Глава четырнадцатая, в которой разговаривают все сразу, сидя у костра возле разрушенной скалы

 

Зоя. Когда мы вытащили тебя из трещины, ты был как труп.

Ирина. Острая кислородная недостаточность, переохлаждение плюс тяжелейшие ушибы. Возможно, небольшое сотрясение мозга. Поэтому лежи, не двигайся несколько дней.

Виталий (задумчиво). Кажется, я изобрел еще один важный принцип… (Все смеются, Виталий обескуражен.) Что я такого сказал?

Янис. Не обижайся, старина, мы смеемся не над тобой.

Ирина. Теперь я знаю цену твоим принципам: стоило заиграть какому‑то камню, и все твои принципы…

Виталий (обиженно). Что, я, нынешний, тронул кого‑нибудь? Убил? Задушил? (Янису.) Ты что‑нибудь имеешь против меня?

Янис. Нет. Не волнуйся, конечно, это был не ты. Ведь все это происходило совсем в другие эпохи.

Виталий. Вот попробуй объясни ей.

Янис. По‑моему, всем все понятно. Главное, друзья, заключается в том, что здесь, в своем времени, мы остаемся людьми. (Добродушно, косясь на Виталия.) Конечно, не без маленьких, очень маленьких недостатков…

Виталий (торопливо прожевывая кусок колбасы). По сравнению с тем, пещерным, я просто ангел.

Янис. А Виталий молодец, перенес продукты в пещеру, теперь бы сидели голодные – все осталось бы под скалой.

Ирина. Ой, не говорите про пещеру! Не могу представить, как можно было так деградировать…

Янис. Ничего особенного. Влияние звукового поля. Видимо, за счет микротолчков источник все время излучал небольшую мощность, которая и действовала на нас постоянно в течение всех последних дней.

Ирина. Да, но как я могла?! Это мясо – фу!

Виталий. Теперь я тоже знаю твои возможности. (Шутливо отодвигается от нее.) Надо подальше от тебя, а то еще возьмешь дубину и…

Василий Харитонович (Янису). Ты счастливый, ты держал в руках Смешивающий тысячу веков белый камень Эрдени! Народ напрасно легенды не сочиняет.

Янис. Да, насчет народа вы правы, Но камень держал не я, вернее, не только я. Вообще приключение это наводит меня на мысль, что человечество состоит из огромного числа восходящих рядов, оно, как спектр видимого света, содержит линии самых тончайших оттенков, и каждая линия, как полосочка спектра, соответствует определенному свойству человеческой натуры доброте, жестокости, уму, глупости, честности, лицемерию и так далее. И все эти восходящие ряды человеческих натур пронизывают на стеблях генов‑носителей всю толщу времени – от возникновения хомо сапиенс до веерообразного расширения в необъятном космосе. Друзья! Нам выпало жить в XX веке, и я счастлив, что живу теперь, а не тогда, во тьме пещеры.

Виталий. Стоп‑стоп‑стоп! Кажется, рождается новый принцип: чем больше счастья, тем больше проблем. Или: хочешь быть счастливым – ищи на свой нос приключений!

Янис. Строго говоря, ты прав. Счастье – в движении, в преодолении.

Ирина. Мне все понятно, но при чем здесь этот белый камень Эрдени?

Янис (поборов усмешку). Поющее яйцо, поющая лагуна, поющий камень, поющее озеро – все эти легенды следствие случайных встреч с одной и той же модификацией машины времени. Зачем это? Видно, для того, чтобы мы, люди, смогли узнать свое прошлое и заглянуть в будущее. Кому это надо? Думаю, больше всего самим людям. «…Народ напрасно легенды не сочиняет», как верно заметил Василий Харитонович.

Зоя. Но почему «поющие», почему кругом музыка?

Янис. Ну, это понятно: расчет на то, что только разумные существа, стоящие на высоком уровне технологического развития, смогут разложить музыкальную информацию и проникнуть в глубинные слои, где и начинает работать машина времени. Не исключена вероятность, что в будущем нас ждут новые встречи с поющими камнями.

Виталий. Ну уж извините! На этот случай у меня есть железный принцип: подальше от поющих камней. Вообще от камней!

 

 

 

Галина Панизовская

Ошибка

(Новелла)

 

– Владимир Александрович! Вы?

Она была в сером платье, в котором ходила прежде на лекции. Теперь оно, наверно, было домашним.

– По‑моему, мы на «ты», – напомнил Володя.

– На работе – нет. Ведь вы ко мне как начальник?

Надя училась на четыре курса младше, и, когда после распределения появилась в его лаборатории, они оба приняли вдруг официальный тон.

– Начальников я на порог бы не пускал, – ответил он теперь.

– Тогда входи. Я сейчас…

Пропустив его в комнату, она поспешно удалилась. Было слышно, как в ванной льется вода.

