II. Необычайное жертвоприношение

 

Затем начали (Меружан Арцруни и Ваган Мамиконян) в стране Армянской разрушать церкви, молитвенные места христиан во всех местах провинций Армении и в разных странах.

Фавстос Бузанд

 

…И если где‑либо находил (Меружан) книги, то сжигал.

Мовсес Хоренаци

 

Всю ночь Самвел провел в лихорадочной тревоге. Он заснул лишь на заре. Но сон его длился недолго – его рано разбудила болтовня Артавазда.

– Вставай, такое ли время, чтобы спать! – сказал тот, подшучивая как обычно. – Вчера в темноте мы ничего не разглядели. Сейчас взошло солнце и открыло чудесные картины, на которые можно заглядеться и ужаснуться…

Еще до восхода солнца он несколько раз высовывал голову из палатки и разглядывал окрестности.

Самвел открыл сонные глаза, но ничего не увидел, так как занавеси палатки были спущены. Внутри царила еще темнота. Артавазд соскочил с постели и приподнял полу занавеси. Нежные лучи солнца сразу наполнили палатку приятной теплотой.

Вскоре вошел юный Иусик, верный слуга Самвела, и стал убирать постели. Даже этот когда‑то беззаботный юноша, под влиянием тяжелых событий и обстоятельств, совершенно утратил свою обычную веселость. Бывало, каждое утро, когда он являлся к своему господину, у него было припасено какое‑нибудь веселое известие или остроумная шутка, которыми он разгонял грусть Самвела. В это утро он вошел унылый и искоса взглянул на Самвела, желая удостовериться, в каком настроении его дорогой господин. Затем молча взялся за свое дело. «Опять бледен… опять сердце его неспокойно…» – подумал Иусик и сам опечалился. Окончив свое дело, он молча удалился.

Вошел старик Арбак и, пожелав доброго утра, сел в стороне. Вид у него был печальнее, чем когда‑либо.

Самвел уже умылся и оделся, когда старик сообщил ему, что князь Ваган несколько раз присылал людей осведомляться: проснулся ли молодой князь.

– Что ему нужно от меня в такую рань? – спросил Самвел.

– Завтракать приглашает, – добавил старик. – Они люди военные, рано встают и рано едят. Мы должны приноровиться к их обычаям.

– Хорошо, если бы нам сюда подали чего‑нибудь.

– Нет, ты должен пойти к отцу, – посоветовал старик.

– Арбак правильно говорит: обычай требует, чтобы мы отправились туда, – смеясь подтвердил юный Артавазд.

Самвел ничего не ответил. В это утро он находился в мучительном волнении. Он стал молча разглядывать лагерь.

Чем выше поднималось солнце, тем отчетливее вставали под его яркими лучами страшные картины страшного стана. Глаза Самвела остановились на голубом шатре Меружана. Перед шатром возвышалось несколько невысоких холмов. Эти возвышения были сделаны не из камня, не из кирпича и не из земли, а из какого‑то странного материала. Самвел долго вглядывался, но никак не мог определить, что это такое. Золотистые лучи солнца играли на темно‑красных пятнах, которыми были покрыты холмы. Это была кровь, человеческая запекшаяся кровь!.. По телу Самвела пробежала леденящая дрожь, когда он вгляделся пристальнее: холмы были сложены из человеческих голов, чудовищная скученность которых вызывала ужас.

– Чьи это головы?! – воскликнул Самвел, закрывая лицо руками.

– Чьи головы?.. – повторил старик Арбак. – Головы армянских крестьян, пастухов, земледельцев. За каждую из этих голов Меружан заплатил по золотой монете персидским воинам. Те хватали несчастных крестьян на полях и отрубали им головы. Это самые драгоценные подарки Меружана, которые он собирается преподнести царю царей Персии, хвастаясь, что это головы представителей армянской знати.

И правда, несколько воинов складывали этот преступный дар в большие мешки, которыми нагружались верблюды для отправки в Тизбон.

Выслушав объяснение старика, Самвел остолбенел. Он знал о жестокости отца. Он знал и о дикости Меружана. Но он не мог даже представить себе, чтобы человеческое варварство могло дойти до таких пределов. И это варварство было совершено его дядей, союзником его отца!

– Вот кушанье, каким сегодня утром потчует нас отец! – с горечью промолвил Самвел, и его глаза зажглись глубоким волнением.

Ужасная картина подействовала и на юного Артавазда, из ясных глаз которого градом покатились слезы.

– Зачем нагромоздили эти окровавленные головы?! – воскликнул он плачущим голосом.

