Войцех Живный — Ф. Шопену в душники

 

[Варшава, 19 августа 1826]

 

(Письмо В. Живного Шопену не датировано; известно, что оно было написано в один день с письмом Людвике Шопен; это письмо — от 19 августа 1826 г. — см. в книге М. Карловича (Mieczyslaw К а г 1 о w i с z. Niewydane dotychczas pamiątki po Chopine. Warszawa. 1904).)

 

Дражайший и лучший господин Фридерик!

Огромную радость доставило мне письмо от 11 с [его] м[есяца], адресованное Вашему дорогому отцу (Письмо Ф. Шопена отцу от 11 августа не сохранилось.), в котором сообщалось о Вашем здоровье и об акте благотворительности, который Вы совершили по отношению к бедным сиротам (). Вы, вероятно, вспомнили, что я советовал Вам дать концерт, и сейчас это осуществилось, и к тому же с такой похвальной целью. Я от всей души надеюсь вскоре обнять Вас в добром здоровье и искренне поцеловать Вас и остаюсь с подлинной любовью и уважением

Ваш верный друг Адальберт Живный

 

(Письмо В. Живного единственное, из которого мы узнаём о концертах Шопена в Душниках. В Душниках Шопен дважды выступил в благотворительных концертах в пользу детей, оставшихся сиротами. Концерт (первый), о котором упоминается в письме В. Живного, состоялся до 11 августа 1826 г. («Kurier Warszawski» от 22 августа упоминает о двух концертах Шопена без указания дат). Второй концерт, вероятно, состоялся до 19 августа. Сохранился рассказ («Echo Muzyczne i Teatralne». Warszawa, 1892), что Шопен играл в пользу детей чешского рабочего, погибшего от несчастного случая на близлежащем сталелитейном заводе. Дочь рабочего — ровесница Шопена, Либуше, с которой познакомился Фридерик, была раздатчицей минеральной воды у источника. Автор статьи («Н. G.») сообщает, что Шопен исполнил несколько этюдов (неясно, какие этюды имеет в виду автор статьи, — известно, что Шопен начал писать этюды лишь в 1829 г.) и Траурный марш (возможно, что это был Траурный марш, изданный посметрно под ор. 72; в издании Брейткопфа и Гертеля указано, что он написан в 1826 г.). Сам Шопен не упоминает об этих выступлениях ни в письме к В. Кольбергу, ни в письме к Ю. Эльснеру. В зале, в котором играл Шопен, с 1945 г. ежегодно проводятся Шопеновские фестивали.)

 

31. ЮЗЕФУ ЭЛЬСНЕРУ В ВАРШАВУ

(Юзеф Антоний Францишек Эльснер (1769—1854) — родился в Опольской Силезии, музыкальное образование получил во Вроцлаве и Вене; с 1792 г. капельмейстер Львовской оперы; потом Ю. Эльснер переезжает в Варшаву, где ведет разностороннюю музыкальную деятельность. С 1799 по 1824 г. был директором оперы Национального театра. Им написан ряд опер, ораторий, светских и духовных сочинений. С 1816 по 1821 г. — руководитель Школы пения и дикции и профессор Варшавского университета; в 1821 г. — основатель, а затем и директор Главной школы музыки — Консерватории; профессор теории и композиции, воспитавший целую плеяду польских композиторов. Автор ряда теоретических работ, в том числе: «О пригодности польского языка для музыки» («О z datno sci do muz yki języka polskiego») и «Рассуждения о метрике и ритмике польского языка» («Rozprawa о metrycznosci i rytmicznosci języka polskiego», 1818).

Под его руководством Шопен получил музыкальное образование в Главной школе музыки. Автобиографические записки Ю. Эльснера изданы полностью лишь в 1957 г. (Jozef E lsner. Sumariusz moich utworow muzycznych. PWM, 1957).)

 

Рейнерц. 29 августа [1826]

 

Милостивый государь!

