Блок 1. Терроризм в контексте истории

Насилие пронзает всю историю человечества. Оно заложено в самой природе биологического, и, следовательно, общественного развития. Ярчайшей иллюстрацией склонности к насилию является историческая хроника, которая бесстрастно свидетельствует: из последних 3.500 лет всего 270 были мирными; остальные прошли в войнах и вооруженных конфликтах. Среди многих, безграничных по форме проявлений озлобления и насилия, отчетливо выделяется особо зловещий феномен - терроризм. Введенный Аристотелем термин, происходящий от древнегреческого слова Terror (Ужас), первоначально обозначавший процесс негативной экзальтации среди театральных зрителей, прошел через века человеческой истории, трансформировавшись, в конечном счете, в одну из самых серьезных и масштабных угроз современности.

Древний мир

Отражение того, что сегодня назвали бы террористической практикой, можно без особого труда различить в многочисленных хрониках, в которых, с момента зарождения письменности, фиксировалась политическая и военная история современности. Ссылки на действия, попадающие под сегодняшнее юридическое понятие терроризма, есть и в Библии.

По мере развития древних цивилизаций, становившиеся все более устойчивыми сообщества и государства стали опираться на законы, регулировавшие общественные отношения, в том числе их силовые аспекты. Ведущим менеджером этих отношений выступала религия, с ее запретительными функциями. Где-то во II тысячелетии до Рождества Христова на Древнем Востоке начали формироваться также зачаточные, слабые ограничители на насилие, которое являлось неизбежным спутником непрерывных войн. Этот процесс принял более развитую и упорядоченную форму позднее, в период Древней Греции и Рима, в которых были приняты первичные, весьма примитивные правила ведения войны. Целью их внедрения являлось не столько воспрещение насилия как такового, сколько его направление в относительно контролируемое русло. Выражаясь современным языком, эти правила затрагивали такие аспекты, как защита гражданского населения и гражданской инфраструктуры в зоне боевых действий, обмен пленными и телами погибших, запрещение особо опасных способов и средств ведения войны (к которым в ту историческую эпоху было отнесено, например, отравленное оружие), система перемирий, и целый ряд других позиций. Введение этих правил мотивировалось, конечно, не гуманитарными импульсами, а скорее соображениями практической (политической и оперативной) необходимости и материальной выгоды, вытекающей из контекста ведущихся войн. На практике эти правила выполнялось весьма редко, чему свидетелем хроника тех жестоких эпох.

История полна примеров того, как отдельные индиви-дуумы, или группы индивидуумов, ведомые своей, лишь им доступной мотивацией, с легкостью преступали все действо-вавшие правовые и религиозные запреты, достигая своих целей насилием. Убийство Гая Юлия Цезаря Брутом в 44 г. до н.э., может рассматриваться как один из первых, и в известном смысле, классических актов политического терроризма, если подходить к нему с юридических и нравственных позиций сего-дняшнего дня. Римские императоры Калигула и Домициан так-же пали жертвой политических убийств. В 66 – 72 г. н.э. жизнь на территории современной Палестины была фактически пара-лизована деятельностью сикариев (sicarii, от sica - короткий меч, скрываемый под полой плаща) – тайной секты религиозных фанатиков, в своей борьбе против владычества Рима без ограни-чений прибегавших к помощи кинжала и яда. Сикарии с полным правом могут считаться самой первой зафиксированной в исто-рии террористической организацией.

Средние века

 

Темный период Средневековья явился апофеозом всеох-ватывающего, многопрофильного насилия. Институтом, который отчасти пытался установить ограничительные лимиты на насилие, стала христианская церковь. Именно в ее недрах заро-дились и были достаточно развиты концепции "справедливой войны" и "законов ведения войны". Отражением этих концепций явился, в частности, рыцарский кодекс чести, обуславли-вавший гуманное отношение к противнику. Вряд ли стоит говорить о том, что такое отношение все еще было весьма избирательным, и практически не влияло на количество жертв и масштабы разрушений в опустошительных войнах средневекового периода

Тем временем феномен, понимаемый нами теперь как «терроризм», постепенно выходил из своего зачаточного состояния, уже начиная особо выделяться на сплошном фоне насилия того периода. Как правило, объединительным базисом для структурных групп, не признающих правовые и моральные основы правления власть предержащих, становилась религия, точнее ее особые, мистические переверсии. Рыцарский орден Тамплиеров, секта катаров – альбигойцев, и многие другие, действовавшие на грани, или за гранью формата государственно-политических систем средневековой Европы, однозначно использовали насилие как средство достижения поставленных ими целей.

