Адаму лыщиньскому в Эдинбург

 

Лондон, 3 ноября 1848

 

Вчера получил Твои милые строки вместе с письмом из Гейдельберга (Вероятно, с письмом от А. Гутмана.). Здесь я такой же беспомощный, каким я был у Вас, и в сердце ношу такую же любовь к Вам. Кланяюсь Твоей Супруге и Твоим соседям. Да благословит Тебя бог!

Обнимаю Тебя от всего сердца. Я видел княгиню (Марцелину Чарторыскую.). Она самым сердечным образом расспрашивала о Teбe.

Живу я сейчас на ул[ице St.] James’s Place, nr 4. Если что-нибудь придет для меня (с почты), будь добр, пришли по этому адресу. Перешли, пожалуйста, прилагаемую записку панне Стирлинг, которая, вероятно, находится еще в Баритоне.

 

ВОЙЦЕХУ ГЖИМАЛЕ В ПАРИЖ

 

Лондон, 17 и 18 Oct. [ноября 1848] (Датировка: «Oct[obre — октябрь]» — явная описка Шопена; должно быть — «Nov [embre — ноябрь]».)

 

Моя Жизнь.

Я болен вот уже 18 дней, со дня приезда в Лондон. Я совершенно не выезжал из дому, такой у меня приступ насморка с головной болью, удушьем и прочими моими дурными симптомами. Меня ежедневно навещает доктор (гомеопат, д[октор] Маллан, которого знают мои шотландки; он известен здесь, женат на племяннице леди Гейнсборо). Он починил меня настолько, что я смог играть вчера на этом польском концерте и балу (который был превосходен) (Ежегодные балы «Друзей Польши», устраиваемые Литературным обществом друзей Польши, были одной из форм пропаганды в Англии идеи освобождения Польши. Эти балы широко посещались английской аристократией.). Сыграв, я тотчас вернулся домой, но не мог уснуть всю ночь. Кроме кашля и астмы, сильно страдаю головной болью. Пока здесь еще не начинались сильные туманы, но по утрам, несмотря на холод, я вынужден приказывать открывать окна, чтобы глотнуть немного воздуха. Я нахожусь 4, St. James’s Place, где хвораю уже 2½ недели. Вижу славного Шуль [чевского], Бродвуда, пани Эрскайн (которая с п[анной] Стирл[инг] приехали сюда вслед за мной, как я писал Тебе из Эдин [бурга]) и, в особенности, князя Александра (Князь Александр Чарторыский.) с супругой. Кн [яги]ня Марцелина так добра, что приходит ко мне чуть ли не каждый день, как в больницу. Адресуй мне всегда на Шульч[евского]. — Итак, я сейчас не могу вернуться в Париж, но думаю, как бы сделать так, чтобы там быть. Здесь, в этой квартире, которая хороша для всякого другого здорового célibataire [холостяка], члена парламента, я не могу оставаться, хотя она [и находится] в прекрасном месте и не дорога — 4½ гинеи в неделю с отоплением, бельем и т. д., по соседству с лордом Стюартом, который сию минуту от меня вышел; добрая душа, — пришел справиться, как я себя чувствую после вчерашней игры. — Так вот, я, вероятно, перееду в другую квартиру, поблизости отсюда, с комнатами побольше, где мне легче будет дышать. En tout cas [во всяком случае], узнай, пожалуйста, нет ли где-нибудь [квартиры] на бульварах, начиная от Rue de la Paix или Rue Royale — где-нибудь на первом этаже, на юг, около Магдалины (Церковь Мадлен (Магдалины) в Париже.) или на Rue des Maturins. Лишь бы не [улица] Godot или какая-нибудь другая унылая теснота. И чтобы для слуги была комнатка. — Если бы в Сквере в [№] 9 (где славная пани Этьен; например], кв[арти]ра Франка, которая сдавалась над моей). Моя теперешняя, я уже знаю по опыту, не годится на зиму — если бы по крайней мере на той же лестнице была бы комнатка для слуги. Я бы держал, кроме него, и пани Этьен. Но мне бы не хотелось отпускать моего теперешнего, который, если бы я захотел или смог вернуться в Англию, уже всё знает.