С момента нашего приезда в Рейнерц я питал надежду доставить себе удовольствие написать Вам. Но так как мое время целиком занято лечением, то я до сих пор не имел возможности этого сделать. Только сегодня я смог улучить минутку и посвятить ее удовольствию побеседовать с Вами и вместе с тем дать Вам отчет в том, как я исполнил поручения, которые Вы соблаговолили мне дать. Я постарался исполнить их как можно лучше, — я передал г-ну Латцелю адресованное ему письмо, которое его очень обрадовало; что касается г-на Шнабеля (Юзеф (Йозеф) Игнац Шнабель (1767—1837) — вроцлавский композитор и капельмейстер, друг Ю. Эльснера.) и г-на Бернера, то они получат Ваши письма только при моем возвращении в Бреслау. Ваша доброта, Ваш живой интерес, проявленный ко мне, заставляют меня предположить, что Вам будет не безразлично узнать о состоянии моего здоровья. Свежий воздух и сыворотка, которую я очень аккуратно пью, настолько мне помогли, что я стал совершенно другим, чем был в Варшаве. — Великолепные виды прекрасной Силезии восхищают и очаровывают меня, и мне не хватает лишь одного, — того, чего не могут заменить все красоты Рейнерца, — это хорошего инструмента. Представьте себе, милостивый государь, здесь нет ни одного порядочного фортепиано, и все те инструменты, которые я здесь видел, вызывают во мне больше досады, чем удовольствия; к счастью, этому мучению скоро настанет конец, время нашего прощания с Рейнерцем приближается, и 11 [-го] следующего месяца мы предполагаем отправиться в путь. Но прежде чем я буду иметь удовольствие Вас увидеть, позвольте, милостивый государь, уверить Вас в совершенном моем уважении.

ФФ. Шопен.

 

Мама свидетельствует Вам свое Почтение. Благоволите также напомнить обо мне Вашей супруге.

 

(Оригинал на французском языке. Адрес: «А Monsieur Monsieur Eisner a Varsovie»; сбоку: «par bonte».)

 

ЯНУ БЯЛОБЛОЦКОМУ В СОКОЛОВО

 

Варшава, 2 нояб. [октября 1826]

 

Дорогой Ясь!

Не успел я оглянуться, как пролетели эти 3 месяца; кажется, совсем недавно послал Тебе письмецо, а между тем это неправда; сам признаю свою вину, сам сознаю, что с тех пор постарел на четверть года. Вы проявите величайшее милосердие, если простите мне это; Ваше великодушие простирается до облаков!.. Что же касается моего, то тут дело обстоит иначе. Я возвещаю гнев... гнев ничем неудержимый, разве только листом бумаги, которого я жду, как дурак, до нынешнего дня. Письмецо из Соколово было, слава богу, написано 20-го, сегодня второе, а следующего всё нет. Разве Ты не знаешь, что меня интересует больше Твоих хлебов, картофеля и лошадей? Поразмысли! Смирись! Прибегни к спасительному средству, указанному выше: petenti veniam dabo [просящему дам прощение].

Что же касается Бруннера, то следующие ниже строки объяснят Тебе дело: поскольку уже месяц, как хоралион вполне закончен, а так как он не имел никаких вестей от Твоего Папы, то он его разобрал, и только теперь, когда я ему сказал, что был бы рад осмотреть его, соберет его снова. Он говорит, что Твой Папа должен быть доволен, что хоралион оставался до сих пор здесь, потому что он изобрел еще некоторые усовершенствования (о которых много мне наговорил) и которые он, по-видимому, туда добавит. Я его еще не видел, поэтому не могу Тебе точно описать, но как только увижу, сообщу Тебе по почте. Что касается причитающихся ему денег, то он сам напишет об этом Твоему Папе (так как получил письмо от 20-го). Следовательно, что же следовательно? Вот то и следовательно, что Ты, следовательно, видишь, что комиссия, alias [то есть] это поручение исполнено наилучшим образом. Спроси же, откуда на меня нашла такая activitas [активность]? Ответ короткий: из Соколово, так как я в самом деле так разжирел, так обленился, что мне ровно ничего не хочется делать. Узнай же, жизнь моя, по этому случаю, что я не хожу в лицей. Ведь глупо было бы ежедневно по принуждению отсиживать 6 часов, в то время как немецкие и немецко-польские доктора велели мне как можно больше ходить; глупо было бы во второй раз слушать то же самое, между тем как за этот год можно научиться чему-нибудь другому. В результате, я хожу к Эльснеру на контрапункт строгого стиля, по 6 часов в неделю; слушаю Бродзиньского (Казимеж Бродзиньский (1791—1835) — польский поэт, историк и выдающийся критик, теоретик романтизма, профессор польской литературы, стилистики и эстетики в Варшавском университете, пользовавшийся огромным авторитетом.), Бентковского (Феликс Ян Бентковский (1781—1852) — польский историк и филолог, профессор Варшавского университета, автор многочисленных работ, в том числе и первой «Истории польской литературы» («Historia Literatury Polskiej», 1818).) и другие предметы, сколько-нибудь связанные с музыкой. Ложусь спать в 9. Все чаи, вечера, балы — с этим покончено. Пью по приказанию Мальча (Вильгельм Мальч (1795—1852) — доктор медицины, врач Шопенов.) эметическую воду (Эметическая вода — средство от кашля.) и питаюсь только овсяным отваром, quasi [словно] лошадь. Но здешний воздух не столь полезен мне, как рейнерцкий. Мне твердят, что на следующий год мне придется, хотя бы ради приличия, повторить Laubrunnen [курс минеральных вод], однако до этого еще далеко; и кажется, лучше было бы отправиться в Париж, чем на чешскую границу. Барциньский уже в этом году поедет (Антоний Барциньский был послан в качестве государственного стипендиата за границу для продолжения образования.), а я... может быть, лет через 50.

