IX. Книги о воздействии галлюциногенов

 

Наркотики со своим раем нам уже наскучили.

Дали бы они нам лучше немного знаний.

Век у нас не для рая.

 

Этот эпиграф, которым Мишо открывает свою книгу «Познание через пучины», напоминает об «Искусственном рае» Бодлера. Описание ощущений от приема наркотиков во Франции узаконено литературной традицией. Ей отдали дань Альфред де Мюссе (который перевел на французский «Исповедь английского курильщика опиума» Де Квинси), Бальзак, Теофиль Готье, Бодлер, Рембо, Альфред Жарри, Антонен Арто. Для Анри Мишо, о чем он и заявляет в эпиграфе, который мы процитировали, наркотик – не способ убежать от трудностей жизни, а метод исследования. Ради этого он обращается к измененным состояниям сознания, к измененному состоянию психики, даже делает шаг навстречу возможному безумию. В сущности, Мишо познает разные вещи одним и тем же способом – пытается лучше понять близкое через далекое: он знакомится с чужими краями, чтобы лучше понять свой собственный, изучает безумие, чтобы лучше разобраться, как работает «нормальная» психика. Вот как он пишет об этом в последней из своих четырех книг, посвященных опытам с наркотиками, «Великое испытание рассудка»: «Я хотел рассекретить „нормальность“ – неизвестную, неведомую, невероятную и бескрайнюю „нормальность“. Ненормальное помогло мне с ней познакомиться. Ведь даже зауряднейший из людей в минуту самой полной расслабленности осуществляет громадное число операций, причем не подозревая об этом, не обращая на это никакого внимания, для него это рутинные операции, в них его интересует лишь результат, а не механизм их действия, совершенно, между прочим, удивительный – в отличие от мыслей этого же человека, которыми он так дорожит и которые частенько оказываются самыми посредственными, банальными и недостойными того неординарного аппарата, который выдает их наружу и с ними работает».

Впрочем, пойдем по порядку. Речь идет о систематических исследованиях действия наркотиков на психику и организм человека в целом, об опытах, которые проводились под наблюдением врачей и описывались настолько подробно, насколько требовала от автора научная добросовестность, и настолько точно, насколько позволял ему писательский опыт. Мишо стремится очертить изменения в восприятии времени, пространства, цвета, звуков, всего окружающего мира – изменения, которые провоцируются этими веществами. А поскольку он говорит о совершенно новых для себя ощущениях, то ищет для них и новый язык. С первых страниц становится ясно, что о «пропаганде наркотиков» тут речь не идет.

«Это те же проблемы и трудности, с которыми сталкивается душевнобольной: человек, испытавший на себе агрессию мескалина, изнутри ощутивший, как в нем сперва проявляется в зачатке, а потом растет со скоростью метеора ощущение психического нездоровья, человек, вдруг утративший тысячу разных навыков, наблюдавший театральные выверты разума, после которых все изменяется, человек, которому в виде исключения довелось увидеть свое собственное поражение, развал, распад, – теперь‑то он знает… Он будто бы второй раз родился на свет».

«Автор этого текста за последние пять лет испытал на себе большинство разрушителей сознания и личности, коими и являются наркотики‑галлюциногены: лизергиновую кислоту, псилоцибин, раз двадцать – мескалин, сам по себе или в сочетании с чем‑то еще, в разных дозах, и не для того, чтобы получить удовольствие с помощью этих веществ, а в основном – чтобы застать их врасплох, выведать тайны, кроющиеся где‑то поблизости».

Это из книги «Познание через пучины».

А вот еще предостережение из «Великого испытания рассудка»:

«Тем, кто использует эти вещества, чтобы предаваться коллективному разгулу и раскрепощению, советую дальше не читать и не думать, что они найдут здесь что‑то для себя. Мы говорим на разных языках. Мы приходим к разным результатам. Тот, кто не в состоянии контролировать свои действия, удержать все это на уровне собственной психики, в данном случае ошибся адресом».

Всего Мишо написал четыре книги о наркотиках, посвятив этим исследованиям около десяти лет жизни.

Первая из них – «Убогое чудо» («Misérable miracle») вышла 1956 году, и речь в ней шла об опытах с мескалином, Мишо начал сравнивать его действие с действием других наркотиков и обратился к теме «экспериментального безумия». Речь идет о моделировании измененных состояний психики с помощью некоторых наркотиков. Это направление, по‑видимому, не развивается современной психиатрией, но такие попытки делались. Цель этих исследований – научиться лечить душевную болезнь или хотя бы правильно обращаться с душевнобольными, узнав из опыта, что с ними происходит, какие ощущения они испытывают.