– Для показа, милый Артавазд… – ответил Арбак. – Меружан любит наводить ужас, и поэтому эти головы он выставил для устрашения пленных, чтобы те знали, что если они не подчинятся его приказам, то и их головы будут присоединены к этим отрезанным головам.

– Каким приказам? – гневно спросил юноша.

– Приказам отречься от христианства и принять персидскую веру.

– Злодей! – воскликнул потрясенный юноша.

Вне стана, на обширной площади, размещались «дары» – то есть те пленные, которых Меружан собирался отправить в подарок персидскому царю. Это были те самые пленные, о числе которых так издевательски сообщил Хайр Мардпет армянской царице Парандзем, когда он ночью тайно проник в крепость Артагерс. Это огромное число пленных поделили на несколько групп, соответственно их полу и возрасту. Каждая группа состояла из пятидесяти человек. Длинный канат, обвивая шеи пленников, соединял их между собою и образовывал живую цепь. Руки пленников были связаны за спиной, чтобы они не могли развязать узлы. Ни старух, ни стариков не было видно среди этой массы несчастных людей. Не было видно и маленьких детей. Безжалостный меч персов уничтожил их на месте: этот ненужный груз Меружан не пожелал взять с собой и отобрал большей частью молодых.

Пленные лежали прямо на голой земле под открытым небом. Днем они страдали от жгучего солнца, ночью дрожали от холода. Это были армяне и евреи, большая часть которых приняла христианство при Григории Просветителе. Среди пленных евреев находился знаменитый священник Звита; он добровольно последовал за своей паствой. При Тигране II евреев доставил из Иудеи в качестве пленных Барзапран Рштуни. Храбрый полководец Тиграна заселил ими пустующие армянские города и таким образом умножил население своей страны деловым и умным народом. Теперь же Меружан Арцруни, опустошая города, гнал их в Персию. Среди пленных армян было много епископов, ученых, монахов, священников и иных служителей церкви, число которых доходило до нескольких сот. Их всех соединили цепью и отделили от остальных пленников.

Князь Мамиконян опять прислал человека, приглашая сына к себе в палатку, но сын все еще продолжал смотреть на дело рук своего отца и дяди. Надо было быть исключительно хладнокровным, чтобы после этого ужасного зрелища сохранить спокойствие. Самвел не обладал таким хладнокровием. По пути сюда он видел разрушенные города и селения, еще дымившиеся в огне. И вот теперь он увидел их несчастных жителей. Пленных должны были угнать далеко, в глубь Персии. И кто? Его собственный отец и его дядя Меружан!..

Опять пришли звать Самвела. На этот раз он пошел, и вместе с ним отправились старик Арбак и юный Артавазд. Самвел старался казаться веселым, старался, насколько было возможно, выглядеть спокойным. Но напускное спокойствие ему не удавалось. Он застал отца в одиночестве; князь Ваган писал письмо, и, возможно, что это был ответ на письмо жены. Увидя сына, он отложил лист пергамента в сторону. – Ну, как чувствуешь себя сегодня? Вечером ты был очень неспокоен, – обратился он к сыну.

– Вчера я устал! – ответил Самвел и, подойдя, поцеловал руку отца.

Его примеру последовал и юный Артавазд. Арбак же, сказав «доброе утро», отошел в сторону.

Завтрак был уже подан. Князь пригласил их к столу, сам же сел, чтобы закончить письмо.

Вдали показался всадник на белом коне, величественно проезжавший по лагерю. Отряд вооруженной свиты на прекрасных конях следовал за ним. Самвел увидел его и не мог сдержать смеха. Этот смех звучал настолько ядовито, что привлек внимание отца. Он отложил письмо в сторону и с любопытством посмотрел на сына.

– Меружан немного поспешил, – произнес Самвел. – Еще не стал царем, а замашки у него уже царские…

– О чем ты говоришь? – спросил отец несколько повышенным тоном.

– Да вот… сидит на белом коне… хвост и грива выкрашены розовой краской. Ведь это право принадлежало царям из рода Аршакидов и царской родне!

Отец с удивлением слушал сына. Самвел, посмотрев еще пристальнее на Меружана, добавил:

– И красные шаровары надел!.. И красные ноговицы!.. Это все не без значения!..

Отец не знал, как объяснить замечания Самвела. Насмехается ли он, или же действительно считает тщеславие Меружана преждевременным.

– А почему это тебя так удивляет, Самвел? – сказал он твердо. – Меружана, в сущности, можно уже считать царем Армении. Как только он доставит в Тизбон эту массу пленных, царь Шапух с великой радостью возложит на него корону Аршакидов.

– Это меня совсем не удивляет, дорогой отец, – ответил Самвел презрительно. – Я убежден, что царь Шапух за такие великие услуги, обязательно даст Меружану корону Аршакидов.

