Легенда—быль и правда, похожая на вымысел

 

Прошел короткий, но обильный тропический дождь. Нам пришлось переждать его под густой кроной исполинского дерева недалеко от статуи тридцатишестиметрового Буд­ды— каменного свидетеля трагедии Аюттхаи. На температу­ре воздуха ливень, к сожалению, нисколько не отразился, лишь увеличилась и без того сильная влажность. Вновь нестерпимо палило солнце, и мы, страдая от жары, заскочи­ли в одно из кафе недалеко от загона для слонов.

Потягивая ледяную кока-колу, мы просматривали разло­женные на столе специально для посетителей газеты. В Таиланде их ежедневно выходит несколько десятков на трех языках: тайском, английском и китайском. В одной из тайских газет я нашел показавшуюся мне любопытной информацию и принялся вслух переводить ее своему спутни­ку. В заметке говорилось, что апелляционный суд страны удовлетворил просьбу бывшей служащей полицейского уп­равления провинции Петчабун о сокращении ей срока наказа­ния. Вроде бы ничего особенного в этом сообщении не было. Но дальше корреспондент писал, что женщину приговорили за мошенничество и подлог к тысяча одному году тюремного заключения. Теперь, когда преступнице скостили срок, ей предстоит провести за решеткой всего-навсего... восемьсот пятьдесят пять лет.

Владелицу кафе, полную, широколицую тайку, видимо, заинтриговали фаранги, способные понимать местный язык. Вначале она поинтересовалась, откуда мы, нравится ли нам здесь, короче, задала вопросы, которые обычно обрушивают на туристов в любой стране мира. А несколько минут спустя словоохотливая хозяйка уже рассказывала нам о приключе­ниях «Черного принца», освободившего Сиам от первого бирманского ига, длившегося пятнадцать лет. История эта была мне известна, однако некоторые детали я услышал впервые.

...В 1568 году огромная армия завоевателей осадила Аюттхаю. На сиамском троне восседал в то время Махин — никудышный политик и такой же военачальник. Защитой столицы фактически руководил отлично знающий свое дело генерал Пья Рам. Бирманский король Байиннаун, пустившись на хитрость, пообещал Махину снять осаду крепости, если тот выдаст ему Пья Рама. Махин ничтоже сумняшеся пожертвовал генералом. В обороне Аюттхаи наступила пол­ная неразбериха. В довершение всего Махин поотрубал головы многим своим умелым полководцам. Город держался лишь благодаря стойкости и героизму солдат. Байиннаун, однако, дабы ускорить ход событий, пошел еще на одну коварную уловку: он убедил первого министра Аюттхаи Пья Чакри, взятого ранее в заложники, сыграть роль троянского коня. Тот появился в крепости якобы как беглец из бирман­ского плена и взял организацию обороны в свои руки. В наиболее уязвимых местах первый министр поставил верных ему людей, которые в назначенный день штурма беспрепят­ственно пропустили врага в город. На престол Аюттхаи Байиннаун посадил правителя Северного Таиланда Маха Таммарачу, а для верности, в качестве гарантии его благона­дежности, решил держать при своем дворе малолетнего сына Маха Таммарачи — принца Наресуана.

Наресуан рос и воспитывался в королевском дворце вместе с наследником Байиннауна по имени Мин Чит Сва. Вместе они играли, вместе изучали различные науки и военное дело, а вскоре так подружились, что стали считать себя родными братьями. Шли годы. Байиннаун умер; бирман­ский престол занял Нандабайин, отец Мин Чит Сва. Наресуан все сильнее тосковал по родине; в нем росла обида за свою страну, за свой народ, находившиеся под властью Бирмы. Когда отец Наресуана тяжело заболел и стало ясно, что дни его сочтены, правитель Бирмы отпустил юношу в Сиам, где в то время назревали уже народные волнения против ино­странного гнета. На прощание Мин Чит Сва подарил Наресуану золотой меч, рукоять которого была усыпана драгоцен­ными камнями.

Наресуан возглавил восставший Сиам. За храбрость и бесстрашие его прозвали «Черным принцем». Собрав огром­ную армию, он погнал захватчиков вон из страны. К нему присоединились часть южнобирманских монов, недовольных правлением Нандабайина, и большое число шанов, бежавших из мест, куда их силой переселили правители Бирмы.

