Реакция русских на этноконфессиональные процессы в регионе

Русские в Республике Татарстан являются вторым по численности этносом после татар. При этом численность русских за постсоветский период в Татарстане сократилась: если по данным еще советской переписи 1989 года они составляли 43,3% (1 575 361; татар насчитывалось тогда 1 765 404, или 48,5 %), то в 2002 году русских было 39,5% населения (1 492 602; татар - 2 000 116, или 52,9%). Сокращение численности русских за этот двадцатилетний период на 74 тысячи человек вызвано не только низкой рождаемостью (татарские семьи сегодня также в основном малодетные), но и миграцией русского населения из региона, хотя по экономическим показателям Татарстан является одним из относительно успешных субъектов РФ. Отток русского населения вызван прежде всего национальными и религиозными проблемами русских в этой республике, совокупность которых и составляет "русский вопрос" в Татарстане.

"Русский вопрос" в Татарстане состоит из трех главных проблем этноконфессиональной напряженности в регионе (18):

1) Отсутствие должного этнического представительства русских в органах государственной и муниципальной власти.

На сегодняшний момент из 17 министров правительства Татарстана только 1 - русский, из 43 глав муниципальных районов республики только 8 - русские, из 120 депутатов местного парламента - 29 русских (24%). На уровне высших эшелонов региональной власти (президент Татарстана, государственный советник, премьер-министр, глава местного парламента, глава республиканского Верховного суда) русских нет вообще. Подобный явный этнический перекос позволяет говорить об этнократическом характере политического режима в Татарстане. Более того, со стороны правящей элиты региона не скрывается подобная дискриминация, ей находятся даже "оправдания" в виде утверждений официальных лиц о неполноценности русских как народа. Так, в 2010 году глава Государственного Совета Республики Татарстан Фарид Мухаметшин объяснил на встрече с журналистами отсутствие русских на руководящих постах тем, что "нам нужны профессиональные кадры, а среди русских таких не всегда встретишь".

2) Этнолингвистический конфликт: проблема русского языка в школах Татарстана.

Придание государственного статуса татарскому языку в начале 1990-х годов привело к его обязательному изучению в школах Татарстана, при этом законодательно на региональном уровне было введено равное с русским языком и русской литературой по количеству часов его преподавание. За 10 лет обучения в средней школе дети получают 700 часов русского языка, в то время как в других регионах России - 1200 часов.
В отличие от русского, являющегося языком межнационального общения, татарский язык - это язык внутринациональной коммуникации, что, естественным образом, резко снижает его прикладное значение. Некачественно составленная учебная литература по татарскому языку, где значительно больше отдается предпочтение изучению грамматики в ущерб разговорной речи, также затрудняет его усвоение. За 20 лет не было создано ни одного учебника или пособия, которое бы позволяло облегчить усвоение татарского языка, несмотря на наличие в Татарстане практически в каждом государственном вузе кафедры татарского языка, в федеральном университете - отделения татарской филологии, и целого специализированного Института языка, литературы и искусств - в составе Академии наук Татарстана.

Этнолингвистический конфликт в Татарстане - это не конфликт между русскими и татарами, это конфликт между русскоговорящим населением и региональной этнократией (19), которую публично поддерживают татарские национал-сепаратисты. Нежелание властей преодолеть эту ситуацию путем разрешения выбора родителями детей одного из трех стандартов образования, закрепленных в федеральном законодательстве, приводит к росту возмущения, вылившегося в массовые уличные протесты в 2011-2012 годах в Казани и Набережных Челнах. В ответ при негласной поддержке региональных властей в роли "защитников татарского языка" выступили местные сепаратисты, которые организовали митинги и пикеты с русофобскими лозунгами ("Чемодан, вокзал, Россия!", "Татарстан - это не Россия!", "Рязань вас ждет!" и др.), на которые, несмотря на возмущение общественности по всей России, федеральная и республиканская власти никак не отреагировали.

