Из книги «Записки фронтового водителя»

 

Я вез на своей старенькой полуторке снаряды на передовую. Дорога была очень трудной, а тут еще на контрольно-пропускном пункте добавили «лишний груз» – посадили молоденькую девуш- ку в чине сержанта.

– Мне только до Парфина,– сказала она в ответ на мое ворча- ние о перегруженной машине и слабой резине.

Я нехотя убрал с сиденья вещмешок и телогрейку, чтобы ос- вободить место этой нежелательной пассажирке. Учитывая ее возраст и новенькое обмундирование, сделал вывод, что едет на фронт она впервые.

– А ведь у нас здесь стреляют! – небрежно сообщил я.

– Неужели? – довольно искренне удивилась девушка.

– Вчера, например, на меня спикировали сразу двенадцать

«юнкерсов».

– Ой, как страшно!

– Нет, самое страшное было неделю назад, когда меня окружи- ла дюжина вражеских танков,– продолжал я пугать пассажирку.

– И как же вы уцелели? – спросила моя пассажирка с дрожью в голосе.

– Да очень просто: я был в центре, а танки – по окружности. Как один промахнется – попадет в другого. Так они друг друга и перестреляли.

– Да вам Героя за это надо присвоить! – восхищенно восклик- нула девушка.

– Пустяки, подумаешь, какие-то двенадцать танков!

– Нет, ваше командование просто несправедливо. Вот мне все- го за два подбитых танка Звездочку дали,– сказала пассажирка с лукавой усмешкой. Затем она распахнула шинель, и я увидел на ее гимнастерке орден Красной Звезды.

…Шутить мне больше не хотелось, Я молча вел машину, ду- мая лишь об одном – скорей бы добраться до Парфина.

36

 

Николай БОЙКО

 

 

У ПАСТУШЬЕГО КОСТРА

Рассказ

 

Грея протянутые к огню руки и довольно жмурясь от исходя- щего от него тепла, дед Макар нехитро думал о себе. Разогретые его мысли неспешно текли в прошлое – в войну. Из нее ему по- счастливилось выбраться живым – избитым, измятым, изранен- ным – и угодить в жестокий, безжалостный мир. Своим себя он в нем не почувствовал, семьи не завел, хотя поначалу и снился домашний уютный очаг. Так и остался один, как часовой на посту: ни родных, ни своих четырех стен (спит в приделке при свиньях: встал – встряхнулся от трухи и соломы, лег – свернулся, всё при нем).

От этого стылого своего одиночества старик питал к под- паску Николке скрывающуюся под напускной суровостью сла- бость и позволял ему ездить верхом на свиньях, так говорил: Катайся, пока дурь в голове, но знай, – могут и затоптать, на то они и свиньи.

Свиньи между тем тупо смотрели на обширную, оставшуюся от обмелевшего пруда лужу и раздумывали, – не пора ли им выва- ляться в грязи по самые уши. Набегавшийся вокруг них Николка очень хотел, чтобы они залезли и завалились там хоть до самого вечера – он с дедом Макаром посидит у огня, для него не такой уж пустяк послушать рассказы бывалого человека. Он много видел,

прошел чуть не весь свет, не заблудился в чужих землях и назад вернулся!

Злые полдневные мухи загнали-таки свиней в лужу. Разогре- тые солнцем, подстрекаемые жаждой жалить, они лихо набро- сились на свиное стадо, беспощадно жаля его, и только в грязи, в воде те нашли свое спасение. Высоко в небе над ними славил солнце невидимый голосистый жаворонок.

Солнце, действительно, было за что славить. Весна пришла теплая, дружная, принесла много света, и вся эта благодать благо- даря солнцу… Босоногому Николке тепло было как нельзя лучше кстати – перестали зябнуть ноги, ведь все время не будешь греть их бегом вокруг свиней, хочется и постоять, дать отдых им и себе. Сейчас, когда свиньи по несколько раз на день залегают в воду, выпадало время послушать деда Макара, его забавные сол- датские истории, порой такие захватывающие, что и про свиней забудешь. Всю войну прошел человек, кто на него только не це-

лился из ружья!

Дед Макар сам себе цену знал и назначал, говорил на полном серьезе Николке:

– Ты, эт-то, не думай, что я абы кто. Ого! Сам товарищ Будён- нов изволили со мной говорить!

– Будённов?.. – круглил Николка глаза.

– А то кто? Он самый, своей собственной персоной. Было, знаешь, дело… – Дед Макар чмокал заросшими серым волосом губами, словно пробуя вкус еще не сказанного, и важно продол- жал:

– Ну, бегу я это, значит, с поручением ротного в штаб полка и, братец мой, кого вдруг вижу перед собой, как выросшего на ровном месте из-под земли – самого товарища Будённова в окру- жении еще дюжины больших командиров! Да-а… Ну, заешь, му- рашки по коже, так я и остолбенел!

