На солнышко да на сковородку

 

Пока бегали за аррантом, конис взял за руку госпожу Алавзору, и Коренга поневоле вновь вспомнил слышанное когда‑то: будто бы мужчины вроде Альпина испытывали к женщинам непреодолимое отвращение, чуть ли не ужас. Вот и думай теперь, то ли люди по обыкновению болтали пустое, то ли конис слишком хорошо умел прятать всё не вязавшееся с его правдой вождя. Он смотрел на госпожу Алавзору, как любезный и ласковый брат. Он что‑то сказал ей, слегка усмехаясь углом рта. Коренга не понял слов, произнесённых на совсем чужом для него языке, да и не дело вслушиваться в предназначенное не тебе, но усмешка кониса зацепила его. С таким видом человеку пересказывают направленную против него сплетню: «Я, конечно, не верю, но вот что про тебя бают…» Он почти не удивился, когда на лице Шатуна появилась почти та же усмешка, только более откровенная и презрительная. Шатун произнёс всего одно слово, как плюнул. А потом и в самом деле плюнул на землю.

Коренга встревожился и поискал глазами Эорию, но та и сама уже присела на корточки рядом с его тележкой.

– Слышишь, венн, а ведь это и нас сейчас коснётся, – тихо проговорила она. – Ты понял, о чём они говорят?

– Откуда мне…

– Конис сказал ей: я, мол, рад поведать тебе, что твой муж тоже увернулся от Змея. Я видел его слёзы, но теперь они будут осушены. Ганах рассказывал, как бурный поток, принёсшийся с гор, вырвал тебя из его объятий и унёс неизвестно куда… Ганах, стало быть, – это её муж.

– А Шатун ответил: «Враньё», – догадался Коренга.

Эория хотела ещё что‑то добавить, но не добавила и поспешно выпрямилась. К ним шёл государь конис. Учтиво поклонившись Эории, он о чём‑то спросил её по‑нарлакски. Эория кивнула и ответила – судя по всему, нечто вроде «да, государь». Конис повернулся к Коренге и задал ему тот же вопрос. Молодой венн беспомощно оглянулся на Эорию, но Альпин успокаивающе поднял ладонь и снова обратился к сегванке. Тут Коренга смекнул, о чём его спрашивал государь.

Он хотел знать, разумеет ли Коренга нарлакскую речь. И вполне удовлетворился его непониманием, потому что собирался расспросить путников поврозь. И Коренга уже не в первый раз подумал о том, что здешние бояре – или кто там у них сидел в Кругу – поставили над собой доброго вождя. Такого, который, видя неправду, не прячет её под спуд, подальше от людских глаз, а, наоборот, тащит на солнышко, точно сома из‑под коряги. Да ещё и умеет сразу подобрать тот крючок, с которого она небось не сорвётся!

Конис беседовал с Эорией недолго. Вот он поблагодарил её и, подойдя к Коренге, присел на раскладное сиденьице, услужливо принесённое краснорожим Кайрагеллом.

Торон сейчас же завилял пушистым хвостом и отправился знакомиться. Коренга было спохватился остановить его, ибо знал многих записных храбрецов, которые сейчас шарахнулись бы прочь, – но слишком поздно. Конис уже протянул псу развёрнутую ладонь.

– Из каких ты краёв, друг мой? – спросил он на сольвеннском языке, которым, похоже, владел точно коренной галирадец. «Ну конечно, – смекнул Коренга, – ещё бы ему не владеть, ведь он раньше жил в городе Кондаре, на самой, можно сказать, сольвеннской границе, от Галирада всего‑то через Засечный кряж…» Конис между тем продолжал: – Как зовут тебя люди?

– Мы венны, государь, – ответствовал Коренга. – А род мой – дети Кокорины. Люди же зовут меня Коренгой, потому что я кривой и корявый.

Конис погладил Торона, осторожно коснулся его крыла, словно проверял, в самом ли деле оно настоящее и живое.

– Понял ли ты, Коренга, о чём здесь сейчас говорилось?

Коренга наполовину ждал, чтобы Альпин произнёс его имя на сольвеннский лад – «кбренга», но тот не погрешил.

– Понял, государь конис. О лыгашке[52] Ганахе, что жену бросил.

– О лживости моего человека оставь судить мне, – ровным голосом проговорил Альпин. – Поведай лучше, как нашли высокородную госпожу? Был ты при этом или мой брат вышел к вам уже с ней?

