Не вознеси зверя (недоумение соседки)

Некоторые вещи я вообще понимать отказываюсь.

Все знают, что собак обижать нельзя, что собаки – это друзья человека, которые всегда с ним – и в горе и в радости. Обижать тех, кто тебя любит искренне, предан тебе всей душой – вообще низость. Это подлость и трусость. Понятно. Я тоже люблю собак.

Но я люблю и детей. И также думаю, что обижать их – это низость и скотство. Дело в другом.

Я люблю собак спокойно, то есть – никогда у меня не поднимется рука обижать щенков, могу погладить добрую собаку, равнодушна к бродячим – не прикармливаю их, как иные доброхоты, но и не гоняю камнями. Сейчас же, почему – то, стало модным возносить собак до уровня человека, даже еще выше: почти до Бога. Собак держат в квартирах, кормят с хозяйского стола. Собаки спят в одной постели с человеком. Им модно стало приписывать особо острый ум и сражаться за них во всех социальных сетях – мол, собаку не трогай, она не укусит. Очень спорно, но это другая тема. Сейчас же я хочу рассказать о том, что случилось у нас с одной соседкой Клавой.

Завели Клава и ее муж Тарас собаку породы лабрадор. Хорошая, спокойная и очень добрая псина – мимо не пройдешь, как начинает прыгать на шею и целоваться. Особенно любит маленьких детей. Само собой, что ее хозяева в Магде – так зовут собаку, души не чают. У них нет детей, и всю мощь своей любви они вылили на псину. Ну, что – к Магде у нас претензий никаких нет. Вверг меня в недоумение и абсолютную непонятность один казус. Теперь я даже сомневаюсь: здорова ли Клавка психически?

Беря во внимание огромную сумму, которую они отвалили за щенка, учитывая их скромные с Тарасом доходы, может, это страх стяжателя за дорогую вещь, которая может сломаться?

Короче говоря, однажды знойным летом проказливые дети устроили за домами огромный костер. Натащили отовсюду всякого барахла, мусора – подпалили на закате эту гору хлама и стали кружить вокруг. Дети всегда готовы устроить бедлам, это понятно – как их не держи под замком, как не отрубай руки – все равно найдут лазейку и нашкодят.

В какой – то миг два старших мальчика – им было по тринадцать лет, отлучились от костра, потому, что их позвали матери.

Я их знаю. Ольга и Света. Две тетки среднего возраста, замотанные бытом, имеющие на руках стандартный набор большинства затурканных домом хозяек: больные свекрови, неработающие мужья, дети и еще куча целая тех проблем, о которых не хочу распространяться. Естественно, что им нет времени учить взрослых – относительно взрослых, сыновей правилам поведения. Пахнет от ребят дымом, ну и пусть пахнет! Решили детвору развлечь – на здоровье! Не веревками же их вязать за это! Все, какое – то дело: от мусора двор очистили – раз. Далеко от дома не отошли – два. Так, наверное, рассуждали Ольга и Светлана. Честно говоря, случай с костром очень спорный. Я и сама не знаю, как бы поступила на их месте. Вне всякого сомнения – огонь без надзора взрослых – опасная проказа, но, это если считать подростков детьми. А какие они – отроки в тринадцать лет? Дети, или уже полувзрослые, обязанные чувствовать ответственность за поступки? Не знаю.

Я что – то делала на балконе. По-моему, перекладывала посуду и думала о том, правильно ли это – когда подростки разводят костер. Важно то,  что через какое – то время, перестав думать об огне, услышала душераздирающий визг. И доносился он именно оттуда – где рвался в темнеющее небо оранжевый язык огромного пламени. Тот час захлопали двери, всполошились люди. Усталости после жаркого дня как не бывало. Я тоже выбежала во двор, пытаясь понять: что же случилось?

Кричал ребенок. Несясь к злосчастному костру, я с ужасом думала о том, что кто – то из малышей, польстившись на яркий огонь, решил с ним поиграть и обжегся. Из соседних домов выбегали соседки, кто – то, развешивая перед тем белье на веревку, бросил его на землю, из гаражей выскакивали мужчины, старики, мирно дремавшие на скамейках. И все мчались, мчались туда, где, вероятно, случилось что – то страшное.

«Что случилось?», «Дети в огонь попали. Сгорели», - крики как листья кружили в воздухе.

Все мы почти одновременно подскочили к костру. Растерянные детишки, похожие на мышат, испуганно жались к забору. Но метрах в пяти от огня на земле лежала маленькая девочка – остатки одежды на ней дымились. А прямо над ней – возвышаясь как сфинкс, сидела Магда и тяжело дышала. Ее шерсть обгорела местами.

Выяснилось следующее: мальчишки – хулиганы схватили у трехлетней девочки куклу и бросили ее в огонь. Не ведая опасности, девочка бросилась за игрушкой прямо в пламя.

