Благоприятные обстоятельства

 

Мечтой каждого заключенного, кроме возвращения на свободу, было получить высокооплачиваемую работу. Вся жизнь была сосредоточена вокруг еды. Каждый работал, чтобы набить свой пустой живот. Когда у человека наконец-то появлялась хорошая работа, он обычно продавал часть своих продуктовых карточек и начинал экономить. Люди думали о грядущем дне, потому что знали, что в любую минуту могут остаться без средств к существованию. Наибольшим спросом пользовались такие работы, как плотник, кузнец, водитель или охранник.

Среди моих знакомых немцев такое понятие, как товарищество, все более стиралось, каждый был сам за себя. Но несмотря на это, сосед всегда выручал соседа едой, даже если это были русский и немец, хотя неприязнь между нами не могла полностью исчезнуть.

Мой друг Кауфман, пекарь из Эльбинга, который рассказывал мне об английских лагерях для военнопленных, снова был с нами. К весне он поправился, чтобы, наконец, приступить к работе, хотя после болезни одна нога у него стала короче другой. В свободное время его просили помогать в пекарне, и мы все завидовали ему, потому что знали, что, по крайней мере, он будет сыт.

По вечерам он часто продавал хлеб, который выносил из пекарни. Его покупателями были многие заключенные из России и Германии.

Как-то я услышал, как он торгуется.

– Сколько ты хочешь? – спросил покупатель, высокий светловолосый парень по имени Фриц.

– Тридцать рублей за килограмм, – ответил Кауфман.

– Но это же так дорого.

– Если найдешь дешевле, пойди и купи.

Фрицу не понравился грубый ответ. По его лицу было видно, что он пережил много трудностей. Детство, проведенное в СССР, наложило свой отпечаток. Сейчас обычно напряженное выражение его лица изменилось.

– Я могу купить хлеб и за двадцать рублей, и даже взять бесплатно, – продолжал торговаться Фриц с Кауфманом. Но все мы знали, где он брал хлеб «бесплатно». Он просто-напросто воровал его. А с тех пор, как он был окружен компанией грубых парней, никто не решался идти против него. Сейчас он смотрел прямо в лицо Кауфману и угрожал ему: – Ты бы лучше продал мне килограмм по-хорошему, да еще и извинился.

Кауфман знал, что не стоит связываться, и потому произнес:

– Хорошо, покупай за двадцать пять, но не меньше.

Фриц вынул деньги и протянул Кауфману тридцать рублей.

– А у тебя нет мелких денег?

Фриц смотрел на него, явно все больше раздражаясь. Кауфман понял, что не стоит нарываться, и потому полез за сдачей в кошелек, висевший у него на шее. Он всегда носил деньги под рубашкой, так как это место было самым безопасным. Когда Фриц увидел множество купюр разного достоинства, его глаза засветились каким-то особенным блеском. Мы все удивились, что у заключенного имеется такая огромная сумма денег. Кауфман явно был разозлен из-за того, что ему пришлось показать Фрицу место, где он носит деньги.

Спустя некоторое время я ночью не мог заснуть, потому что мне не удалось ничего заработать, и я был голоден. К тому же постоянно кто-нибудь из заключенных просыпался и шел в туалет. Мы опять, как и раньше, пили много воды, чтобы заполнить свои желудки. Внезапно я увидел тень, крадущуюся мимо меня, но не придал этому значения. Кауфман храпел, как всегда, потом затих, что-то пробормотал во сне и отвернулся. Сразу после этого тень прошла мимо меня и выскользнула в дверь. Силуэт напоминал фигуру Фрица, но я знал, что среди тридцати человек, спавших в нашей комнате, его не было.

Я не придал особого значения этой странности. Каким-то образом мне все же удалось заснуть.

Рано утром Кауфман разбудил всех своим криком:

– Кто-то украл мои деньги!