– Даст!.. – вставил старый Арбак, слушавший все время с глубоким возмущением. – Даст ему корону Аршакидов… Но ведь возложить на себя эту корону не так‑то легко!..

Князь косо посмотрел на простодушного старика и спросил:

– А почему же, Арбак?

– Да потому, князь, что если не сегодня‑завтра вдруг появится Пап, законный наследник Аршакидов, он немедленно соберет вокруг себя разбежавшихся нахараров Армении и овладеет пустующим троном своего отца. Вот эта седая голова многое видела, князь, – приложил он руку к голове, – и я предчувствую… Да! Прибудет Пап и займет престол своего отца.

Князь пренебрежительно рассмеялся.

– Правда, голова твоя поседела, – сказал он, – но душа у тебя, Арбак, все еще ребяческая… Предположим, явится еще неопытный, молодой Пап. Положим, он соберет вокруг себя разбежавшихся нахараров. Но что они могут сделать? Ты думаешь, все это не предусмотрено? Меружан не из тех людей, которые сеют на скалах. Он знает свое дело, он обладает довольно большим умом.

Покачивая в знак несогласия головой, старик сказал:

– Пока что я не только большого, но даже малой доли этого ума в нем не вижу. Он желает быть царем Армении и вместе с тем разоряет ту страну и уничтожает население там, где хочет царствовать. Какой же это ум? Кто он – мраколюбивая сова, что ли, что собирается царствовать на развалинах? Куда он ведет этих пленных и для чего?

Старик пользовался таким большим уважением в доме Мамиконянов, что князь не рассердился на него, но счел необходимым объяснить ему подлинные причины событий и доказать, что Меружан в самом деле умеет предвидеть будущее и соответственно устраивать свои дела.

– Именно в том и сказался ум Меружана, дорогой Арбак, что он опустошил Армению, – ответил улыбаясь князь. – Когда явится Пап, то он не найдет в Армении ни одной знаменитой крепости, ни одного замка, где бы мог защищаться. Все разрушил, все уничтожил Меружан. Уцелевшие крепости находятся под охраной нашего войска. В них расположены персидские отряды. Там содержатся под стражей жены и дети тех нахараров, которые отправились в Византию просить помощи у императора. Лишь только нахарары с византийским войском подойдут к занятым нами крепостям, они немедленно увидят на башнях трупы своих жен и детей. Пусть тогда стреляют в своих родичей! Но если ты спрашиваешь, для чего взяты пленные, то знай, что Меружан взял в плен жителей только тех провинций, которые могли стать опорой для наследника престола Аршакидов. Меружан опустошил лишь Айраратскую и окружающие ее области. А ведь Айрарат – это твердое подножие престола Аршакидов. Необходимо было сокрушить это подножие, чтобы наследник престола при возвращении из Византии не нашел себе опоры и не имел бы твердого основания для престола. Видишь, дорогой Арбак, во всех этих действиях видна цель, заметен ум…

– Но ум злодея! – негодующе воскликнул Самвел.

Отец с изумлением и в то же время гневно посмотрел на него. Самвел почувствовал, что вышел за пределы осторожности. Отец тоже понял свою ошибку. Жена писала ему: «Будь осторожен с Самвелом…» А он сверх меры разоткровенничался перед сыном. С этого момента между отцом и сыном установились какие‑то фальшивые отношения.

В течение всей бессонной ночи разгоряченное воображение отца было занято приятными мечтами о том, как устроить будущность дорогого сына. Он несколько раз в нетерпении выходил из своего шатра и с фонарем в руке подходил к палатке Самвела. Ему хотелось поглядеть на спящего сына, полюбоваться им. Но все же он не решался нарушить его сон. Всю ночь князь думал о сыне и радовался: какие счастливые надежды подавал этот прекрасный, одаренный молодой человек! Он обладал всем, что могло целиком удовлетворить желание отца. Всю ночь князь грезил о той блестящей будущности, которая ожидала Самвела. В нем он уже видел героя и властителя. Он станет украшением персидского двора и славой Армении. Но вдруг князя ужаснула мысль о том, что сын не разделяет его заветных желаний. Неужели то, что делает или будет делать отец, может быть не по душе сыну? Князь боялся требовать объяснений; боялся вмиг лишиться тех радостных надежд, которые теплились в его душе. Одно слово отказа могло уничтожить все. Он оказался в том тяжелом состоянии, в каком бывает человек, ожидающий известий о сыне, находящемся при смерти. Получив письмо; человек не осмеливается его вскрыть. В письме либо добрая весть о выздоровлении, либо печальное известие о смерти. А вдруг как раз случилось последнее! Точно так же князь боялся узнать, что происходит в сердце Самвела. А что, если сын сам начнет разговор? Князь избегал этого, предпочитая хотя бы временно упиваться своими сладостными надеждами.