«Бурлящая бесконечность» («Infini turbulent»), появившаяся в 1957 году, углубляет тему опытов с мескалином и сравнения его действия с действием других наркотиков.

В книге «Познание через пучины» («Connaissance par les gouffres») (1960) Мишо не только сравнивает воздействие разных наркотиков и определяет их «характер», но и описывает, как функционирует измененная психика, анализирует несколько случаев безумия. Он сопоставляет собственные наблюдения и сведения, почерпнутые из психиатрической литературы.

В 1966 году он публикует последнюю большую книгу, посвященную этой теме, – «Великое испытание рассудка» («Les grandes épreuves de l'esprit»).

Мишель Бютор замечает: «Медики могут многое почерпнуть из этих книг, и не только потому, что мы имеем здесь дело с описаниями, выполненными человеком, который пишет гораздо лучше, чем обычные специалисты в этой области, и, следовательно, мы можем лучше понять, что происходит, но также и потому, что Мишо знакомит нас с размышлениями об этике в медицине и в обращении с душевнобольными, о жалости, но прежде всего об уважении, которое мы обязаны проявлять к этим заключенным в больницы людям, при том, что некоторые из них дошли до предела возможного на земле горя».

Со временем все четыре книги стали довольно популярны среди читателей. Достаточно сказать, что, по свидетельству Реймона Беллура, известного исследователя творчества Мишо, одна из них, «Познание через пучины», спустя несколько лет после публикации значилась в списке книг, которые журнал «Elle» рекомендовал своим читательницам взять с собой в отпуск. Так что по‑своему правы некоторые исследователи творчества Мишо, которые заключают, что настоящая известность пришла к нему только после публикации книг об опытах с мескалином. Но интерес этот пришел не сразу. Первая книга – «Убогое чудо», опубликованная сначала в небольшом издательстве «Editions du Rocher» в Монако, не вызвала никакою ажиотажа. В том же 1956 году Жан Полан предложил Мишо опубликовать свои мескалиновые впечатления в «Галлимаре». Мишо в ответ пишет: «Принимаю твое предложение, но учти, что мескалин относится к группе В. Наверное, с моей книгой обошлось без неприятностей только из‑за ее резко антимескалинового настроя (который с тех пор изменился), а также из‑за высокой иены и, наконец, из‑за полного провала, который ее встретил: не продано и 250 экземпляров».

Прошли годы, и все изменилось. Поколение битников причислило Мишо к своим кумирам. Вот как вспоминает о своих парижских встречах с Мишо один из культовых американских поэтов того времени Ален Гинзберг:

Первая встреча (1958 год). «На улице Жи‑ле‑Кер, где я тогда поселился, я написал Мишо вежливое письмо, в котором говорилось, что молодой поэт из Америки с большим опытом в области галлюциногенов хотел бы обменяться с ним впечатлениями. (Мишо был первый известный поэт из тех, с кем мне довелось встретиться, который действительно знал толк в „уважительном“ обращении с этими наркотиками – в те годы все молодые американские поэты, во Франции неизвестные, усердно исследовали области сознания, работу которых катализируют пейот, гашиш и мескалин, но в Соединенных Штатах не было никого из старшего поколения, с чьим опытом мы могли бы сопоставить свои эксперименты.)

Мишо имел репутацию закоренелого отшельника, и я был удивлен, получив ответ, где говорилось, что в такой‑то день после полудня он зайдет ко мне, а еще больше я был удивлен, когда пожилой человек с острым взглядом вошел в мой грязный гостиничный номер как раз в тот момент, когда я мыл ноги в раковине.

Он сел на кровать. Я описал ему обычные эксперименты с пейотом, которые последние десять лет практикуют в Соединенных Штатах, и мне кажется, он был приятно удивлен тем, что обнаружил на этой планете неизвестных попутчиков».

Потом разговор шел об Арто и о том, каких молодых французских поэтов Мишо считает интересными – он советовал Гинзбергу почитать Ива Бонфуа.

Они виделись еще два раза во время других поездок Гинзберга в Париж. Вот последняя встреча.