При этом республиканские власти периодически обрушивают наказание на тех родителей, которые критически высказываются по поводу сложившейся практики языкового образования или даже отказываются от татарского языка как дисциплины обучения. Так, в настоящий момент, в отношении русских родителей Павла Хотулева из Казани и Виктории Можаровой из Нижнекамска ведутся судебные тяжбы, что воспринимается русской общественностью как расправа.

Принудительное двуязычие региональные власти воспринимают как "дело принципа", что и озвучил в своем недавнем послании президент Татарстана Рустам Минниханов, не приведя никаких убедительных аргументов в необходимости его сохранения в той форме, в какой оно сейчас существует. Русским населением Татарстана это воспринимается как дискриминация.

3) Национальная и религиозная культура русских в Татарстане.

Отсутствие должного финансирования национально-религиозной культуры русских на фоне значительных бюджетных затрат на ту же сферу для татар порождает возмущение. К этому стоит добавить откровенно пассивную позицию местной митрополии Русской православной церкви, предпочитающей не поднимать вопросы финансирования и поддержки религиозной жизни православной общины перед местным руководством, чтобы лишний раз не раздражать его этим. Татарстан остается одним из немногих российских регионов, где по-прежнему православные храмы используются под музеи, как это можно наблюдать в Казани, где в Дворцовой церкви Казанского Кремля располагается "Музей истории государственности татарского народа".

Бурное строительство мечетей (в Татарстане их численность составляет 1300) и на этом фоне заметная малочисленность церквей (около 220) при наличии огромного числа находящихся в заброшенном состоянии православных храмов дают повод для обвинений и в адрес региональных властей, и в адрес местного митрополита Анастасия. Отсутствие действенного религиозного просвещения в духе православия среди русского населения, особенно молодежи, приводит к заполнению этого духовного вакуума уходом в неоязычество либо принятием ислама, зачастую радикального толка.

Организация массовых мероприятий для татарской молодежи и полное отсутствие чего-то подобного для русской молодежи порождает справедливые обвинения в адрес региональных властей. При этом попытки самоорганизации русской городской молодежи для оздоровительно-спортивных или культурных мероприятий национальной общины ("Русские пробежки", деятельность клуба "Русское кино" в местном Доме дружбы народов и др.) нередко наказываются. Подобные же национально-ориентированные мероприятия, но устраиваемые татарскими организациями (Союз татарской молодежи "Азатлык" и др.), поддерживаются.

Региональные власти под "русской культурой" нередко понимают лишь организацию фольклорных мероприятий. Однако поддержка высокой русской культуры (финансирование изданий книг местных русских писателей, развитие русского театрального движения, открытие музеев, посвященных русским деятелям, связанных с регионом и др.) стабильно отсутствует.

Вся совокупность национально-религиозных проблем русских в Татарстане порождает у них ощущение неполноправия и второсортности в своей стране. Это, в свою очередь, ведет как к радикализации мировоззрения части русского населения, особенно молодежи, так и к эмиграции из республики. Побуждающим фактором последней является рост исламского фундаментализма в Татарстане, делающий проживание здесь для русских небезопасным. Опыт Северного Кавказа показывает, что отъезд русских из национальных регионов неизбежно ведет оставшееся в них местное нерусское население к архаизации, исламизации и сепаратизму.

2.4. Выводы и рекомендации

Разыгрывание национальной и исламской "карты" в Поволжье может иметь место в равной степени как со стороны региональных властей (что более выражено сегодня в Татарстане), так и со стороны оппозиции (о чем можно судить по текущей ситуации в Башкирии). Не стоит сбрасывать со счетов заинтересованность зарубежных стран в появлении новой "горячей точки" в Поволжье. Примечательно в этой связи учащение визитов в Казань и Уфу иностранных журналистов, политологов, дипломатов, проявляющих повышенный интерес к этнорелигиозному радикализму в республиках Поволжья. На фоне появления террористического подполья, действующего по сетевому принципу в Татарстане и имеющего связь на уровне координации и обучения с северокавказскими единомышленниками из "Имарата Кавказ", не исключено повторение ингушско-дагестанского сценария в Поволжье при наличии локальных особенностей (20).