Володя не был здесь года три. Или больше?.. Диван стоял, как раньше – у окна. И мир крыш за окном, как раньше, влезал вовнутрь, раздвигал стены, звал к себе… Статья Откинса валялась раскрытая под подоконником.

«Итак, мы показали, что выводы Надежды Веселовой содержат ошибку, и открытие русских, касающееся дискретности времени, оказалось, к сожалению, всего лишь дешевой сенсацией. Впрочем, за автором остается возможность нам ответить…» – в сотый раз прочел Володя.

Последние четыре слова были подчеркнуты. И оттого, что она подчеркнула их неровной синей чертой, ему сделалось как‑то легче.

«Ну кто, в конце концов, этот Откинс? – спросил он себя. – Видный американский ученый, математик? Да. Но ведь не господь же он бог, в самом деле!» Статья Откинса пришла только вчера, а Надина дискретность времени касалась совсем новых областей математики, так что даже крупные специалисты не могли пока судить, кто прав. Это знала пока только сама Надя.

«Вот сейчас она войдет и скажет, что все это чушь, что американец просто врет», – говорил себе Володя.

Но она не входила, а в ванной что‑то булькало. И он со смутной неловкостью вспомнил, что ведь, кажется, неприлично врываться вот так после десяти… Однако Надина работа наделала в прошлом году столько шума… Он должен был узнать, прав ли Откинс. Ждать до утра он не мог. И потому стоял теперь в Надиной комнате в одиннадцатом часу вечера и слушал, как она, наконец, закрывает в ванной воду…

Пять минут назад она впустила его и сказала: «Входи…» Она сказала: «Входи», а ей бы надо было сказать просто: «Все в порядке!» или уж выложить сразу: «Ох, знаешь, американец прав!» Неужели он прав? Сейчас она войдет и скажет…

– Я долго? Извини! – сказала Надя.

Она вошла, держась рукой за косяк. Рука была влажная, с закатанным рукавом. И это почему‑то вселило надежду. «В конце концов, с чего я взял, что Откинс непременно прав?» – удивился он. Кисть ее руки была розовая, а локоть белый и, наверное, теплый…

– Знаешь, – произнесла она, – я решила бросить математику.

Комната, свет лампы, Надя у дверного косяка – все это постепенно возвращалось откуда‑то издали. «Что? – хотел переспросить Володя. – Что?» Но слова ее висели в воздухе, становились невыносимо реальными: «Я решила бросить математику». Так. Значит, Откинс все‑таки прав…

Володя нагнулся. Поднял статью. Сунул ее в карман.

И ему казалось, он слышит, как Откинс там торжествует.

Значит, она согласилась с Откинсом. Или, может быть, нашла ошибку сама, еще до статьи. Вот почему она была в последнее время такая нервная…

– Это решено. Я собиралась сказать тебе раньше, – услышал он.

Значит, ошибку нашла она сама. Значит там действительно была ошибка…

Володя сделал в Надиной работе один раздел по теории вероятности – это была его специальность. Остальные расчеты она делала сама. И это была очень новая область… Он помнил все сорок конечных уравнений. Но, значит, там все‑таки была ошибка, раз она так…

Сегодня утром он сидел в своем кабинете перед двумя молчащими телефонами, Сидел и представлял себе Надю со статьей Откинса: как она достает статью из конверта, проглядывает…

– Владимир Александрович, я хотела сказать вам… – услышал он.

Как жаль, что не принято закрываться в кабинете на ключ.

– Слушаю вас, Станислава Мстиславовна.

– Мне говорили, что в связи с делом Надежды Андреевны у лаборатории будут крупные неприятности.

– С делом? Что вы имеете в виду?

– Разумеется, это ее пресловутое открытие… Сенсационные выводы, поспешная публикация. И когда после этого доказано, что это всего лишь простая, чуть ни арифметическая ошибка…

– Это не доказано.

– Да?

– Уверяю вас.

– Владимир Александрович! Я так рада!.. А я не спала всю ночь, все думала: «Бедная Надюша! Понятно, почему она стала такая нервная…» Я просто больна была от огорчения. Вы меня вылечили, Владимир Александрович… И у дирекции не будет причин к недовольству… Я так рада… В самом деле…

– Извините, Станислава Мстиславовна, – сказал Володя. – Я спешу.

Спешить ему было некуда. Просто осточертела уже эта комната с легко открывающейся дверью и молчащими телефонами…

А ведь статья Откинса пришла только вчера. И в институте она имелась как будто только в двух экземплярах. Один он запер в стол, в самый нижний ящик. А другой послал Наде.

– Доброго здоровья, Владимир Александрович!

«Ну вот, опять не успел выскочить», – подумал Володя.

– Здравствуйте, Евгений Петрович.