Зачем, для чего я утруждаю Тебя всем этим, не знаю — мне ведь ничего не хочется. — Но так как я якобы обязан думать о себе, то поэтому помоги мне в этом вопросе — и напиши свое мнение. — Я никого никогда не проклинал, но сейчас мне уж так невыносимо, что, кажется, мне было бы легче, если бы я мог проклясть Лукрецию (Подразумевается Жорж Санд, которая в романе «Лукреция Флориани» вывела себя под этим именем.). Однако и там, наверно, страдают, и страдают тем больше, что, наверно, стареют в злобе. — Мне вечно жаль Соль. — Мир живет сейчас не по-божески. Араго (Намек на получение ордена французским послом в Берлине Э. Араго.) — с орлом на груди! Представляет Францию!!! — Луи Блана (Несмотря на то, что Луи Блан не принимал участия в Июльском восстании 1848 г. и даже враждебно к нему относился, он был подвергнут победившей буржуазией судебным преследованиям. В августе 1848 г. эмигрировал в Англию.) здесь совершенно не уважают. — Национальные гвардейцы выгнали Коссидьера (Марк Коссидьер после Июльского восстания уехал в Англию, где подвергался оскорблениям со стороны французских эмигрантов — сторонников Луи Филиппа.) из гостиницы de la Sablonnière (Leicester Square) из-за table d’hote [общий стол, здесь — из зала ресторана], куда он пришел — ему сказали, что Vous n’êtes pas Français [Вы не француз]... и вытолкали кулаками. Хозяин гостиницы должен был сам сопровождать его через Сквер, чтобы его не исколотили — потому что и лондонские бездельники уже начали показывать кулаки. — Поблагодари п[анну] де Розьер, так как я ей не пишу, потому что был болен и у меня не было сил искать записку от сестры (которую, мне, однако, кажется, я переслал ей раньше). — Если бы я мог иметь там наверху какую-нибудь комнату для слуги. — Ты мне ответь, так как, может быть, придется сразу же топить камины. — Только зачем мне возвращаться! — Зачем господь бог так делает: не убивает меня сразу, а постепенно — и лихорадкой нерешительности. Кроме того, мои славные шотландки опять мне надоедают. — П [ани] Эрскайн, очень религиозная протестантка, добрая душа, вероятно, хотела бы сделать из меня протестанта — так как приносит мне Библию, говорит о душе — выписывает мне псалмы — религиозная, добрая, но слишком хлопочет о моей душе — всегда говорит мне, что тот свет лучше этого, — а я это знаю наизусть и отвечаю цитатами из с [вященно] го писания и объясняю ей, что всё это я знаю и ведаю. Сердечно обнимаю Тебя. Пиши и прости, что я зол и нетерпелив, но я болен.

Твой до смерти Ш.

 

Если бы я был здоров, то, давая ежедневно по 2 урока, мог бы здесь прилично жить, — но я болен, и съем всё, что у меня есть, за 3 или, самое большое, 4 месяца.

Если найдешь какую-нибудь квартиру, не нанимай, не написав, и не давай congé (— не отказывайся от квартиры) моей.

 

Концерт и бал, о котором тут упоминает Шопен, состоялся 16 ноября 1848 г. в зале Гилд-холл; это было последнее публичное выступление Ф. Шопена.

 

МАРИИ ДЕ РОЗЬЕР В ПАРИЖ

 

Лондон, понедельник, 19 [20] нояб[ря 1848]

 

Возможно, что я буду чувствовать себя настолько хорошо, чтобы совершить путешествие на этой неделе и приехать в Париж в четверг, пятницу или субботу (на худой конец), так как климат Англии в это время года решительно невозможен для меня, даже по мнению врача, который не чета Вашему г-ну Кюри. — С 1 нояб [ря] я сижу в своей комнате в халате и выходил только 16-го играть в пользу своих соотечественников. Будьте добры, загляните, пожалуйста, в № 9 на случай, если я приеду на этих днях. Заранее благодарю.