Показательным примером того, что в сфере религиозной политики роль федерального центра малозначительна, стала отставка с поста муфтия Татарстана Ильдуса Файзова, убежденного сторонника традиционного для татар ислама ханафитского мазхаба (недавно ставшего жертвой покушения со стороны террористов) и выборы нового главы мусульман этого региона. Практически незамеченной со стороны Москвы осталась состоявшаяся 17 апреля 2013 года замена Файзова на Камиля Самигуллина, в религиозном плане ориентирующегося на Турцию.

Полная неспособность федеральных чиновников, отвечающих за религиозную сферу, хоть как-то повлиять на процесс и предотвратить уход пророссийски ориентированного религиозного деятеля продемонстрировала отсутствие реальной вертикали власти между Москвой и регионами в религиозной политике. Казанскому Кремлю удалось настолько успешно преподнести добровольность и неожиданность ухода Файзова, что федеральному центру ничего не осталось, как только подстраиваться под решение региональных властей Татарстана.

Одним из симптомов исламизации Поволжья является поведение региональной элиты как на уровне руководства республик, так и на уровне руководителей муниципальных образований. Нередко главы районов выступают в роли покровителей местных фундаменталистов. Исследователи назвали подобный феномен "ваххабитским холдингом", имея в виду сращивание бюрократии, бизнеса и радикального духовенства.
Национал-сепаратизм в республиках Поволжья идет по пути окончательного объединения с исламскими фундаменталистами, что ведет к доминированию последних в идеологическом плане (21). Вполне вероятны также тактические сближения сепаратистов и исламистов с "белоленточной" оппозицией на почве общего неприятия политической системы России.

Стоит добавить, что в ближайшие 5-10 лет произойдет окончательный выход на общественно-политическую арену России мигрантов (особенно второго поколения, уже родившегося в стране, но не интегрированного в культурном плане), причем как внешних, так и внутренних (с Северного Кавказа). Тенденция к участию мигрантов в рядах исламских фундаменталистов в Поволжье стала ощутимо заметной в последнее время.
На фоне исламизации и латентной дискриминации нетитульного населения в национальных республиках Поволжья высок уровень миграционных настроений в среде русского населения, что особенно заметно в молодежной среде, не видящей перспективы для карьерного роста и испытывающей угрозы личной безопасности. За последние 20 лет федеральный центр даже не стремился использовать русское население для усиления своего влияния в регионах, предпочитая иметь дело с местной этнократической элитой, демонстрирующей свою лояльность в обмен на гарантии экономического благополучия. Исход русского населения, конечно, менее стремительный, чем на Северном Кавказе, но в перспективе реальный и заметный, приведет к уходу российской государственности из этих регионов.

Некоторые из рекомендаций по противодействию радикальному исламизму уже сделаны в первой главе доклада. Помимо этого, представляется необходимым:

1) усилить ротацию региональных руководителей и мэров городов в национальных регионах: их длительное пребывание на посту фактического "хозяина" республики приводит к укреплению клановой системы управления; наиболее удачным способом ротации может служить повышение республиканского начальника путем назначения на руководящий пост в федеральных органах власти;

2) противодействовать практикам этнической дискриминации представителей "нетитульных" этносов на государственной службе в национальных республиках;

3) ограничить возможность для получения зарубежного религиозного образования путем укрепления отечественных мусульманских учебных заведений;

4) разрешить этнолингвистический конфликт в Татарстане и Башкортостане путем обеспечения права родителей выбирать для своих детей, в соответствии с федеральным законом, такой стандарт образования, который позволяет изучать русский язык не только как государственный, но и как родной язык (разница между "государственным" и "родным" языком заключается в наличии у последнего серьезной культурологической нагрузки и увеличении количества часов на его преподавание); в идеале - настоять на добровольном изучении татарского и башкирского языков;

5) усилить поддержку татарских и башкирских молодежных организаций, настроенных на участие в совместных мероприятиях и культурно-просветительских проектов с русской молодежью с максимальным освещением подобной деятельности, при этом подобные акции должны перейти на постоянную основу;