Первое серьезное поражение Наресуан нанес врагу в 1586 году в битве под Ангтонгом; второе—спустя чуть более четырех лет, когда он после смерти Маха Таммарачи официально был признан королем; третье, в 1593 году, окончательно решило исход бирмано-сиамских конфликтов XVI века. В ходе генерального сражения двух армий под Нонгсарай боевой слон «Черного принца» внезапно вырвался вперед и стремительно понесся в самую гущу неприятельских войск. Вскоре Наресуан, расчищая себе путь золотым мечом, без телохранителей, один, приблизился к наследному принцу Мин Чит Сва, который стоял во главе бирманской армии. Плен или смерть сиамского короля казались неотвратимыми. Однако «Черный принц», которого отличали смелость и постоянное присутствие духа, вызвал своего «брата» на поединок, обратившись к нему со словами: «Выходи из тени дерева. Сразимся ради чести наших имен и на удивление будущим векам». Понятия рыцарского кодекса не позволили Мин Чит Сва ответить отказом. Солдаты расступились, освободив место для схватки. Первым по жребию нанес удар бирманец. Однако ловкость и быстрота спасли «Черного принца» от неминуемой гибели. Ответный удар был точен и неотразим. Предводитель войск Бирмы, обезглавленный, рухнул со своего боевого слона к ногам победителя (согласно бирманской версии, Мин Чит Сва был убит пушечным ядром). Лишившись командующего, армия противника в панике отсту­пила. После долгих лет чужеземного господства Аюттхая вновь стала столицей независимого государства.

Хозяйка кафе окончила рассказ и, как бы подводя итог сказанному, задумчиво произнесла:

— Вот какой был герой! Настоящий! А когда случилось это,—она кивнула в сторону развалин,—такого героя не нашлось.

— Дело, наверное, не только в «Черном принце»?— осторожно заметил я.

— Правильно. Один он, конечно, ничего бы не смог. Но главное, Наресуан сумел повести за собой людей. Вот народ и превратился в огромную силу. Вы уже, наверное, слыша­ли,—продолжала она,—о том, что Аюттхая якобы погибла из-за запрета короля стрелять из пушек на городской стене. Что касается лично меня, то я в это не верю. Просто тогда не нашлось истинного героя, умного человека, способного встать во главе борьбы,—с этими словами хозяйка кафе сунула в рот свернутый трубочкой лист и принялась его жевать, отчего ее губы окрасились в ярко-красный цвет.

Поначалу меня пугали подобные «следы крови» на лицах многих местных жителей, однако вскоре я уже не обращал на это внимания, зная, что таков результат красящего действия бетеля—азиатского «жевательного табака». (Тех­нология его приготовления чрезвычайно проста: зеленый лист кустарника слегка смазывается известью, посыпается кусочками плодов арековой пальмы, другими приправами—и «лакомство» готово.)

Поговорив еще немного о «роли личности в истории», мы распрощались с хозяйкой и вышли на улицу, снова оказав­шись во власти нещадно палящего солнца. Побродили еще немного по развалинам. Дабы отделаться от назойливых ребятишек, которые с криком «Плиз, файв бат» (Пожалуй­ста, пять батов) протягивали статуэтки, якобы найденные при раскопках, мы купили несколько миниатюрных бронзо­вых фигурок Будды, после чего маленькие торговцы мгновен­но переключились на другие группы фарангов.

— Белый слон,— неожиданно произнес мой спутник, под­брасывая на ладони только что приобретенного бронзового Будду.

Признаюсь, я не сразу понял, что он имел в виду... Согласно преданиям, тот, кто впоследствии стал Буддой, пережил свыше пятисот перевоплощений: был шудрой (самое низкое сословие в Древней Индии) и царем, пастухом и раджой, погонщиком слонов и отшельником, каменщиком, танцовщиком, резчиком, брахманом... Для последнего пере­рождения он избрал семью правителя шакьев. Произошло это более двух с половиной тысяч лет назад в городе Капилавасту у подножия Гималаев.

Как и другие боги, Будда—основатель самой ранней мировой религии—не мог появиться на земле обычным путем, принятым у простых смертных. Однажды жена прави­теля, Майя (Махамайя, то есть «великая Майя»), увидела во сне, как ей в бок вошел белый слон. Через положенное время она родила сына, покинувшего тело матери также незаурядным способом — через подмышку. Младенца нарек­ли Сиддхартхой, что означает «выполнивший свое назначе­ние». Отец Сиддхартхи князь (или царь) Шуддходана, не желая сыну духовной карьеры, дал Сиддхартхе блестящее светское воспитание, женил на прелестной девушке, которая вскоре подарила ему наследника, окружил необычайной роскошью, всячески оберегал от неприятностей, от всего, что могло опечалить любимого сына. Никогда не выходя за пределы дворца и прекрасного сада, царевич проводил время в пирах, развлечениях и праздниках, не видел вокруг ничего мрачного, тягостного, безобразного. Ему неведомы были такие понятия, как «страдание», «болезнь», «смерть», «нужда». Неведомы до тех пор, пока однажды не произошли четыре знаменательные встречи. Сперва, правда, три.