«Возвращаясь из Индии, я снова оказался в Париже в 1965 году и вдвоем с Грегори Корсо шел к Анри Мишо, чтобы оставить ему записку. Нам не удавалось с ним встретиться несколько дней, пока однажды, когда мы возвращались с бульвара Сен‑Жермен, Грегори не заметил Мишо, переходящего улицу Сен‑Жак. Мой приятель заорал (как подросток из нью‑йорской банды в Нижнем Ист‑Сайде орет старому еврею‑колбаснику): „Эй! Анри!“

Анри перешел на нашу сторону улицы. „Вы получили мою записку?“ – „Нет, а вы мою?“ – „Я вам назначил встречу на завтра“. Мы втроем болтали, стоя вокруг фонаря, – еще одна неожиданная встреча на этой планете, и тут Мишо краем глаза заметил посреди улицы броско одетую молодую женщину – туристку или журналистку, которая навела на нас фотоаппарат. Он отвернулся и прикрыл лицо. Меня в те времена мало кто знал, но я все равно вообразил, что нас узнали, и размечтался, какой был бы подарок судьбы, если бы эту случайную встречу запечатлели для вечности. „Дорогой поэт Гинзберг, – наивно сказал Мишо, – это, вероятно, вас хотят сфотографировать, а я отойду“. Я был смущен, я испугался, а вдруг он решит, что мы караулили его на улице с фотографами, и вот подстерегли, а дальше нас уже ждет самолет, чтобы умчаться в Штаты вместе с фотографиями‑трофеями – для журнала „Лайф“ или еще какого‑то варианта Вечности. Я хотел сказать ему: „Нет же, по‑моему… мне кажется, что это они как раз вас хотят сфотографировать“. Но я был слишком смущен и пристыжен, чтобы произнести хоть слово. Тем временем та дама что‑то нам говорила. Неужели правда просила посмотреть в ее сторону и улыбнуться?

„Будьте любезны, господа, вы не могли бы отойти? Я хочу сфотографировать вон те ворота у вас за спиной“.

„Нет, нет, – сказал Мишо. – Прошу вас, господин Гинзберг, вы должны быть на этом фото один“, – он не расслышал или не понял и все еще старался отмежеваться от моих малопривлекательных прожектов.

„Господа, будьте любезны, отойдите от ворот, чтобы я могла их сфотографировать“, – повторила дама. Лицо Мишо озарила радость и осознание абсурдности положения – в этом лице появилось что‑то совершенно китайское, и мы пошли дальше, склонившись друг к другу и указывая руками дорогу, словно милые чаплинские герои.

А между тем в моем распоряжении не только не было самолета, но и пойти мне было особенно некуда, и практически не на что было поесть. Вернувшись на землю, Мишо с отцовской щедростью подарил мне несколько тысяч франков, которые я со стыдом принял. Мы договорились встретиться на следующий день, чтобы вместе пообедать».

Во время их предыдущей встречи в 1961 году Мишо, по словам Гинзберга, сказал, что его все меньше и меньше интересуют видения тех, кто принимает наркотики, и все больше – то, как они доносят до нас свой опыт и чем занимаются потом.[89]

Это, вероятно, важная фраза для понимания того, чего на самом деле Мишо хотел от наркотиков. Мишо‑экспериментатор, наверное, интересовался всем процессом, но Мишо‑писатель в первую очередь ставил себе цель – и непростую – передать ощущения, с которыми «нормальное» сознание не сталкивается, а в «нормальном» языке нет ютовых средств, чтобы их описать. Переводить эти тексты трудно: они как стихи, потому что слова стоят на непривычных местах и употребляются в непривычных смыслах, образуя непривычные фразы. Главное в них, наверное, – скорость, скорость слова, которое стремится поспеть за сознанием и ощущением. Старый сюжет, о котором Мишо задумывался еще во времена интереса к сюрреализму. «Я был речью, которая старалась поспеть за мыслью. Дружки той мысли следили за гонкой. Ни один не желал на меня делать ставку, а было их там шестьсот тысяч, и все смотрели в мою сторону и смеялись» (из цикла «Загадки»). Может быть, для того, чтобы помочь речи поспеть за мыслью, он и обратился к мескалину – ускоряющему в человеке все.

Пробовал он пользоваться не только речью и рисунками. В 1964 году Мишо вместе с режиссером научно‑популярных фильмов Эриком Дювивье сняли короткометражный фильм «Images du monde visionnaire» («Образы из мира видений»), в котором они хотели передать видения, спровоцированные двумя психотропными веществами. Фильм, в который Мишо вложил массу сил, получился, как говорят, плоским и не потрясал воображение – знатоки винят в этом режиссера, не обладавшего большой фантазией. После этого опыта Мишо больше не экспериментировал с кино.