Ш.

 

Я писал Гжим[але], но так как он может быть в отъезде и поздно получит мое письмо, я попрошу Вас велеть г-же Этьен купить метр дров и хорошенько протопить мои комнаты, а также хорошенько выбить мебель и занавески, в особенности у моей кровати, так как думаю, что мне придется их часто раздвигать. Прошу также хорошенько обмести углы

маленьких комнат около спальни. Мне уже не терпится дышать свободнее, быть в состоянии понимать людей и вновь увидеть лица друзей.

Ш.

 

Оригинал на французском языке. Адрес: «Mademoiselle de Rozières, Paris, 46 ou 48, Rue St. Lazare, France».

 

ДОКТОРУ МАЛЛАНУ В ЛОНДОН

 

[Лондон, 20 ноября 1848]

 

Дорогой Доктор.

Соблаговолите прийти на помощь моей памяти, так же как и моей искренней готовности, и прислать мне счет за Ваши визиты. Примите мою искреннюю благодарность.

Шопен.

 

Понедельник утром

 

На русском публикуется впервые. Оригинал на французском языке. На рукописи пометка неизвестной рукой: «Londyn, Nov. 1848».

 

ВОЙЦЕХУ ГЖИМАЛЕ В ПАРИЖ

 

[Лондон.] Вторник [21 ноября 1848]

 

Моя Жизнь!

Сегодня лежу почти весь день — но в четверг (Шопен выехал из Англии в четверг 23 ноября 1848 г.; с ним вместе в Париж ехали Леонард Недзведзский и слуга Даниэль.) я выезжаю из этого собачьего, об эту пору, Лондона. — Ночевать с четверга на пятницу буду в Булони и в пятницу днем буду на Place d’Orléans — чтобы лечь. У меня, кроме моих обычных недомоганий, невралгия, и я распух. Распорядись, пожалуйста, чтобы простыни и подушки были сухими. — Вели купить шишек, — пусть пани Этьен ничего не жалеет, чтобы можно было согреться, приехавши. — Дерозьерке я писал. Пусть постелят ковры и повесят гардины. Обойщику Перрише я сразу же з а п л а ч у. — Даже можешь сказать Плейелю, чтобы в четверг вечером прислал мне какое-нибудь фортепиано; прикажи его накрыть. — Вели в пятницу купить букет фиалок, чтобы в гостиной пахло — пусть у меня еще будет немного поэзии — когда, вернувшись, я буду проходить через комнату в спальню — где, вероятно, улягусь надолго. — Итак, в пятницу в середине дня я в Париже. — Еще здесь на день дольше — и я сойду с ума, [если] не сдохну. — Мои шотландки такие нудные, что да хранит десница господня. — Как прилипли, так и не оторвать. Лишь к[няги]ня Марцелина поддерживает во мне жизнь, и ее семья, и славный Шульчевский. — Если бы где-нибудь на другой лестнице была хоть временно комната для слуги — а нет, так и неважно. Обнимаю Тебя. Вели топить, греть и обметать — может быть, я еще и приду в себя.

Твой до смерти Ш.

 

ДОКТОРУ МАЛЛАНУ В ЛОНДОН

 

[Лондон, 22 ноября 1848]

 

Дорогой Доктор.

Тысячу раз благодарю Вас за Вашу доброту — прошу верить в мою искреннюю признательность.

Шопен.

 

Среда

 

На русском публикуется впервые. Оригинал на французском языке.