6) прекратить практику ограничения и преследования деятельности русских национальных организаций в регионе, поощрять самоорганизацию русских на этнической основе для культурно-просветительской и правозащитной деятельности, способствовать организации русских национальных молодежных культурных мероприятий (их отсутствие при проведении аналогичных татарских и башкирских акций для молодежи создает ощущение дискомфортности для русской молодежи и способствует ее уходу в радикальные националистические группировки, иногда порой откровенно нацистского характера);

7) прекратить практику заигрывания с местными радикал-исламистами, потворствуя последним уступками и нерешительностью; это должно сочетаться с принципиальной поддержкой традиционного для России ислама, лояльного российской государственности;

8) последовательно применять к ваххабистской среде самый широкий диапазон средств борьбы с организованной преступностью, включая оперативную, разведывательную деятельность, корректировку законодательства, развитие профильных оргструктур и т.д.;

9) активизировать контрпрорпаганду против террористического и криптотеррористического сектантства;

10) ограничить миграционные потоки (в особенности из Центральной Азии), которые уже сегодня являются ощутимым фактором нарастания этнорелигиозной напряженности в регионах Повольжья и России в целом.

3. СЕВЕРНЫЙ КАВКАЗ В СОВРЕМЕННОЙ ЭТНО- И РЕЛИГИОЗНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ КАРТИНЕ РОССИИ

3.1. Социально-политическая ситуация

Российский Северный Кавказ представляет собой один из наиболее проблемных и уязвимых регионов страны. Именно оттуда исходит наибольшее количество этноконфессиональных вызовов. На Северном Кавказе как нигде больше в России за последние два десятилетия резко проявилось социальное расслоение полиэтничного социума на фоне экономического упадка, резко снизившейся управляемости обществом, массовой безработицы, тотальной коррупции и криминализации хозяйственной деятельности.

Показатели экономического развития регионов Северного Кавказа - самые низкие по России (с исключением для некоторых видов сельскохозяйственной продукции). Основу благосостояния здесь создаёт теневая экономика вкупе с нецелевым расходованием федеральных дотаций. Механизм этого экономического паразитирования Северного Кавказа на остальной России, сложившийся в последние 20 лет благодаря, прежде всего, политическим факторам, будет рассмотрен в дальнейшем.

После распада СССР власти суверенной РФ стали опираться в каждой республике Северного Кавказа на один из местных кланов, принадлежащих к титульному этносу, предоставили ему контроль за крупными федеральными дотациями и широкие полномочия во внутренней политике, закрыли глаза на его многочисленные нарушения законов и коррупционные проделки. Все это было дано в обмен на демонстрацию республикой внешней лояльности по отношению к Москве и поддержку существующей федеральной элиты на выборах.

В результате Кавказ захлестнула волна коррупции, чиновничьего всевластия и вопиющего социального неравенства. Все это вынуждало людей искать новые способы существования и новую опору в жизни, включая новую самоидентификацию, инструменты регулирования общества и т.д. В этих условиях закономерными стали попытки многих кавказских народностей найти себя в этничности, клановости, религии и архаичных инструментах саморегуляции. Это повлекло за собой культурный регресс, распространение агрессивных идеологических концепций националистического и религиозного толка, потерю Россией роли морального лидера и арбитра.

Наибольшую опасность со стороны Северного Кавказа для России представляют угрозы этнорелигиозного характера. В начале 1990-х гг. здесь произошли два вооруженных конфликта (из восьми на территории бывшего Советского Союза): осетино-ингушский (октябрь-ноябрь 1992 г.) и российско-чеченский (1994-1996 и 1999-2001 гг., сопровождаемый внутричеченскими столкновениями на протяжении всего постсоветского периода). Несмотря на "заморозку" двух открытых конфликтов, политическое их решение на сегодняшний день не найдено.

Что же касается Чеченской Республики, то, с одной стороны, вопрос о ее выходе из состава РФ не является сегодня актуальным, с другой - региональная элита согласилась на сохранение Чечни в составе России, но на привилегированных условиях (фактическая самостоятельность руководства республики, в т.ч., местных силовых структур, беспрецедентная финансовая поддержка со стороны федерального центра и т.д.), которой лишены другие регионы РФ. Несмотря на явные позитивные изменения по восстановлению хозяйства в Чечне, следует отметить, что федеральные дотации в этом регионе в подавляющем количестве случаев идут не на создание производительной экономики, а на строительство инфраструктуры, в том числе, и с элементами непозволительной роскоши. Это приводит к тому, что республика все больше начинает зависеть от федерального бюджета, не стремясь зарабатывать деньги самостоятельно.

