданиям, он склонил выждать своего прибытия [10].

{9 Jo. Chrysost. ad pop. Antioch. horn. XVI p. 160 D.}

{10 Βαπτίζομαι, snbmergor, cf. vol. Ill pg. XLVIH P., p. 338, 25 (orat. ХIII § 3). vol. II p. 299. (orat. ХѴШ § 146), p. 244, 17 (ibid., § 18) vol. IV p. 494, 14 (orat. LXIV § 115).}

17. Что это было так, вот доказательство: те, кто ошиблись в истине, ожидали, что он достигнете ворот по пустынной дороге и через пустую первую часть города доедет до квартиры [11], а те, которые устремились за город на то расстояние, как при встрече прежних хороших начальников [12], из тех, кто остались, вели его к городу под звуки славословий вперемежку с мольбами. Он же по милосердию своему не отгонял, но мановениями десницы показывал свое неодобрение, поступая как учителя гимнастики по отношению к побежденным сверх-ожидания, в досаде, что скомпрометировало их ученье.

{11 καταγωγή cf. orat. LI (т. I, стр. 291 слл.). LII. }

{12 Чтение Έeiske, — поправка, одобряемая под текстом Forstcr'ом, οταθμών вм. αγαθών заслуживаете внимания.}

18. Поэтому и этот муж так был настроен и такие делал рукою жесты, как бы мы обманули похвалы его нам. Действительно, он внушил большую симпатию к нам государя частыми и длинными хвалебными о нас речами, утверждая, что пустое болтают все, кто поминает другие города, не в одном, будто, не, оказывается, стечения стольких достоинств [13], но одно они имеют, в другом нуждаются, а многие в прочих отношениях славятся, но общий характер города не поставлен как следует, и один подвержен вспыльчивости, другой отличается бесчувственностью, третий обойден Харитами, тот отличается праздностью, другой невоздержен на язык, третий не умеет переносить пребывание в нем царя, и одному нашему городу даровано Судьбою все, что относятся [14] к достоинству; что тот знает и не знает наилучшее из своих владений, слышите о нем с чужого голоса, а сам еще не видал его,слух же и зрение не одно и то же. И он уговаривал к путешествию к нам, добавляя к описанию города описание Дафны, которую, по его словам, занимает бог музических искусств, и из неё посылает в город любовь к слову.

{13 Срв. orat. XIX § 51.}

{14 έρχεται εις с. accas. cf. orat. orat. XXII § 12 v. fin.}

19. Вот почему он журил город, много обещавший и показавший себя с столь невыгодной стороны, уничтоживший хвалебные речи худыми своими делами; однако, будучи в состоянии, если бы хотел, отплатить по своей воле, он и при этом условии не изменяет себе и не исторгает из сердца привязанности из за того, что вызвало обвинение, но вместе и любил, и осуждал. Мы слышим, что, во время обеда, он не столько обедал, сколько созерцал мысленно красоты города, сравнивая худшие и лучшие.

20. Что же вслед за тем? Было вызвано в помещение, где остановился судья, немалое число властей и та часть курии, которая не бежала, и это служило некоторым более снисходительным приступом к процессу, по месту и составу заседавших с ним, и по его приглашению каждому оправдываться, со стороны каждого произнесено было то или другое слово, а больше спасения ему было в слезах, при чем одни оплакивали юность свою и то, что еще не были отцами, другие то, что они — отцы и растят детей — молодцов, третьи — старость родителей, четвертые — литургии, начало получившие, но окончания тщетно ждавшие, иной еще вдовство жены и её будущее пребывание на могиле. А этот благородный человек дал волю их слезам и к слезам каждого присоединил свои, зная отлично, у скольких судей предупреждением подобных проявлений служат удары и угрозы ударами, так как они считают, что рыдания оскорбляют судопроизводство.

