Всё – не наше, всё – другое.

Воли нет там. Нет покоя.

(Если там и есть покой.

То совсем - совсем другой).

Пейзаж - почти как наш,

Зазеркалье это будто.

Тонет в сумерках пейзаж.

То ли вечер, то ли утро…?

Нет, скорее, всё же вечер…

Зимний вечер. Но не суть…

Что гадать? - В запасе – вечность!

Разберёшься как-нибудь,

Коль попал сюда надолго…

И, встречая твой приход,

Тень собаки… или волка….

Чёрной вспышкой промелькнёт.

3

Запойный шлёт эпистолу в ЖЖ:

Я в Тартаре, на вечном ПМЖ

(Прости за каламбур, мой друг, но в общем,

Чем и не жизнь? Хотя бы и вне тел

Мы пребываем? На такой удел

Уже не ропщем;

А что роптать? – хоть нет вещей «вообще»,

В том смысле, как о вас…. Но всё же… всё же

Нас окружают образы вещей

И потому миры наши – похожи,

Да так, что грань стирается порой.

И о себе ты мнишь, что ты - живой).

Холодный зимний сумрак. Я устра –

Иваюсь около костра

Среди других, таких же бестелесных,

Тоскливый вой разносится над лесом:

Собаковолки воют на луну.

Ну-ну.

О прошлом я почти что память стёр,

Свои воспоминания – в костёр

Бросаю, вместо дров. Трещат поленья.

Потом, когда всё прогорит дотла

И по ветру развеется зола,

Наступит окончательно забвенье.

Забытый вами, я забуду вас.

Быть может, что пишу в последний раз,

Любезный друг! И сам не знаю толком,

Зачем пишу и выхожу на связь
Я, медленно, но, верно, становясь
Собаковолком.

 

 

                                           ***

Императрица Анна любила стрелять ворон

Из окон собственного дворца

В Петербурге, каждый раз нанося урон

Нашему поголовью; но истребить до конца

Нас, может и не хотела (слава Богу, и не могла б,

если бы и хотела); мнящий себя - царём,

Сверхчеловеком Ницше – тоже всего лишь раб

времени, обстоятельств… что говорить о нём?

Он (она) позабудется, станет одной строкой –

дескать, «такой (такая) правили с… и до…».

Следом пришла другая, или пришёл другой

(их имена историки вспомнят потом с трудом).

Императрица Анна правила десять лет,

пачкала руки убийством, развязав против нас террор:

Всюду сеяла смерть. Многих из наших нет

(вернее, не стало) с этих кровавых пор.

На спор она попадала – выстрел – и точно в глаз….

И падала, снег кровавя, одна из нас…

Императрица Анна – от скуки (сука!), схватив ружьё,

целилась быстро, нажимала, шутя, курок…
Мы её пережили. Мы всех вас переживём,
Воронофобы! Ибо за нас – Бог.

            ***

Из минувшей зимы я с большими потерями вышел

С покорёженным сердцем, изрядно отъехавшей крышей

Чем же занят я был? – да всем, чем угодно, помимо

Важных дел. В основном – ерунда ерундой.

Оказалось – бездарно профукал я целую зиму,

что рассеялась дымом, растеклась мутноватой водой.
И теперь, озираясь назад, удивляюсь себе, да на что же

Оказалась зима, что уже завершилась, похожа?

Не на бег ли в мешке по глубокому снегу, во сне?
Просыпаться пора, но глаза продирать что-то лень мне.
Что увидишь, открыв их? - всё тот же день серый, весенний?
Или вдруг ничего не увидишь, поняв, что ослеп?

***

Я вышел утром из себя
в открытое окно
а вне меня — со снегом дождь
и было так темно
хоть глаз коли, очки надень
фонариком свети
всё набекрень — ни ночь, ни день
лишь мокрый снег летит

Но как же так, чёрт побери
чем плохо-то внутри?
Я сам себя в себе варил
и что ни говори
А ведь не худо было мне
в дому, внутри, во сне
зачем же вышел я туда
где капает вода?

