В прозрачной темноте мелькнул,

Приникну л тихо к изголовью?

Не ты ль, с отрадой и любовью,

Слова надежды мне шепнул?

Кто ты мой ангел ли хранитель,

Или коварный искуситель:

Мои сомненья разреши.

Быть может, это всё пустое,

Обман Неопытной души!

И суждено совсем иное...

Но так и быть! Судьбу мою

Отныне я тебе вручаю,

Перед тобою слезы лью,

Твоей защиты умоляю...

Вообрази: я здесь одна,

Никто меня не понимает,

Рассудок мой изнемогает,

И молча гибнуть я должна.

Я жду тебя: единым взором

Надежды сердца оживи,

Иль сон тяжелый перерви,

Увы, заслуженным укором!

И все идет не так, как это рисовалось Та­не в ее сладостных мечтах. Исполняются смутные, тревожные предчувствия. Онегин не в силах освободить ее от власти потешных, но мрачных харь, окружающих ее и наяву и во сне. Не счастье, но погибель несет ей встреча с Онегиным. Автор ее жалеет, но он не властен изменить ее судьбу:

 

Татьяна, милая Татьяна!

С тобой теперь я слезы лью...

.............................................................

Погибнешь, милая; но прежде

Ты в ослепительной надежде Блаженство темное зовешь...

Всеми фибрами своей души Татьяна рвет­ся к счастью, и в то же время она знает: зов к блаженству будет напрасен.

«Погибну, — Таня говорит, —

Но гибель от него любезна.

Я не ропщу: зачем роптать?

Не может он мне счастья дать».

Гибель Татьяны заключается не в физиче­ском уничтожении. Пушкин прощается с нею в конце романа, оставляя ее живой и здо­ровой. Но жизнь, на которую осуждена Татьяна, является унылой, безнадежной и беспросветной. Ее идеал счастья потерпел бесповоротное крушение. Мужа она не лю­бит. Ее оценка света равна пушкинской оценке:

 

Татьяна вслушаться желает

В беседы, в общий разговор;

Но всех в гостиной занимает

Такой бессвязный, пошлый вздор;

Всё в них так бледно, равнодушно;

Они клевещут даже скучно;

В бесплодной сухости речей,

Расспросов, сплетен и вестей

Не вспыхнет мысли в целы сутки,

Хоть невзначай, хоть наобум;

Не улыбнется томный ум,

Не дрогнет сердце хоть для шутки.

И даже глупости смешной В тебе не встретишь, свет пустой!

Ей душно. Она потеряла деревенскую сво­боду и независимость — предметы, которые высоко ценил сам Пушкин, — получив взамен лишь шум блистательных сует. Вместо счастья и блаженства судьба ей приготовила одни страданья. Письмо Онегина с призна­нием в любви она орошает слезами,

Опершись на руку щекой.

О, кто б немых ее страданий

 В сей быстрый миг не прочитал!

Татьяна не изменяла всечасно своей мо­лодости, как Онегин, но молодость и ее обманула. И к ней могут быть отнесены эти слова разочарованья и тоски:

Но грустно думать, что напрасно

Была нам молодость дана...

Что наши лучшие желанья,

Что наши свежие мечтанья

Истлели быстрой чередой,

Как листья осенью гнилой.

Несносно видеть пред собою

Одних обедов длинный ряд,

Глядеть на жизнь, как на обряд,

И вслед за чинною толпою

Идти, не разделяя с ней

Ни общих мнений, ни страстей.

Да, счастье было так возможно, так близ­ко, но на свете счастья нет, нет даже покоя и воли. Прощальная речь Татьяны к Онегину звучит, как похоронное пенье над сладкими надеждами юности:

Я вас люблю к чему лукавить?),

Но я другому отдана И буду век ему верна.

Известен суровый приговор, вынесенный Белинским Татьяне за эту фразу. Великий провозвестник демократических идей в Рос­сии, в том числе и женской эмансипации, видел в ответе Татьяны отказ от собствен­ного достоинства женщины, от ее права на счастье, проявление униженного и рабского положения женщины, проникшего в плоть и кость самой страдающей стороны. Однако, Белинский был в данном случае неправ,— он судил здесь отвлеченно, как просветитель. Для Татьяны другого исхода, кроме гибели, — в виде ли смирения, или в виде физической гибели — не было. Что мог ей дать Онегин? Счастья, независимости, про­стых, безыскусственных, искренних отноше­ний он не мог бы ей принести. Онегин, при всем своем разладе с светом, — сын и раб света. Его положительная сама по себе на­тура отравлена навсегда всеми болезнями окружавшего его общества. Он черств, эго­истичен,— пороки очень крупные с точки зрения доброжелательного гения Пушкина. Он заражен светскими предрассудками до мозга костей. Подчиняясь им, он убивает друга. Татьяна сама поняла ничтожность если не его натуры, то его чувств.

А нынче! — что к моим ногам

Вас привело? Какая малость!

Как с вашим сердцем и умом

Быть чувства мелкого рабом?