21. Так хорошо и милосердно было положенное начало. Когда же дело доведено было до решающего момента и было объявлено, что на следующий день следственный материал поступит в суд, он и тут дает снисхождение, что явился на трон не в полночь [15] и не с первыми петухами, при чем в самой поре заключался бы лишний мотив к ужасу, но незадолго до солнечных лучей, так что и светильники были для него скорее делом обычая, чем потребности [16], вышедши из дверей, человеколюбивым поступком своим затмив всякий подобный пример.

{15 Cf. Amm. Marc. XXVIII 1. 54 с. nota Valesii, о том же впечатлении ночной поры суда.}

{16 Срв. т. I, стр. 99, примеч. 1. }

22. Вот в чем было дело: мать одного из лиц, состоявших под судом, молодого и видного человека, составившего себе известность многими посольствами, многими литургиями, сумевшего заменить отца в управлении своим состоянием, обнажив голову [17], распустив свои седые волосы, бросившись на грудь в нему и охватив ее и руками и прядями волос такого цвета вымаливала сына с воплем о жалости к нему, а слезы её лились по ногам военачальника, его же на её голову. Никто её не оттащил, но и сам он не оттолкнул, но так предоставил себя продолжительной мольбе её, что представлялся выше человеческой натуры и отовсюду раздавались мольбы о здравии его дочери, за его такую милость в несчастным и за такое искоренение им из души всякой жестокости и непримиримости.

{17 Jo. Chrysost. ad pop. Antiocli. hom. XVII p. 172 D.}

23. Итак они судили, а мы заседали тут же. Он же, казалось некоторым, поступал несвойственно своему характеру, когда доводил каждого до необходимости сознаться в том, как зачалось [18] преступление, угрожая, что другие подвергнуть допросу тех, кто донесет об этом, если не согласятся они. И вместе с тем многих из своих соседей он жестами поощрял побудить допрашиваемого к признанию, вследствие чего в особенности негодовали те, которым приходилось повиноваться, полагая, что более подобало им подвергнуться каре, запершись в преступлении, чем самих себя уличивши. Но это он делал не потому, чтобы готовил для государя выи под меч, но, думаю, было подготовлением к вящему спасению. Ведь не одно и то же в деле показания голос свидетеля и голос самого подсудимого, но против первого, пожалуй, еще найдется какой либо довод, а второе никто уже не станет обвинять.

{18 σπέρμα срв. I, 241, 3·}

24. Вот какое значение для него имело признание обвиняемыми своего проступка их собственными устами, и они думали, что сегодняшний день будет пределом их жизни, — ведь неизвестно было, для чего это понадобилось, но то должно было обнаружиться. А именно, в то время, как толпа думала, что только что не видит того грозного выхода, никакого палача не появляется, но арест, и конфискации [19], и при том и эти наказания без всякой поспешности, и город обладал курией, которой не надеялся уже сохранить. Ведь те оба, он и его сотоварищ [20], кто властны были казнить, остереглись от казни для приговора царя [21], ограничив свое дело следствием, а дальнейшее сохранив для государя.

{19 Jo. Chrysost. bom. ХШ p. 136 A sq.}

{20 Кесарий, or. XXI p. 449 sq,}

{21 Jo. Chrysost. horn. XVII t. II. 174 A sq.}

25. Итак, послужив таким образом правосудию, не уменьшив города настолько домов, одного и того же пожелав, одно и то же одобрив, подав помощь, свободную от всякого спора, они появились и среди толпы, стоявшей перед судом, чего чего не говорившей, изобретавшей новые просьбы сверх обычных. Долго раздавались мольбы и солнце было на закате, но никто не распорядился водворить молчание ни при помощи прутьев, ни голыми руками.

26. Но на смену труду по следствию наступает другой, по делу о мятеже. И много стекалось вокруг него мужчин, еще больше женщин чуть не наталкивавшихся вследствие отсутствия тут какого либо запрета, он и сам с благосклонностью выслушивал и то, что говорилось, и подсказывал те доводы, которые, он знал, будут иметь большую силу, и мольбы принимая, и умоляя вместе с теми, кто с ними обращался, поступая так, чтобы все они были доложены владыке.