– Извините, что задержу. Я хотел поинтересоваться насчет Надежды Андреевны.

– Да?

– Надежда Андреевна, как вы знаете, позволила себе всенародно объявить, что я вот уже двадцать лет жую одну и ту же жвачку… одну и ту же, видите ли, жвачку прописных истин… Ей, видите ли…

– Это очень неприятная история, – перебил Володя. – Но ведь это было так давно. Мы все принесли вам тогда свои извинения. Но я еще раз прошу вас извинить Надежду Андреевну, она сожалеет…

– Не стоит труда. Она сказала, видите ли, что не любит дураков…

– Она сказала это вам?

– Не мне. То есть не прямо мне. Но я…

– Вы хотите, чтоб я переговорил с ней?

– Уже не хочу. Я понял причину ее повышенной нервозности. Я только хотел получить от вас подтверждения. Это правда?

– Что именно?

– То, что она опубликовала неверные выводы и поставила всех нас в пренеприятнейшее положение. Видите ли, ложный результат – и все это ради минутной славы!.. Подумать только!

– Между прочим, Евгений Петрович, работу Веселовой подписал к публикации именно я, как начальник лаборатории, так что…

– Ради бога, дорогой Владимир Александрович!.. Вы так еще молоды. Вы были введены в заблуждение… Я далек от мысли…

– А перед этим работу одобрил Ученый совет, членом которого являетесь и вы, Евгений Петрович.

– Лично я на этом заседании не присутствовал. Сие отмечено в протоколе.

Теперь Володя мог наконец сбежать. Но он мало выиграл от бегства. Потому что ведь в кабинете на столе остались стоять два телефона. И по любому из них могла позвонить Надя… В общем‑то это было удачно, что она как раз взяла свои отгулы. Статью Откинса она должна была получить сегодня с первой почтой. И теперь вотвот позвонит… Он прогуливался мимо своей двери… Коридор был пуст. Вдруг в нем возник сам собой Смирнов – заместитель начальника отдела кадров. Он приближался странными, неслышными шагами.

– Владим Санычу большой привет!

Он подошел вплотную. На правой стороне его лба белела шишка. Странная шишка. Он пришел в институт уже год назад, а Володя все никак не мог привыкнуть.

– Я слыхал, у вас в лаборатории нервная обстановочка? – поинтересовался Смирнов полушепотом.

Шишка на лбу шевелилась при каждом слове. Володя с трудом оторвал глаза.

– Да? – удивился он. – Интересно. А я что‑то пока не слыхал.

– А вы зря обижаетесь, Владим Саныч. У вас в общем‑то, здоровый коллектив, но…

– Но?..

– Мне говорили, ваша Веселова человек нервный, болезненный… Скажите, когда вы узнали, что у нее шизофрения? А?

– Что?.. Вы, извините, шутите?

Шишка на лбу раздулась и вдруг стала лиловой. Смирнов погладил ее толстым указательным пальцем.

– Шучу, шучу, Владим Саныч… Но тетка ее уж действительно того… Говорят, тетушка‑то в больнице и это у них у всех семейное… А что это ваша Веселова напутала там в, как их, расчетах?..

– Кто вам говорил?

– Да вы не волнуйтесь. Вы…

– Я и не волнуюсь. Но хотелось бы узнать, Федор Викторович, кто сообщил вам все эти мерзости?

– Я бы на вашем месте, дорогой Владим Саныч, не выражался так уж неосторожно. Мне говорили честные люди. Те, что болеют за институт… Да! А то что‑то многовато развелось у нас этих, как их, теоретиков…

– Спасибо за совет, – сказал Володя отходя.

Телефоны молчали. Он представил себе Надю, как она сидит со статьей Откинса на коленях. Ей пора бы позвонить. Вот сейчас.

Звонок!

– Пегин… Пегин слушает!

– Владимир Саныч! Я из машбюро.

– Кто?

Это была всего лишь Мартова. Голова у Володи как‑то отяжелела.

– Слушаю вас, Тамара Сергеевна.

– Сдали в печать месяц назад… не будет готово… срывается срок… не хочет для нас печатать…

– Простите, я не расслышал. Кто не хочет печатать?

– Я же говорю, начальник машбюро Харитонов. Это же просто безобразие, Владимир Саныч! Он говорит, что от теоретиков вообще нет никакого толку. И что он получил команду печатать для нас в последнюю очередь.

– Команду? От кого?

– Не говорит от кого. И еще, Владимир Саныч, он говорит, что все равно мы все путаем.

– Спасибо, Тамара Сергеевна, – сказал Володя. – Я займусь этим сам.