Как-то во время прогулки по городу (не век же держать взрослого сына взаперти) Сиддхартхе попались на глаза дряхлый старец, жестоко страдающий больной и покойник, которого несли на кладбище. И тут молодой царевич впер­вые понял, что люди не могут избежать болезней, старости и смерти. Затем он встретился с погруженным в раздумья нищим монахом, который, добровольно отказавшись от на­слаждений и радостей, обрел душевный покой в одиноче­стве. Юноша решает последовать примеру отшельника. Ночью он тайком навсегда покидает дворец и семью... Семь лет проводит Сиддхартха в лесу, размышляя над текстами священных книг жрецов-брахманов, голодая, истязая своа тело по обычаю фанатиков веры. Но все это не приносит царевичу удовлетворения. В конце концов Гаутама—таким стало его новое имя (от Готама, знатного рода, из которого вышел Сиддхартха) — приходит к заключению, что ни стро­гий пост, ни самоистязание не являются правильным путем к спасению. Сидя как-то ночью на берегу реки Наиранджаны (в местечке Урувилва — ныне Бодх-Гай, штат Бихар в Индии), Гаутама долго размышлял, пока вдруг его не озарила мысль о «четырех благородных истинах». С этого момента он стал Буддой, то есть «просветленным высшим знанием». В первой своей проповеди в Бенаресе Будда возвестил об этих истинах: жизнь — страдание, причина страдания — жажда бы­тия, прекращение страдания возможно только путем устране­ния жажды бытия через полное уничтожение желаний, что достигается погружением в нирвану, иными словами, прекра­щением цепи «перерождений»...

С Аюттхаей связаны не только предания о смелых и благородных героях. Из уст тайцев нередко можно услышать имя Констанция Фалькона, за феерически короткий срок сделавшего стремительную карьеру и ставшего фаворитом короля.

...С начала шестидесятых годов XVII века торговая эк­спансия голландской Ост-Индской компании начинает натал­киваться на все более упорное противодействие сиамцев. Быстрыми темпами идет строительство тайского флота. Скоро купцы из Аюттхаи «перехватывают» в Японии и Китае товары, перепродажу которых голландцы считали своей монополией. Не на шутку обеспокоенные фаранги приняли решительные контрмеры — принялись топить сиамские суда на подходах к устью Чаупхраи. Аюттхае пришлось капитули­ровать перед голландцами: в 1664 году был подписан мирный договор—первое в истории страны соглашение с западноев­ропейским государством, поставившее Аюттхаю на колени. В надежде ослабить голландское засилье король Нарай обра­тился за помощью к другим державам: была восстановлена, в частности, фактория английской Ост-Индской компании, шаг, возвестивший о начале усиленного вмешательства Британии в сиамскую политику. В Аюттхаю прибыл предста­витель компании Ричард Барнеби, который окружил себя целой армией авантюристов. Среди них — двад­цатипятилетний моряк греческого происхождения Констан­ций Фалькон. Замысел Барнеби заключался в том, чтобы агенты компании постепенно проникли в местный государ­ственный аппарат, захватили его изнутри и затем диктовали политический курс, угодный Англии. Наибольших успехов в исполнении этого плана добился вышеназванный грек, из простого чиновника сиамского казначейства фактически превратившийся в первого министра двора. Пользуясь своим положением, он назначил многих англичан на важные госу­дарственные посты.

Французские купцы и миссионеры появились в стране позже других европейцев, но их агрессия против Сиама стала наиболее серьезной угрозой независимости страны. Первыми разведчиками, проложившими сюда дорогу, были католиче­ские миссионеры, прибывшие в Аюттхаю в 1662 году.

Благодаря их стараниям и посредничеству в Аюттхае была открыта фактория французской Ост-Индской компании, а ее директору Буро-Деландо удалось привлечь к сотрудничеству Констанция Фалькона, который, не задумываясь, изменил прежним хозяевам в обмен на посулы больших выгод.

Связанный уже с правительством Людовика XIV, авантю­рист-грек за короткое время посадил теперь уже французов на многие важнейшие государственные посты. При его посредничестве Париж сумел навязать Сиаму ряд неравноп­равных соглашений, французская Ост-Индская компания по­лучила в стране полную свободу торговли. Не без нажима со стороны Фалькона король Нарай отдал во владение францу­зов несколько фортов и стратегически важных городов.