Он любил сына, любил со всей теплотой отеческого сердца. Но любовь эта была столь же эгоистична, сколь себялюбивы были его мечты относительно Самвела. Он смотрел на него не как на свободного, самостоятельного человека, а как на удобное средство, с помощью которого он мог прославиться сам. Если бы сын достиг высших должностей, если бы он стал блистать в высших: кругах, то весь этот блеск относился бы также и к нему, как к отцу Самвела. Если во время ристания коню присуждается приз, то ведь приз получает хозяин, а не конь. Так себялюбиво смотрел князь и на сына. Такой взгляд установился у него по традиции, унаследованной им от знатных предков. Ведь и сам он когда‑то ублажал своего отца, значит и Самвел должен ублажать его. Сопротивление сына лишило бы князя всех тех радостей, которыми он предполагал насладиться в будущем. По этой причине он остерегался возражений сына и всеми силами избегал противодействия, выжидая, что обстоятельства разъяснят ему сомнения.

Последнее замечание Самвела о Меружане было очень резким, но отец, как бы не придав ему значения, обратился к сыну:

– Тебе следует повидаться с дядей, Самвел, и передать ему привет от матери. Он будет очень рад увидеть тебя, ведь он тебя любит. Утром уже он не раз присылал сюда справиться о твоем здоровье, но ты еще спал.

– Значит, он знает, что я приехал? – спросил Самвел.

– Знает и приглашает тебя сегодня к обеду. Там соберутся персидские военачальники. Тебе надо познакомиться с ними.

Вдали проехал Меружан.

– Я готов хоть сейчас отправиться к дяде, но он, кажется, занят…

– Да, он выехал осмотреть стан… сделать некоторые распоряжения… На этих днях мы отсюда уходим.

– А меня не пригласил Меружан? – вмешался в разговор юный Артавазд.

– Конечно, милый, и ты приглашен. Как же можно без тебя! – сказал князь. – И ты будешь на обеде, и Арбак. Мы отправимся все вместе.

– Не стану я есть его хлеб! – отрезал упрямый старик отворачиваясь. Князь рассмеялся.

Самвел заметил, что их присутствие мешало отцу. В это утреннее время в палатку то и дело входили люди по разным делам, и князь, как высшее должностное лицо, обязан был давать им поручения и распоряжения. Поэтому после окончания завтрака Самвел немедленно встал и хотел было выйти из шатра.

– Тебе будет скучно до обеда сидеть в палатке, Самвел, – сказал ему отец. – Если хочешь, я прикажу, оседлать лошадей: поезжайте прогуляться по берегам Аракса. Погода прохладная; там есть красивые места.

– Благодарю, дорогой отец, – ответил Самвел. – Я еще утомлен с дороги, пойду немного посплю.

Придя в палатку, Самвел в изнеможении бросился в кресло и склонил на подушку отяжелевшую голову. Бледное лицо его было обращено к страшному стану, и грустные глаза устремлены вдаль. Он еще не забыл, да и не мог забыть, с каким одобрением отец рассказывал о злодействах Меружана, участником которых он был сам. Сомнений больше не было. Сколько, ни думал Самвел, он никак не мог найти оправдания ни для отца, ни для дяди. Оба в его глазах являлись преступниками, достойными смерти. А ведь он любил отца, любил и дядю! Он с радостью пожертвовал бы своею жизнью и всем самым дорогим, если бы они оба отказались, от своих преступных целей. А что если они останутся при своих заблуждениях? Эта мысль ужасно терзала его душу. Сын думал об отце то же, что и отец о сыне: оба они считали друг друга погибшими, оба они считали друг, друга заблудшими. Отец искал подходящего повода для объяснений с сыном, чтобы сообщить ему о своих горячих желаниях. Сын также искал подходящего случая, чтобы поговорить с отцом и излить перед ним все свои горести. Он спешил сделать это, пока лагерь не снялся с места, пока войско не направилось в Персию. Если бы он отсрочил свое намерение и войска перешли через Аракс, то все надежды могли бы рухнуть.

Арбак сидел тут же и молча наблюдал за Самвелом. Бедный старик отлично понимал тяжелое горе несчастного молодого человека, видел как он страдает и не находил слов для утешения.