– Мы встретили твоего брата в ночь после того, как улетел Змей… – начал вспоминать Коренга. Почему‑то эта не столь давно минувшая ночь вдруг показалась ему страшно далёкой. Он хотел было добавить, что у Шатунова костра обретался покрытый наколками галирадский крадун, удравший от них с Эорией на морском берегу, – но раздумал, ведь это не имело отношения к делу, да и рассказ в таком случае, чего доброго, пришлось бы начинать слишком издалека. – А госпожу мы нашли все вместе на следующий день. Она была в растерянности и совсем ничего не говорила, только повторяла, что муж ей велел ждать. Ша… твой брат, чьё имя тогда ещё не было произнесено, сразу стал заботиться о ней и повёл за руку, потому что она не понимала, что происходило кругом… Не прогневайся, государь, если не по чину судить берусь, но её мужу не отолгаться, – упрямо приговорил Коренга. – Платье на госпоже было чистое и сухое, а если бы её река унесла… видел я эту реку. И ты видел, наверное. В неё одной ногой наступи, до смерти не отстираешься! Да и не было там никакой реки, где мы госпожу подобрали! Только земля, Змеевым хоботом взрытая! Я ещё присмотрелся, следы кругом поискал. Не было на земле следов, словно госпожа по воздуху прилетела. А я в следах понимаю… – Нелёгкая так и тянула его за язык, прельщая упомянуть, как Шатун говорил им о брате и о том, что брат уж точно никогда не бросил бы жену, но Коренга одолел соблазн, ибо не знал, была ли супруга у кониса, мог ли он жениться, как все люди, и следовало ли вообще о том заговаривать. Ему показалось, будто Альпин не вполне поверил его речам, в особенности насчёт полёта по воздуху, и он довершил так: – Мы с госпожой Эорией и твоим братом не сами по себе шли. С нами ещё почтенный дедушка был и внучка при нём. Только сейчас они у костра остались, потому что дедушка притомился… Спроси их, они тебе то же слово скажут.

– Непременно спрошу, – пообещал конис. Горячность Коренги явно забавляла его. – Слышал я от сольвеннов, будто вы, лесовики, не горазды языками болтать… Теперь вижу – клевещут. Знатно, стало быть, порадуешь моего учёного гостя… А вот, кстати, и он.

 

ГЛАВА 41

Второй рассказ Коренги

 

Аррант стремительно шагнул в круг света перед шатром кониса и оказался отчасти похож на всех аррантов, допрежь виденных Коренгой, – в той же неуловимой мере, в какой похожи один на другого все халисунцы, или вельхи, или сегваны. Вроде и разнообразен внутри себя каждый народ, а с другим ведь не спутаешь. Вот и арранту была присуща обычная для его племени благородная правильность черт, высокая, почти без седловинки, переносица и вьющиеся волосы цвета ржаной соломы. Только виски – совсем белые. Ещё Коренга заметил, что гость кониса, хоть и числился таковым, явно проводил время не в праздности. Как и сам государь, он имел вид человека, третьи сутки проводящего на ногах. Бритый подбородок арранта облепила неряшливая сивая щетина, отчего сделался заметнее шрам на щеке, зелёные глаза провалились. Он на ходу вытирал руки краем длинного полотенца, середину которого держал бежавший за ним чернокожий слуга.

– Я думаю, ты можешь не опасаться мора, – как равный обратился он к Альпину. – Я вправил не один десяток суставов и перебитых костей, люди страдают от холода, многие напуганы до такой степени, что собственного имени сразу не вспомнят, но никаких вредоносных поветрий я пока не… – Он заметил Коренгу и осёкся на полуслове. Потом спросил: – Так у тебя здесь венн?

– И не только, – улыбнулся Альпин. – Смотри, чей путь к моему очагу озарил Священный Огонь. Это мой старший брат, Баерган.

– Баерган. – Аррант с непонятным трудом оторвал взгляд от Коренги и поклонился Шатуну. – А ведь я тебя видел когда‑то, добрый господин мой, – проговорил он осторожно, словно не был уверен, как будут восприняты его слова. – В Кондаре. Это было давно…

– В Кондаре? Не обессудь, но я, как твои несчастные подопечные, тоже сразу не припомню… – Шатун улыбнулся и указал на шрам, рассекавший щёку арранта. – Надеюсь, это не я оставил тебе украшение? В те времена я не дурак был помахать кулаками…

Аррант ответил:

– Мы виделись мельком, и я ничем не успел прогневать тебя.

– Зато теперь многие сильные люди боятся навлечь на себя гнев моего гостя, – сказал конис Альпин. – Потому что правители приходят и уходят, а мудрецы остаются. Перед тобой, брат, знаменитый Эврих из Феда, советник нашего солнцеликого родича Мбрия.

Они говорили то по‑нарлакски, то по‑аррантски, и Коренга далеко не всё понимал, однако имя Эвриха из Феда показалось ему не совсем пустым звуком. Он где‑то слышал его, причём недавно, но вот где?..