Помимо официальной Фалькон вел и тайную, закулисную деятельность. В частности, совместно с иезуитом Ташаром, приближенным личного исповедника Людовика, был разрабо­тан конкретный план подчинения Сиама французскому трону и католической церкви. Подчинения с позиции силы.

Этот план осуществлялся следующим образом. Двадцать седьмого сентября 1687 года в устье Чаупхраи вошли шесть военных судов с двенадцатью ротами отлично вооруженных солдат. Франция выставила ультиматум — передать ей ряд крепостей, который Сиам вынужден был принять. В то время Фалькон, используя дипломатические каналы, подготавливал полную аннексию страны своими новыми хозяевами. Но не суждено было сбыться его намерениям. В стране вспыхнуло народное восстание, король был взят под стражу и объявлен «больным». Получил по заслугам и Констанций Фалькон: он был арестован и в июне 1688 года публично казнен. Жену его, японку по имени Золотая Подкова, посадили в тюрьму. Ей, однако, удалось избежать участи своего мужа и, пережив головокружительную цепь событий, Золотая Подкова появи­лась в королевском дворце в роли... управляющей кухней. После смерти короля Нарая в августе 1688 года вли­яние чужестранцев в Сиаме пошло на убыль, европейцы изго­няются из страны. Французы некоторое время еще пытались удержаться в Аюттхае, но разразившаяся в Европе война за испанское наследство и полный крах французской Ост-Индской компании принудили Париж оставить Сиам в покое на целых полтора столетия...

 

Первая столица Сиама

 

Рядом с городком Лаво, расположенным на берегу Чаупхраи, находилось озеро с кристально чистой водой. Тайцам вменя­лось в обязанность доставлять ее за многие километры в столицу могущественной кхмерской империи. Это была дань, знак зависимости, подвассального княжества. Однажды юный правитель Лаво отправил воду не в узкогорлых кувшинах, как обычно, а в бамбуковых плетеных корзинах, обмазанных глиной. Пока караван груженых слонов достиг места назначения, часть воды расплескалась и сосуды оказались неполными. Разгневанный царь кхмеров приказал доставить к нему тайского вождя и послал за ним в Лаво своих воинов. Узнав о приближении отряда, юный правитель бежал в соседнее поселение Сукхотаи и укрылся в стенах буддийского монастыря. А вскоре он объединил несколько тайских населенных пунктов в независимое от кхмеров государство.

Так рассказывает одна из легенд историю возникновения королевства Сукхотаи. Ныне о нем напоминает город Сукхо­таи—бывшая столица Сиама,—посещение которой входило в нашу программу.

Рисовые поля с одиноко стоящими, будто пугала, цаплями постепенно сменились зарослями тропического леса, сплошь опутанного лианами. Отвесные зеленые стены вставали по обе стороны от дороги.

Флора Таиланда главным образом тропическая; половина территории занята лесами — одним из основных природных богатств страны. Леса встречаются трех типов: вечнозеле­ные влажнотропические (дождевые), влажные муссонные и сухие муссонные.

Наиболее широко представлены вечнозеленые влажнот­ропические леса, отличающиеся богатым видовым составом; они занимают большую часть Мапаккского полуострова, береговые равнины юго-востока, речные долины, обрывистые отроги плато Корат, частично северные горные области. Лес этот многоэтажен. Верхний ярус составляют различные деревья-гиганты, средний—главным образом панданусы и бамбуки. В каждом ярусе насчитывается несколько сот видов растений, включая такие, как янг, такьян, многие виды пальм (арековая, саговая и т. д.), камфарное, хинное и другие редкие деревья. Все они сплошь увиты эпифитами. А лианы ротанг—лазящей колючей пальмы—достигают порой такой поразительной длины и толщины, что, обвивая стволы и кроны соседей, образуют совершенно непроходимые зарос­ли. Внизу растут кустарники и травы, пышные мхи.

Влажный муссонный лес представлен двумя типами: смешанным листопадным, сбрасывающим листву в засушли­вый период года, и менее распространенным — вечнозеленым. Первая формация встречается главным обра­зом в горах севера и состоит из высокоствольных пород. Из них тиковое дерево—наиболее ценное с хозяйственной точки зрения. Оно способно достигать самых невероятных размеров. Например, в провинции Уттарадит бережно охраня­ется сорокапятиметровый тик, окружность ствола которого превышает восемь метров. Часто в листопадном лесу встречаются ксилия рубанковидная—«денг», птерокарпус круп­ноплодный— «праду», дилления—«санбао луанг» и другие. Типичным тропическим компонентом этой формации являют­ся также разные виды бамбука.