Тем временем юный Артавазд стоял у входа в палатку, не зная, чем занять себя. Беспокойный, бодрый и нетерпеливый, охваченный безудержным любопытством молодости, он хотел бы птицей облететь в несколько секунд весь стан, чтобы все увидеть, все разузнать. Но такое любопытство могло показаться неприличным и даже подозрительным.

Это соображение удерживало его.

Но даже стоя у палатки, он видел много интересного. В этом стане не было того обычного радостного и непринужденного оживления, какое всегда бывает в военном лагере, когда внутренняя жизнь его сливается с бытом населения, когда крестьянская девушка, деревенская женщина, доверчиво и свободно приносят туда для продажи лучшие плоды своих садов, крестьянин – лучшие продукты своего хозяйства, а горожанин раскладывает разнообразные предметы своей торговли. Стан в таких случаях принимает вид оживленного праздничного базара. Собирается любопытная толпа, чтобы послушать военную музыку. Ничего подобного здесь не было. Этот стан, как всеуничтожающее тлетворное чудовище, превратил все вокруг себя в пустыню и сам жил в пустоте. Никто к нему не приближался, все избегали его. Он кормился теми хищениями, которые производил своей жадной рукой в окрестностях. Он разбогател на бесчисленных грабежах, которые, как разбойник, совершал в разрушенных им городах.

Но не эти размышления занимали юного Артавазда. Его внимание было отвлечено другим.

Страшные холмы перед шатром Меружана, сложенные из человеческих голов, уже исчезли. Все головы были собраны в громадные мешки и нагружены на длинный караван верблюдов. Но вместо тех холмов теперь делали иное сооружение. Какие‑то люди расторопно разбирали и складывали похожие на темно‑бурые кирпичи предметы. Странное сооружение становилось все выше, принимая мрачный вид. В основание его клали куски дерева и стружки. Когда сооружение было закончено, оно приобрело вид огромного костра.

Это сооружение привлекло к себе внимание Самвела, он пододвинул кресло к самому входу. Но сколько ни разглядывал, он не мог понять того, что происходило. Не в меньшей степени был заинтересован и старик Арбак.

– Что это такое? Опять, должно быть, какая‑нибудь чертовщина?.. – произнес он, покачивая в недоумении головой, и поднес ладонь ко лбу, защищая глаза от солнечных лучей, мешавших ему разглядывать.

Немного спустя воины привели толпу закованных, одетых в черное пленников и выстроили их вокруг костра. То были несколько сот епископов, ученых, монахов и священников. Понурив головы, в глубокой печали смотрели пленные на таинственный костер, в котором через несколько минут должны были сгореть их сердца.

Около них стоял человек в длинной желтой одежде с изрытым оспой сумрачным лицом и толстыми темными губами, готовыми источать проклятия и ругань на все священное. Он поглядывал своими полными ненависти глазами то на пленников в черных, рясах, то на костер. Это был Хайр Мардпет – зловещий Дхак, тайно, как вор проникший в крепость Артагерс и предавший армянскую царицу.

Издали показался белый царь – Меружан на своем белом коне. Когда он подъехал, костер подожгли. Заклубился густой удушливый дым, распространяя вокруг неприятный, едкий запах. Зеленоватые, языки пламени поднялись к небу. Огню приносилась ужасная жертва, сжигались священные рукописи христианской веры…

В этот момент в палатку Самвела вошел отец. Сын почтительно поднялся ему навстречу.

– Что там сжигают? – взволнованно спросил он у отца.

– Пергаменты, – ответил тот с безразличным хладнокровием, – а ты не хочешь ли посмотреть? Я пришел за тобой. Пойдем! Это очень интересно.

– Нет, мне и отсюда видно, – отказался опечаленный молодой князь.

– А оттуда пошли бы к Меружану. Я уже говорил тебе, что мы приглашены к нему сегодня на обед.

– Да, я помню… но ведь еще рано: Меружан занят своим костром. Пусть кончит, а я приду позднее. По правде говоря, мои глаза не выносят огня.

– В особенности огня от пергамента… – прибавил старый Арбак, многозначительно качая головой.

Отец, заметив упорство сына и услышав язвительное замечание старика, не настаивал; он вышел из палатки и направился к костру. Юноша Артавазд, все еще стоявший у входа в палатку, побежал за ним.

– Я пойду с тобой, дядя Ваган, я не боюсь огня, – сказал он, – я даже люблю огонь.

Самвел и старый Арбак остались в палатке.