Было без трех минут шесть. Потом – без одной, потом – шесть минут седьмого. Володя медленно надел плащ. Повернул ключ в замке, последний раз прислушиваясь из‑за двери – не позвонит ли… Собственно идти ему было некуда, потому что там, дома, тоже ведь телефон, такой же зеленый и немой. А он не мог больше играть в эту телефонную молчанку.

Под дверью библиотеки желтела полоска света.

– Юля, можно?

Юля сидела, положив ногу на ногу, держа сигарету между пальцами. Каждый вечер, проводив читателей, она курила вот так на дорожку, одна в полутемном зале.

– Володя?.. Сигаретку?

– Ага. Спасибо.

– Курите‑курите. Я оставлю форточку приоткрытой… Какая мерзкая погода на улице! Холод…

– Холод, – согласился Володя. – Юля, вы знаете Надежду Андреевну?

– Высокая шатенка, да? Мне говорили, что у нее неприятности с какой‑то работой… Значительная женщина!.. Так, значит, Надежда Андреевна открыла, что мы можем посетить своих прабабушек? – удивлялась Юля.

– Теоретически возможность путешествий в прошлое доказана математикой еще в конце двадцатого века. Но речь идет не о практическом пикнике, а лишь о принципе…

– Все равно, Володя, это потрясающе! Я никогда не слышала… Но в чем же тогда открытие Надежды Андреевны?

– В правилах движения. Допустим, вы решили быть гостьей на свадьбе Наполеона и Жозефины…

– Наполеон мне несимпатичен, – грустно вздохнула Юля, – он, в общем‑то, не был верен друзьям.

– Да? Но, предположим, вы все‑таки побывали на его свадьбе. И забыли там свое кольцо. Вот это. Получить его обратно было бы трудно: Надежда Андреевна показала в своих уравнениях, что нельзя посетить одно и то же время дважды.

Юля вытянула палец с большим голубоватым камнем в тонких золотых лепестках, произнесла со вздохом:

– Жаль. А то мы могли бы всю жизнь возвращаться в дни, когда были счастливы.

– Это невозможно.

– Что ж. Этого и следовало ожидать… Но свое кольцо я бы все‑таки вернула. Я очень люблю его: его подарил друг… В первый раз я побывала у них в день свадьбы, да? А за кольцом я явилась бы к следующему воскресенью. И с вашей математикой все было бы в порядке.

– Нет. Надежда Андреевна показала, что нельзя появиться даже близко к тому времени, которое уже посетил. Это названо дискретностью времени…

– Дис‑крет‑ность? Знакомое слово. Означает, как будто, прерывистость. Да? Но если нельзя через неделю, то через сколько же можно?

– Вычислить абсолютно точно пока не удалось. Но приблизительно вы могли бы потребовать у Жозефины свое кольцо спустя двадцать пять лет с того времени, как вы его потеряли.

– Вы не помните, сколько прожила Жозефина? – задумалась Юля. – Но за двадцать пять лет она все равно бы меня забыла. И потом, у нее было за это время столько горя, что я сочла бы просто бестактным… Ну нет, кольцо надо забрать сразу! Ведь если это нельзя мне, я могла бы попросить кого‑то другого? Например вас, Володя?..

– Если я не сопровождал вас на свадьбу. Тогда ваш запрет ко мне не относится. И я буду счастлив выполнить ваше поручение.

– Я вам очень признательна! – серьезно кивнула Юля, стряхивая пепел длинным розовым ногтем. – Все это очень любопытно, Володя. Но как это связано с неприятностями… Надежды Андреевны?

– Статья, которую я вчера у вас взял… Американцы пишут нам, что выводы Нади о дискретности неверны. Что допущена ошибка в расчете.

В зале было полутемно и тихо.

– Давайте еще по сигаретке, – предложила Юля.

…Холодно на улице не было. Шел мелкий ноябрьский дождь. И можно было шагать, ступая в черноту, спрятаться за летящие капли.

– Володя! – окликнули его сзади.

Меньше всего ему хотелось кого‑нибудь встретить.

– Володя!

Он ускорил шаги.

– Володька же!

Он свернул за угол.

– Володька! Черт! Стой!

– Ну стою, – сказал он..

Это был Пашка Носик. Он учился с Володей на одном курсе. И он был чемпионом курса по бегу на короткие дистанции.

– Помни, что я твой чемпион! – сказал он теперь. – Ну? Что у вас там с Надеждой? Выкладывай!

– Интимные подробности не касаются даже чемпионов, Паша.

– Интимные? Ах ты скотина!

– А ты пошляк. Узкий пошляк – кандидат Носик. Я же все‑таки ее начлаб. А это уж интим от математики. Понял?

– Ни черта.

– Математик Носик, как вам удалось получить ваш диплом?

– Сам удивляюсь, – признался Пашка. – А как вы с Надеждой добились внимания американской прессы?

– За личные заслуги.

– Вы сможете дать опровержение?