Массивы вечнозеленого широколиственного леса нахо­дятся на западе Таиланда вдоль реки Мекхлонг и в некоторых прибрежных районах юго-востока. Здесь встреча­ются такие породы деревьев, как упомянутые выше янг и такьян, сандаловое дерево, а также лианы и вьющиеся растения. Под их пологом растут папоротники.

Сухой муссонный лес—он занимает около половины лесопокрытой площади Таиланда — из-за недостатка влаги и скудости почв, на которых произрастает, состоит в основ­ном из низкорослых деревьев. Иногда в нем преобладают бамбуки; порой доминируют колючие кустарниковые породы. Такой тип леса встречается в континентальных и низменных областях Таиланда, в том числе на плато Корат, в высоко­горных областях Западного Таиланда и на окраинах Цен­тральной долины, земли которых бедны питательными веще­ствами. Эти леса при своей протяженности на большие расстояния создают однообразную, унылую картину. Деревья здесь обычно стоят редко, полог листвы прозрачен, что позволяет развиваться травянистому покрову. Сказанное особенно характерно для плато Корат, где на месте уничто­жения муссонных лесов возникла саванная кустарниковая растительность (представлена главным образом мимозой) с высоким жестким травостоем. Здесь растет пальма пальмира и колючая груша гоява; на более высоких участках саванну сменяет бамбук. (Недавно в газетах появилось тревожное сообщение о том, что в некоторых провинциях страны мимоза, стебли которой в здешних условиях достигают шести-семи метров в длину, «вышла из-под контроля». «Гигантская мимоза,— говорится в заявлении бангкокского ботаника П. Киттипонга,— забивает каналы, «перерезает» дороги, образует заросли, непреодолимые для людей и животных. Кроме того, занесенная тридцать с небольшим лет назад из Индонезии мимоза, семена которой разносят ветер, насекомые и водные потоки, является опасным рассадником инфекций. К сожалению,—добавил ученый,— мимозу не оста­навливает ни рубка, ни пожоги; после них заросли становят­ся только выше».) В сезон дождей заболоченные участки Кората буйно покрываются травами и кустарником, а затем, во время жаркого периода, вся эта пышная растительность выгорает.

По берегам Сиамского залива и Андаманского моря встречаются растения, хорошо приспособившиеся к близости огромных масс воды и воздействию приливов. На открытых участках, на песчаных отмелях произрастает стройное дерево — казуарина, а также кокосовые пальмы. Для прибрежных тропических болот характерна другая растительность: в устьях рек — пальма нипа, вдоль побережья—мангровые деревья, имеющие «ходули» — подпорки, во время отлива высоко выступающие из воды. Особые воздушные корни дают возможность манграм получать нужный для жизнеде­ятельности кислород из воздуха.

На высоте шестисот — тысячи метров над уровнем моря, в северной части Таиланда, на открытых склонах гор произрастают дубовые леса; еще выше, преимущественно на северо-западе, начинаются хвойные леса, переходящие да­лее в альпийские луга.

Монотонный шум мотора не мог заглушить голоса джун­глей. Вперемежку с диким хохотом обезьян до слуха доноси­лись истошные улюлюканья и устрашающие завывания, от которых, как говорится, мороз пробирал. И не мудрено. Мы, разумеется, знали, что в таиландских лесах обитают не только безобидные животные, такие, как макаки да мини­атюрные безрогие олени канчиль или малютки летучие мыши весом всего два грамма (самое маленькое млекопитающее в мире).

Пожалуй, и обезьяны, истерический смех которых доно­сился из чащи, вряд ли были здесь такими же «покладисты­ми», как те, что однажды мне довелось встретить на выезде из города Прачуабкирикан.

Помню, я тогда потерял не менее получаса... У самой обочины дороги находилась довольно высокая, поросшая редкими деревьями скала. Издали показалось, что она сплошь покрыта серыми, как лишаи, мерцающими пятнами. Приблизившись к скале, я понял, что на ней резвились и прыгали, вереща на разные голоса, сотни обезьян. Они были какой-то грязно-серой окраски, с чудовищно длинными хво­стами. Некоторые неподвижно висели на деревьях, уцепив­шись хвостами за сучья, другие, не обращая на меня ни малейшего внимания, вели свои обезьяньи игры. Часть их, видимо, заинтересовалась моим автомобилем. Животные выбрались на дорогу, обступили машину плотным кольцом и принялись тыкать в нее пальцами, словно собирались купить. Поминутно они что-то выкрикивали—делились соображени­ями. Затем, то ли по сигналу своего вожака, то ли просто настало время завтракать, они выстроились в колонну, подровняли строй и отправились через дорогу в сторону кафе, где принялись приставать к посетителям, выклянчивая бананы. Да, то были безобидные, «цивилизованные» обезь­яны.