По сути, с федеральных силовых структур была снята ответственность за окончательный разгром боевиков. Тем не менее, даже после отмены режима КТО в Чечне продолжается диверсионно-террористическая активность (в 2012 году ее жертвами стали 174 человека, 82 из которых были убиты), а республиканская власть, противодействуя этому движению, в то же время наращивает объемы собственных полномочий и притязаний. Так, 16 апреля 2009 года в Грозном открылся международного аэропорт (с таможней). В 2012 году Рамзан Кадыров интенсифировал территориальные претензии к соседней Ингушетии (Сунженский район), что выразилось в принятии поправок в закон о данном муниципальном образовании и серии конфликтов с главой Ингушетии Юнус-беком Евкуровым.

Помимо актуализированных (открытых) конфликтов на Северном Кавказе развиваются латентные (скрытые) конфликты. Между кабардинцами и балкарцами в Кабардино-Балкарии, карачаевцами и черкесами в Карачаево-Черкесии, аварцами и чеченцами-аккинцами, кумыками и даргинцами в Дагестане, различными этническими группами на Кубани и в Ставрополье отношения не единожды обострялись, не достигая, правда, уровня вооруженного противостояния.

Большая часть конфликтов на Северном Кавказе тесно связана с конфликтами в Закавказье, и наоборот. Правомерно говорить о феномене "связанных конфликтов", решить которые можно только в комплексе.

Одним из ярких примеров этому является "осетинская проблема". Грузино-осетинский конфликт вылился в масштабное вооруженное столкновение в январе 1991 - июле 1992 гг. Он оказал существенное воздействие на ход и результаты осетино-ингушского конфликта.

Грузино-абхазский конфликт способствовал консолидации адыгских этнонациональных движений ("черкесского мира") в Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии, Адыгее, а также активизации Конфедерации горских народов Кавказа. Перечисленные республики и организация сыграли значительную роль в грузино-абхазском конфликте 1992-1993 гг. Стремление Грузии в 2011-2012 гг. разыграть карту т.н. "черкесского геноцида" во многом вызвано стремлением вбить клин между Абхазией и адыгским национальным движением Северного Кавказа.

Выдавливание из Грузии кварельских аварцев в начале 1990-х гг. привело к завязыванию конфликтного узла на Севере Дагестана. Переселяющиеся в Кизлярский и Тарумовский районы Дагестана аварцы (представляющие горский хозяйственно-культурный тип) вступили в конфликт с русскими и ногайцами (представителями равнинного хозяйственно-культурного типа). Как следствие, отток русского населения из северных районов Дагестана. Проблемы этнонационального развития дагестанских народов Азербайджана (лезгины, аварцы) находятся в сфере пристального внимания, как властной элиты Дагестана, так и общественно-политических движений различных этнических групп этой республики. Демаркация и делимитация российско-азербайджанской границы (2010 год), в результате которой под юрисдикцию Баку попали два российских анклава с лезгинским населением (Храх-Уба и Урьян-Уба), вызвала новую дискуссию вокруг "лезгинского вопроса".

"Пятидневная война" в Южной Осетии в августе 2008 года снова подняла политическую роль северокавказских республик. В военных действиях против Грузии принимал участие батальон "Восток" (составленный из этнических чеченцев). Представители этнических движений Северной Осетии и Кабардино-Балкарии выразили готовность отправить добровольцев в зону конфликта. Тем самым были снова продемонстрированы возможности для мобилизации населения под лозунгами "защиты братьев" абхазов и осетин. В то же время Ингушетия (из-за осетино-ингушского конфликта) стала единственной республикой России, отказавшейся принимать беженцев из Южной Осетии.