Классическим примером террористической организации этого периода, ее тайной войны, диверсионной практики и насильственных средств достижения цели, является секта Ассассинов (Assasins). Где-то около 1090 года некто Хасан ибн ас-Саббах, захватил в горной долине к северу от Хамадана (совре-менный Иран) крепость Аламут. В течение последующих полу-тора столетий сторонники и последователи Горного Старца, под именем которого вошел в историю основатель секты, опираясь на контролируемый район, который сегодня профессионалы ан-ти-террора назвали бы "серой зоной", лишили покоя правящие династии на обширном пространстве от Средиземного моря до Персидского залива. Движимые не ясной до конца религиозной мотивацией, практически неуловимые, и от этого еще более устрашающие адепты секты (с позиций сегодняшнего дня - боевики), убили за период своей деятельности сотни халифов и султанов, военачальников и представителей официального духовенства, посеяв ужас во дворцах правителей, существенно дестабилизировав политическую ситуацию на обширном геополитическом пространстве Востока, и затем внезапно исчезнув в середине XII века. Согласно легенде, перед направлением на запланированное убийство его будущие исполнители усиленно обрабатывались наркотическими веществами конопляной и опийной групп, в том числе гашишем. Отсюда происходит распространенное название секты – Hashishin, дошедшее до Европы в искаженном французском произношении Assasin, от которого, в свою очередь, и произошло английское слово Assassination, означающее "политическое убийство".

Новое время

 

Эпоха Возрождения и процесс дальнейшего развития человеческой цивилизации в ее идейно-философских, культурных, научных и технических аспектах, вне всякого сомнения, способствовал значительной "гуманизации" внутреннего и внешнего насилия, несмотря на кажущуюся парадоксальность такого утверждения.

Уроки Инквизиции, Реформации, нидерландской революции, многочисленных и жестоких военных конфликтов XVI – XVII веков, бесчинств наемных армий, буквально опустошивших Европу, не прошли для ее обитателей даром. Тридцатилетняя война, по своему пространственному размаху и составу участников, фактически являвшаяся первой континентальной (всеевропейской) войной, завершилась в 1648 г. Вестфальским миром. Этот рубеж, несомненно, вошел в историю человечества, не только положив начало эпохе национальных государств (которая в известном смысле продолжается и сегодня), но и сформировав основополагающие предпосылки для современного международного права ведения войны – в том числе аспектов регулирования поведения в отношении пленных, нон-комбатантов, собственности и материальных ценностей, масштабов, средств и способов боевых действий.

С появлением суверенных национальных государств война стала инструментом продолжения их политики другими средствами. Нарастание амплитуды и параметров вооруженных конфликтов (Войны за Испанское и Австрийское наследство, Семилетняя война) привнесли в жизнь еще более настоятельную необходимость появления и внедрения законов, регулирующих дисциплинарно-административные аспекты действий армий на поле боя и вне его, своего рода поведенческой модели, основанной на гуманитарном отношении как к вооруженному противнику, так и гражданскому населению. И хотя говорить о соблюдении внедряемых норм не приходится, следует констатировать, что уровень прямого и побочного военного насилия в Новое время становится уже существенно ниже, чем в предыдущие исторические эпохи.

Оборотной стороной становления государств в качестве абсолютной рамочной надстройки наций и юридического закрепления за ними монополии на насилие, стало объективного торможение процесса развертывания того феноменального явления, которое мы сегодня обозначаем общим термином "терроризм". История рассматриваемого периода фактически не являет ярко выраженных и масштабных структур и индивидуумов, которые реализовали бы террористические средства достижения целей вне формата государства.

Примат государства – монополиста на насилие, наиболее отчетливо выявился в период Великой французской революции. Восстание низов, насильственное и формально незаконное по своей сути, которое лишь через десятилетия было признано правомерным при наличии целого ряда обстоятельств (право на восстание масс против режима – Levee en Masse), явилось государственным переворотом, который был узаконен его вдохновителями и лидерами в конституционном порядке. Свергнувшие государство стали им сами; насилие, кратковременно вышедшее за пределы формата, было быстро возвращено в организованное русло.