– А как вы, деда, узнали, что он – Будённый?

– Да его каждая собака сразу узнает! По усам, братец ты мой, по усам. Усищи у него – во, аж за ушами!

– Такие большие?..

– Слушай, что дальше-то было. Пришедши, это в себя, я стал во фрунт и ем его глазами. Ну он пошевелил усами и густо так спрашивает: «Ты куда спешишь, товарищ боец?»

– Так точно, спешу-лечу, товарищ легендарный командарм, в штаб полка с донесением своего родного командира! – отвечаю ему по-уставному.

– А известно ли тебе, товарищ боец, кто с тобой разговарива- ет? – спрашивает, подкручивая пышный правый ус.

– Не могу знать, товарищ командарм!

– Дурак!

Вот тут я и рыкнул во все солдатское горло: «Так точно, това- рищ Будённов!»

Ну, думаю, натворил я себе беды, губой дело пахнет…

– Какой губой?

– Обнаковенной. Запрут в кутузку на сколько-то дён, и сиди на воде и голом хлебе.

– А-а… И что он, товарищ Будённый?

– Ничего. Посмотрел этак на меня с высокого седла, подозвал своих помощников и говорит: «Хоть он и дурак дураком, однако боец находчивый, умеет ответить как полагается даже самому то- варищу Будённову».

Потом мне:

– Ступай в штаб и скажи, что командарм Семен Будённов при- казал присвоить тебе звание ехрейтора».

– Это который над солдатами?

– Звестно. Но ты не перебивай и слушай дальше. Николка – весь внимание.

– Ну, сам понимаешь, хватил я еще раз во все свое солдатское горло: «Рад стараться, товарищ легендарный командарм!»

– И что он?

– Что?.. Поскакал дальше, а я потопал своей дорогой. Так вот стал ехрейтором.

– Теперь на вас два чина – ехрейтор и пастух-дурачина?

– Ты, сморкач, не смейся. Смешного тут мало. Потому как не понимаешь, что тебе про войну рассказывают, а не про грязь на нашей деревенской улице. Значит – молчи и уважительно слушай.

– Я и слушаю. Однако дивно мне, что про такую историю с солдатом рассказывал и мой отец.

– То ж он про меня и рассказывал тебе. Про кого еще!..

– Вам, деда, надо было попроситься к нему в кавалерию, – таил Николка недоверчивую усмешку в прикрытых веками глазах.

– А что ж ты думаешь, и попросил бы, кабы скоро так не уска- кал. С коня, братец ты мой, я и без седла не упал бы. А чтоб еще в седло посадили и шашку дали – эх-х, срубил бы не одну враже- скую голову!

– В пехоте кровь проливали?

– В пехоте.

– Жалеете, что не успели попроситься в кавалерию?

– Звестно, жалею. В пехоте дело кротовье: рой носом землю, кто тебя из окопа увидит? А вот сидя верхом в седле на высоком коне…

Дед Макар глубоко задумался. Слезящимися желтой табачной слезою глазами он изредка поглядывал на сидевшего напротив Николку с подобранными под себя ногами. Глаза его тосковали, потому как тосковало сердце по растраченным молодым годам, по несостоявшимся жене и детям, иссякшему здоровью. Плакало сердце, спрашивало: «Что взамен за все эти траты ты получил – сырой полутемный приделок в свинарнике?» Ему некуда было нести, как Николке, выхваченную из-под свиного рыла картошку, никто не ждал его, не нуждался в нем.

– Вот, – снова заговорил он, подняв, сивую голову, - когда вы- растут тут волосья, – потыкал черным ногтем в желтую, похожую на дубленую кожу ладонь, – тогда и сытая жизня лицом до нас по- вернется. Хочешь – расскажу тебе еще одну быль-небыль про то, как панский кучер захотел пана вровень с собой поставить.

– Расскажите, деда. Расскажите! – завертелся Николка, словно на сучке.

– Значит, так это было. Запрег кучер пару гнедых в рессорную бричку и говорит пану: «Теперь у нас леворуция, все равны, дак ты, пан, садись на облучок, а я на твое место сяду. Не мало я тебя повозил – повози и ты меня!»

Ну пан спокойно себе усаживается на козлы и спрашивает:

– Куда тебя везти?

– А туда, куда ты хотел, чтоб я тебя отвез, – в учреждению.

Привез. Вот пан и говорит кучеру: «Слазь и иди туда, вон в те двери, что с табличкой вверху».