– Как видишь, пергаменты жгут, дорогой Арбак, – обратился Самвел к старику. – Предают огню священные свитки наших разрушенных храмов! Сжигают наши церковные книги и нашу письменность, чтобы превратить нас в персов. А мой отец отправился поглядеть, на это зрелище, пошел поразвлечься злодеянием…

И действительно, горевший костер состоял из церковных книг. Это были книги, похищенные из тех церквей и монастырей, которые разрушил и сжег Меружан. Ради исполнения горячих желаний царя царей Персии он разгромил христианские храмы, чтобы на их месте создать капища. В угоду горячим желаниям царя царей Персии он уничтожал теперь армянские рукописи, дабы, заменить, их персидскими религиозными книгами, чтобы армяне читали по‑персидски, молились по‑персидски и выражали, свои чувства по‑персидски.

Самвел знал обо всех этих заранее намеченных хитросплетениях, а теперь своими глазами видел те беспощадные действия, которые должны были облегчить осуществление вероломных целей персидского царя царей. Духовенство уводили в плен, чтобы оставить без руководителей церковь и верующих, чтобы легче было истязать христианский люд. Сжигали церковные книги, чтобы уничтожить религию.

Чаща терпения Самвела переполнилась; он обратился к старику:

– Дорогой Арбак, надо что‑то предпринять сейчас же… Время дорого. Опусти занавесу шатра и оставь меня одного. Если кто спросит обо мне, скажи, что у меня болит голова и я сплю. А через час пришлешь ко мне Малхаса.

Старик встал с тяжелым сердцем, опустил занавеси и тут же вышел.

Самвел некоторое время оставался в молчаливом раздумье. Его нежные чувства, его исключительно доброе сердце господствовали над его холодным рассудком. Несколько раз брал он в руки лист пергамента, собираясь писать, и снова бросал. Он приложил руку к своему лбу, горячему, точно в лихорадке. Он старался собраться с мыслями, рассеять тот мрак, ту неясность, которыми было охвачено его сознание. Он встал и немного откинул занавес, чтобы было светлее. Снова сел, взял лист пергамента и перо. Начал медленно писать, обдумывая каждое слово. От ясности изложения этого письма зависело достижение заветной цели, которую он давно уже вынашивал в своем сердце. Одни неверный шаг мог все погубить. Его цель была настолько же велика, насколько и опасна. И именно от достижения этой цели зависало успокоение его совести и счастье его родины. Окончив первое письмо, Самвел принялся за второе. Когда явился Малхас, письма были уже готовы. Самвел обратился к нему с вопросом:

– Ты знаком, Малхас, с дорогами, что тянутся по правому берегу Аракса?

– Знаком, – ответил всегда готовый к услугам Малхас. – Но там несколько дорог; о которой из них спрашивает мой господин?

– О той, что идет прямо по берегу реки до Астхапатского прохода.

– Знаю. Это самая плохая дорога и самая опасная. Она тянется то по берегу реки, то по крутым скалам, а то по узким ущельям и никогда не отрывается от течения реки.

– Я говорю именно об этой дороге. Вот возьми эти письма и отправляйся сперва в Еринджак. Оттуда по речке Еринджак дойдешь до узкого ущелья, ведущего к мосту у Джуги. По этому мосту перейдешь через Аракс. Затем пойдешь по той извилистой дороге, о которой мы сейчас говорили, и которая приведет тебя к монастырю Нахавыка, а оттуда уже недалеко и до Астхапатского прохода; там моста нет, придется переправиться через реку на бурдючных плотах.

Малхас весело взял письма и спросил:

– Прикажешь, князь, сейчас же пуститься в путь?

– Нет, подожди когда стемнеет, чтобы никто не заметил твоего ухода.

– Сам сатана даже не заметит, – уверенно ответил Малхас. – Но куда доставить эти письма и кому вручить?

– Неподалеку от монастыря Нахавыка, у подножья горы Махарт ты встретишь сидящего на скале монаха. Отдай ему одно из этих писем.

– Которое? Слуга твой не знает грамоты.

– То, что перевязано красной тесьмой.

– А если я не застану монаха на скале?

– Непременно застанешь. Он, как скорбный дух, сидит на пепелище своего монастыря, который разрушил Меружан, и безутешно оплакивает печальный конец своей обители.

– А что затем должен делать твой слуга?

– Затем, оставив монастырь, продолжать путь к городу Храм. Будешь идти, пока не встретишь закрытые носилки с траурными занавесками, похожие на носилки с гробом. Их сопровождает несколько отрядов горцев. Вот это другое письмо, перевязанное зеленой тесьмой, отдашь лицу, сидящему на носилках.

– Дозволено ли будет твоему слуге узнать, кто находится в носилках?

– Никто этого не знает, кроме вооруженных спутников, которые охраняют это лицо в глубокой тайне. И тебе нет особой надобности знать о нем.

– Что должен дальше делать твой слуга? – спросил Малхас.