27. Затем, впрочем, и того, который уезжал, — решено было, что одному следует сидеть на месте, а другому отправиться, — он чтил тем, что речи направил от себя по его адресу и просил вместе с преступниками, судья судью, одно делая на виду у всех, другое наедине.

28. И кто когда-либо видел или слышал подобного человека? Как не следует считать счастливыми родителей более из за этого, чем из-за его власти и распоряжения такою массою людей, что и раньше доставалось на долю многих, будет доставаться и после? Никто из людей не знает за кем либо из военачальников подобных слез и не видывал военачальника, с таким удовольствием всюду и везде носимого в памяти в душах подчиненные ему. Ведь в добавок к прочим им свершено снова доблестное посредничество между осужденными и отпускающим всякие вины приговором.

29. Было решено. согласно постановлению, что должно курии быть заключенной, где она находилась, помещении очень тесном и без крыши. Теснота тотчас стала тяжела и вынуждала топтать друг друга и.затрудняла всякую пору, пору сна, пору приема пищи, и другие моменты помимо этих. Ведь, не входи никто из друзей, это огорчительно, а при посещениях место делалось еще более неприятным; случись дождь, не было средства защиты от него. И можно было слышать от некоторых, что смерть от неудобства места заключения опередит помилование со стороны царя, если какое только будет.

30. Надлежало, чтобы давший этот приговор нашел возможность использовать и сенат, — у обоих помещений была одна стена смежная, — или оставалось погибнуть. Итак снова решимость просить подобной уступки, следует приписать одному характеру этого человека, который располагал в смелости просить того, от кого зависело устранение некоторого из неудобств. А он, тотчас обдумав дело, обрел средство, как и удовлетворить желанию просителей, а самому не сказать и слова против предписания.

31. Именно, заявив, что сам остается при прежнем решении, он сообщил, что, если служители, этим заведующие, допустят нечто иное, он, хоть и узнает, знать не будет. Эта мера предоставила в их распоряжение сенат, где есть крытый театр, четыре галереи, образующие в средине между собою двор, обращенный искусственно в сад [22], с виноградом, фигами, другими деревьями, разными сортами овощей, утеха в противовес невзгоде, благодаря коей они иной раз и смеялись, и шутили, и пили здравицы, и пели гимн, и забывали, в каком они положении, располагая ложами, расставленными просторно [23], и трапезами, какими раньше постигшей их беды они не пользовались, и различными сочинениями в книгах и речами о них, какие возникают при прениях на высокие темы. 32. И того, что страшное было не слишком страшным, что никто не погиб раньше дара государя от солнца, дождя, печали, слез, того, что люди вместе и заключены были, и не находились в заключении и что они при столь тяжких винах располагали участью заключенных по преступлениям маловажным, этих (счастливых) сновидений, так вернее назвать их, он — виновник, он — податель, он доставитель.

{22 εις χήπον βεβιασμένην.}

{23 αϊς πολυ προς αλλήλους το μέσον ср. т. I, стр. 311, 1.}

33. Этот человек, не все и всюду подвергая точному сыску, проявил всю свою мудрость в деле следствия тем, что сделал для примирения, каковое я признаю не столько делом тех, кто ходатайствовали на Босфоре [24], сколько лица, давшего место молениям этих людей.

{24 Of. orat. XX § 37 Jo. Chrysost. ad pop. Ant. horn. XXI p. 216 0 sq.}

34. Достоин памяти и эпизод, заключающей благодеяние, оказанное значительному лицу, имеющий отношение не к члену курии, но к тому, кто по происхождению принадлежал городу, множество раз выступал в процессах, отцу многих речей, составленных прекрасно, при отправлении должностей проявившему себя лучше отца в отношении подчиненных, и первых по значению, и вторых, и третьих. Против него клеветник пустил стрелу, из тех стрел, какие свойственны такому ремеслу, и молчание было названо недобросовестной речью.