Старик уловил в Николкиных глазах вопросительное недопо- нимание и пояснил:

– Это навроде таблички у нашего дирехтора, где все в чистом сидят и пишут.

Продолжил:

– Ну кучер вошел. А там – канцелярия, столы для составления казенных бумаг, за столами чиновники перьями скрипят, головы не поднимают.

– Ну садись, – показывает пан, – за этот стол и разбирай до- кументы какие куда.

Кучер глаза вытаращил.

– Что ж ты, – смеется пан. – Я твою работу справно сделал, сейчас ты мою делай.

– Не умею, – лопочет кучер.

– Нет, ты делай, – стоит пан на своем.

Так кучер снял шапку, взял батожок из рук пана и сказал:

«Звиняйте, пан, я мужик серый и ум мой серый, сзади», – и полез на свое место на облучке.

Дед Макар со значением посмотрел на задумчиво притихшего Николку и сказал:

– Уразумел, что к чему? Мужик неучёной, что топор неточё- ной.

– А я все равно на учителя выучусь! – с вызовом воскликнул Николка неожиданно для самого себя.

– Дай тебе Бог. Хотелось и мне когда-то расправить плечи. Душа жаждала чего-то нового, светлого, чего – и сам не знаю. А выпало пасти свиней. Вот и суди, какие мы нынче разные с дирех- тором товарищи: я – товарищ свинопас, и он в шляпе и хромовых сапогах – товарищ дирехтор…

– Вот поэтому и выучусь! – еще упрямей воскликнул Николка.

– Правильно. У учёного глаза на затылке. Но и свиньи, вижу, полюбили тебя. Так что на ветеринара учись.

– Скажите такое! Верхом на них езжу – и полюбили. На вас с ногами усестись – полюбите?

– На мне, родной, давно уже сидят и не слазют. Не видишь: согнулся от тяжести?

– Кто сидит?

– Новые красные паны из мужиков. – Дед Макар неожиданно сжал сухонький кулак и стукнул им в землю. – Им бы ерша в горло наперед хвостом, а не власть!

Николка испуганно схватил старика за руку, он был встрево- жен, дрожал мелкой частой дрожью, лепетал:

– Не надо, деда. Не надо. А то еще земля услышит и в уши им донесет. Бог, деда, за все вам на том свете заплатит.

– Желательно одначе на этом получить свою плату. Двойная не помешает! – пожадничал дед Макар…

Свиньи к этому времени выбралась из пруда и разлеглись во- круг него, подставив заскользившему вниз солнцу облепленные грязью бока. Мухи и слепни докучали им уже меньше: сколько- то их они на себе утопили, сколько-то со спадом жары потеряли свою активность. Еще немного, и солнце тоже приляжет к земле, и тогда дед Макар с Николкой собьют свиней в гурт и погонят в загон при свинарнике.

Едва огромное, как заднее тележное колесо, солнце коснулось земли и стало медленно уходить под нее, дед Макар встал над за- тухающим костром и весело скомандовал:

– Домой, Николка, свиней завертай! Домой – хватит им!..

Но вовсе мог и не подавать команды, подпасок и без него хоро- шо знал, когда гнать свиней с выпаса. Они тоже знали свое время и сами медленно вытягивались за вожаком – высоким горбатым боровом – в длинную разреженную колонну. Николке оставалось только идти позади и покрикивать время от времени, звонко по- щелкивать длинным пастушьим кнутом.

Запустив свиней в кошару, Николка шагал домой усталым ша- гом удовлетворенного сделанной работой человека. Его радовала мелко ископыченная улица, усыпанная овечьей и козьей дробью, уляпанная свежими коровьими «блинами» и обязательными сви- ными «колбасками».

Дома он заставал сидевшую на завалинке мать, уже успоко- ившуюся от дневных тревог и волнений, смирившуюся с трудно прожитым днем. Случалось, она искалась в голове, вычесывая ча- стым костяным гребешком заведшихся в косах вшей…

К 75-летию Юрия Орлова

Юрию Васильевичу Орлову – 75 лет. Ему было 48, когда он был избран ответственным секретарём (председателем) Ивановской об- ластной писательской организации. Более четверти века на боевом посту, из которых более половины – исключительно на обществен- ных началах. Да, – путь этот не был для него усеян розами. И вся его деятельность на секретарском поприще являла и до сих пор являет образец бескорыстного служения, не показушной, стоической готов- ности к самопожертвованию в отстаивании общеписательских инте- ресов. Примером тому – трёхлетняя (2003-2005 гг.) суровая тяжба за нынешние наши писательские апартаменты, остающимися нашими лишь благодаря несгибаемости духа признанного лидера организа- ции в лице Ю.В. Орлова, который сам себя с известной долей иро- нии уподобляет образу «стойкого оловянного солдатика». И благо, что небесным покровителем стойкого этого «солдатика», начинав- шего военную службу в героических воздушно-десантных войсках и реально побывавшего на одном из учений за гранью жизни и смер- ти, – является Георгий Победоносец. Потому и есть резон говорить о его личных заслугах на председательском посту как о победах. И таковых, конечно же, немало. Это не только выигранная судебная тяжба, о которой упомянуто выше, но и преодолеваемое всякий раз неимоверными усилиями банальное безденежье во имя того, чтобы при полном отсутствии бюджетного финансирования регулярно вы- ходили в свет очередные выпуски нашего альманаха-ежегодника

