Всеобщая забастовка против рыночного хозяйства

В истории немецкой экономики одной из самых драма­тических эпох было в особенности второе полугодие 1948 года. Происходила борьба между идеей освобождения ры­ночного хозяйства и упорствующими силами принудительно-направляемого хозяйства. Правда, некоторые обстоятельст­ва экономического положения и не способствовали тому, чтобы вызвать решительное и безусловное доверие к пра­вильности такого прорыва к экономической свободе. В пер­вые месяцы после реформы индекс цен повсеместно значи­тельно возрос. Почти бесполезно было повторно напоминать, что несмотря на то, что 18 июня 1948 года и существовали официально установленные, сравнительно низкие цены, но товаров по этим ценам тогда не было, и что ныне уплачивае­мые цены в немецких марках представляли собой лишь незначительную долю размера соответственных цен в рейхс­марках, которые уплачивались на черном рынке в месяцы перед валютной реформой.

Самой важной задачей было не дать себя смутить этой бурной неразберихой и остаться твердым даже тогда, когда профсоюзы призвали - 12 ноября 1948 г. - ко всеобщей забастовке, чтобы при помощи такой решительной меры по­кончить со свободным рыночным хозяйством. В Экономиче­ском совете царило смятение. Почти во всех письменных столах Хозяйственного управления - руководитель которого так решительно боролся против направляемого хозяйства и предписанных цен - тайком лежали наготове новые вариан­ты только что отмененных распоряжений. Само Хозяйствен­ное управление усомнилось в правильности положений, ко­торые защищал его руководитель.

В конце августа 1948 года я заявил следующее:

«Я остаюсь при своем мнении и будущее покажет, что я был прав. Маятник цен сейчас повсюду нарушил границы нравственного и допу­стимого. Это произошло под давлением факторов, которые увеличивают себестоимость продукции, и под влиянием опьянения, вызванного теми деньгами, которые были выданы на каждого человека при валютной ре­форме в обмен на старые деньги. Но скоро наступит время, когда конкуренция заставит цены вернуться в нормальное состояние, - а именно, к тому, которое обеспечивает наилучшее взаимоотношение между зара­ботками и ценами, между номинальным доходом и уровнем цен».

Казалось, что мое тогдашнее заявление совершенно не соответствовало положению вещей, и я получил репутацию неисправимого оптимиста. Когда же несколько месяцев спу­стя факты доказали, что я был прав, - меня «произвели» в современного экономического пророка.

Оправдало ли развитие жизни то, что я предвидел?

После реформы казалось, что наша экономика столкну­лась с такой готовностью покупателя к потреблению, кото­рая, казалось, никогда не кончится, - царило поистине без­граничное желание восстановить утраченное. Столь же силь­ной была потребность восстановить и восполнить утерянное и недостающее и во всех отраслях хозяйства. В жилищном строительстве накопились требования, которые, казалось, не­возможно будет удовлетворить, принимая во внимание воен­ные разоружения, а также необходимость разместить восемь миллионов беженцев. Если в первые дни после валютной ре­формы казалось, что спрос и предложение взаимно выравненны, то очень скоро эта картина изменилась. Припрятывание товаров, нравственно предосудительное, о котором так мно­го говорилось, в кратчайший срок отошло в прошлое. Как для предпринимателя, так и для потребителя деньги снова приобрели свое прежнее значение. В этом отношении оказа­лось правильным, что снабжение предприятий деньгами было подвержено сознательному ограничению. Торгово-промыш­ленные предприятия были вынуждены спешно предлагать по­купателю текущую продукцию и ликвидировать имевшиеся на складах товары.

Борьба за крепкие нервы

Все больше разрасталось тогда возмущение против при­прятывания товаров, которое уже стало для всех очевид­ным, хотя вдумчивые люди давно уже знали об этом. И нужно было иметь некоторое мужество для того, чтобы вы­сказать то, что экономически было разумно:

«Вы знаете, что меня упрекают в том, будто я - «ангел-хранитель» тех, кто припрятывает товары. Подобная клевета меня не затраги­вает. Припрятывание, как индивидуальное мероприятие, вызывает мое презрение. Но я считаю себя обязанным указать на то, что радикальное опустошение складов нашей экономики с необходимостью привело бы к тому, что освобожденная валютной реформой покупательная способность натолкнулась бы на пустоту. В таком случае валютная реформа с первого же дня оказалась бы обреченной на провал, или нам пришлось бы снова закабалить народ под проклятие экономической бюрократии с помощью государственного направляемого хозяйства и устанавливаемых государством цен. Ведь необходимо учесть, что «припрятывание» как та­ковое, то есть как явление народного хозяйства, было неизбежным фе­номеном в проведении самой валютной реформы, с которым надо было считаться, когда мы ее задумывали. Нечестно возмущаться, когда нам доподлинно известно, что если бы у нас не было этих запасов в резуль­тате «припрятывания», то всей валютной реформе, быть может, суждено бы было провалиться».

Трудности имели ясно различимую причину. Текущие заработки, как и те деньги, которые были выданы при рефор­ме на каждого человека, так и сбережения, которые были переведены из рейхсмарок в немецкие марки (последние две суммы вместе достигали 3,5 миллиардов нем. марок) - все это хлынуло немедленно и исключительно в потребление. Безвременно умерший в 1950 г. близкий мой сотрудник Леонхард Микш отмечал в октябре 1948 г., что для наступившего после валютной реформы развития характерно значительное увеличение количества денег, на которое немецкие инстан­ции не имели никакого влияния. Вот что он писал:

«Пора обратить внимание общественности на этот факт, который находится в резком противоречии с ожиданием решительного оздоровления, купленного исключительно тяжелыми жертвами тех, кто делал сбережения. Если после стабилизации 1923 г. в течение ближайших месяцев общее денежное обращение возросло примерно на 90% - с 1488 миллионов на 30 ноября до 2824 миллиона на 31 марта 1924 года - то в 1948 году оно возросло за три с половиной месяца - 30 июня по 15 октября - на 156%: с 2174 миллиона на 5560 миллионов». [2]

Количество денежных знаков, бывших в обращении, возросло к 31 декабря 1948 года даже до 6,641 млрд. марок (включая Берлин). Естественным последствием такой текуче­сти денег было то, что спрос должен был расти быстрее пред­ложения - тем более, что ввиду недостатка импортного сырья предложение не было еще достаточно гибким. К тому же с возрастающей текучестью средств побуждение ликвиди­ровать запасы складов уже не было столь велико. Даже то обстоятельство, что освобождения хозяйства было достаточ­но для того, чтобы производство возросло с середины до конца 1948 г. в среднем на 50% - это само по себе уже удивительный успех рыночного хозяйства - не могло помешать тому, что цены осенью 1948 г. поднялись довольно сильно.

Многие поэтому склонялись к тому, чтобы отречься от тех свобод, которые мы себе незадолго перед тем снова за­воевали. На такой соблазн можно было ответить лишь сле­дующим образом:

«Или мы потеряем нервы и поддадимся злобной, демагогической критике и тогда мы снова окажемся в состоянии рабства. Тогда немцы снова потеряют свободу, которую мы им столь счастливым образом вер­нули, тогда мы снова вернемся к централизованному экономическому планированию, которое постепенно, но неотвратимо приведет нас к при­нудительной хозяйственной системе, к хозяйству бюрократических учреждений и, наконец, к тоталитаризму». [1]

Развитие цен, действительно, внушало беспокойство. К концу года все цены, сравнительно с июнем 1948 года, значи­тельно возросли.