Что бог даст. Поцелуй меня, дорогой Ясь, с почтой получишь больше.

ФФ. Шопен.

 

Бумага, на которой Тебе пишу, из Рейнерца.

Пан Живный, пани Декерт, словом, все знакомые Тебе [кланяются].

Папе наши поклоны, а я благодарю за милую приписку.

Супругам Дзевановским, Бялобл [оцким], Циссов[ским] и т. д. [шлю привет].

Панне Констанции от Людвики и всех я напишу по почте.

 

(Адрес на обороте: «А Monsieur Monsieur Jean Bialoblocki a Sokolowo par Plock». Датировка письма: «Варшава 2 нояб.», вероятно, описка Шопена. На почтовом штемпеле стоит: «Warszawa 2 oct. [октября]».)

 

ЯНУ БЯЛОБЛОЦКОМУ В СОКОЛОВО

 

Варшава, 8 [января 1827]

 

Милостивый государь Ян!

Ты не стоишь того, Бездельник! — прости, но я принужден, возмутившись, употребить этот заслуженный Тобой эпитет! — Ты не стоишь того, чтобы я взялся ради Тебя за перо! Такова-то благодарность за кровавый пот чела моей милости, за взятые на себя труды при покупке Мицкевича (Адам Мицкевич (1798—1855) — великий польский поэт. Впоследствии Шопен часто встречался с ним в Париже. Тут речь может идти о покупке первого издания его «Стихотворений» («Poezie». Wilno, 2 тома, 1822—1823) или «Сонетов» («Sonety». Москва, 1826).) или этих билетов? — Такова Твоя признательность за поздравление с Новым годом! — Это всё так, поразмысли — и Ты признаешь, что я прав, считая, что Ты не стоишь, чтобы я протянул Тебе руку. — Единственным побуждением написать Тебе нынче является желание оградить себя от недоверия или подозрения, какое могло бы пасть на меня из-за оставшихся у меня денег. Может быть, Ты думаешь, что я во время карнавала (Карнавал — масленица, сопровождающаяся уличными процессиями и разными увеселениями: маскарадами, балами и т. п..) употребил их на приятельскую вечеринку или обратил их на достойное сына Аполлона чествование Баху[са]? Ложные выводы! Мерзкие мысли! Кукиш! — Я Тебе купил на них две арии из Фрейшютца, которыми Ты останешься доволен. Они, правда, для женского голоса, поют их Курпиньская (Зофья Курпиньская — певица, жена композитора К. Курпиньского.) и Ашпергерова, но я же знаю или, по крайней мере, предполагаю, жизнь моя дорогая, как Ты верно, тонко поешь, когда у Тебя заболит нога (о которой я ничего не знаю), а поэтому они и будут для Тебя хороши. Транспонируй себе вокальную партию октавой ниже, и будет как раз теноровый голос, каким Ты, насколько я припоминаю, обладаешь. — Они обе стоят 2 злотых, а значит, сколько же у меня еще осталось? — Нужно произвести арифметическое действие: например, некто (представь себе Тарчиньского (Тадеуш Тарчиньский — профессор латыни, польского языка и арифметики в Варшавском лицее.) на экзамене в 1-й класс) имел 3 злотых, из них он истратил 2. Сколько у него осталось? — хэ? — Два вычесть из 3, останется 1, значит, остался