– Идти той же дорогой. Ты встретишь князя Гарегина Рштуни с его вооруженными горцами. Передай ему от меня только одно слово: «Спеши».

– А если он станет расспрашивать о разных вещах?

– Расскажи ему все, что знаешь. Ты, вероятно, уже достаточно ознакомился с нынешним состоянием персидского стана.

– Твой верный слуга разузнал обо всем: сколько у персов конницы и пехоты, на сколько отрядов делится войско и кто каким отрядом командует.

– Этого вполне достаточно. Теперь можешь отправляться. Да хранит тебя господь!

Верный гонец, быстрый, как мысль, и ловкий, как дьявол, всей душой был предан Самвелу; он всегда радовался, когда мог исполнить какое‑нибудь поручение Самвела, в этот же раз был рад особенно, ибо испытал на себе всю тяжесть печальных событий и утешался тем, что своими услугами мог несколько помочь общему делу.

После ухода Малхаса в палатку вошел Арбак.

– Подними занавеси, – сказал ему Самвел. – Посмотри, нет ли около нас чужих людей.

– Ни души. Все собрались у костра и смотрят, как сжигают священные книги.

Приподняв занавеси, старик сел. Самвел чуть слышным шепотом сказал ему:

– Я пойду сегодня на обед к Меружану, хотя его обед для меня не слаще яда. Но я постараюсь из этого извлечь пользу. За обедом я заведу речь об охоте, с тем, чтобы на послезавтра непременно была назначена большая охота, на берегах Аракса. Вы все отправитесь со мною. Заранее подготовь наших людей. Понимаешь?..

– Понимаю! – таинственно ответил старик и благочестиво поднял глаза к небу, словно моля бога об успехе задуманного предприятия.

– Каждый из моих людей, – продолжал Самвел, – должен отлично знать свою задачу; при малейшей ошибке все может погибнуть. Они должны следить за условными знаками и действовать соответственно им. Если же обстоятельства изменятся, то в таком случае ты должен сейчас же изменить и способы действия.

– Арбак уже все сделал, будь спокоен, – ответил старик и движением головы дал понять, что следует прекратить разговор, так как к палатке приближался князь Ваган.

Войдя в палатку, князь сказал:

– Теперь пойдем, дорогой Самвел, Меружан нас ждет; его гости уже в сборе.

 

III. Звита

 

…И персидские военачальники сказали иерею города Арташата Звиту: «Выходи из среды пленных и уходи куда хочешь». Иерей Звит не согласился на это и сказал: «Куда вы погоните стадо, туда же гоните и меня, их пастыря, ибо не подобает пастырю оставлять свое стадо, а должен он жизнь свою положить за своих овец». – Сказав это, он присоединился к толпе пленных и пошел в плен в персидскую страну со своим народом.

Фавстос Бузанд

 

Был полдень. В обширном голубом шатре Меружана собрались гости. Выше всех за столом сидел Хайр Мардпет – Дхак; его нелепая одежда и громадное, тело занимали немало места. По правую и левую стороны от него находились два мага в белых одеяниях; на их семиугольных остроконечных шапках, похожих на сахарную голову, были вышиты цветным щелком таинственные знаки. Возле одного из магов сидел Ваган Мамиконян, возле другого – Меружан. Рядом с Меружаном посадили Самвела и юного Артавазда. Затем, согласно подушкам и степеням, расселись персидские начальники, среди, которых находился и видный полководец Карен. Среди гостей не было видно лишь старика Арбака. Он решительно отказался идти на обед к Меружану. Меружан совсем не обиделся: ему был известен своенравный характер упрямого дядьки.

В наружности Меружана замечалось поразительное сходство с племянником – Самвелом; та же стройность и тот же рост, только годы придали больше мужественности чертам, и фигуре Меружана. Действительно, это был очень красивый, веселый и красноречивый человек, далекий от меланхолии, которая отличала сурового Самвела. Прожив долгое время в Тизбонском дворце и общаясь с высшими кругами персидской знати, он усвоил персидскую утонченность в обращении. Во всяком обществе он был очень приветлив и обаятелен. Весте с персидской утонченностью он усвоил и персидскую хитрость, скрытую под его привлекательной и обманчивой внешностью.