Слуги между тем раскладывали кругом огня ковры и нарядные многоцветные войлоки, выносили подушки, стелили прямо на землю скатерть. Нынешние нарлаки давно жили в деревнях и городах и строили каменные дома, переходившие от отцов детям, но предки народа были кочевниками. А потому у нарлаков, особенно среди знати, считалось добрым делом хранить старинный обычай. И даже те семьи, которые в каждодневной жизни предпочитали стулья и столы, свои свадебные и поминальные пиры справляли именно так – на земле.

«Я‑то дома хвастаться собирался, как с сегванским кунсом беседовал, – запоздало изумляясь себе самому, подумал Коренга. – А трёх дней не прошло – с самим конисом нарлакским хлеб преломляю. Расскажи кому такое, ведь не поверят. Да и правильно сделают…»

А вот в то, что государь конис с гостями хлебал точно такое же ячменное варево, как и все в его стане, – в это дома у Коренги точно поверили бы. Ещё и похвалили бы такого праведного вождя.

Отведав густой, горячей, душистой похлёбки, Коренга понял, что ничего более вкусного в своей жизни совершенно точно не ел. Но не успел он третий раз сунуть ложку в рот, когда к нему обратился хозяин.

– Друг мой, – сказал Альпин, – ты хотя и не оказал себя скрытым виллином, избравшим пешее странствие, на что намекал нам твой украшенный наколками спутник, я всё же не сомневаюсь, что твоя история на диво поучительна и занятна, как для нас, так в особенности и для нашего учёного гостя. Прошу тебя, поведай нам её прямо сейчас, пока сытость не отяготила наши животы, а разум не опутала сонливость.

«Мог бы и до завтра повременить, – мысленно возроптал Коренга. – Повесть моя не молоко, небось не прокиснет…»

Над похлёбкой завивался помрачающий сознание душистый парок, но Коренге подумалось, что и кониса можно было понять. Не каждый день ведь встречаешь безногого молодого парня в тележке, сопровождаемого пусть и не кровным симураном, но как‑никак тумаком.

А ещё он заметил, какими внимательными, почти хищными стали зелёные глаза арранта, и покосился на Эорию. Оказывается, сегванка тоже отставила мису и, вытащив из поясного кармашка гребень, снова взялась чесать блаженно раскинувшегося Торона. Вычесанный пух она убирала в опрятный полотняный мешочек. И правильно, не дело ведь, чтобы перед шатром правителя ветер гонял серые и бурые ошмётки. Ещё на скатерть, чего доброго, залетят.

– Государь конис и ты, сын благословенной земли… – подбирая слова, начал Коренга по‑аррантски. Он по недомыслию полагал, что гостю Альпина будет приятен звук родной речи, но ошибся. Эврих почти сразу перебил его.

– Встречал я веннов, изъяснявшихся по‑аррантски куда бойчее тебя, – бросил он раздражённо, словно Коренга был чем перед ним виноват. – Повествуй лучше на своём языке, а я буду толмачить!

Сказано это, к полному изумлению Коренги, было по‑веннски. Аррант владел правильной речью умело и без запинки. У него был выговор уроженца западных чащ. Такого не нахватаешься, общаясь с заезжими купцами. Впрочем, как следует поразмыслить об этом Коренге было некогда.

– Не гневайся на меня, если я выхожу совсем не так хорош, как некий мой соплеменник, встреченный тобой раньше, – проговорил он смиренно. – Есть в бору красные сосны, есть и кривые коряги. У нас полагают, они тоже хоть на что‑нибудь да могут сгодиться!.. А дело было семь лет назад, когда я ничем ещё не отличался от других ребятишек, а у моего батюшки истёк срок вдовства…

Краем глаза Коренга заметил, как Эория вскинула голову и смерила его взглядом. Потом вновь склонилась к Торону. Коренга лишь вздохнул про себя.

– В тот год, – продолжал он, – я узнал Посвящение. И мой батюшка счёл, что пора уже мне побывать в роду Жаворонка, где по весне должна была наспйть[53] новая девка. У нас ведь так заведено, чтобы отцы показывали своих подрастающих сыновей матерям новых девок, чтобы те знали, кто может через несколько лет прийти к ним за бусами… Да ты, почтенный аррант, должно быть, сам это знаешь лучше меня.

Эврих кончил переводить и бросил по‑прежнему сердито:

– Я овладел строем вашей речи, но я не жил среди веннов и знаком не со всеми обычаями. Рассказывай дальше.

– Годом ранее у меня жил щенок, – продолжал Коренга. – Он заболел животом и умер, и я очень по нему горевал. Мой батюшка решил побаловать меня, сироту, и придумал дать мне нового щенка от тех же матери и отца. И так уж получилось, мои почтенные, что сука‑мать жила у нас, и скоро ей должна была настать пора войти в охоту и подпустить к себе жениха. Кобель же обитал далеко, в роду Лиса. И вот мой батюшка ради дорогого подарка затеял превеликое странствие, думая вначале заглянуть к Лисам и до срока оставить суку у них…

Коренга наполовину ждал, что аррант снова раздражённо выговорит ему и нетерпеливо велит переходить прямо к сути. Удивительное дело! Эврих просто перевёл и стал ждать, что Коренга скажет дальше.