«Откровение», чтобы осуществились такие громкие издательские проекты, как 4-х томная антологическая серия, ставшая стержне- вой основой задуманной на годы вперёд Большой книжной серии

«Библиотека ивановских писателей»: «Поэзия ивановского края»,

«Ивановские писатели – детям», двухтомная «Антология рассказа». К числу несомненных побед нашего лидера следует также отне-

Сти и молодёжную – Малую книжную серию «Писательский клуб», которую в конце 90-х годов он не только лично замыслил, но и бук- вально жизнь в неё вдохнул, издав за свой собственный счёт пер- вую – по сути пробную – книжку этой серии, ставшую прообразом последующих четырёх десятков книг молодых авторов, издаваемых стараниями в первую очередь того же Юрия Васильевича – исклю- чительно за общественный счёт.

К 75-летию Юрия Олова                                                                        43

И как не причислить к победам Юрия Васильевича такие кол- лективные, казалось бы, проекты писательской организации, ко- торые он своей идеей и своей собственной энергией в буквальном смысле – породил. Это – издание библиобиографического справоч- ника «Ивановские литераторы», это – создание при писательской ор- ганизации так называемого «Спецхрана» – системно выстроенного автографированного книжного сохранного фонда ивановских лите- раторов, это – создание и открытие в 1996 году мемориальной комна- ты-музея Михаила Дудина, это и учреждение в нашем крае именных литературных премий – Дудинской, Жуковской, Бальмонтовской, а теперь ещё и Фурмановской, установка ряда мемориальных памят- ных знаков писателям-землякам, в том числе на фасаде историче- ского здания, где с давних пор располагается писательская организа- ция, и ещё многое из того, что не скоро перечислишь.

И всё-таки главной победой Юрия Васильевича, которого Л.Н. Таганов в своё время окрестил «гением дружелюбия», является ат- мосфера взаимной доброжелательности в возглавляемой им органи- зации. В своей книге с говорящим названием «Родственные души» (Иваново, 2010) он пропел вдохновенные гимны практически всем соратникам по творческому цеху в виде персональных поэтических посвящений в исключительно комплиментарном ключе. Но и сам Юрий Васильевич удостоился многих аналогичных посвящений со стороны своих собратьев по перу. Несколько таких посвящений редколлегия альманаха сочла целесообразным ныне здесь опублико- вать в качестве своеобразного поэтического салюта в честь дорогого всем нам юбиляра.

Итак, – крепкого же Вам здоровья, премногоуважаемый Юрий Васильевич, неугасимого творческого горения, блистательных побед на всех фронтах и согревающего душу человеческого тепла!

Сергей ШИЛОВ

* * *

Мне редко не хватает слов. Обычно я всегда готов

Хоть пасквиль настрочить, хоть оду... Но ныне мой герой – не нов!

Известен господин Орлов Литературному народу.

 

Написано немало од,

И дифирамбы в свой черёд Под небеса возносят имя… А Юрий для людей живёт. – Знакомы мы не первый год: Орлов заслугами своими Не чванится, –

Наоборот! –

Как службу или крест несёт Ему доставшуюся ношу – Солдата крест!

И жребий сей

Дарован Господом не всем,

Лишь людям сильным и хорошим!..

 

Евгений СМОЛИН

* * *

В гнездовье, где смогла ты опериться, Писательства ивановского рать, Любой из нас в смятении стремится, Когда безгласья пройдена граница

И жажда есть бездушье покарать.

 

Скажите, как в разноголосье снова (А унисон тут лишь в застольях есть) Блюсти коллегиальную основу, Когда любой своё считает слово Наипрекрасным изо всех, что есть?

 

А потому желаем верховоду Писательства ивановского впредь Служить строкой и должностью народу. (Простите, в вашу честь не выдал оду) И не считайте этот стих за лесть.

 

Вы как вожак писателей достойно Несёте эту долю много лет.

Удачи вам – и в арбитражных войнах, И в буднях словотворных беспокойных, Где места равнодушным людям нет!