Его обаятельное лицо, казалось бы, имело все основания сиять и выражать безграничную радость, особенно в связи с последними военными удачами, однако на нем лежала печать затаенной грусти, которую он всеми силами старался скрыть. Грусть овладела им с того дня, как Вормиздухт презрительно отвергла его в крепости Артагерс, да, именно с того дня он переживал глубокую печаль: развеялись его лучшие мечты, с которыми он связывал свою славу и свое счастье. Какие только преступления он не совершил ради любимой девушки! Он согрешил перед совестью и честью, заслужил презренное имя изменника. И все ради того, чтобы удостоиться ее внимания. Но Вормиздухт беспощадно попрала его ногами и прошла мимо… Он мечтал стать зятем царя царей Персии, а сделался всеобщим посмешищем. Одним ударом Вормиздухт повергла в прах его будущность и его надежды. Все это он приписывал чарующему влиянию армянской царицы на наивную Вормиздухт. «Быть может, Вормиздухт так бы не поступила, если бы так долго не находилась в крепости вместе с хитрой Парандзем?» – думал Меружан. Никакая месть не казалась ему столь жестокой и мучительной, чем та, посредством которой армянская царица покарала его. Устами обожаемой девушки царица осмеяла и его любовь, и его тщеславие, жертвами которых явились заветные святыни несчастной родины.

Хотя он еще не окончательно пал духом, хотя он и продолжал еще надеяться, что Шапух исполнит свои обещания, но то ли это счастье быть мужем насильно выданной женщины, которая чувствует к тебе отвращение, и быть насильно навязанным царем страны, которая тебя проклинает?! Эти мысли за последние дни точили его сердце, подобно едкой ржавчине.

Неожиданный приезд Самвела доставил ему истинную радость. Он разглядывал молодого человека и восторгался им. В нем пробуждались по отношению к племяннику те же радостные чувства, что и у Вагана Мамиконяна. Меружан мечтал уже о том блестящем положении, которое займет Самвел при персидском дворе, и заранее гордился успехами племянника. Он считал, что этот желанный день недалек, так как предполагал взять с собой Самвела в Тизбон; правда, он еще не знал, как отнесется к этому Самвел, но был убежден, что тот с большим удовольствием согласится на поездку.

Гости беседовали; больше всех говорил Хайр Мардпет. Его внушительный голос и его холодные, тяжеловесные слова привлекали общее внимание. Он говорил о важном вопросе: о том, что когда они прибудут в Тизбон, то необходимо всеми средствами убедить царя Шапуха, чтобы он обязательно заключил договор с новым императором Византии Феодосием и тем установить мир между Персией и Византией. Такой мир мог бы, по его мнению, оказаться весьма целесообразным для положения дел Армении. В самом деле, если Шапух будет в дружественных отношениях с Феодосием, то император, конечно, не станет помогать своими войсками Армении наперекор персидским интересам. И тогда верные Византии армянские нахарары, лишенные помощи императора, не смогут привезти из Византии наследника и возвести его на пустующий трон. Меружан вполне разделял политические воззрения Хайра Мардпета, полагая, что после разрыва отношений с Византией ему откроется широкое поле действий в Армении, и тогда легче достигнуть цели.

Самвел слушал с большим вниманием. Теперь беседовали два мага. Их разговор касался более близких вопросов. Они говорили о том, когда благоприятнее всего снять стан с места и двинуться в Персию. По их мнению, следовало обождать еще три дня, так как звезды давали плохие предсказания относительно этого передвижения. Меружан верил не только в предсказания по звездам, но и в волшебство и считал себя достаточно сведущим в этом искусстве. Он был согласен с магами и настаивал на том, чтобы непременно подождать, пока пройдут эти три зловещих дня. Насколько верны были их астрономические соображения, не интересовало Самвела, но ему очень нужны были эти три дня. Вот почему его грустное лицо стало понемногу проясняться.

Но вдруг какой‑то шум у входа в шатер привлек внимание гостей.

– Во имя бога, пропустите меня к князю Меружану! – отчаянно кричал какой‑то человек; но слуги тащили его назад, не позволяя пройти.

Услыхав шум, Меружан приказал одному из слуг впустить просителя. Появился почтенный старец в одежде священника. Смиренно кланяясь, он оперся на свой пастырский посох и остановился у входа в шатер. В глазах были заметны горячее возмущение и безутешное отчаяние. Он выглядел так, будто у него отняли самое любимое, самое дорогое… Раздвоенная по‑еврейски волнистая борода, спускавшаяся до кожаного пояса, показывала, что этот благообразный священник не был армянином. Преждевременная старость посеребрила длинные волнистые пряди его волос, но в черной бороде седина была едва заметна. Вся его внешность выделялась особой величавостью.

– Я, не переводя дыхания, спешил сюда из Арташата, Меружан, чтобы просить твоей управы, – сказал он гневным голосом. – Я пришел излить мою мольбу, мою просьбу перед твоим милосердием. Неделю нахожусь я в твоем стане, но до сих пор мне препятствовали привлечь твое доброе внимание. Теперь выслу<