– Пока неясно.

– Начальство уже выразило вам свое восхищение?

Володя пожал плечами.

– Ничего, за этим дело не станет, – успокоил Пашка. – Так вот, если вам нужен подручный кандидат… Или вам вдруг понадобится машинное время для вычислений…

– Что ты, Паша? У нас в институте свой вычислительный и…

– Еще бы! – сказал Пашка. – Еще бы! Но вы просто запомните, сэр, что если вдруг как‑то понадобится…

Теперь был одиннадцатый час ночи, Володя стоял рядом с Надей и знал уже, что опровержения они дать не смогут, что в работе есть ошибка…

«Но почему она так легко сдалась? – возмутился Володя. – Она не смеет так все бросить. Пашка прав, сделаем новый расчет, будем бороться. Даже если дирекция будет против…»

– Наверное, я не вернусь к математике, – сказала Надя.

«Размазня! – думал Володя. – Нужно доказать. Нужно драться… Впрочем, с кем драться? С кем, раз это действительно ошибка?.. А это ошибка, раз она так все бросает».

Надя стояла, глядя в окно, опершись плечом о стену. «Многие ученые допускали ошибки, – думал Володя, – но никто не знает, как они об этом забывали… И забывали ли об этом их ближние?»

– Я хочу уйти из лаборатории, – сообщила Надя.

«Так, – решил Володя. – С самого начала было ясно, что год для такой работы подозрительно мало. А у нее не было даже года. Было фактически месяцев семь: я сам отрывал ее на срочные заказы. Я отрывал… Но все равно, если работа не закончена, ученый не должен публиковать результат. Особенно такой результат. Она обязана была сама отказаться…»

– Я уйду, – обещала Надя.

«Ее работа – это была сенсация, можно сказать, почти слава. И вот теперь… Как она могла решиться на публикацию? И как я мог подписать? И ведь знал, что год на такую работу мало…»

– Я подам заявление об уходе.

«Правильно. Она уйдет из лаборатории, из института. И все со временем забудется: Она должна уйти из института, потому что ведь действительно есть ошибка…»

– Мне опротивела математика…

«…Там все‑таки есть ошибка. А это значит, что дискретности времени не существует… Мы вычисляли эту дискретность – двадцать пять лет. Мы говорили: никто не может посетить одно и то же время дважды. Мы уверяли: двигаясь из нашего 2023 года в прошлое, вы попадете сразу не ближе 1998‑го, из него перепрыгнете в 1973‑й, оттуда в 48‑й, потом в 23‑й… А захотите двигаться в будущее, так попадете в 2048‑й. Интервалы эти можно увеличить, а уменьшить нельзя – дискретность! Но, выходит, дискретности нет. Это ошибка…»

– Мне опротивела математика, – еще раз сказала Надя. – Я уйду…

– И что будешь делать? Выйдешь замуж за марсианина?

В общем‑то это было неблагородно, так шутить. Володя понял это прежде, чем успел закрыть рот. Но он не мог себе представить ничего такого, из‑за чего потерял бы к математике острый интерес.

Надя смотрела в окно на крыши.

«А ты, оказывается, подонок, – обратился к себе Володя. – Извинись, подонок!»

– Он не марсианин, – задумчиво сказала Надя. – Он историк. И потом, знаешь, он не может на мне жениться.

– Что???

Она занималась своей дискретностью и сидела в институте до ночи. Во всяком случае, он думал, что сидела. И она еще брала работу домой… Он не был у нее дома около трех лет, он представлял себе, как она сидит здесь за столом, заваленным графиками.

У нее было очень белое ухо. И прикушенный угол губы.

– Это еще кто такой? – выдавил Володя неожиданно хрипло.

Ресницы ее шевельнулись.

Когда она была на втором курсе, он рассчитал ей контрольную по сопромату. Он считал, а она сидела рядом, и ресница ее упала на стеклышко логарифмической линейки…

Теперь она смотрела в окна на крыши. Задумчивый мир крыш, плоскогорья, разорванные пропастью двора, замкнутые горными хребтами труб.

– Он приходил к тебе сюда?

– Я ходила к нему сама. И вообще – я все сама… – ответила Надя.

Она водила по стеклу пальцем.

– Он тебя бросил?

– Он уехал.

– Надолго?

– Навсегда.

Она водила по стеклу пальцем с коротким ногтем. Это было вместо слез. Это были ее слезы. Володя знал это точно. Он спросил глупо:

– Ты скучаешь?