злотый, или 30 гр [ошей], или же 90 шеленгов (Шеленг — в то время самая мелкая польская монета.). — Я был бы рад купить Тебе на них что-нибудь интересное, и это будет, вероятно, из Итальянки («Итальянка в Алжире» (1813), опера Дж. Россини; ее премьера в Варшаве состоялась 7 декабря 1826 г.), чтобы у Тебя было что-нибудь модное; до сих пор еще не было ничего награвировано, не знаю, что будет завтра, поскольку я уже 4 дня не был у Бжезины, может быть, еще достану и, если удастся, постараюсь, чтобы пан Дзевановский успел захватить их с собой. Прекрасное намерение! Если оно осуществится, то Ты скоро развернешь ноты; Тебе теперь должно быть так же любопытно прошлое, как мне сейчас будущее! — Кроме того, посылаю Тебе мою Мазурку (Трудно определить, о какой мазурке Шопена идет речь; вероятно, B-dur или G-dur, так как только к ним могли относиться слова: «выпущены в свет» (вышли без обозначения опуса в конце 1825 или в 1826 г.).), о которой Ты уже знаешь, другую получишь попозже, а то было бы слишком много удовольствия сразу. Они уже выпущены в свет; а между тем мое Rondo (По-видимому, речь идет о Rondo a la Mazur, op. 5, написанном в 1826 г. и изданном лишь в 1828 г. (у А. Бжезины в Варшаве).), которое я собирался дать литографировать, — более раннее и поэтому имеющее больше прав на странствования, — задыхается в бумагах. — С ним делается то же, что и со мною!

Санный путь довольно хороший, уже четыре дня летают по Варшаве с бубенцами, было уже несколько несчастных случаев, обычно сопутствующих этому времени года. Напр[имер], дышлом ударило по голове какую-то даму и убило ее; лошади понесли, сани сломались и тому подобное. В канун Нового года был весьма многолюдный маскарад. Я еще никогда не был на подобном увеселении, поэтому мне и хочется, и я надеюсь, что мы с Барциньским отправимся туда в нынешнем году. — Пани Шимановская (Мария Шимановская, урожденная Воловская (1789—1831), — замечательная польская пианистка (считавшаяся одной из лучших пианисток Европы) и композитор; провела несколько лет в Петербурге. Ее дочь, Целина, впоследствии стала женой А. Мицкевича. Концерт, о котором пишет Шопен, состоялся в Варшаве 15 января 1827 г.) дает на этой неделе концерт. Он должен состояться в пятницу, и цены повышены, партер, говорят, пол‑дуката, кресла — дукат и тому подобное. Я непременно пойду и сообщу Тебе об успехе и игре.

Пиши мне! — Поцелуй меня, Жизнь моя.

ФФ. Шопен.

 

Мама у нас больна; четыре дня лежит, сильно страдает от ревматизма; сейчас ей немного лучше. Надеемся, что, бог даст, будет совсем хорошо.

Наше почт [ение] Твоему Папе.

 

ЯНУ БЯЛОБЛОЦКОМУ В СОКОЛОВО

 

Варшава. Понедельник, 14 [12] марта [1827]

 

(Вероятно, описка Шопена: в 1827 г. понедельник приходился не на 14-е, а на 12 марта.)

 

Милый Ясь!