 

Владимир ДОГАДАЕВ

* * *

Мой светлый друг, вблизи тебя Сложился круг единоверцев. Они поверили, любя,

В твоё распахнутое сердце.

 

Кажись, ну некуда бедней…

Но лишь бы снова, снова, снова Звучало ёмче и вольней Родное, чувственное слово.

 

В кругу достойнейших друзей, В стенах, не знавших укоризны, Я славлю мужество людей,

Не потерявших смысла жизни!

46

 

Леонид ТАГАНОВ

Посвящения Ю.В. Орлову

* * *

Хотя уже Союз давно

Для государства стал обузой, Но всё равно, но всё равно

Мы живы собственным союзом.

 

А потому, не тратя слов, Провозглашаю тост отдельный За то, чтоб был всегда Орлов, Зовущий нас в полёт артельный.

 

Пусть дружелюбья божий дар Его и впредь не покидает,

Он – наш союзный самовар, Который всех обогревает!

 

Евгений СМИРНОВ

* * *

Вам день рожденья... Как – опять?!

И даже юбилей!?

В нём лишь «15 раз по пять», И никаких «нулей»!

 

Всего полжизни за спиной, А слава – как Эльбрус.

Идёт за Вами членов строй, Порхает стая муз.

 

При Вас Союз наш областной Не поддался на слом, Прошёл цунами, лёд и зной И выглядит орлом!

 

Вы – как стрела на тетиве! Мы Вам желаем, чтоб

Сто лет на Вашей голове Звенел «волосьев» сноп!

 

Наталья МЕНЕНДЕС

* * *

Коротких дней пора уже минула, И ты родился, и прибавил света. Всего минутку, но не обманула Тебя надежда солнечная эта.

Всего минутка, но ведь озарила Той музой, что поэзией зовётся, Всего минутка, но какая сила,

Чтобы мечтать, летать, любить, бороться, Быть воином, учителем, поэтом!..

Судьбе спасибо! Ты прибавил света!

 

Татьяна АХРЕМЧИК

* * *

Поздравляю не с датою Вас – Дата мудрого не тревожит.

Поздравляю, что каждый час

В ней прочувствован, схвачен, прожит!

 

Дата пройдена – что ж, вперёд! К новым книгам и новой были! А удача за Вами пойдёт –

Вы давно её соблазнили!..

48

 

 

Юрий ОРЛОВ

ЛЮБОВНЫЕ МИНИАТЮРЫ

* * *

У всех приличий стоя на краю, –

Не вопреки ль житейским всем раскладам! – Вы потеряли голову свою,

Верней – с моею положили рядом.

 

За Вами я последовать готов,

И не смутит ничуть дурная слава…

Но где б набраться собственных голов, Чтоб их «терять» налево и направо?!..

 

 

* * *

Даже не припомнить, что и было, Только нам хватило за глаза, Чтоб душа с душой заговорила, Чтобы отказали тормоза.

 

Может быть, и надо по чуть-чуть бы Начинать с каких-нибудь азов,

А уж покатились наши судьбы По одной стезе – без тормозов!..

Была игра, всего лишь только шалость, И время мчалось – не вернуть его!

Не состоялась между нами… «малость», Та, без которой вовсе ничего.

 

Не вопреки ль душевному здоровью Мы воздержаньем тешимся порой? –

Лишь чувства плотские становятся любовью, И остаются шалости – игрой!..

 

 

* * *

Она пошла со мною на контакт, Но мне ли недостало в этом такта,

Что всё в итоге сделалось не так… И оба мы остались без контакта.

 

Но лишь прологом сей пусть будет факт, Как действие спектакля в первом акте, Чтоб, собираясь снова на контакт, Подумать и о тактике, и такте!..

 

 

* * *

С тобой нам не надо театра: Своя есть у каждого роль,

Где ты, например, – Клеопатра, Которой под стать бы – Король.

 

И, коль «поиграть» захотела, Я смело сей вызов приму: Сыграю такого Отелло,

Что всё будет, как наяву!..

 

 

* * *

Ещё я духом и ретив, и молод, И, воскрешая память о былом, Своих желаний утоляю голод,

Играя чувствами, как дворник помелом.

 

Но всё уже давно не как когда-то, И даже, как чарующий обман, Твоя любовь – ещё одна заплата

На мой давно потрёпанный кафтан!..

 

 

* * *

Пусть за грехи простит меня Господь, Иначе был бы просто я – разиня, Хоть всякий раз моя сникает плоть, Когда я вижу Вас, моя Богиня!..

 

Но все барьеры сокрушит любовь, И, находясь в её незримом храме, Когда моя взбурлит нежданно кровь, Вы грех такой мне отпусти́те сами!..

 

* * *

Всё это было, будто снилось, В моей руке – твоя рука…

А солнце зá море садилось И золотило облака.