Вообще же он успел очень много всего перепробовать, исследовать, написать за свою жизнь. Мы не публикуем в этой книге ничего из его поздних произведений. Один из новаторских проектов Мишо – комментарии к рисункам душевнобольных – включен в книгу‑каталог московской выставки 1997 года. Были у него и размышления о том, почему в некоторых местах дают о себе знать сверхъестественные силы – скажем, полтергейст. Были и очень симпатичные маленькие пьесы – «Столкновения» (1981) – исключительно для чтения про себя, «актеров просят не беспокоиться». (За полвека до того Мишо написал две пьесы, «Драма изобретателей» и «Цепи», театральные постановки которых его сильно разочаровали, – после них он отказывался от любого сценического воплощения своих текстов, сделав исключение только для студенческого театра и нескольких постановок… в театре кукол.) Кто‑то может с иронией отнестись к подобному разнообразию интересов. Современники не всегда с восторгом принимали поиски Мишо. Например, Франсис Понж когда‑то упрекал его в эклектичности, в неумении выбрать между музыкой, кино и живописью.

В этом весь Мишо. «Норовит пуститься в бега…»

19 октября 1984 года его не стало. «Либерасьон» объявила о кончине «юмориста и моралиста» Анри Мишо. Странные определения.

Впрочем, сам он просил не спешить с выводами:

«Если кому‑то в будущие времена удастся войти в контакт с тем, что от меня останется, пусть проведет опыт – возможно, я еще на что‑нибудь пригожусь. Попробуйте.

Не зачисляйте меня в покойники только потому, что в газетах напишут, что меня больше нет. Я буду вести себя скромнее, чем сейчас. Так нужно. Я надеюсь на тебя, читатель, который однажды прочтет меня, на тебя, читательница. Не бросай меня одного среди мертвых, словно солдата на войне, которому больше не пишут писем. Выбери меня среди других, мне будет беспокойно, но я буду очень ждать. Говори со мной, прошу тебя, я в тебя верю».[90]

 

X. Кто окружал Анри Мишо

 

Возможно, в этой статье непропорционально мало – по сравнению с рассказом о начале писательской судьбы Мишо – говорится о его зрелых годах, образе жизни, друзьях и привязанностях. Мы восполним этот пробел лишь частично.

Распространенное мнение о нелюдимости Мишо, которое всплывает, например, в воспоминаниях Гинзберга, как явствует из этих же, да и других воспоминаний, не вполне соответствовало действительности.

Тем не менее, по свидетельству автора одной из книг о Мишо, Брижитт Уври‑Виаль, человек он был требовательный и трудный в общении и обществу писателей предпочитал компанию этнологов, ученых и психиатров – а книги из этих областей знания составляли его любимое чтение. Он мало «выходил в свет», разве что отправлялся на какой‑нибудь концерт восточной музыки или на очередной индийский или научно‑популярный фильм.

При этом, хотя Мишо и не примыкал ни к каким группам, он вовсе не был отшельником: дружил со многими литераторами и художниками. Вот некоторые из его друзей и постоянных адресатов его писем, о которых мы еще не упоминали: Клод Каэн – фотограф‑сюрреалистка, автор первой известной фотографии Мишо (это был фотомонтаж, где один Мишо выглядывал из‑за плеча другого), издатель Жак‑Оливье Фуркад, издательница и литератор Адриенна Моннье, основательница многих благотворительных организаций и покровительница писателей Алина Майриш де Сент‑Юбер. В конце войны он подружился с художником Жаном Дюбюффе, и тот нарисовал в своей по тем временам немного хулиганской манере десяток портретов Мишо и Перо («Мишо – японский актер», «Г‑н Перо – штаны в складках» и др.). Мишо очень симпатизировал Жаку Преверу, и, говорят, именно Мишо уговорил его не бросать поэзию, когда Превер в 1939 году переживал творческий кризис. В альманахе «Эрнские тетради» («Les cahiers de l'Herne»), посвященном Мишо, напечатан маленький рассказ Превера «Встреча» – об одной встрече с Мишо. О том, как однажды летним солнечным днем Жак Превер встретил Анри Мишо, который шел по набережной с особенной взволнованной улыбкой. Они пошли дальше вместе и беседовали, «как Плотник и Морж у Кэрролла», о самых разных вещах: «О солнце и о безднах, о довоенных наркотиках, о тогдашних торговцах кокаином, о картинах… и о старых‑престарых друзьях. / Но не говорили ни о женщинах, ни о любви. / Хотя, может быть, несколько минут назад именно любовь светилась в улыбке Мишо. / Тайная любовь. / В его книгах она изо всех сил прячется, но тому, кто любит и умеет читать, она попадется на глаза – тихонько».