Я открыл глаза и увидел Кауфмана, сидящего на своей кровати с перекошенным лицом. Он ругался на чем свет стоит.

– Он получит у меня! Он не выйдет живым из этого барака! – сыпал он проклятия в воздух, потому что не знал, кто конкретно украл его деньги.

Обвернувшись одеялом, я подошел к его койке, где уже собрались несколько человек. Кауфман едва дышал от негодования и с трудом мог говорить.

– Посмотрите на это! – Он показал прорезь в своей рубашке.

Отодвинув ткань, мы увидели пустой кошелек, висевший на его шее. Кто-то разрезал рубашку ножом и выкрал деньги.

– Сколько пропало? – поинтересовался я.

– Около семисот рублей. Ты можешь себе представить?

– Семьсот рублей, – повторил кто-то из собравшихся. – Ничего себе! Вот это сумма!

– Это не мог быть кто-то из наших.

– Но если вор не из нашего барака, то кто это? – хотел знать ответ Кауфман.

– До того дня, пока ты не показал Фрицу кошелек, я не знал, что у тебя столько денег.

– Что ты сказал о Фрице? Готов поспорить, это был он! – Кауфман был готов подпрыгнуть и помчаться в барак, где жил Фриц.

Я стал отговаривать его от этого поступка:

– Скорее всего, он спрятал их.

Кроме того, Фрицу было двадцать пять лет, он был высоченного роста и здоровый, как медведь. К тому же у Кауфмана болели ноги. Несмотря на нынешнее положение Фрица, он все же был «русским» и имел здесь много друзей. В последующие дни, видя Фрица, никто не мог сказать, что его жизнь как-то изменилась, хотя он стал лучше питаться – это было заметно. Через несколько недель его перевели в другой лагерь.

Уже после отъезда Фрица я как-то поинтересовался у Кауфмана:

– А что ты собирался делать с этими деньгами?

– Ты можешь не поверить, но я копил деньги, чтобы открыть пекарню, когда освобожусь. – Он был неунывающий оптимист и планировал будущее даже здесь, в лагере. Большинство из нас жили только сегодняшним днем.

 

Внушение

 

Несмотря на все усилия пропаганды, мы не проникались коммунистическими идеями.

Мы получали газеты из «Комитета свободной Германии», немецкой организации, которая стала коммунистической. Некоторые их статьи сделали меня еще большим патриотом, нежели раньше. Особенно интересно было читать статьи, где обсуждалась жизнь западных капиталистических стран. Советское правительство скрывало достоверную информацию. О достижениях Запада почти ничего не говорилось.

Мы часто вели разговоры о послевоенной ситуации, и если кто-то из русских нелестно отзывался о Германии, мы все вместе принимались защищать свою страну. Контраст между Россией и другими западными нациями был очевиден для нас.

Как-то днем мы с детьми русского офицера пошли за сеном для скота. Один из них прихватил с собой школьный учебник. Я нетерпеливо листал станицу за страницей, пока не наткнулся на иллюстрацию с изображением немецкого солдата, идущего за мальчиком, играющим на флейте. Видимо, этот мальчик был из советской армии, который вел отряд немецких солдат в ловушку.

«Отец» Сталин был сфотографирован в военном мундире маршала Советского Союза, и множество разноцветных медалей висело у него на груди. Его портреты висели практически во всех официальных зданиях. Любой русский ощутил резкие перемены, произошедшие в стране со времени революции 1917 года.

 

 

Глава 13

 

Новая эра

 

Администрация совхоза при лагере делилась на множество ячеек. Во главе его стоял директор совхоза. Далее шел его заместитель, отвечавший за основную работу; начальник охраны проверял охранников, работавших в поле; главный конюх отвечал за быков и лошадей; другой человек следил за своевременным кормлением животных. Во главе лагеря стоял начальник. Агроном специализировался на работе в поле, а также смотрел за посадкой нужных растений. Главный садовник руководил процессом выращивания огурцов в стеклянных теплицах. Это являлось настоящим достижением для такой северной страны.