35. Но тут этот человек, ненавистник несправедливости, выступил против клеветника, противопоставил лжи истину, порочности добродетель, злобе честность, и, что было справедливо, то и одержало верх, справедливое. А он поздравлял оправданного, город и себя, первого с оправданием, город с тем, что не лишился он такого гражданина, способствовавшего его славе, себя же с тем, что исхитил этого человека от беды, подобно тому, как Афина Геракла от Стикса.

36. Хорошо. Так велико это благо, но каким он проявил себя для нас при получении указа о городе? Каким каждый из нас из коих кто не радовался ему больше, чем его душа. От трапезы, уже протягивая, говорят, руку к поставленным кушаньям [25], он оторвался для чтения, молил, чтобы поскорее пришел вечер, поскорее наступил день. В то же судилище он шел не с прежним лицом. Такой румянец был на нем. Он радовался спасению города не менее, чем если бы пришлось такой город взять вооруженною рукою.

{25 Перифраз гомеровского οί δέπ όνείαθ έτοΐμα προκείμενα χείρας ϊαλλον Od I 149 etc.}

37. Когда указом были изглажены самые суровые кары, он, став, где раньше, был венчаем славословиями гораздо большим количеством людей, чем прежде, так как те, которые скрывались, теперь уже появились, спеша в доскам. И здесь слезы, но уже не плача, а радости. Ведь и избавление от зол обычно вызывает у человека рыдания, как было и в ту пору. Город полон был пирующих которые сами угощались среди колоннад, слезы текли по кубкам, не под влиянием страха, но того чувства, что бояться уже нечего. Пьющим удовольствие доставляло питие, а тем, кто глядели, созерцание этого.

38. Одним из них был и этот человек, который после многих увещаний, коими он наставлял город на правый путь, счел уместным принять участие в пиршестве, как было можно, и, обходя возлежащих, которые не вставали с мест, — он не дозволял этого, — своими обращениями в каждому придавал вкуса кубкам, соизволив снизойти с высоты власти, и поставив себя на ту ногу, как соответствовало обстоятельствам, так что, схватив с блюда для смеха соседей рыбу, вызвав тем смех, потом отдал.

39. Тавой устроил он обход и, приняв участие в таком веселье, пришедши домой, вкусил тот самый сладостный из всех завтрак, показывая себя достойным многих изображений, которые можно видеть по всему городу и которые привлекают на себя взоры прохожих и граждан, и пришлого люда, и волосами, и взором, и ланитами, и цветом лица.

40. И в них можно усмотреть характер города. За те многие прежние благодеяния они хотели и этим путем [26] в каждой филе [27] иметь этого человека, дабы располагать и им, во время посещений им города, и его воспроизведением, а в отсутствии его не быть лишенным всякого подобного изображения.

{26 Принимаем корректуру Förstern (s. t.) χαύχγι вм. χανταις. }

{27 (сноска есть — текста нет)}

41. Итак мы молим иметь его, о сообществе с ним и беседе, но государь, внезапным вызовом к себе того, кого он дал нам, порадовал наш город почетом этому человеку и желанием рассматривать вместе с ним важнейшие вопросы, но огорчал нас, лишая нас нашего любимца, в коему одни являлись, дабы наилучше обеспечить свое право, другие, считая достаточным увидать его, а многим, кто не видал, достаточно было того, что, когда ни пожелают, могут придти и увидать его.

42. Так пускай же государь отдаст нам назад того, кто был нам во многом благодетелем, кто являлся подражателем его душе, кто, как государь богам, так сам следовал его воле, кому предстоит узреть сыновей дочери, похожих на него, так как Артемида, которая печется о нашем городе, с особою охотою явится при родах её и поможет, помня, каким и в сколь трудную минуту проявил себя Эллебих в отношении к её достоянию.