 

СОЛАНЖ КЛЕЗАНЖЕ В ГИЙЕРИ

 

Лондон. Среда 22 [ноября 1848]

 

Вы обвиняете меня совершенно несправедливо: не было дня, чтобы я не пытался писать Вам. Даже до письма, которое я только что получил, я решил навести справки, не сможет ли Ваш муж найти здесь работу, и получил сведения от людей, знающих Лондон и его искусство, — и вот как обстоит дело. — Свет (за исключением чиновников, судейских и адвокатов) не остается в городе на зиму. Те люди, которые могут быть полезны Вашему мужу, бывают здесь только в марте—апреле месяце, таким образом, до начала будущего сезона делать тут нечего; и хотя это зависит от случая, но не невозможно, что с некоторыми хорошими рекомендациями, после месяца пребывания здесь, — а это могло бы обойтись не слишком дорого — Ваш муж увидел бы, чего держаться. Я знаю некоторых влиятельных лиц, которые искренне обещали мне оказать содействие, но которые сейчас ничего не смогли бы сделать.

Что же касается Ваших парижских дел, возможно, что Ваша мать делает для Вас, что только может, но у нее нет денег, и она вернет Вам мелкие вещи, купленные, по-видимому, именно для этого, и если дом продан, она устроит Ваши дела на новых основаниях (Кредиторы скульптора О. Клезанже, вскоре после его женитьбы на Соланж, продали с аукциона принадлежавший ей особняк де Нарбонн; Жорж Санд на этом аукционе купила всю его обстановку.). Она ведь Ваша мать и знает свой долг по отношению к Вам. Она может забыться, но забыть Вас не может.

Завтра я еду в Париж; едва волочусь, и я более слаб, чем когда-либо. Меня прогоняют здешние врачи. Я распух от невралгии, не дышу, не сплю, с 1 ноября не выходил из комнаты (за исключением 16-го, чтобы вечером поиграть час в концерте в пользу поляков). С тех пор я снова слег: не могу здесь дышать, этот климат немыслим для людей вроде меня, впрочем, т о л ь к о  в течение этих нескольких зимних месяцев. Свет зажигают в 2 ч[аса]. Я обещал вернуться сюда в будущем сезоне!!! — Сэр Дж. Кларк (Джеймс Кларк (1788—1870) — лейб-медик королевы Виктории; специалист по туберкулезу легких.), врач королевы, недавно навестил меня и дал свое благословение. Итак, в ожидании лучшего, я отправляюсь охать на Place d’Orléans. — И я Вам вполне серьезно советую быть довольной тем, что Вы имеете возможность дышать прекрасным воздухом Гийери и видеть Вашего мужа подле Вас. — Настанут же в конце концов для Вас лучшие дни. — Что касается России, то очень влиятельные лица, давшие мне письма в С [анк] т-Петерб [ург] для Вашего мужа, сказали мне определенно, что французу сейчас очень трудно туда проникнуть без высокого покровительства. Поэтому пока не осуждайте г-жу Обреск[ову], и если Англия может предоставить ему работу, я полагаю, что он заработает там больше денег и с большим удовольствием. — Ему не нужно будет бороться с климатом, потому что у него [здоровые] легкие, и если он устроится в Лондоне, он сможет зимой приготовить работы к сезону. — Немного терпения. Возможно, что разрешение для С[анк]т-Петербурга придет. Сейчас Лондон — ничто для искусства. — Здесь — мертвый сезон. — Все, кто свободен, живут вне города, а оставшиеся проявляют мало инициативы в создании успеха таланту. Ведь статуя Вашего мужа, как бы прекрасна она ни была, нуждается в том, чтобы ее много хвалили для того, чтобы ее признали красивой с первого взгляда. Потом просто скажут; что это его [работы], и все будут восхищаться. Особенно важно, чтобы великие герцоги и пэры Англии находили это, а они все в своих замках вне Лондона.

Простите беспорядочность моего письма, но сегодня я очень болен. — Никогда не сомневайтесь в моей старой, испытанной дружбе.

Ш.

 

Оригинал на французском языке.