 

Уж вот – прощальное мерцанье, И вся ты – солнышку под стать… И загадалось мной желанье,

Что так нетрудно разгадать!..

 

 

* * *

С тобою пить на брудершафт И петь старинные романсы,

Читать стихи, ходить на танцы… И множить перечень забав.

 

И все забавы перебрав, Грустить до одури, до боли О том, чего не будет боле…

И снова пить на брудершафт!..

Мне нравится распущенность твоя, Рискованный баланс у края «бездны», Да и к тому ж – я тоже не железный, Когда у края двое – ты и я.

 

Просвеченные солнцем небеса

Да лес густой, где вместе мы блуждали, Но от себя, увы, не убежали –

Сошлись в упор бесстыжие глаза!..

 

 

* * *

А мы с тобой во времени сошлись

В ту пору, как с иными – разминулись. Нам звёзды путеводные зажглись,

Когда «шумел камыш, деревья гнулись…»

 

Пусть времечко не лучшее грядёт, Мы верим – наша песенка не спета: В преддверии осенних непогод

У нас ещё в запасе – Бабье лето!..

 

 

* * *

То не глаза, то – о́чи, о́чи!..

Их чары можно ль превозмочь?!

Ты, как звезда, являлась к ночи И я любил за это ночь!

 

Но был тот час всё ближе, ближе, И ты растаяла в ночи…

Теперь я ночи – ненавижу, Теперь все ночи – палачи!..

 

 

* * *

В любви на возраст нет запрета, Но кто мы – с разницею лет?

И нет надёжного ответа, И отношений прочных нет.

 

Не все решаемы проблемы, И наш не строится аккорд:

Ты вся, как строчка из поэмы, Я весь – осенний натюрморт!..

 

 

* * *

Да, мы сумели «кашу заварить» –

Уж не одно с тех пор промчалось лето, И я готов судьбу благодарить,

Что в óный срок случилась «варка» эта.

 

И всë она вершится до сих пор, Легендой обрастя, – затея наша. Единственный лишь варщикам укор: За много лет – не сваренная «каша»!..

 

 

* * *

С тобою забыл я о Музе, Увы, – изменил, так сказать: Завязан любви нашей узел И вряд ли его развязать!

 

И вовсе ты мне не в обузу

В потоке пленительных дней, Но всё ж, не оставлю я Музу, Коль узел завязан и с ней!..

 

 

* * *

Опять шальные дуют ветры, Идут банальные дожди…

А между нами – километры, Как вехи призрачной межи.

 

Душа насквозь моя продута И с той, и с этой стороны – Ей нет уюта, нет приюта, Покуда мы разлучены!..

Нет, неспроста горели свечи

И месяц плыл в просторных мглах… Запечатлелись наши встречи Лукавый искоркой в глазах.

 

И нам не надо околесиц – Ах, угадай – чего хочу?..

Уплыл совсем куда-то месяц, – Пора, пора… гасить свечу!..

 

 

* * *

А мне б с тобою рядом быть – Твоим и Богом, и Слугою! –

Я так люблю тебя любить, Быть очарованным тобою.

 

Прикосновеньем жарких щёк Испепеляюсь, пламенея… Какой матёрый Козерог

«Пропал» под знаком Водолея!..

 

 

* * *

Благодарю за миг, сиявший дивным светом, За всё, что мог и что не мог я сметь, –

Что честь имел быть для тебя – поэтом, Чтоб ничего за это не иметь!

 

За малость ту, что вместе мы имели, Что услаждало зрение и слух…

Что нас одни с тобой несли «качели» То вверх, то вниз, захватывая дух!..

54

 

Игорь БЕЗРУК

 

ПРИЗРАК ИЗ ПРОШЛОГО

Светлой памяти моего дяди, Марусика Дмитрия Андреевича

Иван Кондратьевич Тропинин пристально всматривался в ночь сквозь окно вагона, белесое от внутреннего света. Поезд подъезжал к Н. Одна за другой вдоль невидимой во тьме линии пути быстро побежали другие ветки с бесконечными пузатыми цистернами и голыми платформами, потянулись мрачные силуэты первых пакгаузов, появились высокие, яркие, многоглазые, слов- но Аргус, фонари, напоминающие о конце следования.

Когда мимо промелькнуло кособокое кирпичное здание ста- рого вокзала, переоборудованное в диспетчерскую, Тропинин со вздохом оторвался от окна и стал аккуратно застегивать «мол- нию» ветровки – даже в душные летние ночи на пороге восьми- десятилетия он сильно зяб и болезненно реагировал на перепады давления и температур.

