Закрыв лицо, Марианна отошла прочь, а утром на другой день явилась к защитникам города.

МАРИАННА. Или убейте меня за то, что мой сын стал врагом вашим, или откройте мне ворота, я уйду к нему...

ПАТРУЛЬНЫЙ. Ты — человек, и родина должна быть дорога тебе; твой сын такой же враг для тебя, как и для каждого из нас.

МАРИАННА. Я — мать, я его люблю и считаю себя виновной в том, что он таков, каким стал.

ПАТРУЛЬНЫЙ. По чести — мы не можем убить тебя за грех сына, мы знаем, что ты не могла внушить ему этот страшный грех, и догадываемся, как ты должна страдать. Но ты не нужна городу даже как заложница — твой сын не заботится о тебе, мы думаем, что он забыл тебя, дьявол, и — вот тебе наказание, если ты находишь, что заслужила его! Это нам кажется страшнее смерти!

МАРИАННА. Да. Это страшнее.

Они открыли ворота пред нею, выпустили ее из города. Они видели, как она на полпути остановилась и, сбросив с головы капюшон плаща, долго смотрела на город, а там, в лагере врагов, заметили ее, одну среди поля, и, не спеша, осторожно, к ней приближались черные, как она, фигуры.

ВРАГ. Куда идешь?

МАРИАННА. Ваш предводитель – мой сын.

Марианну приводят к предводителю врагов – ее СЫНУ.

СЫН. Мать! Ты пришла ко мне, значит, ты поняла меня, и завтра я возьму этот проклятый город!

МАРИАННА. В котором ты родился! Где каждый камень знает и помнит тебя ребенком.

СЫН. Камни — немы, если человек не заставит их говорить, — пусть горы заговорят обо мне, вот чего я хочу!

МАРИАННА. Но – люди?

СЫН. О да, я помню о них, мать! И они мне нужны, ибо только в памяти людей бессмертны герои!

МАРИАННА. Герой — это тот, кто творит жизнь вопреки смерти, кто побеждает смерть...

СЫН. Разрушающий также славен, как и тот, кто создает города. Посмотри — мы не знаем, Эней или Ромул построили Рим, но — точно известно имя Алариха и других героев, разрушавших этот город.

МАРИАННА. Иди сюда, положи голову на грудь мне, отдохни, вспоминая, как весел и добр был ты ребенком и как все любили тебя...

СЫН. Я люблю только славу и тебя, за то, что ты родила меня таким, каков я есть.

МАРИАННА. А женщины?

СЫН. Их — много, они быстро надоедают, как всё слишком сладкое.

МАРИАННА. И ты не хочешь иметь детей?

СЫН. Зачем? Чтобы их убили? Кто-нибудь, подобный мне, убьет их, а мне это будет больно, и тогда я уже буду стар и слаб, чтобы отмстить за них.

МАРИАННА. Ты красив, но бесплоден, как молния

СЫН. Да, как молния.

Он задремал на груди матери, как ребенок.

МАРИАННА. Вот я пред человеком, которого знала за девять месяцев до рождения его, пред тем, кого я никогда не чувствовала вне своего сердца, — в шелке и бархате он предо мною, и оружие его в драгоценных камнях. Всё — так, как должно быть; именно таким я видела его много раз во сне — богатым, знаменитым и любимым… Отсюда видно, как город стал чернеть, как труп. Точно погребальные свечи, зажглись над ним звезды. Там, в темных домах, люди. Они боятся зажечь огонь в собственных домах, в родном городе… Они боятся свободно говорить – разговаривают подавленным шепотом. Они ждут только смерти. В собственном доме, в родном городе … Мать — творит, она — охраняет, и говорить при ней о разрушении значит говорить против нее. Мать — всегда против смерти; рука, которая вводит смерть в жилища людей, ненавистна и враждебна Матерям. Мать — зверь столь же умный, безжалостный, как и бесстрашный, если дело идет о жизни, которую она, Мать, творит и охраняет.

Мать, накрыв сына своим черным плащом, воткнула нож в сердце его, и он, вздрогнув, тотчас умер — ведь она хорошо знала, где бьется сердце сына.

МАРИАННА. Матери ненавидят оружие нападения. И признают только то, которое защищает жизнь. Я сделала для родины всё, что могла; Мать — я остаюсь со своим сыном! Мне уже поздно родить другого, жизнь моя никому не нужна.

Тот же нож, еще теплый от крови его — ее крови, — она твердой рукою вонзила в свою грудь и тоже верно попала в сердце, — если оно болит, в него легко попасть.

Картина шестая

Ребенком ГОРБУН был тих, незаметен, задумчив и не любил игрушек. Это ни в ком, кроме сестры, не возбуждало особенного внимания к нему — ОТЕЦ и МАТЬ нашли, что таков и должен быть неудавшийся человек, но СЕСТРЫ, которая была старше брата на четыре года, его характер возбуждал тревожное чувство. Почти все дни она проводила с ним, стараясь всячески возбудить в нем оживление, вызвать смех, подсовывала ему игрушки, — он складывал их, одну на другую, строя какие-то пирамиды, и лишь очень редко улыбался насильственной улыбкой, обычно же смотрел на сестру, как на всё, — невеселым взглядом больших глаз, как бы ослепленных чем-то; этот взгляд раздражал ее.