Примат государства – монополиста на насилие, наиболее отчетливо выявился в период Великой французской революции. Восстание низов, насильственное и формально незаконное по своей сути, которое лишь через десятилетия было признано правомерным при наличии целого ряда обстоятельств (право на восстание масс против режима – Levee en Masse), явилось государственным переворотом, который был узаконен его вдохновителями и лидерами в конституционном порядке. Свергнувшие государство стали им сами; насилие, кратковременно вышедшее за пределы формата, было быстро возвращено в организованное русло. Короткая история этого государства уложилась между двумя знаковыми событиями: казнью (фактически - судебным убийством) членов династии Бурбонов, и провозглашением 5 сентября 1793 г. Директорией террора в качестве официальной политики республиканской Франции, как тотального средства достижения абсолютной цели – Свободы, Равенства, Братства всех людей. Будучи утвержденной формально избранным законодательным органом – Конвентом, она может рассматриваться (почти за полтора столетия до Ленина, не говоря уже о Гитлере, Сталине и Пол-Поте), как первый исторический прецедент заявленной государственной политики внутреннего террора. За первый (и последний) год якобинской "Власти террора" (Reign of Terror) его жертвами стали 500.000 французов (каждый пятидесятый гражданин Республики); в том числе 15.000 человек были приговорены к смерти, из них 12.000 исполнены, в основном при помощи гильотины, 210-ю годовщину изобретения которой мир "отметил" в 2002 г. "Революция пожирает своих детей" - поэтому неудивительно, что и Робеспьер, вдохновитель и организатор процесса, в конце концов, сам пал его же жертвой. Куда более знаковой представляется гибель идейного генератора концепции революционного террора – Марата, - от кинжала женщины-террористки. В этом эпизоде, как в капле воды отражаются тонкие различительные нюансы между государственным насилием, и встречным насилием со стороны индивидуумов и групп, не только структурно не ассоциированных с государством, но и противопоставленных ему.

Эпоха социальных революций середины XIX – начала ХХ века (от восстания лионских ткачей и европейских событий 1848 – 49 г.г. до Парижской коммуны и российского 1905 года), почти всегда кровавых, на первый оправдывает высказывание Мао Цзе-Дуна, который в 1927 г. произнес парафразу Ленина: "Революция – это восстание, акт насилия…". Однако, эти процессы, сочетавшие в себе как терроризм масс, так и встречный государственный террор, в соответствии с противоречивыми законами общественного развития и поступательной эволюцией человеческой цивилизации, в конечном итоге, объективно вели к распространению демократии, становлению правовых систем, политических и гражданских свобод, повышению роли личности, и как следствие – снижению уровня и сужению пространства внутреннего государственного насилия.

Данная тенденция, несомненно, нашла свое отражение и в системе внешнего (межгосударственного) насилия. Кровавая эпоха Наполеоновских войн завершилась в 1815 г. Венским конгрессом, которые сформулировал предпосылки для принятия цивилизованными государствами законов ведения войны. Закрепленные Брюссельской декларацией 1847 г., Женевскими конвенциями 1863 г. и 1906 г., Гаагскими конвенциями 1899 г. и 1907 г., они нашли свое отражение не только в межгосударственных договоренностях, но и действующих уставах армий того периода. В 1864 г. молодой швейцарец Анри Дюнан, потрясенный картиной страданий раненных, брошенных на поле сражения при Мадженте и Сольферино (французско-австрийская война, 1859 г.), создает организацию Красного Креста. Постепенно, защищающее действие законов ведения войны распространяется на периферийные группы – например, африканских рабов, или американских индейцев. Гражданская война 1861 – 65 г.г. между Севером и Югом способствовала формированию права также применительно к внутренним вооруженным конфликта.

Феномен, понимаемый нами сегодня, как терроризм, в XIX веке стимулировался двумя особыми причинами, одна из которых проистекала от динамики промышленной революции, стремительной индустриализации государств, и расширения параллельного процесса просвещения. В его основе лежали предпосылки в виде социального расслоения и конфликта, а также деформация традиционных общественных моделей, мотивировавших, в свою очередь, идейный оправдательный контекст террористической практики, как радикального средства выхода на путь развития за счет силового устранения имевшихся препятствий, персонифицированных в отдельных личностях, или институтах. Социально-протестный подтекст присущ практически всем значимым террористическим организациям того периода - от народников и анархистов, до большевиков и эсеров.