Гулявшая неподалеку собака, услышав крик ребенка, тотчас подбежала к костру и полезла спасать малышку. Девочка осталась цела, только одежда сгорела. И кукла, но это мелочь. Только Магда пострадала.

И вдруг мы слышим, как к нам движется ураган; поняли это по нарастающему реву. Клавка не просто орала, она билась в истерике.

Никто еще толком не понял, как поступать: другая соседка подняла ребенка с земли и понесла домой. Хулиганы, сами порядком струхнувшие, сидели на скамейке, опасаясь наказания. Прибежал один из мальчиков – один из тех, кто развел огонь, и теперь при помощи  детей, пытался загасить пламя.

Первым делом, Клавка подскочила к мальчику и отвесила ему оплеуху. А затем уже бросилась к своей собаке, начала осматривать ее, причитать и голосить.

Мы, признаться, отупели от этого. Вовка, потирая ушибленную щеку, не стал разводить с теткой свару; он и так чувствовал свою вину за то, что оставил детей рядом со страшной опасностью, совершенно упустил из вида то, что наиболее проказливые мальчишки учинят какую – нибудь глупость. Но Клавке и по фигу было, что пострадал маленький ребенок. Когда девочка начала кричать, она и в ус не дула, хотя ближе нас всех находилась от костра. И лишь когда Магда сорвалась с поводка и помчалась на этот зов беды, бросилась следом за ней.

Скажите, это по-человечески? Отлупила же она Вовку не за то, что он проявил легкомыслие и оставил детей рядом с огнем. Она расправилась с мальчиком за свою собаку, что та сильно пострадала.

И так – никогда не спросила у матери обгоревшего ребенка, как он себя чувствует. Никакого внимания на остальных детей, которые получили стресс от этой истории. Все ее мысли занимала собака: ее возили к ветеринару на перевязки, торжественно, как хана какого – нибудь. Клавка объявила двору бойкот! За что? Что собака кинулась спасать ребенка! Теперь на прогулках Клавка почти закрывала Магду своим торсом – чтобы никакой ребенок не смог подобраться к собаке и ввергнуть ее в новую беду. Если Магда бежала к детям, Клавка кричала: «Рядом»! – и отгораживала собаку от детей своим задом. Казалось, будто заботливая мать оттесняет злую собаку от любимого дитяти. Наблюдать за этим было смешно и грустно.

А недавнее ее заявление меня окончательно добило. Разговор завела не я. Клавка, в который раз, начала слезно жаловаться на то, с каким трудом Магда выздоравливает, как часто ей приходится давать  лекарство, как они меняют повязки на собачьих ранах – то она, то Тарас. Этот жалобный поток был окончен беспощадным:

 - Если бы с ней что – то случилось, я бы подала в суд на этот сопляка, который развел костер. Ну не на него, конечно, он несовершеннолетний – а на его родителей. Мало я его тогда по морде отходила!

 - Подумай, что говоришь! – сказала я, - Магда кинулась в огонь, чтобы спасти ребенка!

Клавкины глаза налились ненавистью.

 - Да чихать мне на ваших детей! Из-за них моя собака чуть не погибла! Если бы погибла, подала бы в суд на молокососа. – Повторила она.

 - А с какой претензией? Смерть собаки в результате неосторожного обращения с огнем?

Клавка метнула на меня уничтожающий взгляд. Она была так разъярена, что не могла адекватно реагировать на иронию.

 - Если бы не этот чертов костер, Магда не получила бы такие раны! Ты знаешь, как она плакала первые ночи? Ты это знаешь? Она плакала и мы вместе с ней.

 - Но вспомни маленькую девочку, которая тоже сильно пострадала. Почему ты ее не жалеешь?

 - Чтоб она из огня не вылезла вместе со своей куклой, твоя девочка, мне собака дороже! – заявила эта дама.

Мне показалось, что я ослышалась.

Да, бывают люди, повернутые на заботе о собаках: они кормят этих животных, и собаки, постепенно сбиваясь в стаи, людей не боятся и начинают представлять реальную опасность. Разве эти псевдо спасатели собачьих жизней этого не понимают? По – моему, они настолько сильно ненавидят людей, что их злоба перерождается в такую вот, «любовь» к животным. Но я и подумать не могла, что может найтись кто – то, согласный на то, чтобы погиб беззащитный ребенок – только бы его собака не пострадала.

«Пусть бы навсегда осталась в огне».

Вот и все.

Что еще тут скажешь?

 

Игла

В один ничем непримечательный день маленькая девочка играла с куклой на скамейке около своего дома. Инне было шесть, и летний день обещал много приятных сюрпризов.