 

Против бежавших (orat. XXIII F=XXIV R)

 

1. Все мы слышим вести, что все полно трупов, пашни, дороги, горы, холмы, пещеры, вершины гор, рощи и ущелья, что из трупов одни служат пищею птицам и зверям, другие река уносит к морю.

2. Эти вести то повергают меня в горе, то я обвиняю пострадавших и говорю, что те, кто пожали такие плоды бегства, пострадали по заслугам. Можно сказать, они сами навлекли на себя мечи разбойников. Чему они не подверглись бы, оставаясь дома, на то они натолкнулись в своих блужданиях, предоставив себя в жертву людям, давно разбойничающим, и обратив в грабителей других тему что увеличили число обреченных на гибель. Α тех, кто погиб по доброй воле, кто станет жалеть?

3. «После дерзостного поступка страх воцарился», заметит иной. Конечно, у самих дерзких, для которых самое сознание за собою подобной вины вызывало необходимость в бегству. Но если кто не был сообщником ни в словах, ни в делах, в чем, и в том и в другом, заключалось оскорбление, в чему было ему волноваться и трепетать без какого-либо основания к страху?

4. Действительно, сказать, чтобы чему-либо подверглись оставшиеся, нельзя. Почему бежавшие не остались с этими, но будто по извещении каким-либо божеством, что остающимся нет спасения, но для всех оно заключается в одном бегстве, так пусты мастерские? К чему, оставив пустыми дома, наемные квартиры они шли, не зная, где найдут приют? [1]. И тут то те, у кого были ослы, мулы и верблюды, важничали и поднимали брови, отдавая их в наймы, так как ожидался большой приток нанимателей.

{1 Срв. orat. XXI § 20. }

5. И можно было видеть, как женщины с детьми отправлялись просить деревенских жителей, которых они не знали, уделить им часть земли, хоть не жилища. Велики ли последние! Или разве кто пустил бы в свою среду особ, ему незнакомых? И детям смерть приключалась одним от того, что они лежали на земле, другим и от падения с рук везших их, а смерть от голоду всем. Но все же они устремлялись на встречу такой веренице бедствий.

6. И первые, погибшие от этих причин, не служили прочим уроком, но одни нагоняли других для одинаковой судьбы, и примеры не склоняли к благоразумию, но, боясь тени бед, они бросались в величайшие. Самые же безрассудные следовали за женщинами; то и другое всякий осудит, сами ли они запугивали женщин, или не ободряли напрасно страшившихся.

7. «Происходил сыск, говорит он, и были люди, которые выслеживали преступников». Итак преступников, а не преступниц. Ведь женщины не творили беззакония и не представлялись виновными и никто не сказал и не слыхал, чтобы и женщины вмешивались в речь или дела того злополучного дня.

8. Зачем же понадобилось очищать город и женщинам, из коих немало можно было видеть беременных? Если мужчинам и предстояло подвергнуться какому-либо наказанию и бегство их имело смысл, женщинам никакого основания к тому не было. Но все же то меньшее, то большее число их, чем мужчин, выезжало, хотя им, конечно, не угрожало, чтобы их предали суду или подвергли бичеванию или аресту.

9. Итак из за такого напрасного страха, истратив те, при том небольшие деньги, какие у них были, на детей, просивших хлеба, не будучи в состоянии дать, оплакивая их голодающих, они их потом хоронили, затем умирали от той же причины. Ведь даже милостыней им нельзя было раздобыться пропитанием. Дело в том, что не у кого было получить, так как все терпели нужду, разве кто удалялся в свои поместья, но таких было немного.

10. Итак для женщин нет никакого оправдания, но то же обвинение должно иметь силу и против тех из мужчин, которые не были виновны. Тем, кого совесть не гнала, к чему было бегство, и при том, когда Цельз, всюду справедливый, и в этом процессе оказался таковым? Приступив к наказанию, он заботился не о том, чтобы побольше казнить из здешних жителей, но, чтобы те, кто действительно подлежали возмездию, одни только и потерпели его.