И сумрачно и зябко так
башке, ногам, спине
кто звал меня, кто подал знак
как будто бы извне? -
Раз согласился выйти вон
из тела и из сна
в глазах — круги, в ушах — трезвон
и это всё — весна

и это всё — сумбур, болезнь

чума и лихорад
набор словес, лихая песнь
и я чему-то рад

***

Тому кузнечику, который

Мне ящик отворил пандоры.

Кузнечик проснулся от спячки

И крылья расправил свои,

И сам себе путь обозначил –

Лови тут его – не лови.

Ну, что же… попрыгали, что ли?

Ведь май наступил, тёплый май!

На волю – по лесу, по полю

И к Черному морю – давай!

Да здравствуют бублики с маком!

И йогурт сладчайший с утра!

Нам дома – прикольно, однако,

В дорогу опять нам пора.

Нас ждут поезда и вокзалы,

И солнце, и ливень, и град.

Потом ты вернёшься усталый,

Счастливый, весёлый - назад.

Вернёшься и скажешь: отлично!

Вот с миром налажена связь!

И жизнь нам хотя не постичь, но,

В целом, она – удалась!

П.Р.

На берегу морском – Платон

А впереди - вода

Кого зовёт Платон? А он

Зовёт к себе кита.

Что б водрузиться на кита

И после, во всю прыть

На нём, неведомо куда

По черноморю плыть.

       Крымское время

Развалясь на ложе

Каменном, нагретом,

Впитываешь кожей

Счастье жизни летом.

Волн гремят раскаты,

И безлюден брег,

Чувствуешь себя ты

Здесь, как древний грек,

Бросивший Элладу…

Повидавший виды…

Зелень винограда…

Дикая Таврида…

Чайки да цикады,

Да тягучий зной,

Облаков громады

В небе над тобой

Движутся всей массой,

Грудою, гуртом…
К нулевому часу
В веке нулевом

***

Впервые увидел дельфина -
Внезапно он в море возник

И мне показал свою спину

И режущий волны плавник

Закат догорал, багровело

Высокое небо над нами.

Ходило упругое тело

Дельфинее, в море, кругами

Дельфин редкий гость тут и значит

Изящный, стремительный весь,
Он сам – как посланник удачи
Несущий мне добрую весть

 

 

       

                                           ***      

Мне снится: ветер, звери, птицы
и листья шепчут, замирая
«Попей, попей, попей водицы
там — мёртвая, а там - живая

Не ошибиться б ненароком
не промахнуться бы случайно
но яркий свет сплошным потоком
за дверью, за которой тайна

1

Пиши, пиши, скреби пером,
Пусть расшифруют всё потом
Те, кто придут за нами вслед
Через сто тысяч лет.

Не жди, что здесь тебя поймут,
Что кто-то тут оценит труд,
Твой труд над рифмою простой,
Твой выстрел холостой…

Ты разобрался, наконец,
Кто тут живой и кто мертвец,
И кто ты сам, и кто ты сам
И здесь, - и там, и там.

Зачем нужны твои глаза,
Когда в них места нет слезам?
Вход по часам в универсам
С названием «Сезам».

Ты жил да был, да вдруг исчез,
Как будто напортачил бес.
Кругом - туман, завеса, дым,
Ты стал для всех чужим.

А стать своим не привелось,
Все смотрят - сквозь,
и слышат – сквозь
Тебя, не видя никого,
Не слыша ничего.

Почто тревожно на душе?
Отставка близится уже,
И ждёт давно могила-мать,
Чтоб горб твой исправлять.

И рать – неясно даже чья –
Тебя встречает хохоча,
И Ворон чёрный у плеча,
И кровь не горяча.