Девочка «кормила» куклу из пустых пузырьков, баюкала ее, тут же снимала с нее платье и надевала опять. А самое лучшее – заплетать и расплетать косы, делать хвостики из куклиных волос – оставляла напоследок. Инна играла, не вслушиваясь в звуки – она привыкла к тому, что в день раз сто по их улице ездят машины, и потому странным показалось ей, когда машина остановилась около ее двора, и мотор затих. Удивляясь все больше, Инна следила, как открылась дверца со стороны водителя, вышел ее отец и, оббежав машину, открыл другую дверцу. Он протянул руки внутрь и взял большой сверток, а следом из машины вылезала мать Инны, неуклюже и нелепо, одергивая платье.

 - Ну что, сестричка, пошли братика смотреть! – радостно бухнул отец, заметив кончик Инниного сандалика из – за носа машины.

Братика? Какого братика? Что это? Мигом, позабыв о кукле, Инна соскочила со скамейки и побежала следом за отцом.

Еще со двора Инна услышала, как дом наполняется новыми звуками, и это ей не нравилось, больно отдаваясь в ушах. Ребенок кричал, а мать – ее мама, которая всегда ласково утешала и уговаривала лишь ее, Инну – теперь говорит что – то таким же нежным тихим голосом, но почему и кого она успокаивает, если Инна вне дома? Разве того, кто исторгает из себя эти противные крики? Инна, пока поднималась по ступеням крыльца и заходила в дом, все ждала, что мать выкрикнет что – нибудь грубое – как она крикнула, когда соседский котенок, которого она как – то притащила домой от подруги, мяукал весь вечер: «Заткни его сейчас же, иначе я заткну!»

Инна забегала в комнату, в ту самую, где стоял большой диван, и где она так любила лежать – но теперь на диване лежала эта красная сморщенная кукла и надрывно вопила, а мать и отец, склонившись над ней, что – то приговаривали. Отец увидел Инну и улыбнулся:

 - Смотри, какой богатырь. Знаешь, как его зовут? Миша.

«Миша, Миша, медведь. Медвежонок. Он такой же большой и неуклюжий, но его пока  надо беречь». Слова отца отдавались в голове Инны, и она пыталась рассмотреть в кукле того самого «богатыря», а видела лишь тщедушного лягушонка. Инна так соскучилась по маме: целый месяц за ней присматривала тетя, ей хотелось обнять маму и рассказать ей все новости, которые случились за это время. Но мама пеленала куклу и на Инну не обращала внимания. И нежность в ее глазах теперь была не для Инны. Укол болезненного отчаяния был слишком ощутимым; Инна неожиданно почувствовала себя чужой. Она припомнила, как тетя Зина – соседка, когда в прошлом году родила свою Галку, позволяла девочкам – Инне и своей дочке Соне, с ней играть, пеленать, одевать. Инну никогда не оттесняли от чужого ребенка, однажды она Галку даже напоила из бутылочки. А сейчас мама как – то странно относилась к Инне, как будто подзабыла ее за месяц, как будто Инна прибежала с улицы как замарашка и вообще незнакомая девчонка, и всякий раз оттесняла ее от братика, когда Инна подходила недозволительно близко.

Инна вышла из комнаты и спустилась по крыльцу. Ей делалось неуютно от мысли, что теперь это крикливое чудовище навсегда поселилось в доме, и что теперь – очевидно, мама и папа будут уделять ему больше внимания, чем Инне. Она села на стульчик – прямо на солнечной стороне специально, загадав – увидит мама из окна комнаты, что она на солнце, скажет ли, чтобы пересела в тень, как раньше было? Мама ничего не сказала, все внимание, обращая на ребенка. И новый приступ отчаяния захлестнул сердце Инны.

Девочка долго сидела на стуле, изнывая. Ей было очень плохо: жарко и обидно. Она надеялась, что хоть отец выйдет во двор, увидит ее, и скажет что – нибудь доброе. Инна специально не брала кукол и другие игрушки, чтобы было еще хуже, чем бы она играла. Ей хотелось кушать, но она не станет говорить об этом матери – ставшей чужой и далекой для нее в этот день, а дождется тетю.

Когда, наконец, хлопнула калитка, Инна вскочила со стула, стремясь к тете Свете, единственному во всей вселенной, кроме бабушки, близкому ей человеку, со своей бедой, той самой, которую не излить горючими слезами – слишком она горькая и крепкая. И тетя Света в таком родном платье в горошек, полная, уютная, с сумкой из магазина, казалась ангелом, с которым уже не так одиноко и страшно. Она заступится за Инну, сейчас ворвется в дом и закричит на тех, кто предал свою дочь: «вы что, забыли, что у вас некормленый ребенок? Хватит уже нянчиться, вы же не в куклы играетесь!»

 Тетя погладила Инну по голове и поправила ее косички.

 - Ну что нового? – весело спросила она.

- Новое. Братик новый, - натужно улыбаясь, сказала Инна. Ябедничать нельзя, но пожаловаться хотелось, потому она добавила: - Такой крикун! Неужели все дети так орут? И я орала?