Всего лишь за 40 месяцев (1878 – 81 г.г.) своего существования организация "Народная Воля", ограниченная по своему численному составу, но претендовавшая на выражение чаяний многомиллионных народных масс, осуществила кампанию терактов против представителей системы государственного управления Российской империи, кульминацией которой стал взрыв 1 марта 1881 г. в Санкт-Петербурге, унесший жизнь царя Александра II, и в значительной степени, с учетом вытекающих причинно-следственных связей, определивший дальнейшее развитие исторической судьбы России. Вторая волна террора в России, пришлась на начало ХХ века. В 1901 г. членом боевой организации партии эсеров был застрелен министр просвещения Боголепов, в 1902 г. – министр внутренних Сипягин, в 1904 г. – его преемник Плеве. Если в 1903 – 04 г.г. в России произошли 5 политических убийств, то в 1905 г. – уже 54, 1906 г. – 82, 1907 г. – 73. Апофеозом политического терроризма стало убийство в киевском оперном театре премьер-министра Столыпина, поставившее крест на попытках реформирования государственной и общественной системы Империи сверху. Но Россия не была в этом смысле каким-то особым исключением на политическом пространстве Европы и Северной Америки. Например, в 1894 г. террорист-анархист убил президента Франции Сади Карно. В 1897 г. представителями того же политического течения был убит премьер-министра Испании Антонио Кановас дель Кастильо и смертельно ранена королева Австро-Венгрии Елизавета. В 1900 г. был убит король Италии Умберто I, в 1901 г. – застрелен президент США Уильям Мак-Кинли.

Второй причиной возрастания значения фактора терроризма в функциональной системе мировой политики, явился рост национального самосознания, и его производной – радикального национализма. Европейское пространство и прилегающие территории, многие столетия объединенные и контролировавшиеся Римом, а затем производными от него империями, в XIX веке было населено почти что 500 различными этническими группами и подгруппами, что не могло ни вести к нарастанию противоречий, особенно на фоне консолидации сложившихся национальных государств. Сплетение социальных и национально-этнических (конфессиональных) причин отслеживается, например, в феноменах ирландского и армянского терроризма. Их корни зародились тогда, в XIX веке, но вызванные ими проблемы актуальны и поныне. И вряд ли случайно, именно террористический эпизод с националистической исходной мотивацией – убийство 28 июня 1914 г. членом сербской подпольной организации "Млада Босна" Гаврилой Принципом наследника австро-венгерского престола Франца Фердинанда в Сараево, - послужило триггер-фактором начала Первой мировой войны – действительно первого глобального военного цикла, решающим образом повлиявшего на судьбы человечества.

Новейшее время

 

Острота рассматриваемого нами явления в период между двумя первыми мировыми войнами сошла на нет; не столько в силу его исчезновения, сколько ввиду заслоняющего глобального масштаба конкуренции между ведущими государствами. На этом фоне, в 20-х – 40-х годах прошлого века, феномен терроризма носил, второстепенный, локально-импульсный, избирательно-точечный характер.

Катастрофические (с точки зрения человеческой и религиозной морали) итоги Первой и Второй мировой войн сформировали у политических элит ведущих государств отчетливое стремление еще более уменьшить масштабы неизбежного военного насилия, окончательно определив его правовые параметры и защитив невиновных. В этом плане, создание Организации объединенных наций, подписание Женевской конвенции 1949 г. о правилах ведения войны, явились пусть не панацеей, но многообещающим началом. Впервые за пять с лишним тысяч лет военной истории человечества было наиболее четко определено – что можно и что нельзя на войне. И в этой системе однозначно не было места для терроризма. Таким образом, терроризм, по своей моральной сути – насилие против невиновных, окончательно оказался вне закона.

Более четырех десятилетий мир жил по законам, сформулированным за столом переговоров в Ялте и Потсдаме. Будущие историки, на фоне текущих и грядущих событий, возможно, посчитают, что это были не самые тревожные годы человеческой истории, хотя большинство современников с ними вряд ли согласится. Все-таки, с 1945 по 1990 год в мире произошло около 30.000 терактов; в среднем по два убийства, взрыва, или угона транспортных средств каждые сутки. Однако, на рубеже 80-х - 90-х годов Двадцатого века, сложившаяся система относительного равновесия, повинуясь глубинным, быть может, отчасти мистическим импульсам, начала неожиданно и стремительно разрушаться. Событиям тех лет, в которых во многом заложены основы сегодняшних потрясений, в том числе поступательной эволюции феномена терроризма, будут посвящены следующие серии этого документального цикла. Нас же сейчас интересует ответ на простой вопрос – что же такое терроризм?

Терроризм как феномен

На этот простой вопрос нельзя дать не только простой, но даже и сложный вопрос. А возможно – вообще никакой. Если ориентироваться в современной нам системе правовых и научных координат, то мы вынуждены будем констатировать, что сегодня в мире существует более ста (!) официальных определений феномена терроризма. Несомненно, что в композиции этих определений очень часто присутствуют политико-прагматические подходы национально-государственного, и быть может даже, более заниженного, ведомственно-группового уровня. Наложение же через призму религиозной морали, философских воззрений, психологических аспектов, однозначно усугубляет понимание и без того сложного фона рассматриваемого явления. При этом, ранее сформировавшееся многоплановое смысловое содержание понятия «терроризм» в современный нам период, после событий 11 сентября, стремительно видоизменяется, и, следовательно, девальвируется. Поэтому, избегая универсальных формулировок, постараемся выделить те несомненные присущие признаки, которые ярко выделяют терроризм на фоне других социально-политических явлений.