3.2. Религиозный экстремизм (основное распространение - Восток региона)

В советский период влияние ислама на Северном Кавказе, особенно в его западной части, не было сколько-нибудь значительным. Поэтому в первой половине 1990-х гг. главным вызовом безопасности России на юге страны был этносепаратизм. Чечня была лишь наиболее ярким его примером. Другие же сепаратистские или ирредентистские проекты просто не переросли в открытые противоборства.

"Чистый ислам" как проект для Кавказа стал не только результатом вмешательства внешних сил (саудовцев, пакистанцев). Он был порожден, прежде всего, внутренней средой. Радикально-исламистский проект апеллировал к мировой религии (освобожденной от местных "искажений" и традиций), к универсальным ценностям (вне этносов, вирдов, тарикатов, кланов). В нем был сделан акцент на эгалитаризм, противодействие коррупции и социальной несправедливости. Идеологи "чистого ислама" умело использовали и психологические методы воздействия, адресуясь к неуспешным слоям молодежи. Его успеху способствовало и отсутствие у России внятной политики на Северном Кавказе.

Салафиты сделали краеугольным камнем своей пропаганды и агитации критику светской власти. Массовые злоупотребления местных чиновников служебным положением, коррупция, социальная дифференциация и, как следствие, высокий уровень безработицы, закрытость власти и ее нечувствительность к нуждам населения удобрили почву для успехов пропаганды и популярности салафитов у населения Северного Кавказа. На практике установки салафитов выражаются в стремлении к тотальной исламизации абсолютно всех сфер общественной жизни. Исламистское движение выступает с идеями создания исламского государства "Кавказский Эмират" и участия в глобальном джихаде против всех "врагов ислама" (включая не только Россию, но и США, ЕС, Израиль).

Все это время российские власти пытались противопоставить развитию ваххабизма на Кавказе традиционный ислам, но уже давно отчетливо видно, что он не может конкурировать с фундаментализмом. Традиционный ислам расколот, в значительной степени слился с властью и, как следствие, подвержен тем же порокам, что и она (например, присваивание общественных денег и роскошь на фоне нищенского положения паствы). В понимании немалой части кавказцев-мусульман традиционный ислам является продолжением ненавистной им власти, и это еще больше отталкивает от него значительную массу народа. В этой связи автоматически зачислять всех оппонентов официального духовенства в число "врагов России" было бы большой ошибкой. Т.н. "неофициальный ислам" далеко не тождествен ваххабизму и тем более терроризму.

В условиях вакуума законности, присущего клановой региональной системе при слабом федеральном центре, общество неминуемо предъявляет спрос на структуру, которая взяла бы на себя защиту интересов людей. В определенных кругах эту функцию начинают выполнять экстремистские джамааты. Они, в отличие от официальной власти, начинают восприниматься как народные защитники. Тот факт, что органы правопорядка борются против них, является в глазах людей дополнительным фактором делегитимации власти.

Локомотивом ваххабитского движения стала молодежь - наиболее остро переживающая отсутствие перспектив и испытывающая потребность в интенсивной солидарности. В Дагестане принадлежность к ваххабитскому движению стала уже чем-то похожим на молодежную моду - чтобы не быть белой вороной, молодой человек должен являться ваххабитом.

Популярность ваххабизма определила еще одно явление - под сторонников радикального ислама стало мимикрировать немало бандитских группировок, прикрывающих свои дела исламом, но на самом деле далеких от религии вообще. Это приводит к тому, что значительная часть преступлений, относимых СМИ и общественных мнением на счет ваххабитов, на самом деле совершается из банальных криминальных побуждений.

Фундаментальный ислам постепенно проникает во все сферы общественной жизни. С особенной силой это чувствуется в Дагестане. Судопроизводство в огромном количестве случаев совершается по исламским законам, де-факто разрешено многоженство, сделки с недвижимостью заключаются в мечетях, распространены строгие каноны одежды, продажа спиртного де-факто наказуема и т.д. Существует множество поселков, а подчас и районов, все или почти все жители которых исповедуют ваххабизм; в таких случаях официального муллу могут выгнать и поставить на его место собственного. Традиционный для Дагестана тарикатизм фактически проиграл ваххабитам. Если официально это еще не признается, то на практике, чтобы иметь возможность поддерживать доверие верующих, лидеры традиционного ислама сами вынуждены радикализироваться. Хотя они заявляют о себе как о последовательных противниках ваххабитов, в своей практике они также делают акцент на исламских, а не на светских нормах, в особенности на уровне повседневной жизни.