Тетя Света посветлела лицом и, обходя Инну, поспешила в дом.

 - Инна, поставь в холодильник кефир, - крикнула она, не оборачиваясь.

Инна смотрела вслед тете Свете и думала о том, что и она ее предала.

 

Весь остаток дня прошел, как говорила бабушка, всмятку. Наспех приготовленный тетей Светой обед, лишний раз показал Инне, что ее больше не любят. Суп с гречкой, который Инна терпеть не могла, и тетя знала об этом. Но сегодня все они были поглощены тем чудовищем, которое почти беспрестанно орало, замолкая лишь на время. Инна почти не стала есть, чтобы тетка вспомнила, как она ненавидит гречневый суп, но тетя, как и мать, ставшая отстраненной, часто бегала к невестке, и там начинала щебетать над ребенком.

Перед самым закатом Инна не выдержала и убежала к бабушке, жившей на другом конце деревни. Если и бабушка не поймет ее беды – она навсегда убежит из дома, уйдет туда, где болота и утонет, чтобы всем стыдно стало.

Как странно вышло: слезы хлынули у Инны, едва лишь она переступила порог бабушкиного дома, так знакомо и уютно пропахшего кислым тестом, молоком и еще чем – то теплым, что было всегда с ней, еще, когда Инна не сталкивалась с предательством.

Всплеснув руками, баба Аля начала вытирать Инне слезы, и, увлекая за стол – к вкусному пирожку и стакану молока, приговаривала что – то ласковое, доброе. Инна выплакалась до донышка, судорожно всхлипывая, а бабушка смотрела на нее глазами с болью и печалью: ее любимицу кто – то посмел обидеть.

Но последний вопрос, который не глотался с молоком, и который следовало проговорить, жег как спичка.

 - Не плачь дитятко, все наладится. Поживи пока у меня, раз тебе там нет места. – Сказала баба Аля.

 - Ты пойдешь смотреть на лялю?

 - Вот еще что! Этого мне не хватало!

И Инна совсем успокоилась.

 

А поздно ночью, уложив внучку спать, Алина Сергеевна плела носок, изредка отгоняя настырных мотыльков, которые бились об лампу. От досады и раздражения пожилая женщина перестала следить за степенью натяжения нити, и потому петли у нее получались разные: маленькие, плотные, в которые едва протискивалась спица, и большие, которые занимали два обычных ряда вязки.

И ведь не было смысла особого раздражаться. Ей никогда не нравилась Полина, но нрав у девки оказался настырным: мало того, что не ушла, хотя прием ей оказали не особо любезный, вот еще родила второго ребенка. Да и Васька хорош, чего там говорить: заладил свое: нужен сын, нужен сын! Он и на старшую девочку почти не обращал внимания, настолько хотел сына. Даром, что Инна вылитая отец, и по характеру и по обличью. Ладно – она сама девочку очень любит, жалеет. Может быть даже из-за того, что ее не любят родители. Отец -  потому что девочка, а мать, чтобы ему угодить. Подлиза. Они позволяли любить внучку, почти, что заменив ей их самих. Инна жила у бабушки все лето, а в прошлом году до самой зимы. Теперь, наверное, пусть снова остается, раз нет никому до девочки дела. Не было смысла раздражаться. Эта лиса умудрилась опять забеременеть, и вот теперь преподнесла этому дурню царский подарок: сына! Цепочкой и сережками лопух не отделается. Тут уж новоиспеченная мать иномарку затребует, или шубу из меха. Ребенка не убьешь. Ничего не поделать. И нет смысла биться головой об стену.

Алина Сергеевна скорбно поджала губы, когда, протискивая спицу в крепкую петлю, порвала нить.

Светка тоже хороша, нечего сказать. Когда Полина лежала в больнице, она, нет, чтобы привести Инну сюда, сама ушла к ним, чтобы присматривать за девочкой и братом. А ведь дом, на какие средства был куплен? Эта прохвостка все – таки выдурила у Васьки отдельную хижину, с первого дня начав носом крутить, мол, не собираюсь жить с твоей матерью. И Светка ходит к ним как бедная родственница, хотя дом куплен на наследство, которое детям оставил их отец.

Она не пойдет поздравлять с рождением внука. Во-первых, чтобы не огорчать внучку. А во-вторых, для нее это не праздник. Любоваться на телка Ваську, который на свою жену смотрит как на икону? Или наталкиваться на холодный взгляд невестки, который режет как лезвие?

 

 

Дня через три случился первый скандал. И затеяла его Света.

 - Ты не хочешь проведать внука? – спросила она мать, когда вернулась от брата в полночь.

 Тут уж все, что накипело у Алины Сергеевны, вылилось огненным фонтаном. Позабыв о спящей внучке, пожилая женщина перешла на крик. Да и ее дочь в долгу не оставалась. Двое родных людей обменивались горькими обвинениями, не выбирая слов.