11. Он дал понять попечителям городских участков, что в случае клеветы они сами скорее погибнут, чем те, кого они предадут в качестве преступников. И некоторые, в виду подозрений в таком деле, узрели свои бока полосуемыми ударами, а те, которые по справедливости навлекли на себя обвинение, уличенные с величайшею строгостью, преданы были палачу. Итак и справедливость судьи устранила всякий неправый страх.

12. «Распространилась, скажет иной, молва, что нагрянут воины, чтобы истребить копьями и мечами жителей». Но никто не знает, чтобы когда-нибудь это бывало в случаях проступков со стороны городов. Ведь было бы бессмыслицей желать такого возмездия, какое в убыток налагающему его. А немалый, конечно, убыток государю погибель города. Тому, кто поступает так в гневе. свойственно,, конечно, не щадить и неодушевленные предметы. Какой же царь стал бы подвергать город такому возмездию, которое должно было уменьшить его державу?

13. Впрочем, если бы нечто подобное и было предпринято другими, не следовало бы думать, что последует за ними этот государь, который более рад не наказывать, чем наказывать. Свидетелем того время его царствования, которое знает за ним много случаев прощения во многих местах. Даже тех, кто возжелали самой царской власти и которым приговор делал смерть неминуемою, он спасал и оставлял жить.

14. Следовательно, и тот, кто опасался предоставления имущества в городе в жертву грабежу, что уже делали иные государи, дозволив воинам грабить, предварив их, в какую часть дня должен иметь этот разгром место, и они, мне кажется, боялись без основания. Ведь в отсутствие государей подобное никоим образом не делается, в случае же присутствия, если бы он пожелал и этим путем наказать, закон, говорят, не препятствует.

15. И это можно было слышать от людей, точно осведомленных в этом предмете, какие много раз уже служили военачальниками у царей. Узнав то от них; обходя город, я восклицал: «Что встревожились вы, чем напуганы, что измышляете воображаемые ужасы?», но мои речи признаны были пустыми. Жители уходили, и при том не смотря на то, что тот, кто так говорил, не уходил. Ведь это, да, это самое важное для уверения, дело, следующее за словом, и факт, что я оставался, подтверждавший мои речи.

16. Если бы, действительно, уговаривая других мужаться, сам я поступал бы как те, кто боялись, и переселялся, они, конечно, считали бы более надежным совет, данный на деле. Если же я ничего не менял ни в чем ив своих дел, как было до беспорядка, неправы были те, кто не подражал мне, если б только они не стали утверждать, что я жаждал смерти и стремился к кончине от меча. Но никто настолько не бывает несчастен, если даже он сильно тяготится старостью.

17. Итак, в то время, как выезд большинства населения был недобросовестен, еще больше была вина тех, кто возвышены над толпою, которые бывали правителями городов, администраторами провинций, получивши почести, быв по справедливости обязаны отблагодарить город, где живут, и царство, благодаря коему их уделом являются и слава, и браки, и деньги, всем этим пренебрегши, сколько от них зависело, губили для государя город.

18. Ведь если бы, пренебрегши малолюдством в нем, разбойники, рассеянные по этой области, собравшись в одну шайку и вторгшись в город, стали грабить немногое, что осталось, и, наконец, как люди, наслаждающееся злодеяниями и долгие годы проведшие за такими делами, сожгли, где бы был город, о котором, мы видим государь много заботится? Но все же эти люди, важные и разбогатевшие на счет бедности прочих и считающие ужасным, если не будут поставлены на высоту богов, то ночью, то на глазах у всех вывозили такое количество серебра, что нужно было каждому множество повозок, много для каждой мулов, у которых тяжесть груза вызывала стоны.