Мишо нечасто писал о любви. Но в этих его стихах звучит иногда такая беззащитность и простота, что делается не по себе. Как будто их написал не известный нам Мишо, а какой‑то другой человек. Мы не будем разбирать личную жизнь Анри Мишо, хотя у его исследователей, как и у исследователей творчества каждого поэта, множество гипотез о том, какими привязанностями и отношениями навеяно то или иное стихотворение. В 1943 году он женился на Мари‑Луизе Фердьер – она занималась историей искусств и училась у известного французского искусствоведа Анри Фосийона. Мишо познакомился с ней, когда она еще была замужем за Гастоном Фердьером, врачом‑психиатром, сотрудником Жака Лакана, одного из основателей французской школы психоанализа. Семейная жизнь дала повод для нескольких жестоких и резких текстов, опубликованных по горячим следам. Позже Мишо не включал их ни в какие свои сборники, но сейчас при публикации полного собрания сочинений они представлены широкой публике, и по ним всякий может догадаться, что отношения супругов были непростыми. В 1948 году Мари‑Луиза погибла в результате несчастного случая. После ее смерти Мишо написал пронзительную и трагическую поэму «Мы всё еще вдвоем», которую вначале опубликовал, а потом изъял из продажи – из‑за ее слишком личного звучания. В ответ на письмо с соболезнованиями, которое послал ему Андре Жид, Мишо написал: «Я теперь многое узнал о страданиях и привязанности, и еще о любви, которую я, может быть, недостаточно ценил».

 

Имя Анри Мишо пока известно немногим российским читателям. Имена двух писателей, с которыми его сталкивала судьба, хорошо знакомы нашим соотечественникам. Он встречался с Владимиром Набоковым, а возможно, и общался с ним по поводу публикации в журнале «Мезюр» (в редколлегию которого Мишо вошел в 1936 г.) рассказа «Мадемуазель О». Этот рассказ Набокова, написанный вначале на французском, впоследствии был переведен автором на русский и стал частью автобиографической книги «Память, говори». Существует фотография, сделанная в 1937 г., на которой Мишо и Набоков сидят рядышком на заседании редколлегии «Мезюр».

С журнала «Мезюр» началось и заочное знакомство Мишо с Хорхе Луисом Борхесом, тоже автором журнала. Потом они встретятся в Буэнос‑Айресе, куда Мишо приедет по приглашению аргентинского Пен‑клуба. Вот как вспоминает об этих встречах Борхес:

«Мне он запомнился улыбчивым и безмятежным человеком, весьма проницательным, часто ироничным. (…) Он не следует никаким поветриям нашего времени. Он настороженно относится к Парижу, к литературным группировкам, к модным веяниям и, само собой, к культу Пабло Пикассо. С той же бесстрастностью и настороженностью он смотрит и на восточную философию».[91]

«Сколько мы проговорили с Анри Мишо такое уже множество лет назад на улицах и в кафе Буэнос‑Айреса, правда, об этих разговорах у меня сохранились только смутные воспоминания – словно позабытая многозвучная музыка, немеркнущая радость. Я тогда перевел его „Дикаря в Азии“, и надеюсь, что не предал – в смысле итальянского каламбура[92] – эту пронзительную книгу, которую не назовешь ни восхвалением, ни выпадом, она – и то, и другое одновременно и еще многое сверх того.

Чуть позже произошел комичный эпизод. Мишо позволял себе кое‑какие шутки в адрес древних и прославленных культур, вроде индийской или китайской, и у нас это никого не шокировало. Но зато когда он не совсем серьезно отнесся к нашей стране, нашлось множество людей, которые обвинили его в неблагодарности и оскорбительных выходках. Такие искажения перспективы забавляют.[93]

И по ту, и по эту сторону логики (все равно ведь фраза – это метафора) книге „Мои владения“ по‑прежнему нет равных в современной литературе – в ней заложен почти необъяснимый заряд тревоги, неотвратимости и подавленности».[94]

Интересно, что именно о сборнике «Мои владения» вскоре после его опубликования один анонимный критик отзывался таким образом: «Это похоже на произведение сумасшедшего, или, по крайней мере, чертовски удачная имитация».

 

XI. Мишо на русском языке

 