Инна проснулась от этих криков. Первые минуты после пробуждения она лежала, таращась в потолок и пытаясь разобрать причину этих возмущений. Вначале трудно было понять, почему ссорятся баба Аля и тетя Света. Но, тетя несколько раз отчетливо повторила «твой внук», и все стало ясно. Инна ощущала прилив горячей нежности к бабушке, которая заступалась за нее, потому, что «в родном доме девочке больше нет места», а к тете чувствовала чувство горестного негодования: она повела себя как предательница. Испытывая острую жалость к себе, Инна заплакала, и вот так: в пижаме с голубыми котятами, без любимой куклы – которая осталась в том доме, на мокрой подушке, опять заснула незаметно для себя.

 

В конце лета к бабушке пришел Василий – отец Инны.

Инна сидела на крыльце, лущила стручки с фасолью. Она заметила голову отца, едва лишь он подходил к дому, но ничего не дрогнуло в ней: ни обида, ни скука. Как лущила стручок, так и продолжала лущить, ссыпая, будто  лакированные, семена в ведрышко. Инна знала, что бабушка не даст ее в обиду, что она, хоть и варит в кухне обед, слышит и видит все, что происходит на улице, и наперед знает, если ее любимице будет грозить опасность.

Подойдя к Инне, отец протянул ей руку.

 - Ну, привет.

 - Привет, - не поднимая глаз, сказала Инна.

 - Домой не собираешься возвращаться? Тебе же скоро в школу идти.

Инна не ответила. Послышался голос бабушки:

-Вася!

- Ага, я сейчас с бабушкой поговорю? - поднимая фразу до вопроса, сказал отец, невпопад сдернув с головы кепку, и зашел в дом.

Инна продолжала высыпать фасоль в весело звенящее ведерко, но пальцы от чего – то перестали ее слушаться, и несколько гладких зерен просыпались на землю. Сейчас решалась ее судьба, и, хоть бы бабушка не предала ее как они все – мать, отец и тетя Света!

Инне так тошно становилось от нервного напряжения, что она принялась рассматривать узор на фасолинах и убеждать себя в том, что ей интересно видеть в фиолетовом пятнышке утку с раскрытыми крыльями. И вообще, это нарядно: на темно – фиолетовом зерне светло – лиловый узор. Будто ночь.

Спустя десять минут из дома вышли отец и бабушка.

 - Собирайся, детка, надо идти домой, - сказал отец.

- Я куплю тебе куклу, - сказала бабушка.

Подойдя к Инне, она поцеловала ее в макушку.

 - Послезавтра сходишь в школу, а потом придешь ко мне. И я тебя никуда не отпущу, - шепнула она Инне на ухо.

Инна отставила ведерко и встала со стульчика.

Пока они шли домой, отец что – то говорил, неловко пытаясь ее ободрить. Что – то о том, что «Михаил Васильевич так по тебе соскучился», и «щенок скулит, ищет свою хозяйку», словно Инна была совсем уж маленькой и могла верить в этот бред. Но отец ни слова не сказал о том, что по ней скучала мама, или тетя, что они терзали его каждую минуту, чтобы он вернул дочь, что им плохо без нее, что они ее так сильно любят! Он так мучился от ее, Инниного бойкота, он попросту не понимал, почему она убежала из дома, и страдал из – за этого, думая, что это из – за него так случилось. Василий не мог понять, что причиной этому стал тот беззащитный ребенок, который так мало занимает места в доме, который так мало требует к себе внимания. Он не понимал, за что его отругала мать, почему из - за Светкиной «прихоти» девочке нет места в доме. Как – из-за прихоти? Это же сын, не гитара, не дорогая удочка, а сын – живой человек! Какая же это прихоть? Света сделала ему такой подарок, лучше которого не может и быть ничего. И еще это – обиженная Инна, и на что она надулась? Кто ее ругал, кто посмел ее наказывать?

Инна увидела, что ее никто не ждал, по ней не скучал, да и вообще – вряд ли заметили ее отсутствие. И Миша не стал менее противным, и так же забирал к себе все внимание взрослых людей: ставшей чужой матери, тотчас забывшего о ней отца. И предавшей тетки. Поняв это, Инна опять чуть не побежала к бабушке, но вспомнила о кукле, и о том, что после школы опять к ней вернется, и остановилась.

Инна не выходила из своей комнаты, пытаясь читать книжку, или играть с куклами. Но все это внезапно стало неинтересным, скучным, и теперь всегда будет связано с тем, что ее никто не любит и не ждал от бабушки. Забросив все развлечения, Инна села около окна и стала смотреть на улицу. Это тоже оказалось очень скучным занятием. Точно все сговорились, чтобы Инна  никогда больше не радовалась. Вот прошли гуси, ища лужу с водой. Проехал мальчишка на велосипеде с авоськой: наверное, мать послала за хлебом. Больше ничего интересного.