Уже сейчас можно говорить, что, по крайней мере, в Дагестане ваххабизм в его обоих течениях - мирном и немирном - перешел ту границу, до которой можно было надеяться победить его чисто силовым путем. Дело даже не в том, что количество его приверженцев в республике слишком велико. На этом этапе уже не очень понятно, кто будет искоренять его, т.к. практически у любого силовика среди ваххабитов есть друзья или даже родственники.

3.3. Этнический национализм (основное распространение - Запад региона)

Несмотря на выход исламизма на первый план, этнонационализм на Северном Кавказе сохраняет серьезное значение. В первую очередь, он проявляется в "черкесском вопросе" - настойчивых требованиях к России предоставить адыгам особые привилегии, которые приведут к их этническому доминированию на Западном Кавказе.

За последние 20 лет адыгскими историками и общественными деятелями была создана концепция Кавказской войны, выставляющая черкесов как жертву преступной имперской политики и объявляющая Россию единственной виновницей бед черкесского народа.

В целях "исторической справедливости" адыгская элита требует от России признать "геноцид" и восстановить "статус-кво" на Кавказе, а именно:

1) Вернуть на Кавказ проживающую за рубежом (в основном в Турции и в арабских странах) и насчитывающую по разным оценкам до 5 млн чел. адыгскую диаспору.

2) Воссоздать единое административно-территориальное пространство "Черкесии" в рамках РФ, включив в него "исторические черкесские земли" по состоянию на 2-ю половину XVIII века. В новое образование должны войти земли, на которых ныне находятся три республики - КБР, КЧР и Адыгея, а также часть Северной Осетии и большие части Ставропольского и Краснодарского краев (включая почти все черноморское побережье).

Некоторые радикальные представители адыгских националистических кругов требуют от России выплаты всем адыгам обильных компенсаций за имущество, утраченное их предками в ходе Кавказской войны 150-200 лет назад.

При этом мало кто среди зарубежных адыгов сохраняет черкесскую этническую идентичность и чувствует сильную связь с исторической родиной. Поэтому не все адыгские организации поддерживают такие требования в максимальном варианте, опасаясь массового наплыва черкесов с иной идентичностью из-за рубежа, что будет угрожать положению ныне живущих на Кавказе черкесов. Однако в целом концепция "ответственности России за геноцид черкесов" и "восстановления исторической справедливости" имеет широкую поддержку в адыгских республиках и среди зарубежной черкесской диаспоры. Различие - лишь в уровне требуемой "компенсации".

Избрание Сочи (2007) столицей зимних Олимпийских игр 2014 года способствовало выходу проблемы на международный уровень. Черкесские народы считают, что Сочи расположен на их "исконной" земле. Грузинский парламент в 2011 г. признал "геноцид черкесов" в Российской империи. Понятие "геноцид" применительно к истории черкесов (адыгов) прежде уже было использовано в законодательстве субъектов РФ: в феврале 1992 г. в Кабардино-Балкарии и в апреле 1996 г. в Адыгее.

Характерно, что еще в 1994 году первый Президент Российской Федерации Борис Ельцин к 130-летию окончания Кавказской войны принес извинения за неоправданное применение насилия в отношении горских народов со стороны Российской империи. А 24 июля 2010 года Президент России Дмитрий Медведев подписал новую редакцию закона о соотечественниках за рубежом, в соответствии с которой таковыми теперь могут считаться лица, "относящиеся к народам, исторически проживающим на территории Российской Федерации".

Попустительство российской власти такого рода ревизионизму крайне опасно. Выполнение требований адыгских организаций, даже в частичном виде, способно вызвать огромный социальный взрыв на Кавказе, т.к. послужит основанием для появления огромного числа аналогичных требований к России от других наций, тоже имеющих исторические претензии и желающих переиграть неудачные для них войны.