– А надобно вам знать, – продолжал молодой венн, – что путь от нас до Лисов был мало того что очень неблизкий, он ещё и частью вёл через земли, заселённые чужеплеменниками. Я не стану здесь называть их по имени, чтобы не возбуждать вас против народа, не все дети которого так погрязли в злодействе, как те, с которыми свела нас Хозяйка Судеб… Мы с батюшкой целый месяц шли через добрые леса, когда наконец нам попалась торная дорога и погост на ней. И батюшка счёл, что мне будет полезен ночлег под чужим кровом, ведь для меня, мальчишки, это было бы приключение, достойное рассказов и хвастовства. Но когда мы приблизились к постоялому двору и вступили в ворота, нам показалось, будто ту дорогу в лесу подсунула нам нелёгкая. Ибо мы увидели во дворе сидевшего на цепи симурана с обрубленными крыльями…

– Погоди‑ка, венн. – Эврих зорко прищурился, намереваясь уличить повествователя в нелепице, если не в откровенном вранье. – Я ведь и сам насмотрелся кое‑чего, что обычно именуют диковинами, а уж симуранов видел так близко, как сейчас вижу тебя. Многие желали бы пленить благородного летуна, только никому до сих пор это не удавалось. Пленённый симуран непременно позовёт на выручку собратьев, оставшихся на свободе, и с ними вилл, а те никому своих питомцев в обиду не дают. Они не только освободят пойманного, но ещё устроят так, чтобы десять поколений обидчиков только и делали, что сожалели о давнем грехе своих предков. Виллы будут насылать сушь, ливни и градобои, пока вовсе не сживут их с земли… Как же вышло, что неназванному племени, затерянному в дремучих лесах, удалось то, от чего отступились владыки могучих держав?

Это был вызов. Но грош цена рассказчику, которого подобный вызов застанет врасплох!

– Позже мы с батюшкой долго рассуждали об этом, – потупился Коренга. – Мы попробовали расспросить несчастного симурана о его судьбе, ведь симураны умеют разговаривать с людьми, которых изберут себе в собеседники… но он нам не ответил. Тогда мой батюшка решил, что кобель, должно быть, не смог защитить наездника и, виня себя, принял участь, которую уготовили ему злые жители погоста. Мы думаем, он просто не стал звать на помощь, хотя и мог. Он был волен решать, но наши сердца кричали криком от жалости. Я гладил изувеченного летуна и готов был проклясть лесную тропу, свернув на которую мы вышли к тому неблагому погосту и встретили подобное горе… Но мы ведь – дети Кокорины, лесные тропы куда не надо нас не выводят! И вот мой батюшка сказал мне разумное слово: надо, мол, поблюсти с ним нашу суку, чтобы получилось потомство. А после – помочь ему избавиться от тягостного бытия… Мы снова попытались заговорить с симураном, и на этот раз он нам ответил. Он согласился…

Эврих перевёл.

– Мы – дети Кокорины, – упрямо повторил Коренга. – Лес подсказывает нам яркие краски для тканей и маслянистые соки, чтобы обувь не расползалась от сырости. Мы знаем, как найти в чаще лекарства от девяноста девяти хворей и чем намазать стрелу, чтобы добытый зверь засыпал, не испытывая мучений. Мой батюшка составил яд и закопал его в землю там, где мог достать симуран. Симуран же сказал нам, что непременно почувствует рождение щенка и тогда выроет яд… – Коренга помолчал. Потом кивнул на Торона: – Он очень похож на отца…

Эврих перевёл. Государь конис тоже некоторое время молчал, откинувшись на подушки. Потом вымолвил:

– Ты упомянул, что семь лет назад ничем не отличался от других сорванцов. Я тебя правильно понял?

– Да, государь мой, – кивнул Коренга. – Я заболел в тот день, когда родился щенок, а симуран выкопал яд. Должно быть, мы всё‑таки приняли кару за то, что поднесли смерть небесному зверю. Я остался без ног, а Торон, хотя и крылат, летать не умеет.

– Нет худшей кары для отца, чем наказанное потомство… – проговорил Альпин задумчиво.

Эврих же заметил:

– Твой пёс не выглядит семилетним, венн. Он гораздо моложе.

Коренга развёл руками.

– Он ведь мешанец. Его и мамка в брюхе носила не два месяца, а полгода.