 

Насилие как абсолютное средство выбора и диапазон целей

 

Сердцевиной терроризма являются организованное насилие, или угроза его применения, в импульсном, или продолжительном режиме, и их немедленные производные – страх, паника, атмосфера коллапса. Долгосрочный целевой диапазон структур, реализующих терроризм в качестве средства достижения цели, включает: заявка на существование и влияние; выдвижение требований в широком контексте необходимости политических или социально-экономических трансформаций, реализации этнических, идеологических, или религиозных проектов; принуждение к их частичному или полному выполнению. В случае, когда таких требований нет, а факт терроризма налицо – это уже признак ведения войны, направленной на достижение тотальной цели – дестабилизацию и разрушение общественного и государственного строя, воспринимаемых в качестве противника.

 

Цель оправдывает средства

 

Несущим стержнем любой идеологической конструкции любой из структурных групп, или индивидуумов, реализующих террористическую практику, является моральное оправдание совершаемого насилия благородно-этическими целями, мотивами, стимулами, предлогами. Вот как сформулировал идею в конце 60-х годов Хуан Карлос Марихелья, лидер бразильской повстанческой группы Авангард народной борьбы, автор известного учебника "Краткое пособие по организации городской партизанской войны": "Террор – оружие, от которого революционер никогда не откажется". А генерал Амброджио Вивиани, шеф итальянской контрразведки периода 80-х г.г., автор не менее известного "Учебника контрразведки", считал: <>"Терроризм – это оружие тех, кто намерен бороться за свободу, но не имеет для этого армии". Практическим следствием такого «морального» подхода является преодоление любых моральных же и правовых ограничителей (за исключением моментов, связанных с прагматическими соображениями), и неизберательность в средствах достижения поставленной цели. Трагическим подтверждением этого стали: больница в Будденовске, роддом в Кизляре и московский театр, захваченные вместе с более чем 5.000 заложников чеченскими боевиками Басаева, Радуева, Бараева, в качестве "законных военных объектов".

 

 

Символы сопротивления

Характерным признаком терроризма можно считать претензии относительно ограниченных по составу элитных групп, или отдельных лиц, на репрезентацию широких категорий общества. Вряд ли должен удивлять тот факт, что лидеры, говорившие от имени угнетенных масс – от Робеспьера и Энгельса до Арафата и бен Ладена – сами происходили из слоев, которые принято считать средними, т.е. обеспеченными. Так, Робеспьер и Ленин были юристами, Че Гевара и Жорж Хабаш – врачами, Бакунин – мелким дворянином, Мао Цзе-Дун – библиотекарем, Усама бен Ладен – инженером-строителем. За этим внешним парадоксом, как правило, присутствует устойчивая попытка "оседлать тенденцию" за счет направления обоснованного недовольства в русло личных амбиций, реализация которых могла бы способствовать переходу его носителей из среднего непосредственно в высший класс общества. В этой связи, в интересах мобилизации масс, руководящему эшелону структур, реализующих теорию и практику терроризма, обоснованно присущ культ "символов сопротивления", персонифицирующихся с отдельными личностями. При этом одним, в зависимости от индивидуальных и групповых социо-культурных и психологических стереотипов, достаточно революционной философии Реже Дебре, фактически романтизирующего терроризм в лице комманданте Че Гевары; другим же необходим пантеон мучеников, ассоциирующийся с портретами безымянных шахидов, развешанных на узких пыльных улочках палестинских городов.

Без определения не будет воспрещения

Итак, перед нами очевидные составные элементы; однако, собрать окончательную конструкцию не удастся. Слишком многоликим, неоднородным, неоднозначным и динамичным феноменом является терроризм сегодня, в начале XXI века. Слишком мало консенсуса по данной глобальной проблеме, и перспектив его достижения не предвидится. Слишком много политизации, двусмысленности, субъективных интересов, отражающихся в частичных, конъюнктурных, или интуитивных и эмоциональных определениях. Поэтому, к сожалению, сегодня как никогда верна формула израильского исследователя проблемы Боза Гэнора: "Без определения не будет воспрещения" (No prohibition without definition). Но, быть может, к концу этого сериала мы все-таки будем немного ближе к окончательному ответу.