Он ехал к сестре, которая была старше его на двенадцать лет. Последние пять каждый год ей казался последним, и каждый год она слезно умоляла его в длинных корявых вымученных письмах приехать к ней «свидеться», так как она опасается, что не успе- ет проститься с ним перед смертью. Тем не менее, понимая, что опасения эти не беспочвенны, Тропинин каждый раз откладывал поездку, чувствуя, что и сам давно еле на ногах стоит, и еще не известно, кто из них раньше уйдет на тот свет: он все-таки про- шел всю войну, сидел в концлагере, здоровья ахнул – не приве-

ди Господь. Но жена после очередного слезного письма золовки сказала: «Езжай, проведай бедолажную, кто знает, что завтра бу- дет», – и он в конце концов уступил, поехал, как всегда на пере- кладных, с промежутками (долгое сидение на безлюдных глухих полустанках), с прибытием в Н. поздней ночью.

С Н. его связывало многое. Родители переехали сюда, когда ему исполнилось девять, здесь окончил школу, отсюда его, безусо- го паренька, забрали на фронт, отсюда после возвращения с войны Тропинин подался на Донбасс, на заработки. Сестра осталась в родительском доме. На Донбассе он женился, осел, пустил корни, и в Н. приезжал теперь изредка, раз, может, в два-три года. Со времени последней поездки прошло, наверное, не менее десяти, а то и пятнадцати лет, – его все меньше и меньше тянуло в Н. – нить памяти, связующая с этим местом, стала постепенно сти- раться, яркие впечатления детства и юности увядать. Вот и сейчас Тропинин сошел с поезда на сырую платформу перед входом в вокзал (лил дождь?), и сердце ни на секунду не екнуло. Вокзал как вокзал, он сотни подобных перевидал на седом веку, десятки брал штурмом во время сражений. Его больше не волновала ни монументальность, ни оригинальность здания, что было, скорее всего, следствием все той же «стертости» воспоминаний, а может, усталости, которая охватывала его в последнее время всякий раз, когда он тащился куда-нибудь (как сейчас за тысячу километров) без особого желания, по принуждению, из необходимости.

Какая там душевная близость, по-настоящему Тропинин ни-

когда и не знал сестру. Не знал и не понимал, – слишком велика была у них разница в возрасте. Для него она всегда оставалась лишь второй матерью, вылитой копией первой, только посвежее и помоложе…

Вслед за толпой, полусонно высыпавшей с поезда, Тропинин неторопливо потянулся к вокзалу. На удивление, народу из него выходило больше, чем входило. Насколько Тропинин помнил здешнее расписание, отходящих поездов в эту пору в течение часа не предвиделось, может, пустили новые, о которых он ничего не знал?

Он потоптался, ежась от сумеречной прохлады, у входа, пока наружу не высыпали все зазевавшиеся, потом протиснулся сквозь узкий, но высокий – потолок метров в пять-шесть – пенал вход- ного тамбура и оказался внутри громадного вокзала, макушку ко-

торого венчал массивный, красочно расписанный после войны, купол.

Вдоль нижнего края, по кругу, шла фреска с изображением праздника Победы: сияющие от счастья розовощекие женщины целовали мужей, сыновей и братьев в гимнастерках – прокурен- ные, обветренные лица, лихие вихры, широкие груди в орде- нах, – улыбающиеся дети на руках отцов, пестрые охапки цветов, взлетающие к небу букеты и шапки, и в самой вышине, в центре купола, как апофеоз победы, – разорвавшаяся всеми красками ра- дуги пышная хризантема салюта.

Послевоенная фреска чуть потускнела, но по-прежнему при- вораживала нетрафаретным сиянием лиц и мастерски переданной атмосферой ликования.

Тропинин хорошо запомнил день, когда впервые услышал сло- во «победа». Сердце тогда готово было разорвать грудь. Радости действительно не было предела. Как у ликующих на этой фреске. Однако сейчас он не стал сосредоточиваться на изображении – усталость давала о себе знать, – а сразу направился к выходу, чтобы поскорее взять такси, добраться наконец до сестры и отдохнуть.

Парадный вход в вокзал оказался перекрыт, и объявление, вы- вешенное на массивных деревянных четырехметровых дверях, гласило, что выход из вокзала осуществляется через перрон. Так вот почему так много выходило людей, подумал Тропинин и, раз- вернувшись, с кучкой таких же, как он, зевак, пристроился к хво- сту выходивших.

Впрочем, на платформе нужно было только завернуть за угол и пройти наискосок от вокзала метров сорок-пятьдесят: там на- ходился небольшой крытый автовокзал и недорогое такси – так- систы возле вокзала драли по семь шкур. Но Тропинин не успел даже вывернуть из-за угла, как на него обрушилась лавина раз- нообразнейших звуков, приглушенных, видимо, самим зданием вокзала там, позади.