Заслуга представления Анри Мишо читателям в России принадлежит переводчику и поэту Вадиму Козовому. Его первые переводы Мишо были опубликованы в 1967 году, он был знаком с Мишо, дружил с ним, они вместе обсуждали сделанные переводы. «…Каковы бы ни были недоразумения и даже ссоры, поэтическая дружба (и сотрудничество – если учесть пятнадцать‑двадцать точнейших по интонации, ему обязанных переводных строк) оставалась неколебимой», – писал Вадим Козовой в своей вступительной статье к книге «Анри Мишо: поэзия, живопись», вышедшей к московской выставке 1997 года, которую он же организовал, для чего потребовалось, по его собственному выражению «почти идиотическое бескорыстие многолетних усилий, трудов и мук». А начиналась эта выставка с идеи представить зрителям литографии, которые Анри Мишо сделал к французскому переводу книги Вадима Козового «Прочь от холма». В результате было выставлено несколько значительных работ Мишо и вышла упомянутая книга. Первая книга на русском, полностью посвященная Мишо. Интересна история нескольких переводов, в нее вошедших. Стихотворений в ней не так уж много, около десятка. С 1973 года, когда вышел сборник «Из современной французской поэзии: Раймон Кено, Анри Мишо, Жан Тардье, Рене Шар», новых стихотворений Мишо не публиковалось. Была, говорят, одна газетная публикация – и все. Почему Вадим Козовой отказал себе в удовольствии напечатать в книге 1997 года побольше новых переводов? – не понимала я. Ему самому этот вопрос уже не задашь: несколько лет назад его не стало. Я положила рядом два сборника, сравнила переводы и, кажется, поняла, в чем дело. Десяток ранее опубликованных стихотворений был полностью переработан переводчиком. То, что было сделано им в 1973 году, его не устраивало. «Все, что помещено в этой книге – и тексты самого Мишо, и работы о нем, – не более чем вехи для тех, кого хочется заинтересовать и привлечь. Еще, несомненно, появятся другие русские переводы Мишо, удачнее моих, которые я печатал с 1967 года и за которые – пусть не все – мне приходится теперь краснеть. Скажу лишь, что Мишо с его уникальной речевой стихией – один из тех, кто труднее всего поддается переложению на другой язык» – так отозвался о своем труде Вадим Козовой. Переводчики нынешней книги тоже в полной мере осознали трудность, а порой и невозможность переложения текстов Мишо. Все, чего мы хотели, – это сделать загадочного и далекого Мишо чуть ближе и понятнее, познакомив читателя с теми из его текстов, которые показались нам самим близкими и симпатичными или резкими и запоминающимися. Возможно, потом эти переводы тоже удастся доработать и переработать. Сейчас же хочется, чтобы имя Анри Мишо вышло из тени, стало вызывать какие‑то ассоциации, чтобы наши читатели запомнили Перо, порадовались «Свободе действий», обратили внимание на непривычные пронзительные стихи Анри Мишо, на его смелые и весьма разнообразные эксперименты над самим собой. Нам, видимо, в свою очередь, придется краснеть за свою работу. Борис Дубин, тоже переводивший Анри Мишо, в рецензии на книгу‑каталог выставки 1997 года анализировал причины столь тяжелого пути этого поэта к русскому читателю: «…во Франции, в Европе, вообще на Западе (при том, что и эхо поэтического слова, кажется, слабело, и поэзия в целом, говорят, мельчала, и ажиотаж вокруг многих предшественников и современников Мишо в литературе – Валери и Сен‑Жон Перса, Элюара и Арагона, Кокто и даже Шара – заметно стихал), нешумная известность и непогрешимый авторитет Анри Мишо год за годом росли. Что же мешало нашим здешним переводчикам, прославленной „школе советского поэтического перевода“? Малозаметный для самих себя – групповой, уже практически анонимный – литературный конформизм, накатанные, индивидуально почти неощутимые привычки мысли, ходы слова. „Школа“ ведь и возникла на переводах „высокой классики“ и при любой возможности охотно в них уходила (…) Тут было на что опереться в собственно литературном смысле: старые отечественные образцы, языковая и стиховая норма, апробированные ресурсы выразительности – словари диалектизмов и просторечий… Плюс наработанные, „твердые“ типы поэтики – пластическая живописность, этакая возрожденческая или парнасская „чеканность“; разрешенные в сатире лихой гротеск и „соленое“ словцо; как бы „прямое“, а на деле вполне шаблонное эмоциональное переживание в лирике… Современность с ее „открытой“ жанровой природой текста, раздвоением, зыбкостью, а то и полным исчезновением привычного „образа автора“, борьбой против какого бы то ни было „готового“ языка, постоянной провокацией читателя, ставкой на обострение авторских с ним взаимоотношений, призывом, что ни говори, к довольно некомфортному испытанию непривычных, зачастую нестерпимых пределов опыта, мысли, воображения – все это по большей части оставалось за пределами общепринятой литературной оптики».[95] Привожу длинную цитату не для того, чтобы кинуть камень в уважаемых предшественников, а потому что это размышление, как мне кажется, объясняет природу каких‑то разрывов или пробелов в нашем читательском опыте – которые хотелось бы преодолеть, в частности, с помощью этой книги.

 

Алина Попова

 

Комментарии А. Поповой

 

При работе над этой книгой неоценимым источником информации стали первые два тома «Полного собрания сочинений» Анри Мишо, выпущенные издательством «Галлимар» в серии «Библиотека Плеяды» (составители и авторы комментариев – Раймон Беллур и Изе Тран).