– Нет. Просто не вижу ни в чем смысла… Понимаешь, он сидел за письменным столом, а я приходила и садилась сзади. Перед ним лежали его часы, трубка, карта, и я смотрела на его вещи, на его затылок, на плечо и могла со своего места протянуть руку и их потрогать… А спина у него была согнутая, он писал и было видно, что он не встанет вот сейчас и не уйдет туда, где не будет меня, где я не смогу его видеть… И тогда я думала, что просидела бы вот так вечность, две вечности. И ничего больше не захотела бы, ни о чем не вспомнила. Потому что все, чего я могла желать, было тут, со мной, а все остальное, весь остальной мир мне просто совсем не нужен…

– А ему?

– Он историк. Он изучает нашу эпоху.

– Слишком современные интересы, – зло заметил Володя. – Историков интересуют обычно древности.

– А мы и есть древность, Володя. То есть, конечно, для Него. Он, – Надя произносила «Он» будто с большой буквы, как имя, – Он историк из будущего…

– Что???

– Ты же знаешь, возможность путешествий во времени давным‑давно теоретически доказана. Так вот, Он пришел к нам из будущего изучать нас. Он первый времяплаватель, запущенный их физиками… Как были когда‑то первые космонавты…

Ноги у Володи стали будто ватные. Хотелось сесть на пол. А Надя говорила монотонно:

– Он двигается из будущего в прошлое. Наш год – просто одна из остановок. Теперь Он передвинулся дальше.

«Черт знает что, – думал Володя. – Бред!.. Хотя почему бред? Ведь это на самом деле возможно…»

– Какой он, Надя?

– Он хороший… Но Он мог бы родиться и в нашем времени. Ты ни за что не догадался бы, что он не наш.

– Ты же догадалась?

– Сама – нет. Но, вообще, дело не в этом. Просто с ним хорошо, а без него плохо. Без него просто ничего нет…

Она чертила что‑то на стекле. Глаза были сухие.

– Ты сказала ему?

– Что?

– Что ты без него не можешь?

– Зачем? Мы ни о чем не говорили. Я просто приходила к нему и все. Так было четыре месяца.

– А потом он… уехал?

– Я всегда ведь знала, что Он уедет. И каждый раз, когда шла к нему, боялась, что его уже нет.

Она шла к нему… У нее было мохнатое пальто на одной большой пуговице. Володя представил себе, как она идет к нему под дождем, со светлыми каплями в ворсинках…

– Это было больше чем счастье, – сказала она. – Это было больше счастья, когда я поняла, что ему тоже грустно прощаться… Он сказал, что расстанемся ненадолго и что Он возвратится, когда закончатся эксперименты.

Она все еще зачем‑то чертила по стеклу. Может быть, высматривала этого своего типа, когда он там появится…

– Ну и что ж ты канючишь? – грубо сказал Володя. – Не зажми только свадьбу, когда вернется…

– Он не вернется.

– Здрасьте! Это еще почему!

Она обернулась, глянула изумленными глазами:

– Но возвращение же невозможно, Володя! Неужели ты не понимаешь? Нельзя посетить одно и то же время дважды, а дискретность – двадцать пять лет…

Дискретность?.. Статья Откинса шуршала в Володином кармане.

– Пойми, Володя! В лучшем случае Он появится через двадцать пять лет… Я уже буду старая…

А статья шуршала в кармане…

– Но ведь Откинс… – пробормотал Володя.

– Что Откинс?

– Он опроверг…

– И ты принял это всерьез?.. Он просто не понял, этот твой балбес, что мы учли кривизну пространства…

Она опять чертила пальцем по стеклу. Чертила сосредоточенно, как будто делала что‑то важное, от чего нельзя ни на миг оторваться… У Володи сжалось горло.

– Послушай, Надь, – вдруг сказал он. – Ведь дискретность – это всего лишь гипотеза. Пусть Откинс балбес, но, может быть… может быть, дискретность все же не подтвердится? Ведь могут там быть другие ошибки? Постой! – догадался он. – Сами мы балбесы! Дискретность была бы уже известна в будущем, если бы на самом деле была… Но раз твой пришелец обещал к тебе возвратиться…

– Ох, Володя, я смотрела заданный ему маршрут. После нашего 2023 года он должен попасть в 1988‑й, затем в 1973‑й, после в 48‑й. А на пути обратно он остановится в 2048‑м. Как видишь, тем, кто отправлял его в путь, закон дискретности известен вполне. А сам он, возможно, позабыл, что‑то спутал… Знаешь, он очень хотел вернуться…

– И ты ему не разъяснила! – вскрикнул Володя. – Как ты могла?..

– Я боялась. Боялась, что он уйдет все равно… Или что останется, а когда‑нибудь потом пожалеет… Знаешь, я ненавижу математику!

 

 

Вадим Шефнер

Записки зубовладельца

(Рассказ)

 

Ночное пробуждение

 

Милостивые граждане!