Парадный вход в вокзал оказался слегка подсвечен снизу мощными прожекторами, от подсветки центральные дорические колонны казались еще громаднее. И что всего поразительнее – по- думать только! – в промежутках между колоннами с самого верха спускались вниз длинные кроваво-красные кумачи с нацистской свастикой в центре (в ярких лучах направленных на них прожек- торов они особенно резали глаза, давили, будто источали кровь).

Привокзальная площадь буквально кишела нацистами в черных кожаных плащах с повязками со свастикой на рукавах, мотоци- клистами, снующими взад-вперед из тени в свет и обратно, фа- шистами со «шмайсерами» на груди и с оголтелыми овчарками на поводках. В окружении тьмы ярко освещенный привокзальный пятачок притягивал к себе всех, как магнит.

Ошарашенный Тропинин машинально потянулся к толпе, гла- зеющей на диво, пробился в первый ряд, и тут же на него шквалом обрушился треск допотопных мотоциклов, лай неугомонных ов- чарок и отрывистая прокламационная немецкая речь, раздающа- яся из динамиков. Не может быть – война ведь давно закончена!

Тропинин с ужасом наблюдал за всем, не понимая, что здесь творится. Вид происходящего будто вывернул его наизнанку, вы- тащил изнутри глубоко, казалось, загнанные воспоминания, в ко- торых соседствовали и гестаповцы в черных плащах, и солдаты с автоматами на груди, и лютые немецкие овчарки.

Оцепление из солдат с собаками стояло всего в нескольких ме- трах. Овчарки, уставшие и заведенные, не сидели спокойно возле ног хозяев, перелаивались, и нервный лай их, не прерывавшийся ни на минуту, смешавшись с треском мотоциклов и истеричными возгласами из динамиков, будто вырвал Тропинина из настоящего и перенес на несколько десятков лет назад в грозный сорок вто- рой. Прошедшее ясно предстало перед глазами.

Тропинин в немецком концлагере, в бесформенной полосатой робе, на раскаленном плацу с сотней таких же, как он, безликих, обреченных на смерть, высушенных до состояния мумии, вши- вых, лысых, небритых, с номерами на груди и запястьях, с потух- шими глазами и сжавшимися в комок окровавленными сердцами. Вокруг ежистая полоса колючей проволоки, черные мрачные вышки с пулеметчиками и охранники со специально обученными для травли людей овчарками, готовыми по первой команде набро- ситься на всякого. Уши забиты смесью бравурной музыки, летя- щей из каждого динамика на столбе, и истошного лая собак.

Сегодня с утра их не погнали в каменоломни, хотя подняли раньше обычного, криком, хаем, ударами прикладов по пяткам. Полусонные, голодные, злые, они, как полоумные, срывались с нар, толкаясь, трусили к выходу, торопливо высыпали из мрачных бараков на холодный туманный лагерный двор и замирали на ши- роком плацу поникшие, выжатые, ко всему глухие, их уже нечем

было удивить – в голове больше не возникали вопросы, голова навсегда, казалось, освободилась от мыслей.

Часов пять их продержали на плацу без воды, без пищи, без объяснений. Но кто был здесь подольше, в ком еще, на удивление, тлел слабый огонек жизни, знали, что так бывает каждый раз на- кануне жуткой показательной казни. Чтобы не забывали, чтобы помнили! Каменоломня еще свое получит, камень никуда не де- нется, а вот сердце человеческое каждый день надо жечь, давить, кромсать и резать, чтобы оно стало жестким, твердым и равно- душным. Чтобы человек превратился в зомби, тупое и безразлич- ное животное, исполняющее простые механические операции: поди, возьми, принеси, убей. Не задумываясь. Впрочем, объясне- ния были ни к чему. На плацу перед ними двое военнопленных, которые пытались в это холодное сизое утро бежать. Они дума- ли – задумка останется втайне; они думали – горячее желание сво- боды придаст сил, но их быстро поймали (слепая личина Рока!), жестоко избили, вернули обратно, полузрячих, разбитых, опусто- шенных. Теперь они едва стоят на ногах в тупом ожидании близ- кой неминуемой смерти.

Тропинин видел, что бывает с такими лихачами. Они нет, на-

деясь на легкий конец – свинцовую пулю в затылок. Но их – Тро- пинин знает! – ждет смерть мучительнее. Так и стоят горемыки друг против друга, ждут напряженно, когда все закончится, и молят Бога только об одном – чтобы закончилось как можно бы- стрее. Стоят – глаза в глаза, боль в боль, с последней слабой ка- плей надежды.

Но вот приближается время обеда, из толпы уволакивают за