К вечеру пейзаж изменился.

Чем дальше на север, тем чаще попадались деревья, которые в сухой сезон сбрасывают «листву». В Таиланде их называют «паденг». А в приграничных с Лаосом областях леса паденг не только сильно разрежены, но и сравнительно однообразны, они состоят из совсем немногих видов деревь­ев: тик, железное дерево, сал.

Всего же в Таиланде насчитывается несколько тысяч видов растений, многие из которых используются в хозяй­стве. Тиковое дерево представляет особую ценность: его древесина содержит значительный процент масел, что пре­дохраняет ее от гниения. Исключительная прочность тика делает его незаменимым для судостроения. Кроме того, это дерево легко восстанавливается после пожаров, так как его семена, покрытые твердой кожурой, не боятся огня.

Замечательные свойства тика первыми распознали евро­пейцы. В конце прошлого века они стали захватывать в Сиаме концессии на лесоразработки, число которых в 1909 году перевалило за сотню. Однако из-за труднодоступности районов тиковых лесов мелкие промышленники вынуждены были уступить свои делянки более крупным. К началу тридцатых годов главные тиковые концессии сосредоточи­лись в руках восьми иностранных компаний. Так продолжа­лось до 1955 года, когда истек срок договоров. Погоня за прибылями сделала свое печальное дело: не заботясь о последствиях, фаранги безжалостно истребили огромные массивы тиковых лесов, которые буквально трещали под беспощадными топорами и пилами ведущих разработки англичан.

Сейчас лесоразработками в Таиланде (главным образом в Северном) занимаются только государственные компании. Содействуя решению вопросов охраны природы, правитель­ство страны специальным указом распорядилось значительно сократить разработку лесных богатств. Тем самым оно практическими действиями откликнулось на решение продо­вольственной и сельскохозяйственной организации ООН (ФАО), объявившей 1985 год Международным годом леса. Сберечь зеленые насаждения—для Таиланда крайне акту­альная проблема. Страна неизменно фигурирует в докладах ФАО, констатирующих, что ежегодно с лица земли исчезают более одиннадцати миллионов гектаров тропических лесов по причинам кислотных дождей, других видов загрязнения окружающей среды, пожаров. Согласно оценкам ООН, опуб­ликованным в 1985 году, ряд государств, среди которых назван и Таиланд, потеряет все свои леса в течение ближайших тридцати лет, если «нынешняя тенденция к их уничтожению сохранится». Будущее покажет, насколько эф­фективны меры, принимаемые в настоящее время правитель­ством, в частности направленные на ограничение масшта­бов разработки тика и на более рациональные методы валки.

Валить тиковый лес не простое дело. Это целая наука. Поскольку свежесрубленное дерево тонет в воде, перед сплавом его необходимо предварительно высушить, для чего в коре на уровне примерно одного метра от земли делают довольно глубокий кольцеобразный надрез. Два года дере­во сохнет на корню. Валят его, как правило, в дождливый сезон. Это объясняется тем, что в сухой период почва слишком тверда, лесина при падении может расколоться и, естественно, будет забракована. Крупным центром сплава в Северном Таиланде является город Чиангмай. Здесь стволы собирают в плоты и направляют в Бангкок на лесопильные заводы. По разработке тика Таиланд занимает второе место в мире после Бирмы; основная масса древесины идет на экспорт, главным образом в Японию.

Высококачественной смолой даммар славятся входящие в семейство диптерокарповых янг и такьян. Даммар находит широкое применение в производстве лаков и изоляционных материалов. Янг примечателен еще и тем, что дает так называемую живицу (терпентин)—смолистое вещество, вы­деляющееся при ранении хвойных деревьев. Тайцы собирают живицу так же, как мы березовый сок. Идет она на пропитку свай, днищ лодок, поскольку отлично предохраняет древеси­ну от гниения и различных вредителей. Живица является также сырьем для получения канифоли и скипидара.

Позднее, уже в Чиангмае, нам довелось беседовать с представителем государственной лесопромышленной органи­зации господином Ампонгом, от которого мы узнали еще об одном источнике добычи смолы, используемой в хозяйстве. Он с нескрываемой гордостью сказал, что жители северных провинций разводят лакового червеца.

— Лакового червеца?—переспросил я, недоуменно по­жав плечами.

— Ну, конечно,—Ампонг покрутил в воздухе указатель­ным пальцем, будто пытался запустить старинный патефон.— Насекомое. Лаковый червец,—повторил он.

— А зачем?