 

1

 

Книгу открывают рисунки Анри Мишо из цикла «Движения». Впервые опубликованы в 1951 г. в издательстве «Галлимар». В книгу «Движения» («Mouvements») 1951 г. вошли: одноименное стихотворение, цикл рисунков и авторское послесловие.

 

2

 

Этот автобиографический текст впервые опубликован в сборнике «Картины» («Peintures»), изд‑во «GLM», 1939.

 

3

 

Мишо рисует, как ни странно, на черном фоне, на непроницаемом черном фоне… – Незадолго до появления сборника «Картины», где опубликован текст «Кто это такой?», Мишо начинает экспериментировать с гуашью и акварелью на черном фоне. Не у всех его картин фон черный: попадаются цветные акварели, гуаши, рисунки тушью и растушевки – на белом, но есть и множество картин, а позже – литографий – на черном фоне.

 

4

 

«Некоторые сведения…» – единственная автобиография Мишо, впервые опубликована в книге Робера Брешона «Анри Мишо» в 1959 г. (Robert Brechon. Henri Michaux. Paris, Gallimard, 1959.) Отсылая Брешону окончательный вариант этого текста, Мишо пишет: «Конец неприятному занятию – оглядываться назад и резюмировать прошлое для идиотов или людей, которые могут оказаться идиотами. Вот текст. Никаких дополнений к нему не будет. Осталось только уточнить кое‑какие даты». Тем не менее некоторые даты в этом тексте так и останутся указанными неточно: даже дата смерти родителей сдвинута на год. Исследователи предполагают, что необходимость точного отчета о своей жизни и временные рамки как таковые стесняли Мишо, и он предпочел сам внести в них легкую сумятицу. Три четверти «Некоторых сведений…» посвящено жизни автора до того момента, как он начал писать. Дополнять эту автобиографию Мишо отказался – а ему предлагали это сделать, например, для нового издания книги Робера Брешона, – поэтому во многих книгах, посвященных Мишо, вместе с «Некоторыми сведениями…» публикуют хронологию событий его жизни и публикаций: ведь в этом тексте Мишо вообще не упоминает ни одной своей книги. Это единственный автобиографический текст, написанный Мишо по заказу, хотя, конечно, многие его произведения могут считаться в разной мере автобиографическими: «Портрет А.», «Некий Перо», «Скоро ты станешь отцом». Возможно, прочитав нашу книгу, читатель сам дополнит для себя этот список.

 

5

 

Отец из Арденн. Мать из Валлонии. – Для Мишо важна принадлежность к арденнцам. Переводчик и друг Мишо В. Козовой так вспоминал об одном разговоре с ним, где затрагивалась эта тема: «„Мы, арденнцы, порода особая“, – сказал однажды (то есть и не бельгиец, и не француз, а сказано с явным намеком на Рембо… на его ли „разрыв“ и „уход“?). И добавил: „Нас понять трудно“. Или: „Меня, я думаю, понимают человек шесть“». (Из предисловия В. Козового к каталогу выставки в Москве в 1997 г. «Анри Мишо. Поэзия. Живопись».)

 

6

 

Учеба у иезуитов. – Мишо учился в иезуитском коллеже Сен‑Мишель в Брюсселе.

 

7

 

…найти близких себе людей – они разбросаны по миру – свою истинную родню, даже не совсем родню, а тех, кто, может быть, «знает» (Элло, Рейсбрук, Толстой, Достоевский)… – Элло, Эрнст (1828–1885) – французский философ и эссеист, обратившийся в XIX в. к религиозному и мистическому наследию прошлого. В своей первой книге «Ренан, Германия и атеизм» он полемизировал с Эрнестом Ренаном и, по свидетельству современников, начисто его разгромил, хотя Ренана французы читают по сей день, а Элло забыли. В книге «Человек» Элло отвергает признанный в его время философский метод, выдвинутый Декартом, противопоставляя ему философские и геологические принципы Писания.

Рейсбрук – Иоанн Рейсбрук Удивительный (Ван Рейсбрук Иоханнес; 1293–1381) – фламандский писатель‑мистик. Основал августинский монастырь в Грунендале. В 1908 г. причислен к лику святых. Цель его работ состояла в том, чтобы объяснить, как и в какой степени человек может достичь единения с Богом. Наиболее значимые из них: «Царство возлюбленных Божиих», «Книга о Высшей Истине», «Красота духовного брака».