– Что же привело тебя в Нарлак? – спросил конис. – Ошибусь ли, предположив, что ты хочешь показать своего кобеля виллам и спросить их совета, как ему выучиться летать?.. Но что побудило тебя предаться тяготам и опасностям морского путешествия, не говоря уже о Змеевом Следе, когда ты мог попасть в горный край непосредственно из своей страны? Тебе было бы достаточно держать путь всё время на юг…

Коренга не задержался с ответом.

– У нас, – сказал он, – полагают, будто в пределах страны, счастливо пребывающей под твоей рукой, укрывается от людских глаз великий лекарь и мудрец – Зелхат Мельсинский…

Эврих с размаху огрел себя ладонью по голому, не укрытому штанами колену. Коренга даже вздрогнул от неожиданности.

– Горе всякому, кто вздумает недооценивать венна! – вырвалось у арранта. Если Коренга что‑нибудь понимал, учёный был теперь гораздо менее склонен видеть в нём скорбное подобие кого‑то, кого ему довелось знать годы назад. А Эврих продолжал: – У вас в лесных дебрях сделали те же выводы, к которым пришёл и я сам!.. Ты, верно, надеешься, что великий Зелхат сумеет вылечить твои ноги?

– Да, – сказал Коренга. – Я надеюсь.

– Велико же намерение Зелхата оградить свою тайну, если он вправду жив и находится в моей стране, а я об этом ведать не ведаю, – проговорил конис. – Ты, Коренга, славно развлёк меня у этого костра и, право, согрел мою душу истинным переживанием. Могу ли я чем‑нибудь отблагодарить тебя за рассказ?

…Так‑то: знать бы с утра, что вечером предстанешь перед могущественным владыкой, да ещё и сумеешь снискать его расположение! Коренга подумал: вот оно и закончилось, его нелёгкое и опасное странствие.

– Не разгневаешься ли ты, государь, – спросил он, – на дерзнувшего расспросить о судьбе юного мастера Иннори, которого тебе некогда было угодно приблизить и всячески обласкать?

Конис ответил:

– Вышивальщик Иннори творит вещи, которые ласкают зрачок и осеняют сердце добром. Счастлив вождь, коему среди его подданных ниспослан подобный умелец… – Тут Альпин едва заметно усмехнулся углом рта. – Он поныне живёт в моём доме, как сын у заботливого отца. А почему ты спрашиваешь, венн? Неужели даже в ваших лесах успели прослышать о его мастерстве?

– Правду молвить, слава Иннори до нас ещё не добралась, – сказал Коренга. И пояснил, отчего‑то смутившись: – Я говорил тебе, что по пути сюда мы встретили почтенного дедушку… Его приёмная внучка любила Иннори, когда они были детьми, но потом их разлучили. Эта девушка зовётся Тикирой, она красива, умна и очень отважна…

Конис вдруг рассмеялся.

– Так вот почему мой Иннори все свои вышивки, где только кстати приходится, украшает изображением козочки!.. Что же, спустя несколько дней мы, попечением Священного Огня, вернёмся в столицу, и пусть добродетельная Тикира без промедления приходит повидать своего знакомца… А теперь, брат мой Баерган и любезные гости, я вас покину. Не хочу, чтобы в дальних краях потешались над моими купцами, пеняя им, будто конис Нарлака засыпает прямо над угощением!..

 

ГЛАВА 42

Беда от длинного языка

 

Дорога обратно всегда кажется короче дороги «туда». Всегда – но не в тот раз. Путь от своего костерка до шатра кониса Коренга проделал, ведомый Кайрагеллом и стражниками, и мысли его были заняты предстоявшей встречей с великим правителем, а вовсе не тем, как запомнить дорогу. Теперь – что с ним редко бывало – он пробирался назад, точно по незнакомому месту, и люди, возившиеся у костров, казались ему впервые увиденными, хотя мимо каждого из них он точно ехал некоторое время назад. Уверенно шагал только Торон. Коренга всё время думал о том, что кобель, без сомнения, сам привёз бы его назад, только дай ему волю и держись крепче за поводок. Ещё он тайно прикидывал, сколько человек из числа застигнутых бедствием честно вернёт розданные конисом одеяла и котелки, а сколько предпочтёт утаить.

Коренга думал и о многом другом, но не замечать мрачное молчание Эории делалось всё труднее. Почему‑то Коренгу брал дурнотный ужас даже от мысли, чтобы заговорить с ней об этом. Он открыл рот и сказал:

– Я вижу, ты сердишься на меня, госпожа. Скажи, чем я провинился, чтобы я мог попытаться вернуть твоё расположение!

Хотя на самом деле он знал, в чём дело. Или по крайней мере догадывался.

Сегванка молчала ещё некоторое время, заставив Коренгу вспомнить о плотно придавленной камнем крышке котла, под которой беснуется кипяток. Потом она ядовито бросила:

– У нас на Островах мало кого презирают так, как лжецов. Я думала, уж у тебя‑то, венн, один язык во рту!