Инна несказанно обрадовалась, когда увидела подругу Соню. Соня подошла к их забору и начала обрывать цветы. Выпрыгивать в окно строго – настрого запрещалось, но Инне хотелось сделать что – нибудь такое, чего нельзя, и еще ей хотелось, чтобы это заметили люди, которые ее предали. Потому, влезши ногами на подоконник, Инна спрыгнула во двор, немножко ободрала колено, неловко приземлившись, но тут же вскочила и побежала на улицу.

 - Привет, а ты что делаешь? – спросила она, подходя к Соне, и увидела в ее руках пару спичек. Это была их любимая игра: наряжать спички в цветы. Они «становились» то принцессами в бальных платьях, то балеринами, то обычными замарашками, когда попадался скромный цветочек.

 - Я своим купила шикарный наряд. Теперь ищу попроще, - сказала Соня. – Давай, приноси своих куколок и будем играть.

 - Если я вернусь домой, меня уже не выпустят, - сказала Инна, - давай твоими играть.

- Тебя наказали?

 - Нет. Просто не выпустят. Из-за брата. А он такой противный.

 - Да, мне мама рассказала, что у тебя теперь есть братик. Вот бы на него посмотреть!

 - Некрасивый. Орет постоянно. Ненавижу его!

- Галка тоже орет. Я ее по попе бью. Когда мама не видит. Ты своего тоже отлупи.

- Ага, легко сказать! Мама все время рядом с ним.

- А тебе портфель уже купили?

 - Купили.

 - А он, какого цвета?

 - Синего. А тебе?

 - А у меня коричневый. С утенком. Пошли к нам?

 - Твои дома?

 - Никого нет. Мама Галку понесла в поликлинику, укол делать.

 - А у вашей кошки котята родились?

 - Пока нет.

Инна вспомнила, что и у Сони скучно: у нее старые – старые куклы и единственное, что могло быть интересным – кошка, у которой должны появиться котята.

 - Не пойду.

 - Тогда пошли в магазин игрушек, там, кажется, привезли новые куклы. Посмотрим.

Тоже незавлекательно. Бабушка обещала подарить куклу, и пусть это будет сюрпризом. А если будешь знать все куклы, сюрприза не получится.

В это время распахнулась калитка, и показалась тетя Света. Очень сердитая.

 - Где тебя носит? – закричала она, увидев племянницу, - сказали же, из дома ни ногой никуда. Шагом марш во двор!

Инна не пошевелилась, пристально глядя на тетку.

 - Ну вот, нам объявили бойкот, - пробормотала та,- и кушать не будешь?

 - Ладно, я пошла, - сказала Инна Соне.

 - Когда пообедаешь, выноси куколок. Поиграем в бал.

«Куколками» девочки называли спички.

Инна побрела во двор. Она знала, что не выйдет гулять, потому, что и игра в «цветочные наряды» ей надоела.

Первого сентября нарядная Инна в сопровождении тети Светы возвращалась из школы. Она теперь совсем взрослая, и учительница – Ирина Сергеевна, ей очень понравилась, и с девочками, с которыми они будут вместе учиться, почти подружились. Теперь не хотелось горевать из-за чужого человека, который отобрал у нее маму с папой и постоянно требует к себе внимания. У Инны был свой большой секрет: пользуясь советом Сони, она несколько раз шлепала его по губам, когда не видела мама и Миша орал особенно противно. Он жаловаться не может, только орет. А орет он всегда, даже когда Инны нет рядом, поэтому мама даже не могла подумать, что часто эти крики являлись сигналом боли.

Инна шла по улице, думая о том, как интересно будет сегодня. Бантики сильно стягивали косички, от формы было жарко, и немного жали новые туфли. Но она помнила, что после первого дня учебы сможет перебраться к бабушке, и там, наверное, ее уже ждет новая кукла. И сердце от восторга билось все сильнее.

Дойдя до развилки, тетя повернула к дому. Инна попыталась затормозить.

 - Ну, что еще? – сердито спросила тетя Света.

 - Я иду к бабушке.

 - Вот еще, выдумала! Кто это сказал?

 - Бабушка сказала. Когда я схожу в школу в первый день, я пойду к ней жить, и она купит мне новую куклу.

 - Глупости не говори! Бабушка старенькая, больная, куда ей еще за тобой присматривать? И кукол у тебя куча целая, скоро класть некуда будет. А потом – ты не сирота, чтобы у бабушки жить, у тебя есть отец и мать. Прекрати упираться, иначе отшлепаю!

«Я не хочу домой», хотелось крикнуть Инне, но она понимала, что тетя Света ее не поймет, потому, что она перестала ее понимать с того самого дня, как принесли Мишу. Немного раздраженно, немного отстраненно Света тащила ее домой. Домой. В тот дом, где Инне больше не было места.