Если размышлять о зубах в мировом масштабе, то получаются весьма обнадеживающие цифры. По данным статистики, население нашей уважаемой планеты перевалило за три миллиарда душ. А чем больше людей – тем больше зубов. Откинем стариков, которые уже не имеют зубов; откинем младенцев, которые еще не имеют зубов; не будем брать во внимание инопланетчиков антропоидного типа, тайно заброшенных на нашу Землю, ибо количество их, как мы знаем, весьма незначительно. Будем упрощенно считать, что на планете имеется ровно 3 000 000 000 законных зубовладельцев и что каждый из них носит положенные ему природой 32 зуба. Теперь произведем несложное умножение:

3 000 000 000 ✕ 32 = 96 000 000 000.

Вот сколько зубов у человечества! Ему есть чем гордиться! Эти величественные, вдохновляющие цифры не оставляют места для пессимизма!

В моей жизни зубы сыграли решающую роль.

Случилось это в те давние довоенные времена, когда в Ленинграде моста Александра Невского еще и в проекте не было, а Володарский мост только проектировался; в те времена, когда почти все дома отапливались дровами, а в кухнях гудели примуса. А я в те давние времена уже полностью существовал на свете. Я был молод, холост, и хоть учился на втором курсе Деревообделочного техникума, не подозревал, что будущее мое заключается в поэзии. В стенгазете я уже успел поместить два стихотворения. Одно называлось так: «Поменьше стружки, друзья и подружки!» В нем я боролся за уменьшение древесных отходов. Второе было узколирическое и называлось «Ночь на Мадагаскаре».

В тот субботний вечер в комнате общежития было очень тихо. Все три моих однокомнатника отсутствовали по неуважительным причинам. Пользуясь тишиной, я полностью окунулся в творчество. Я начал писать балладу на историческую тему, в которой решил разоблачить графа Анжуйского. Начиналась она так: «Жил на свете граф Анжуйский, у него был нрав буржуйский». Однако за отсутствием дальнейших фактов я решил отложить работу на утро. Улегшись на койку, я вынул из тумбочки брошюру «Как избавиться от застенчивости».

Я штудировал ее ежедневно, так как страдал недооценкой своей личности. Вскоре книжечка незаметно выпала из моих рук, я уснул.

Проснулся я от острой зубной боли.

Я стал метаться по комнате, держась за левую щеку. Ходики на стене показывали четверть второго. Я вспомнил, что в прошлом году зимой у меня тоже ночью заболел зуб. Я тогда побывал на Невском, в зубной поликлинике, где есть ночное дежурство. Опять туда?

Когда я спустился по лестнице к вахте, вахтерша беспрепятственно открыла мне дверь: по моему искаженному страданьем лицу было видно, что я иду на улицу не с аморальными целями.

Общежитие находилось на Васильевском острове. Невский же проспект расположен на другом берегу Невы. Так как никакого транспорта в этот час уже не было, я решил повторить свой зимний пешеходный маршрут: Шестая линия – мост Лейтенанта Шмидта – площадь Труда – бульвар Профсоюзов – улица Герцена – Невский.

Был конец мая, когда намечаются белые ночи. Я шел по панели ровным крейсерским ходом, левой рукой держась за щеку, а правой размахивая в такт шагам. По случаю прохладной погоды гуляющих было мало. Недалеко от кино «Форум» меня окликнула дворничиха, поохала и дала такой совет: если у тебя срочно заболел зуб, иди весной в поле, найди фиалковый корень, высуши его, растолки в ступке и смешай с бурой, которой выводят тараканов. Смесь прими внутрь с молитвой.

У Большого проспекта меня задержала парочка влюбленных. Прервав поцелуи, она и он дали мне по зубоврачебному совету.

Знаю, знаю – многие не любят добрых людей, дающих им устные зубоврачебные рецепты. В средние века зубным советникам грозила плаха. В Древнем Египте за неквалифицированную зубную помощь бросали в воды Нила. Подплывал дежурный крокодил и карал зубного советника съедением (из‑за этого‑то и стали там крокодилы священными животными). В наше время человек вспорхнул на вершины цивилизации, он имеет отличные бормашины и лекарства, – но не вымирает племя зубных советников!

Но я на них не в обиде. Наоборот, я им благодарен…

Слушайте, что было дальше.

Когда я вышел на набережную, то увидел, что у моста Лейтенанта Шмидта стоит группа людей. То были опоздавшие! Мост только что развели. Приди я на пять минут раньше – и я бы спокойно перешел на другой берег. Советники зубные, встретившиеся мне на пути, похитили у меня эти минуты. Не предвидя счастливых последствий этого опоздания, я выругался и перестроил свой маршрут. Теперь он стал таким: Университетская набережная – Дворцовый мост – Невский.