Коренга смиренно отмолвил:

– Если бы тебя, госпожа, каждый встречный‑поперечный брался допрашивать, где ты ноги оставила, да откуда у твоего пса крылья, ты бы тоже три языка отрастила. Если не семь…

Эория даже остановилась.

– Ты сейчас говорил о вдовстве своего батюшки! А мне баял, будто твоя мать жива и здорова! И даже сразу узнает, если с тобой что‑то случится!

Коренга ответил:

– Мать благословила меня рассказывать так, как будет удобней.

– Добрый сын должен трижды подумать, как распорядиться подобным благословением! Ты же говорил о ней как о мёртвой! Тем самым ты желал ей умереть!

– Может, по твоей вере это и так, а по нашей – наоборот, – сказал Коренга. – Незваная Гостья подслушает мои речи и не пойдёт за матерью, думая, будто та уже у Неё.

Сегванка огрызнулась:

– Откуда мне знать, может, ты и это прямо сейчас выдумал!

Коренга хмуро проговорил:

– Не бралась бы ты, госпожа, нас с матерью друг от дружки оборонять.

Эория яростно заскребла ногтями левый висок.

– Да какое мне дело до тебя, венн! И до того, который язык у тебя настоящий, а какие поддельные! Кто раз солгал… да ещё – в глаза человеку, который обогрел тебя у огня и хлебом накормил… тому веры у меня больше нет! И до века не будет!

Коренгу охватило ощущение дурной необратимости происходившего. Саночки стронулись с места и, набирая разгон, скользили под горку, и бесполезно было цеплять горстями несущийся мимо снег. Уже ничто не зависело от того, промолчит он сейчас или что‑нибудь скажет, и Коренга сказал:

– Мне тоже нет дела до пятен на мешке, в котором утонул Ириллир!

Он увидел, как окаменело лицо сегванки. Он имел в виду всего лишь намекнуть ей, что она тоже не всё о себе рассказала; а зря ли говаривали у него дома, будто правда с отрезанным краем – кривде двоюродная сестра. Но мало ли что он имел в виду! На деле оказалось – ткнул пальцем прямо в живое, туда, где не было кожи. Коренга стал ждать, чтобы Эория вспылила и быстрым шагом ушла вперёд, оставив его в одиночку петлять на медлительной тележке по обширному стану, но она не ушла. Мало того! Когда дорогу им неожиданно заступил какой‑то человек, успевший неведомо где раздобыть и налакаться хмельного, Эория тотчас оказалась между ним и Коренгой. И так зыркнула на пьянчужку, что тот вмиг утратил охоту буянить и тихо убрался в сторонку.

Но вот они добрались до костерка, где уже мирно спали дед Тикарам с внучкой. Коренга не стал их будить, хотя Коза наверняка расцеловала бы его за известия об Иннори. Не стал он и вытаскивать наружу свой меховой коврик, хотя тело так и просилось растянуться ничком. Сворачиваясь в тележке, Коренга тоскливо подумал, не утешиться ли материным сухариком, но и эта мысль не принесла ему радости. От огорчения он принялся вспоминать свой сон о полёте, потом начал размышлять об устройстве крыльев своей летучей птицы…

Вот только виделись ему всё больше черно‑седые крылья Сироты, заполонившие небо над головой.

Торон лизнул хозяина в щёку и свернулся пушистым клубком.

«Друг единственный…» – с нежностью подумал о нём Коренга и чуть не заплакал.

До дому было так далеко…

 

ГЛАВА 43

Всё зря!..

 

Как ни старался Коренга приманить к себе добрые сны, в эту ночь они упорно обходили его стороной. До самого утра он куда‑то отчаянно бежал по чёрному, незнакомому и недоброму лесу, не отзывавшемуся на мысленный призыв Кокориного потомка. И раз за разом падал, скошенный на бегу внезапным и необоримым бессилием ног… Просыпался наполовину, ровно настолько, чтобы понять: это не наяву! – и следом проваливался в новый сон, ещё горше и черней предыдущего.

Потом рассвело.

Государь конис собирался держать здесь свой стяг ещё несколько дней, пока со Змеева Следа будут подтягиваться путники, привлечённые путеводным дымом костров. Стало быть, Коренгу не ждала сегодня дорога, он мог и не просыпаться спозаранку, но привычка взяла своё. Рядом завозился Торон, и венн открыл глаза.

И его немедленно посетило ощущение скорбной неправильности, накрывшей весь мир. Почти такое же, как годы назад, на другое утро после того, как у него отнялись ноги. Мир непоправимо изменился, и, сколько ни прячься под одеяло, ничто уже не сделает его таким, как вчера, – солнечным и понятным, ничто не отменит несчастья и не вернёт минувшего дня. Коренга невольно ужаснулся, спросив себя: вправду ли его размолвка с сегванкой была сопоставима с тем давним изломом в судьбе?.. Никто ведь не умер, не испытал нового увечья. Всего и было‑то сказано несколько слов. Да и те – не какая‑нибудь священная клятва, одно простое объяснение могло всё сразу развеять…

Тогда почему же?..