СЕСТРА. Не смей так смотреть, ты вырастешь идиотом! Если ты урод — ты должен быть умным, иначе всем будет стыдно за тебя, папе, маме и всем! Даже люди станут стыдиться, что в таком богатом доме есть маленький уродец. В богатом доме всё должно быть красиво или умно — понимаешь?

ГОРБУН. Да… Принцы бывают горбатыми?

СЕСТРА. Нет.

ГОРБУН. А рыцари?

СЕСТРА. Конечно – нет!.. Но мудрые волшебники всегда горбаты.

ГОРБУН. Значит – я буду волшебником. А феи, всегда красивы?

СЕСТРА. Всегда.

ГОРБУН. Как ты?

СЕСТРА. Может быть! Я думаю – даже более красивые!.. Почему ты каждый раз во время прогулок, когда мы проходим мимо строящихся домов, ты так долго и пристально смотришь, как работают люди?.. Неприлично так стоять на улице. Это интересно тебе?

ГОРБУН. Да.

СЕСТРА. Почему?

ГОРБУН. Я не знаю… Такие маленькие люди и кирпичики — а потом огромные дома. Так сделан весь город?

СЕСТРА. Да, разумеется.

ГОРБУН. И наш дом?

СЕСТРА. Конечно! Я придумала! Ты будешь знаменитым архитектором, вот что! Мы купим тебе много деревянных кубиков, ты будешь строить из них огромные башни, а они будут с грохотом падать! Ты будешь архитектором, да?

ГОРБУН. Да.

Ему купили множество деревянных кубиков, и с этой поры в нем жарко вспыхнула страсть к строительству: целыми днями он, сидя на полу своей комнаты, молча возводил высокие башни, которые с грохотом падали.

СЕСТРА. (матери с отцом): Вы бы его видели на прогулке! Он готов целые часы стоять против строящегося дома, наблюдая, как из малого растет к небу огромное; ноздри его дрожат, внюхиваются в пыль кирпича и запах кипящей извести, а глаза становятся сонными, задумчивыми. Сколько бы я ему не говорила, что неприлично так стоять на улице – он не слушает.

ОТЕЦ. Сын, тебе надо бросать эти игрушки.

ГОРБУН. Это не игрушки.

ОТЕЦ. Этим ты ничего не добьешься. Нужно найти настоящее дело, нужно учиться, чтобы потом работать и зарабатывать деньги. А эти твои кубики, пожалуйста, ерунда.

ГОРБУН. Зачем мне деньги…

СЕСТРА. Я надеюсь, папа, что вы не думаете отдать его в учебное заведение?

ОТЕЦ. А почему бы и нет?

СЕСТРА. Вы знаете – почему! Ведь все будут смеяться над ним!

МАТЬ. Это ужасно!

СЕСТРА. Таких, как он, надо прятать!

МАТЬ. Ах, да, тут нечем гордиться! Сколько ума в этой головке, о!

ОТЕЦ. Пожалуй, вы правы.

МАТЬ. Нет, сколько ума! У меня такая умная дочь!

ГОРБУН. Я ведь тоже не глуп…

ОТЕЦ. Увидим.

МАТЬ. Никто не думает ничего подобного!

СЕСТРА. Ты будешь учиться дома. Ты будешь учиться всему, что надо знать архитектору, — это тебе нравится?

ГОРБУН. Да. Ты увидишь.

СЕСТРА. Что я увижу?

ГОРБУН. Что мне нравится… Ты только немного выше меня, но заслоняешь собою и мать, и отца. А я похож на краба, а ты — тонкая, стройная и сильная. Ты – фея, под властью которой живет весь дом и я. Только ты у меня есть. Мне больше никто не нужен из людей. Только ты. Будь всегда со мной, пожалуйста… вот ко мне ходят вежливые, холодные люди - учителя, они что-то изъясняют, спрашивают, а я? Я не понимаю их наук, мне скучно, и я думаю о своем. Смотрю сквозь этих холодных дядек и думаю… Как-то раз я спросил у того учителя в черном, наглухо застегнутом сюртуке: что делается с теми, кто ничего не хочет? «С такими людьми совершается всё дурное, что только можно представить себе, - говорит он. - Так, например, многие из них становятся социалистами». «Благодарю вас», - говорю я. Какие они несут глупости. Я слаб, говорят они. Я это знаю. А меня другое интересует ведь.

СЕСТРА. Ты очень много говоришь.

ГОРБУН. Они говорят больше.

СЕСТРА. И ты мало молишься Богу...

ГОРБУН. Он не исправит мне горба.

СЕСТРА. Ах вот как ты начал думать… Я прощаю тебе это, но забудь все подобное – слышишь!

ГОРБУН. С тех пор, как ты стала носить длинные платья, начались одни неприятности… Берегись!