19. Чего же достойными можно назвать их, которые, предав город и имея в виду лишь свой личный интерес, сложив богатство свое на хранение в другом месте, будучи налегке, готовы были к бегству вон из города? А между тем следовало им и беднякам препятствовать, и удерживать их, то уговорами, то угрозами. Они же одобряли тех, кто так поступал, и говорили, что они, как люди, хотят спастись, как будто бы город обязан был им ответом за то благоденствие, каким они в нем пользовались. Одно только они хорошо сделали, что, в остальное время отрицая свое богатство, теперь изобличили себя как обладатели самого большего, с большим трудом и хлопотами переместив скопленные капиталы в другое место.

20. А что скажем о юношах или их родителях? Что иное, как не то, что одни ухватились за время для праздности, а родители, обманутые их письмами, поддались убеждению вызвать своими письмами юношей. А они погрешали не в этой только мере, но некоторые, ни письма никакого не послав, ни получив, став сами распорядителями своих действий, по собственному произволу, связав свои сумки, сев верхом, одни наполнили чужие поместья, другие—отцовские, третьи прибыли на попечение своим дядькам и воспитателям, иной матери, другой отца, с трепетом и зубовным скрежетом, часто оборачиваясь, словно кем-либо преследуемые, хотя никто не преследовал и не спешил их схватить, сами же они, в действительности, гонялись за освобождением от занятий словесным искусством. Й все это время проходило у бедняг в еде, питье вина, в нахальстве и сне, добавил бы и в мольбах, где они просили, чтобы как можно дольше протянулся этот повод к беспечности. А на что в особенности приходилось гневаться, не сказав мне даже того самого, что пора уехать, удалились, но решено было,смолчали, сделали. И тот, кто уже удалялся, побуждал раздумывающая в его медлительности угрозами, трагедиями, Илиадой бедствий.

21. Между тем кто бы по справедливости не возненавидел этих людей, чувствующих отвращение в столь прекрасному достоянию, словесному искусству, которое даровал Гермес, а возлюбил город Афины и, воспитав, вырастив и украсив, распространил повсюду? Оно делает незаметным незнатное происхождение, скрывает безобразие, охраняет богатство, полагает конец бедности, помогает городам. в спасению всех, будучи полезнее оружия на войне и могущественнее всякой численности в битвах. Обладающие им нередко соперничают с прорицалищами уменьем предвидеть будущее. Чем для тех служат вдохновения, тем для этих соображение. Только тех, кто отличились в образовании, можно назвать и бессмертными, так как по естеству они умирают, но живут в славе своей.

22. Но все же эти юноши бежали от образования, дающего столько благ, и ушли к матери бесчисленных зол, лености и изнеженности, считая для себя находкою несчастье города, ничего не боясь, а притворяясь во многом. В самом деле, какой бы правитель выступил против них, какой служитель, какой сосед, какой гражданин, какой пришелец, раз они далеки от поношений, далеки от того, что последовало за таковыми? Ведь когда происходила эта дерзкая выходка и безумие было еще в самом начале, одни бегом ушли домой, другие были там, где я, узнавая о проявлениях тогдашней бури со слов очевидцев, а не собственным наблюдением. Как же, следовательно, стали бы их оговаривать?

23. Вот и другое доказательство их недобросовестности. Некоторых любовь к словесному искусству склонила остаться, правда, совсем немногих. Никто их не тронул, ни их, ни педагогов их, ни слуг, и не собирался того делать. Следовательно, были в той же неприкосновенности те, которые не остались, как оставшееся, потому что тем и другим принадлежало одно и то же право, в виду того, что они нимало не участвовали в оскорблениях.

24. Далее, если бы они ненавидели меня за увещания в трудам, кто несправедливее их? Ведь и атлет несправедлив, который так относится к учителю гимнастики за то, что тот говорит о необходимости выдерживать всякий труд. А если бы любили и хотели, чтобы я был жив, и считали, что оставаться небезопасно, почему, явившись ко мне, они не просили меня спастись ради них? Во всяком случае ничего необычайного нет, что юноша лучше старика усматривает, где польза. Им к славе послужило бы и попрекнуть, и покричать, и употребить все средства слова и воздействия, чтобы увезти <