— Для грампластинок. Я вижу, вы не в курсе. Сейчас объясню. Чтобы «диск» был высокого качества, в него надо добавить шеллак. Добывают его в наших лесах. Кажется, еще в Индии и Малайзии. Так вот, лаковый червец, живущий колониями на кустарнике—по-нашему он называется «голу­биный горох»,—в дождливый сезон выделяет воскоподобное вещество, смолу, которая наростами облепляет ветви. Мы их обламываем и на кострах вытапливаем лак. Это и есть тот самый шеллак, который экспортируется в США и страны Западной Европы. Впрочем,—добавил он,—не знаю, может, ученые изобрели уже что-то другое для производства пла­стинок. Но как бы там ни было, шеллак у нас охотно закупают многие иностранные фирмы, он идет на изготовле­ние спиртовых лаков и политур.

Мы приближались к Сукхотаи. Пожалуй, не найдется ни одного тайца, который бы остался равнодушным при упоми­нании этого города. Сукхотаи—история страны. Сукхотаи — ее далекое прошлое.

Ежегодно 12 августа, в день рождения королевы Сирикит, супруги Рамы Девятого, в Национальном театре в Бангкоке выпускники столичного университета имени Чулалонгкорна показывают одну из классических национальных драм, чаще всего «Нанг Суанг». Спектакль повествует о жизненных перипетиях первой королевы Сиама, жены Индрадитья, отбившего город Сукхотаи у кхмеров.

Главными действующими лицами драмы выступают Банг Кланг (будущий король Индрадитья), Нанг Суанг, губернатор Рада и брат Нанг Суанг—Памуанг, жена Памуанга—Сикара Деви, кхмерский вице-король Сукхотаи Клон Лампонг. Лам-понг—деспот и тиран. Надменный и злой, он жестоко притесняет тайцев. Вот-вот лопнет у них терпение. Нанг Суанг посылает к Лампонгу на возведение очередного храма в Сукхотаи группу строителей, в которой скрывается ее доверенное лицо Нанг Кам. Задача Нанг Кам — разузнать подлинные настроения тайцев, проживающих в Сукхотаи, выяснить, готовы ли они начать освободительное восстание. Однако Нанг Кам случайно опознает вице-король, он аресто­вывает ее и отдает на потеху солдатам. Вскоре сам Банг Кланг с супругой прибывают в Сукхотаи посмотреть, как их люди трудятся на строительстве храма. Они увидели, что с рабочими-тайцами обращаются словно со скотом, за малей­шую провинность охранники избивают их плетьми до полус­мерти... Тем временем Нанг Кам, оборванная и несчастная, отыскивает Нанг Суанг и рассказывает ей о чаяниях тайцев, об их готовности к борьбе. После всех страданий, не вынеся позора, она накладывает на себя руки. Для тайцев ее смерть является как бы сигналом к действию. Народ просит Банг Кланга возглавить восстание против кхмерских угнетателей... Битва за Сукхотаи была кровопролитной. Банг Кланг убил вице-короля и взошел на трон, взяв себе имя Шри Индра­дитья.

В этой танцевальной драме, являющейся одной из версий рождения государства Сукхотаи, безусловно, больше художе­ственного вымысла, чем правды. Но она и не претендует на историческую достоверность, хотя несравнимо ближе к ис­тинным событиям, чем незамысловатая история о юном правителе Лаво и глиняных кувшинах.

Летописи свидетельствуют, что к моменту восшествия на престол сына Шри Индрадитьи Рамы Камхенга (1275— 1318 годы) Сукхотаи уже превратился в могущественную строну, простиравшуюся от Меконга до Малаккского полуострова.

К тому же периоду относится первая дошедшая до нас надпись на тайском языке, в которой, в частности, говорится: «...государство Сукхотаи процветает. В водах есть рыба, на полях — рис... Кто желает торговать—свободно торгует... Если человек из народа или знатный, или вождь заболеет и умрет, дом его предков, его слоны, его домашние, его амбары с рисом, его рабы, его насаждения ареки и насажде­ния бетеля, принадлежавшие ему и его предкам, переходят целиком и полностью к его детям...»[13]

Любопытно, что текст—эдакий своеобразный тайский вариант знаменитого «Города солнца» Томмазо Кампанеллы, выбитый на каменной плите и установленный в пальмовой роще, где в те далекие времена обычно совершались религиозные церемонии,— был долгое время никому не изве­стен. Только через шесть веков, случайно обнаружив камен­ную стелу, потомки открыли, что небольшой городок Сукхо­таи некогда был столицей огромного феодального государ­ства.