Как она давно предвкушала этот день – первый день, когда придет из школы! Как будет рассказывать маме и папе о своем классе, о цветах, о партах, как будет обещать хорошо учиться, и папа, конечно же, скажет: «Ну, раз так, Инна Васильевна, то в выходной день поедем в город и купим вам платье». Он иногда называл Инну на «вы», когда у него особенно хорошее было настроение. Вместо этого ее посадили за стол, и Света налила в тарелку суп с вермишелью, каждую минуту готовая сорваться и бежать к маме, чтобы помогать ей с Мишей. А мама, почти не обратив на Инну внимания, все нянчила и нянчила противного ребенка, как самую дорогую и интересную куклу. Инна попробовала рассказывать о школе, об учительнице и девочке с синими сережками в ушах, но тете Свете это было неинтересно, и она ее почти не слушала.

А через месяц не ее, а тетю Свету папа повез в торговый центр за новыми туфлями.

Было воскресенье. Очень теплый, пахучий день. Инна крутилась около машины, пока тетя Света одевалась. Инна теперь: «должна помогать маме, ухаживать за Мишей». Она мешает, она требует внимания, а ведь она «уже большая, и должна достойно себя вести». Ее стало привычным делом не замечать, не помогать с уроками, не радоваться отличным отметкам. Она уже большая, и с нее спрос, как с большой.  Но, при этом, мама, почему – то, очень строго следит, когда Инна остается с братом, и не позволяет к нему прикасаться. При купании, при переодевании маме помогает тетя Света, потому, что Инна не сможет. А бабушке не позволили купить ей куклу, потому, что она уже большая.

Инна ходила вокруг машины и рассеянно заглядывала в раскрытый капот. А потом пришли папа и тетя Света, сели в машину и поехали в центр...

 

Поздно вечером в комнате зажегся свет. Инна вскочила с постели, испуганная, сонная. Не сразу поняла, что это мама включила ее лампу, стоит и плачет.

 - Поднимайся, Инна, доченька! Папа и Света погибли...

                                                                         

 

Полноватый мужчина с растрепанными светлыми волосами стоял на пригорке, повернувшись лицом к ветру. Ветер неистовствовал, потому глаза мужчины слезились. Ну да – поэтому, а из-за чего же еще?

 - Так что, как сам понимаешь, мне нет никакого дела до нашей тетки, - говорила женщина, стоявшая напротив него, - она обходилась без меня все это время, и вряд ли не обойдется теперь.

 - Тетка умирает, - сказал Миша, - кроме тебя и меня у нее нет никого в целом свете.

 - А я тут причем?

 - Можно я спрошу? Почему ты ее так ненавидишь? За что? Она же не была таким скверным человеком. Она любила нас, причем очень сильно...

 - Тебя. Ты был ее любимым племянником. А я от нее ничего хорошего не видела.

 - Ну да. Да. Пачка мятных леденцов – это был высший знак внимания, конечно же, сейчас стоит обижаться на то, что она, прикованная к постели, совала мне в руку, десятилетнему пацану, конфеты, - с горечью воскликнул мужчина.

- Я не священник. И ты не на исповеди.

 - Ладно. Только, давай забудем все обиды и проведаем ее?

 - Нет.

 - Она умирает.

 - И что?

- За что?- прошептал Михаил.

 Женщина подошла к нему впритык. Ее глаза, вопреки сильному ветру, оставались сухими.

 - Тетя Света тебя боготворила, а меня перестала любить. Когда ты родился. Знаешь, что такое детская ревность, которая как игла в сердце, мешает жить, дышать, смотреть и нормально чувствовать? А я же была нормальным, обычным ребенком! Которому чуть – чуть, совсем немножко требовалось внимания от взрослых людей. Моя нежность, моя любовь были убиты в раннем детстве, с того дня, как тебя притащили домой, на мою голову! Знаешь, сколько раз я подходила к кроватке, где ты спал, с единственной мыслью - выколоть тебе глаза, отрезать нос и уши? Да нет, я тебя не ненавидела, ты мне был, по сути, безразличен! Чтобы взрослые, хотя бы, ругая меня, обратили на меня внимание! Я задыхалась от их равнодушия и безразличия. Свою детскую злость против тебя я с успехом воплощала в затрещинах по твоей физиономии, когда мама не видела! Ты начинал орать сильнее, и мама бросалась к тебе, думая, что ты опять описался. Ну да – на меня она и подумать не могла, поскольку, я в это время смывалась прочь.

- Ты думаешь, что открыла мне америку? Я же всегда тянулся к тебе, получая в ответ лишь тычки, - усмехнулся Миша. – А в школе, помнишь? Ты запретила мне говорить, что я твой брат. И когда мне приходилось отстаивать свои права в драке с другими мальчишками, разве ты мне помогала?

- Хочешь, думай так, - пожала плечами Инна.

Михаил схватился за голову.