2

Как, равновесие держа,
Стоять на лезвии ножа,
Одновременно размышлять,
И говорить, и спать?
Весны предчувствовать приход,
Когда весну никто не ждёт,
Когда для всех ещё она
Иллюзия, обман?

И вот накатывает на
Тебя внезапная волна
Видений, слов, каких-то фраз,
Сплетающихся в речь,
Речь – словно мартовский ручей,
Ручей – ничей, он всё звончей,
От всех от нас сбежит тотчас
И дальше будет течь.

 

         

 

 

***

Посвящаю – с костлявой священной борьбе.
Помню, в детстве пытался представить себе,
Что на этом вот месте, куда привела
Меня бабушка, - раньше деревня была.
А теперь ни двора, ни кола.

И по ходу бабуля, волнуясь, с трудом
Отыскала то место, где их стоял дом,
По деревьям каким-то, живым до сих пор:
«Вот стоял тут наш дом, тут был двор».
Предо мною возникло видение:
Появилась прабабка – Евления,
И мужик с бородой, что стоит рядом с ней,
Это прадед Андрей.

Начинается музыка невдалеке,
Расступается пыльный бурьян.
Моя бабушка – девочка в красном платке,
Братья, – Павел, и Пётр, и Иван, -
Её старшие братья, ещё пацаны.
Рождены до Германской войны.

Они спросят у нас: «Вы откуда и чьи?»
Пёс Туман, не узнав чужаков, зарычит,
Сбитый с толку, при виде бабули, притом
Удивится, замашет хвостом
(Как оно совместится в его голове:
Была Ася и стало их две?)

Тот Туман позже с волком сцепился, в ночи
Прадед с вилами в помощь ему подскочил,
Но к несчастию, в сумерках и впопыхах
Псу проткнул то ли бок, то ли пах.

Тут работали в поле, трудились в поту,
Тут росли и играли в лапту,
И молились, женились, рожали детей,
Помирали потом без затей

Прадед помер. На Кольский сослали Петра
(ох, стара эта песня, стара).
Павел в город свинтил и служил в ГПУ.
А Иван с голодухи опух

В тридцать третьем, и умер – он просто упал
По дороге до дома, и всё.
Подышал- подышал, а потом перестал.
Жил да был - да в могилу снесён.

А сейчас той деревни давно уже нет.
Девяносто без малого лет
Как она опустела, исчезла. Её -
Поглотило Небытиё.
Пусть она, и родня моя вся эта, тут
Хоть немного в стишке поживут.
Места много они ведь, ей-ей, не займут
Перед тем, как навеки уйдут.

***

В общем-то, я человек нелюдимый.
По телефону беседую с Димой
Без телефона веду диалог
С Аней и с Олей, с Андреем, Наташей
Кто - в мире лучшем, а кто ещё - в нашем
Так ли уж важно?
Огромный поток,
Всех нас несёт и то дальше, то ближе
Мы в том потоке друг к другу - гляди же:
Время распалось - достанешь рукой
Руку когда-то умершего друга
Скажешь с улыбкой ему, без испуга
Где пропадали вы, мой дорогой?
Где пропадалось и как умиралось,
Как забывалось, и как возвращалось?
Здорово, всё - таки встретиться, да?
Плавится воздух дрожащий в июле
Ветры горячие тучу надули
Что развивается, как борода

Бога
                  

 

Четыре подруги

Санитарный поезд. Сорок третий...
или может быть сорок второй?
всё пропахло кровью, гноем, смертью,
грязью, потом, болью и войной

Мы дружили с Олей, Валей, Любой.
Дел – невпроворотная гора.
Ничего. Бывало, стиснем зубы,
Пашем по две смены до утра.

До – не помню! – после Сталинграда?
вдруг бомбёжка – крик со всех сторон.
При таком раскладе, значит, надо
Покидать немедленно вагон,

прыгать под откос и в землю врыться,
И молиться, что бы пронесло.
Кружат самолёты, словно птицы,
сыплют в нас, по первое число.