Переняв эстафету власти у отца, король Рама Камхенг еще больше расширяет границы государства. Он нанес тяжелые удары индонезийской империи Шривиджая и бир­манскому государству Паган, оккупировал, по-видимому, весь Малаккский полуостров, установил протекторат над Южной Бирмой, захватил большую часть территории современного Лаоса. Формирование Сукхотаи происходило в обстановке серьезной угрозы со стороны китайского императора Хубилая. По инициативе Рамы Камхенга тайские государства Сукхотаи, Пайао и Чиангсен в 1287 году заключили трой­ственный союз. Они практически были единственными в регионе, кто не признавал власти китайско-монгольской империи. Однако после смерти Рамы Камхенга в Сукхотаи стали проявляться признаки быстрого упадка. Религиозный фанатизм последних его правителей, раздаривавших огром­ные земельные угодья и богатства буддийским общинам, а также острые феодальные распри ослабили военную мощь государства. Под нажимом кхмеров и бирманцев, да и других тайских вождей территория Сукхотаи значительно уменьши­лась, и королевство превратилось во второстепенное княже­ство.

Сегодня Сукхотаи—одно из пяти исторических мест, по решению правительства превращенных в «национальные археологические заповедники». Здесь, так же как и в Кампхенгпхете, Сатчаналае, Чиангсене и Аюттхае, ведутся реставрационные работы, трудятся специальные бригады, очищающие от зарослей ценнейшие памятники древнего зодчества. В городе никто не живет. Лишь безмолвно стоят среди пагод и храмов каменные Будды да огромные камен­ные слоны.

А все население сосредоточилось не в старом, а в новом Сукхотаи, лежащем в нескольких километрах от бывшей столицы Сиама. Гостиниц в Сукхотаи, маленьком провинци­альном городке с двадцатью тысячами жителей, не оказа­лось. Был лишь гостевой дом при местном музее. Однако в него нам попасть не удалось—все места были заняты иностранцами, которые забронировали номера заранее, еще в Бангкоке, через секретариат директора Департамента изящных искусств.

После краткого знакомства с экспозицией музея, неболь­шой прогулки по бывшей столице нам ничего больше не оставалось, как двинуться дальше по намеченному маршру­ту. Департамент изящных искусств находился в столице, за сотни километров от Сукхотаи. Помощи ждать было неотку­да. Мы завидовали тем счастливчикам, которые, отдохнув в доме для гостей, наутро со свежими силами приступят к подробному осмотру Сукхотаи. А посмотреть тут было что...

Старый Сукхотаи окружен крепостной стеной и тремя кольцами земляного вала, между которыми прорыты доволь­но глубокие рвы с водой. В город можно попасть через одни из четырех ворот, каждые из которых носят свое название: Сан Муанг—на севере, Намо—на юге, Кам-Хэнгхак—на востоке и Оа—на западе. Свыше двадцати чудесных памят­ников архитектуры находятся в старом городе. Наибольшее впечатление оставляет, пожалуй, храм Маха Тэт, обнесенный кирпичной стеной, в цоколе которой высечен хорошо сохра­нившийся барельеф с изображением фигур учеников и последователей Будды, демонов, слонов и ангелов, восседа­ющих на спинах у львов. Сам храм ступенчато сужается кверху; небольшие дагобы и скульптуры размещены неравно­мерно и поодиночке; впечатление высоты усиливает соответ­ственно ббльших размеров верхняя дагоба, увенчанная длин­ным шпилем. Храм имеет сходство со ступой; сочетание ступы и башни придает ему своеобразную форму, отдаленно напоминающую храмовые постройки Пагана в Бирме. Пагоды Сукхотаи в основном принадлежат к двум традиционным и поныне стилям: «пра пранг»—с закругленной вершиной и «пра чеди»—с колоколообразным покрытием, продолжени­ем которого является шпиль.

Архитектура и скульптура периода Сукхотаи, в которых нашло отражение большое разнообразие школ, внесли весо­мый оригинальный вклад в культовое искусство. Больше всего обращает на себя внимание «шагающий Будда» — фигура удивительно динамичная, грациозная, привлекающая мягкими линиями. Бронзовые изображения Будды периода Сукхотаи отличают от более ранних (монской и кхмерской эпох) узкие выразительные лица; богато стилизованная уже в древней каменной скульптуре прическа переходит в колпак с несколькими рядами упорядоченно расположенных завитков. Ушнина — примета Будды — становится все выше, острее и постепенно (уже в бангкокский период) превращается в корону.

...Сумерки наступили мгновенно. Еще минуту назад мы любовались скульптурой бронзового Будды перед входом в храм Сара Сери и вот уже в темноте с трудом различаем друг друга. Приходится занимать мест