Я зашагал по направлению к Сфинксам. В этот момент от группы, стоявшей у моста, отделился пожилой мужчина и пошел рядом со мной. Он держался за правую щеку. Все было ясно без слов: ко мне примкнул мой безвестный собрат по зубному страданью. Сомученик кратко поведал мне, что он из Гавани, и мысленно я прозвал его Гаванцем.

Когда Дворцовый мост был уже близок, мы увидели, что пролеты его начинают подниматься. Увы, началась разводка. Опять опоздали… У меня вырвалось скорбное проклятье. Гаванец застонал.

После тяжкого раздумья я предложил новый маршрут: Биржевой мост – пр. Максима Горького – Кировский мост – Марсово поле – Садовая улица – Невский. Гаванец выразил свое согласие мычанием, и мы двинулись мимо Ростральных колонн к Малой Неве. Здесь к нам присоединилась Старушка в черном пальто. Она держалась за левую щеку. У нашей новоявленной сестры по страданьям был неплохой шаг. Однако когда мы вплотную подошли к Биржевому мосту, там уже поставили барьеры, и милиционер свистками отгонял пешеходов. Середина моста начинала как бы горбиться; обе половины разводной части плавно поднимались.

Тут Старушка, не обращая внимания на свистки милиции, бросилась к барьеру, перелезла через него и помчалась вперед по дощатому настилу. Мы последовали ее примеру. Теперь мы все трое бежали по шершавым доскам безлюдного моста. Старушка лидировала. Полы ее длинного пальто развевались; она походила на самолет, набирающий скорость перед взлетом. Внезапно передо мной разверзлась бездна, на дне которой блестела вода. Я напряг силы – и, оторвавшись от края пропасти, перемахнул на другую сторону моста.

Уважаемый Читатель, если б зуб у меня не болел, я бы ни за что не решился на такой прыжок! Не наводит ли Вас это на мысль, что зубная боль стимулирует физические силы и творческие способности человека?

О зубах существуют превосходные рассказы, анекдоты, масляные полотна и художественные кинофильмы. Но не пора ли поднять зубы на принципиальную высоту и выявить их коренную роль в развитии цивилизации?

Начну с мрачных отдаленных времен. В Библии сказано следующее: «Каин убил Авеля». Никаких разумных объяснений действиям Каина не дается. Убил, мол, – и все. Заинтересовавшись этим странным фактом, я выяснил, что Авель в тот день с утра маялся зубами. Его стоны и жалобы слышал Каин. Он глубоко сочувствовал страждущему младшему брату, но ничем не мог ему помочь, так как лекарств и зубоврачебных инструментов в те времена не имелось. Наконец, когда Авель слезно стал умолять братана принять какие‑нибудь меры, Каин решился прибегнуть к общему обезболиванию. Это была первая медицинская помощь в истории человечества. Правда, прошла она не совсем гладко. Но, так или иначе, цель была достигнута: зубы у Авеля болеть навсегда перестали. В связи с этим пора пересмотреть отношение к Каину.

Но не только медицина возникла благодаря зубам. Давайте нырнем в глубокую древность и проследим зарождение песни. У одного первобытного мужчины однажды заболел зуб. Мужчина стонал и выл от боли, и вдруг заметил, что если стонать и выть ритмично, то боль несколько смягчается. Через день она прошла сама по себе. А через несколько дней охотник вернулся с неудачной охоты и был в большой грусти. Но вспомнив, что ритмичный вой помог ему однажды, он повторил его и в этом случае. И на душе стало легче. После этого он стал выть при всякой возможности и передал свой творческий опыт детям и внукам. Так в мире возникла песня.

 

Пополнение рядов

 

Когда мы перешли на Петроградскую сторону, из подворотни выбежал молодой человек в бостоновом костюме, с цветком в петлице, но без галстука. У него было ошеломленное лицо. Он держался за щеку. Из его горестных возгласов стало ясно, что он – Новобрачный. Еще час тому назад он пировал на своей свадьбе, а затем уединился с молодой женой. Но внезапная острая зубная боль согнала его с брачного ложа и выгнала на улицу.

Теперь нас стало четверо.

Но едва мы миновали угол Гулярной улицы, как наша страдальческая группировка пополнилась сразу двумя новыми мучениками. Это были братья‑Близнецы. Им обоим исполнилось в тот день по шестнадцать лет. Родители отметили это событие, пригласив к братьям их школьных товарищей. Съедено было много сладкого, и ночью у обоих Близнецов заболело по зубу. Оба они держались за левые щеки, и оба были абсолютно похожи друг на друга, и на обоих были одинаковые вельветовые курточки. Только у одного на лацкане красовался значок в виде парохода, а у другого – жетончик с изображением диснеевского поросенка. Брат‑Пароход и брат‑Поросенок присоединились к нам, и дальше мы шагали вшестером.

У Введенской улицы к нашему мученическому коллективу примкнул еще один страдалец. В одной его руке был бубен, д