Одну искусственную и ложную жизнь Онегин предлагал Татьяне заменить другой искусственной и ложной жизнью с более чем вероятной перспективой, что, овладев своей любимой, он быстро пресытился бы ею. Оне­гин мог предложить Татьяне не счастье и ра­венство человечных отношений, а только светскую интригу. Татьяна не пошла на это — и была по-своему права. У Некрасова герои­ня стихотворения «Еду ли ночью по улице темной», нарушив законы света, ушла за своим возлюбленным на нищету, на голод, на смерть ребенка, на позор. Но в позоре ее мужественного подвига, на самом дне выпи­той ею чаши, брезжит просвет нового мира, иных, более справедливых отношений. Пер­вые осмелившиеся осуждены на муку и по­гибель, но эта гибель сеет семя будущего, она несет с собой осуществление идеала уже не личного только, а всеобщего счастья. В шаге некрасовской героини есть обосновы­вающая ее перспектива. Татьяна же искала, как и Пушкин, личного счастья — и попала в безысходный тупик: на свете счастья нет, единственное средство примириться с жизнью —стоическое терпение к ее игу. Оптимистический, жизнерадостный, жизне­утверждающий Пушкин, вопреки всем своим стремлениям и надеждам, оказывается близ­ким к Некрасову в оценке действительности, в которой «каждый день убийцей был какой- нибудь мечты» (слова Некрасова).

Естественность и человечность встречают не радость, а страдание и гибель, — таков объективный закон окружающей действи­тельности — вот что доказывает судьба Тать­яны.

Превращение радости в страдание было первым, бросающимся в глаза, лежащим на поверхности, противоречием действительно­сти, осознанным Пушкиным. Это противоре­чие пока еще не богато сторонами, само по себе оно остается всецело в пределах след­ствий, не затрагивая причин общественного неустройства. Но оно достаточно, чтобы за­ставить задуматься над окружающей действительностью, признать ее несовершен­ство, отъединить, оттолкнуть от нее. Оно образует щель между поэтом и миром, в ко­тором он живет. Оно не проникает пока еще в глубь социальных конфликтов, но оно превращает для человека господствующего класса, каким был Пушкин, социальное зло в личную боль. Пушкин был не политиком, не философом, хотя он был весьма образо­ванным и мыслящим человеком, — он был прежде всего поэтом, художником. Личная боль, испытываемая от несовершенства дес­потического и крепостнического общества, для поэтического творчества значила неиз­меримо больше, чем многие отвлеченные рас­суждения, — она становилась источником пе­сен, она лирически окрашивала эпические образы поэта. Кроме того, сознание проти­воречия радости и печали вовсе не исчерпы­вало критического представления Пушкина об условиях существования в императорской России. Поэтическая и социальная мысль Пушкина двигалась от общих оценок к кон­кретным. Сознание противоречия радости и печали влекло за собой сознание других противоречий, вводивших творчество поэта уже в сердцевину политических и социаль­ных проблем несвободного, собственническо­го общественно политического организма.

 

 

III

ИДЕАЛ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СВОБОДЫ

 

Приветственный гимн радости подавлялся нотами печали, превращался в песню скор­би. Одной из причин этого превращения был политический режим в стране. Радоваться может свободный в среде свободных. Деспо­тический режим, нелепо и бесчеловечно вме­шиваясь в жизнь отдельной осознавшей се­бя личности, искривлял ее жизненный путь, ломал ее надежды, лишал ее счастья. Нет счастья без свободы, — Пушкин понимал это по-своему очень остро. Поэзия Пушкина вольнолюбива. Воистину -надо обладать кру­гозором бунтующего столоначальника, что­бы заявить, что поэзия Пушкина пронизана духом сервилизма.

Характер стремлений Пушкина к полити­ческой свободе определен конкретными историческими условиями. Он был лучшим сыном своего времени, но он был сыном своего времени. Передовые политические искания эпохи, дворянский революционализм декабристов, веяния Великой буржуаз­ной революции во Франции, антифеодальные тенденции, связанные с громким именем На­полеона, освободительные национальные дви­жения— все это накладывало отпечаток на миросозерцание и мирочувствование поэта, из всего этого он черпал полной пригорш­ней, формируя свой идеал достойного чело­века существования. Независимый и просве­щенный поэт бросал задорный вызов само­державию. Его возмущал дух политического раболепия, господствовавший во всех слоях общества того времени, особенно бивший в нос в сопоставлении с мятежной атмосфе­рой кружков декабристской молодежи. Про­снувшееся чувство личности и собственного достоинства не мирилось с азиатским про­изволом и мракобесием, с политикой, счи­тавшей за образец аракчеевские военные по­селения. Гарантии достоинства личности могла дать только политическая свобода. Образцы духа независимости Пушкин видел, главным образом, в среде боровшихся против само­державия дворянских революционеров, де­кабристов. Он презирал толпу имущих и чиновных холопов, льстецов, сенаторов, пре­лестниц, седых старцев и малых детей, ве­рой и душой стремившихся за колесницей временщика, деспота Аракчеева. Это позорное зрелище вызывало в нем обостренное чувство политического негодования.

Я сердцем римлянин, кипит в груди свобода,

Во мне не дремлет дух великого народа...

«Свободой Рим возрос — а рабством погублен».

(«К Лицинию»,)

 

Карьеризм, тщеславие и идеал официаль­ного общества самодержавной России Пуш­кин презирал даже тогда, когда он видел их проявление в среде задушевно любимых им лицейских товарищей. Оканчивающие лице­исты выбирали себе карьеру, — кто военную, кто чиновную, кто дипломатическую. Один Пушкин оставался равнодушным перед пер­спективой успехов на царской службе:

Равны мне писари, уланы,

Равны законы, кивера,