Жив ли Ты? — Или нет? — Уже, слава богу, минуло больше 3 месяцев, как Ты мне ни словечка не пишешь. — Прошли мои досточтимые именины (Именины Шопена отмечались 5 марта.), а письма я так и не получил. Всё это, по-видимому, подтверждает то, что с плачем и с болью говорят о Тебе в Варшаве. — А знаешь, что говорят? — говорят, что Ты умер! Уже мы все крепко поревели (напрасно), уже Енджеевич написал для «Kurier» панегирик, как вдруг снова грянула весть, что Ты жив! Так и есть — жив! — Так как радостные вести легче находят доступ к жаждущим утешения сердцам, то последние слухи показались нам более правдоподобными. — Осушив затем распухшие от слез вежды, я взялся за перо, чтобы спросить Тебя, жив ли Ты или умер! Если умер, сообщи мне об этом, а я скажу кухарке, потому что она, с тех пор как узнала об этом, непрерывно читает молитвы. — Что значит, однако, стрела Купидона; хотя она и старая баба, наша Юзефа, однако Ты, будучи в Варшаве, так ее очаровал, что она (узнав о Твоей смерти) долгое время всё повторяла: «Какой это был Панич! красивее всех паничей, какие здесь бывают; ни пан Войцеховский не так красив, ни пан Енджеевич, никто, никто. — Боже мой! как он у меня раз шутки ради всю капусту из кастрюли поел!..» Ха, ха, ха, ха! Славная элегия. Жаль, что нет Мицкевича, а то бы он написал балладу Кухарка. — Однако оставим всё это и приступим к делу: у нас дома болезнь. Уже 4 недели как Эмилия (Эмилия Шопен умерла 10 апреля 1827 г.. Ф. Шопен очень тяжело переживал ее смерть.) лежит, кашляет, началось кровохарканье, мама перепугалась. — Мальч велел пустить кровь. Пустили раз... другой; пиявок бесчисленное множество, мушки, горчичники, волчий перец, возни без конца... за всё это время она ничего не ела; похудела до неузнаваемости и только теперь начинает понемногу приходить в себя. — Можешь себе представить, что у нас тут было. Представь себе сам, так как описать не сумею. Теперь о чем-нибудь другом. —

Карнавал окончился, и это грустно. Старый Беник (Якуб Беник (ум. в 1827 г.) — интендант варшавского Монетного двора, друг Миколая Шопена, крестный отец Изабеллы Шопен.) умер, сам понимаешь, чего это стоило Папе! — Дочь его Клементина, вышедшая замуж за Долбышева (Долбышев, вернее Довбышев — русский офицер, штабс-капитан.), умерла, не прожив с ним и 9 месяцев. — Словом, столь прискорбные события опечалили наш дом. — Последним ударом, на этот раз, видимо, из преисподней, иначе не знаю откуда, — было известие о Твоей смерти, которая стоила мне не только слез, но и денег. — Естественно, узнав об этом (представь себе, что Ты узнаёшь о моей смерти), — (n[ota] b[ene] — я жив) — у меня от сильного рева заболела голова, а так как это случилось в 8 часов утра, а в 11 приходит итальянец (Итальянец — Ринальди, преподаватель итальянского языка в Главной школе музыки; он занимался итальянским с Шопеном.), то, следовательно, урок не состоялся. — Вот Тебе уже несколько злотых (Войцеховский, Вельц огорчены); на другой день, чтобы развлечься, мне велено было идти в театр. Опять несколько злотых! За всё это Ты мог бы мне написать — умер ли Ты; я жду письма, так как сам больше писать не могу, потому что уже 4 часа.

Поцелуй меня, Милый Ясь!

ФФ. Шопен.

 

Бруннер думает вскоре отослать хоралион Вислой. Напиши, нужно ли удержать его от этого или еще что, потому что немец не знает, что делать. Было бы лучше всего, если бы Твой Папа написал ему.

Все Тебя обнимают после [твоего] воскресения.

Папе мое почтение.

 

ЯНУ МАТУШИНЬСКОМУ В ВАРШАВУ

 

Варшава [зима 1827/28]

 

Милый Ясю!

Что случилось, что мы так давно не виделись? Я жду Тебя каждый день, но вижу, что Ты как назло не приходишь, а у меня к Тебе вот какая просьба: поскольку сейчас плохая погода, я хотел бы переписать начисто фортепианную партию Вариаций (Речь идет о Вариациях B-dur, op. 2, на тему «La ci darem la mano» из оперы Моцарта «Дон-Жуан».) Для этого мне нужен Твой экземпляр, поэтому будь так добр, принеси мне его завтра, а послезавтра Ты получишь и тот и другой.

Твой ФФ. Шопен.