Вместе с тем, в самом адыгском движении, как внутри РФ, так и в диаспоре, нет единого понимания перспектив решения "черкесского вопроса". В ходе Всероссийской переписи 2010 года попытки черкесских активистов мобилизовать общественное мнение под лозунгом "один народ" и отказаться от использования принятых в советское время этнических маркеров (кабардинцы, адыгейцы, черкесы) в пользу единого черкесского этнонима не были успешными. Так в КБР только 0,29% записались черкесами, в то время как чуть более 57% (от общего числа населения республики, включающего также балкарцев, русских, осетин, месхетинских турок и других) предпочло записаться кабардинцами.

Радикализация массы черкесского населения может произойти при ухудшении экономической, административной ситуации или возникновении дополнительных поводов к мобилизации этнических чувств. Скорее всего, по мере приближения к Олимпиаде внимание к черкесскому вопросу будет нарастать. Нельзя исключать нанесение России серьезного репутационного урона или даже проведение терактов на этой почве.

3.4. Позиционирование Северного Кавказа и стихийный "русский ответ"

На Северном Кавказе за два последних десятилетия сложилось положение, которое характеризуется тремя одновременно идущими процессами:

1) Иждивенчество северокавказских республик по отношению к остальной России, подпитывающее религиозную, этническую и социальную архаику региона. Его экономика стала на 60-80% дотационной. Причем средства, воруемые местными этническими элитами из федеральных дотаций, инвестируются в более "спокойные" и благоприятные для бизнеса регионы РФ (Ставропольский, Краснодарский края, Ростовская и Астраханская область), уда мигрирует и значительная часть населения с Северного Кавказа.

2) Значительная часть населения, особенно молодежи, чувствует презрение и превосходство по отношению к России. Исходя из привитой им в последние годы идеологии, уроженцы Северного Кавказа считают, что принадлежат к "более древним, более благородным" и т.п. этносам и исповедуют наиболее "великую и правильную" религию. Россия же в их понимании является страной, принесшей их предкам и им самим много бед и обязанной сейчас за это расплачиваться.

3) Вместе с тем по российским законам эти люди являются полноправными гражданами России. Складывается очень удобная для них ситуация, когда они могут действовать исходя из своей этнической и клановой идентичности, но в нужные моменты прибегать к защите своих интересов на основе официальной принадлежности к идентичности общегражданской.

В результате вышеописанной ситуации многие выходцы из северокавказских республик широко расселяются по территории России (но главным образом в больших благополучных городах) и формируют "доминантные" клановые структуры, не слишком считаясь с интересами, правами и обычаями местного населения

При этом они уверены в своей безнаказанности. Как любые представители клановой системы, эффективно организованные по земляческому принципу, они имеют преимущество перед местными жителями. Они уверены, что в случаях совершения ими преступлений не понесут наказания, т.к. российские власти предпочтут не конфликтовать с Кавказом. Их многочисленные диаспоры всегда смогут оградить их от правосудия. В крайнем случае, они всегда смогут скрыться на свою малую родину, откуда достать их будет очень проблематично. Кроме того, подобными внутренними мигрантами часто оказываются люди, принадлежащие к кланам, контролирующим федеральные дотации. Они и в финансовом отношении чувствуют себя хозяевами на "завоёванной" ими российской территории. Некоторые эксперты называют такую ситуацию "обратной колонизацией".

Ситуацию усугубляет то, что Кремль действительно склонен закрывать глаза на множественные нарушения законности представителями кавказских народностей и очень часто предоставляет им индульгенцию от правосудия. В то же самое время, рамки законности для представителей не-кавказских народностей все время сужаются, а меры их наказания усиливаются. Со стороны это выглядит так, будто единого законодательства в стране не существует, и к людям разных национальностей и разного происхождения применяются принципиально разные нормы права.

За 20 последних лет русский народ и кавказские элиты (особенно в лице Чечни) полностью поменяли свои позиции по отношению к Кавказу и к его нахождению в составе России. Если в 1994 году чеченцы отделились от России, а россияне были готовы воевать за то, чтобы Чечня