Коренга осторожно размял плечо, задеревеневшее от лежания на боку, и сел.

Ни Эории, ни Тикиры нигде не было видно; Коренга почему‑то сразу решил, что девушки отправились умываться. Зато он сразу увидел старика Тикарама. Стоя на четвереньках и подобрав ладонью бороду, старец пытался раздуть угли костра. Торон как умел помогал ему. Лез под руки носом, принюхивался к лицу, норовил облизать ухо. Тикарам, обычно строгий и отчуждённый, только посмеивался и не гнал пса. Наоборот, что‑то ласково пояснял ему по‑саккаремски. Коренга разобрал слово, произносившееся на всех языках одинаково, – «симуран». И ещё слово, бывшее в ходу у торговцев, – «понимать».

Дескать, должен понимать, коли ты и впрямь симуран.

Вот Торон отстранился на полшага, ещё раз внимательно посмотрел на старика, а потом… коротко и резко ударил левым крылом.

Коренга успел подумать: если бы Торон ТАК бил крыльями, когда они барахтались в море, он бы точно взлетел. Даже с воды. И ещё тележку бы с собой уволок.

Зола и пепел взвились небольшой тучей, осыпав одеяла спавших у соседнего костерка, а из‑под оживших углей рванулось бодрое пламя. Старик Тикарам протёр глаза и, кашляя, негромко рассмеялся. Кажется, Коренга впервые слышал его смех.

– Доброго тебе утра и удачи в дневных делах, – сказал он, решив воспользоваться добрым настроением старика. – Будет ли позволено неразумному юнцу посоветоваться с тобой кое о чём?

Тикарам поднял голову. Коренга увидел, как улыбка погасла в его глазах, спрятавшись под мутноватой старческой пеленой. Словно ряска заволокла ясное озеро. Коренга встречал такой взгляд у совсем дряхлых старинушек, понемногу переселявшихся из широкого солнечного мира в свой собственный, наполненный тихими предзакатными сумерками.

А ещё Коренге показалось, будто перед ним намеренно захлопнули ставни, как на красном окошке избы, если ждут града. Он начал думать, что Тикарам совсем не станет с ним разговаривать, но тот всё же отозвался. Он сказал:

– Что может никчёмный старик, у которого нет даже дыхания раздуть остывшие угли, посоветовать юному страннику, не боящемуся опасностей моря и ярости разверзшейся суши?

«Ага. Значит, помнишь, как тебя вытаскивали из водоворота…»

Вслух Коренга сказал:

– Хотел бы я соответствовать твоей похвале, почтенный. Только у нас человека не называют никчёмным всего лишь из‑за того, что его оставила сила, присущая молодости. Мой народ чтит стариков, мы верим, что долгая жизнь взамен даёт мудрость. Ты же, как я понимаю, ещё и достиг немалой учёности…

Тикарам покачал головой.

– Когда прожитых лет становится слишком много, – проговорил он печально, – ум делается таким же дряблым и медлительным, как тело. Всё сгорает, друг мой, остаётся лишь горечь золы. Разум складывает крылья, уже не стремясь ни к новым высотам, ни к тому, чтобы рассказывать другим о том, что удалось узреть прежде.

Мысленно Коренга обозвал Тикарама старой лисой. Он же помнил вдохновенное и сосредоточенное лицо старика, освещённое маленьким светильником, его размеренные, исполненные тайны слова, которые Тикира бережно заносила в толстую книгу, точно драгоценный жемчуг низала.

– Прости, почтенный, но ты на себя наговариваешь, – возразил он с улыбкой. – Так уж получилось, я видел, как вы с внучкой воздавали поклонение звёздам. Добродетельная Тикира позже объяснила мне, что я не подсмотрел ничего тайного и запретного. Она рассказала мне об измерении земных и небесных кругов в жбанах и чашках, и я понял, что это исполнено смысла. Я держусь иной веры, но, право, не умён государь, изгнавший из своих земель столь возвышенное учение! Кто теперь поведает его мореходам о путях звёзд, чтобы они могли счастливо возвращаться домой?

Старик равнодушно посмотрел на него.

– Мореходы, – сказал он, – всё знают о путях звёзд и без столбцов, которые мог бы составить для них Старый Козёл.