 - Ты ревновала меня к женщине, прикованной к постели? Тебе так сильно была нужна ее любовь? И неужели в твое сердце никогда не просочилась жалость к ней?

 - Сказать тебе что – то? Ведь это я перерезала провода в папиной машине, когда они поехали в город! Я метнулась в комнату, в спальню к маме и взяла там маленькие ножницы! Я так ждала и надеялась на то, что она позовет меня, окликнет! Скажет: «Инна, ты, что там делаешь? А ну – ка, мигом за уроки!» Но маме было все равно, что я там делаю! Лишь бы ты, принц, был накормлен, сух и чист! И я недрогнувшей рукой перерезала все провода. Красивенькие такие, разноцветные провода. И что? Пойди и заяви, что твоя сестра убила твоего отца!

Михаил отшатнулся. Его лицо исказилось от боли.

 - Ты чудовище...

 - Да. Наверное. Ты еще больше возненавидишь меня, но я жалела, что тогда в машине не оказалось мамы с тобой! Или только тебя! Если бы тетя Света и папа взяли тебя в центр, вот бы я радовалась!

Наверное, мужчина хотел еще сказать что – то, но махнул рукой и пошел прочь. Втянув голову в плечи. Не оглядываясь.

Детская обида, закручивая желтую листву, перекатывалась по земле бурунами. Жизнь перейдена за половину. Был ли смысл переходить на новый виток и начинать строить новые отношения?

Женщина стояла на месте, будто вросла в землю и смотрела под ноги. Если бы мама знала это – она бы ее не простила. Но Михаил вряд ли ей расскажет. А тетя... Скорее всего, и она уйдет из жизни, не зная причины.

Не стоило им отрекаться от Инны.

Дневник с полки (записи психолога)

 

Время не лечит. Оно, как хозяин – садист, только оттягивает мучения, вынуждая скулить подобно той собаке, которой частями отрубают хвост. Зачем я полезла в «лекари душ человеческих»? тоже мне – нашлась тетка с опытом! Пекла бы себе и дальше булочки с кунжутом. И правильно делали поначалу те «клиенты», которые, польстившись на низкую оплату услуг психолога, распахивая дверь в мою келью, с грохотом захлопывали ее. На протяжении десяти лет, лицезрев мою физиономию в лавке кондитера, вдруг увидели ее же в кабинете за громкой вывеской «психолог Горелова». Что я могла посоветовать тем истерзанным и изломанным людям, будучи сама истерзанной и избитой? Как же долго заживала моя болячка!

Да, было не просто трудно. Невыносимо! Я печалилась от захлопываемой двери, но когда пришла первая женщина с болящей душой – стало еще хуже. Она мне что – то рассказывала о своем «Романе», и как у него складываются отношения с «той стервой, которая родила ему сына», а я, слушая и не слыша, опять и опять пропускала через себя – у Юры там нет детей. Он их ненавидит.

Я видела их: изувеченных крепким кулаком, и красивых обличьем, но абсолютно изуродованных внутренне. Я слышала истории о предательстве от которых волосы вставали дыбом. После этого уже не будешь печь сладкие булки. Весь негатив, скопленный за день, не должен оставаться в еде, иначе она превратится в отраву.

Несколько особо запавших в душу историй мне захотелось оставить в бумажном виде, написанных рукой, синей гелиевой ручкой. Может, лет через двадцать, случайно найдя на антресолях этот выцветший от времени дневник, я сдуну с него пыль и вновь почитаю. Может, отдам соседской девчонке с розовыми патлами и сережкой в носу. Может быть даже, когда умру, кто – нибудь наткнется на эту затрапезную тетрадь и просто захочет почитать. Потому, писать буду просто, без всех тех психологических хитромудростей и заморочек, от которых я безудержно зевала на лекциях преподавателя, счищая с пальцев кусочки засохшего теста.

 

История первая. Таисия.

Она пришла в ноябрьский день, излучая свет и солнце волосами цвета пшеницы. Тоненькая, стройная. С красными от горя глазами. И совершенно поломанная, как старая кукла на мусорке.

От кофе отказалась. Стала рассказывать свою историю.  Складывалось впечатление, что эти девушки, женщины где – то обзавелись букварем с одним длинным рассказом, вызубрили его наизусть и теперь, подставляя разные имена героям, чешут один текст. Всегда страшно и всегда неимоверно тоскливо. Но люди не виноваты в том, что у всех похожая беда, а меня никто не заставлял, бросая противень с подходившей сдобой, кидаться осваивать азы психологии.

«Меня оставил муж. Чересчур банально... Очень больно. Теперь выработалось во мне что – то вроде цинизма, и я сравниваю мужчин с цветами, или особыми птицами. Есть такие растения и животные, которые нуждаются в особом уходе, при нарушении которого они погибают. Их следует держать при определенной температуре, и ухаживать за ними надлежит изы