 

8

 

Еще всякие чудные необычные книги и «Молодую Бельгию» с ее странным языком. – Литературный журнал «Молодая Бельгия» («Jeune Belgique») основан в 1881 г. и выходил до 1897 г. Занимает важное место в истории бельгийской литературы. В журнале начинали свой творческий путь многие известные бельгийские авторы: Морис Метерлинк, Макс Валлер, Шарль Ван Лерберг, Макс Эльскамп.

 

9

 

Готовится к вступительным. Не пошел на экзамен. Оставляет мысли о медицине. – Мишо проучился год в Брюссельском университете – первый год из двух лет подготовительных курсов, с которых начиналось изучение медицины в Бельгии. На экзамен в конце года не явился. В книге Р. Брешона приводятся соображения самого Мишо по этому поводу: «Я бы не смог учиться медицине, при всем моем интересе к ней. Учиться – значит, что‑то принимать как данность, и, главное, принимать на веру то, что ты принимаешь. Я был далек от этого».

 

10

 

Прочел «Мальдорора». – «Песни Мальдорора» (1870) – сочинение графа де Лотреамона (наст. имя Изидор Дюкасс; 1846–1870). В начале XX в. Лотреамон был заново открыт сюрреалистами, которые объявили его своим предшественником. Андре Бретон писал, что книга «Песни Мальдорора» – «бесповоротный конец света».

 

11

 

Первые страницы. Франц Элленс, потом Полан видят в них что‑то, другие не видят ничего… – Элленс, Франц (наст, имя Фредерик Ван Эрманжан; 1881–1972) – бельгийский франкоязычный писатель, автор фантастических рассказов и нескольких романов. На русском языке публиковались его рассказы – в сб. «Рассказы бельгийских писателей» (М., 1968) и в журнале «Вокруг света» № 2 за 1969 г. Элленс первым оценил оригинальность творчества Мишо и опубликовал его первые тексты в журнале «Диск Вер» («Disque Vert»). Подробнее об их отношениях см. в послесловии.

Полан, Жан (1884–1968) – французский писатель и критик, с 1925 г. – главный редактор парижского литературного журнала «Нувель Ревю Франсэз» («Nouvelle Revue Française»). Опубликовал в этом журнале одно из стихотворений молодого Мишо и способствовал установлению отношений между ним и издательством «Галлимар». Стал другом Мишо и долгие годы состоял с ним в переписке.

 

12

 

Продолжает подписываться своим банальным именем, которое ненавидит. – «Мишо» – распространенная на юге Бельгии фамилия; по свидетельству французских комментаторов, в Намюре, где родился поэт, она значится на множестве вывесок, попадается на глаза буквально на каждом углу.

 

13

 

Путешествие в Эквадор на год по приглашению Ганготены. – Альфредо Ганготена (1904–1944) – поэт, приехал учиться во Францию в Горную школу из Эквадора, выпустил на французском языке сборники «Возникновение гор» и «Отсутствие». Мишо и Ганготена познакомились и подружились в Париже в 1925 г., и Ганготена, выходец из богатой семьи, пригласил Мишо провести год в Эквадоре. Это путешествие было предпринято друзьями вместе, и в 1929 г. вышел «Эквадор» – путевой дневник, который семья Альфредо Ганготена и многие его соотечественники сочли оскорбительным, а как воспринял его сам Ганготена, исследователям неизвестно. В Эквадоре Ганготена продолжал писать по‑французски и по‑испански, он страдал гемофилией, и проблемы со здоровьем сильно осложняли его жизнь. В 1936 г. приехал во Францию с дипломатической миссией, но из‑за болезни вынужден был срочно вернуться на родину, где вскоре умер.

 

14

 

Первые одиннадцать басен опубликованы в 1923 г. в журнале «Диск Вер». В том же году в издательстве «Диск Вер» вышла брошюра «Басни о происхождении» («Fables des origines»). В это время во Франции входит в моду африканское искусство – большой успех имели Выставка прикладного искусства 1925 г. и Колониальная выставка 1931 г. Среди текстов‑предшественников «Басен о происхождении» можно назвать «Негритянскую антологию» (1921) – сборник африканских легенд, составленный Блезом Сандраром. Кроме того, в 1921 г. в том же журнале «Диск Вер» был опубликован цикл «африканских» стихотворений Сандрара «Большие фетиши». Еще один текст‑предшественник – роман старшего друга Мишо Франца Элленса «Басс‑Бассина‑Булу» (1922).

 

15

 

Сборник «Кто я был» («Qui je fus») впервые опубликован в издательстве «Нувель Ревю Франсэз» («НРФ») в 1927 г. Это первая книга Мишо, выпущенная солидным издателем. Большинство текстов из сборника ранее публиковались в журналах. Составление авторского договора Мишо с издательством заняло немало времени, обсуждались разные детали, в частности в договор был включен пункт о том, что и