Торон поставил торчком уши, потом завилял мохнатым хвостом и, поднявшись, обошёл хозяйскую тележку. Коренга не стал смотреть, кого он там увидел. Он отмолвил запальчиво:

– Тогда почему столь различны карты земных пределов, которые я видел у торговых гостей? Если одни и те же звёзды ведут опытных странников в Мельсину и Фойрег, почему на одних картах эти столицы лежат чуть ли не рядом, а на других Халисун между ними велик с юга на север и с запада на восток?

Тикарам продолжал смотреть на него пустым, ничего не выражающим взглядом.

– А кроме того, – послышалось сзади, – далеко не все корабли приходят домой, невзирая на обширные познания мореходов. Правда, правителям стран обычно нет до этого особого дела. Они и так получают всё, что им заблагорассудится, а сколько кораблей отправится на дно морское ради их прихоти… Поздорову вам, славные путешественники!

Коренга оглянулся. У него за спиной стоял Эврих. Утреннее солнце золотило его кудрявые волосы. Торон ластился к учёному арранту, улыбался во всю пасть, норовил всунуть лохматую голову ему под руку.

– Здравствуй, господин гость, – сказал Коренга.

– Здравствуй, добрый господин… – пробормотал Тикарам.

– Хотя, дабы не нагромождать напраслину, следует признать, что не все властители таковы, – продолжал свою мысль Эврих. – Например, государь Альпин, лелеющий надежду обезопасить здешние дороги от Змея путём наблюдения и предсказаний, основанных на расчётах. Или Марий Лаур, нынешний шад Саккарема…

Тикарам кивнул седой головой. Так кивают, когда не вполне понимают слова собеседника, но на всякий случай соглашаются с ним.

Или просто хотят, чтобы их оставили в покое.

– Прости, почтенный, если я потревожил тебя пустыми разговорами, – сказал ему Коренга. – Твоя вера, должно быть, не нуждается во мнениях чужака, злых или добрых. Тем более я не учитель, равный тебе по зоркости взгляда, а глупый простец. Я всего лишь хотел спросить… Я слышал, великий Зелхат Мельсинский трудился над книгой о жизни созвездий, но люди не увидели завершения этой работы. Я и подумал: быть может, Зелхат – твой единоверец и ты посоветуешь мне, как его разыскать? Он вылечил бы мои ноги…

– О, – сказал Эврих и опустился на корточки у разгоравшегося костра.

У него были лёгкие движения юноши, стоптавшего по горным тропинкам не одну пару сандалий, но не намеренного останавливаться в пути.

Тикарам же медленно покачал головой.

– Я слышал кое‑что о Зелхате, – проговорил он, – но это было годы назад. Люди говорят, с тех пор он успел впасть в детство и умереть…

– А я слышал другое, – сказал Эврих.

Старик безразлично пожал плечами. Коренга понял, что даже с помощью арранта не добьётся от него толку. Должно быть, дед в своё время натерпелся от гонителей звёздной веры и теперь в каждом подозревал злобного соглядатая. Всё же венн сказал:

– У нас тоже думают, что это не так. Весь мой род провожал меня в путь, чтобы я его разыскал.

Тикарам подбросил в костерок несколько хворостин.

– Мне жаль, – сказал он затем, – но, похоже, ты путешествовал зря.

Странное дело, от этих слов старика в лицо Коренге повеяло правдой, незамысловатой и окончательной, точно погребальный сосуд на свежей могиле. Или это так наложилась горечь от ссоры с Эорией и погасила надежду? «Зря… всё зря…» – эхом отозвался в сознании Коренги вещий внутренний голос.

Молодой венн передёрнул плечами и улыбнулся, не собираясь показывать стиснувшее душу отчаяние. Ему жгуче захотелось уязвить Старого Козла, поинтересовавшись, не напрасно ли в таком случае его внучка так отчаянно спасала из водоворота неподъёмный пестерь с книгами и зерцалами для наблюдения звёзд… Коренга вовремя прикусил язык, сообразив: раз уж Тикарам до такой степени не желал признавать даже то, что он, Коренга, видел своими глазами, вряд ли стоило поминать о его поклаже в присутствии Эвриха. Не потому, что знаменитый аррант мог неподобающим образом распорядиться тайнами старика. Просто жизнь Тикарама принадлежала лишь ему самому и Богам его веры, а вовсе не Коренге. И молодой венн сказал совсем другое:

– Ты всё же заблуждаешься, думая, будто звёздные столбцы, как ты их назвал, оказались бы никому не нужны. Вот мы, дети Кокорины, нечасто выбираемся странствовать по чужедальним краям. Мы не плаваем по морям, но я сам слышал, как наши леса сравнивали с океаном, и это поистине справедливо. Справедливо и то, что мы преуспели в постижении звёзд, указующих дорогу в ночи, потому что без этого не выжить в лесу… Но посмотри, почтенный, что я за немалые деньги купил в Галираде, и не думаю, чтобы дома меня стали за это ругать!

 

ГЛАВА 44