Среди десяти чиновников, работавших в конторе, был главный бухгалтер, кассир и другие.

Пекарь с двумя своими помощниками выпекал хлеб, который отправлялся на продажу русскому населению, а также выдавался заключенным по предъявлении продуктовых карточек. В бригаде, работавшей на кухне, было пять человек.

В госпитале служили трое. Главный врач, который являлся начальником госпиталя, доктор, занимающийся лечением рабочих, а также санитар в дезинфекционном отделении.

Все было четко распределено. Бригады состояли из четырех человек, и в каждой имелся бригадир. Естественно, над главой каждого подразделения стояло высшее начальство.

Все имеющиеся специалисты работали в своих областях. На лесном складе работали пятнадцать человек. Их бригадир отвечал за подготовку и распределение дров. В подчинение начальника тракторной бригады входили водители грузовиков, механики и техники, работавшие целыми сутками, а также электрики, чей рабочий день продолжался двенадцать часов.

Бригада плотников, состоящая из восьми человек, проводила ремонт лагерных зданий в рабочее время, а зимой, когда с деревом было легче работать, возводила новые бараки. Двое человек по утрам выдавали инструменты со склада, а вечером принимали их, ведя учет. В течение дня они чинили сломанные рабочие инструменты.

В общем, все сферы деятельности имели четко составленные рабочие планы. Начальник сидел на начальнике. Такое количество управляющих было совсем ни к чему. Они почти не работали, но зато получали сравнительно высокую зарплату, тем временем как совхоз весь погряз в долгах. Тогда они нашли выход, заставив нас заплатить за лагерную одежду, выданную полтора года назад, которая за это время почти у всех обносилась и обтрепалась. Такая несправедливость вынудила многих заключенных заняться воровством, обкрадывая своих же товарищей.

 

Преимущества и недостатки

 

Период между октябрем и ноябрем 1946 года запомнился мне как относительно благополучное время. Работать приходилось до изнеможения, но зато наш труд высоко оплачивался. Я ездил на телеге, запряженной быками, и развозил воду. Преимущество моей работы состояло в том, что я управлял самым лучшим быком; тем не менее это не значило, что у меня не было проблем. Когда я наполнял бидоны, у меня не получалось не расплескать воды. С тех пор как температура опустилась от пяти до пятнадцати градусов ниже нуля, вода моментально леденела, и я мучился из-за того, что обмораживал пальцы. Последствия тех морозов давали о себе знать еще много лет спустя.

Метели в северной стране были особенно суровыми. Помню, однажды так мело, что я мог видеть перед собой не далее чем на двадцать метров. Мне нужно было ехать сквозь буран, хотел я того или нет, потому что скот требовалось поить. Дорогу занесло, а сугробы становились все выше и выше. Едва ли где-то поблизости имелся объездной путь, а сбиться с дороги было опаснее всего, потому что в этом случае я бы неминуемо завяз в снегу даже с незаполненными бидонами. К тому же быки совершенно не слушались, и их то и дело приходилось вытягивать на дорогу.

Мой ежемесячный доход доходил до трехсот рублей, что составляло около ста пятидесяти долларов, и я считался одним из наиболее высокооплачиваемых рабочих совхоза. В те дни я питался очень хорошо, что позволяло мне даже продавать часть своих продуктовых карточек, тогда как в прежние времена мне приходилось покупать их дополнительно. Моей самой большой мечтой было приобрести пару войлочных ботинок, в которых я сильно нуждался, но не знал, где их достать. Ни у кого из ребят в лагере я не мог их купить, а на черном рынке они стоили чудовищно дорого. Так и не найдя подходящей цены, я купил пару меховых перчаток и шерстяную нижнюю рубашку за пятьдесят рублей.

В скором времени еда сильно подорожала; возможно, это произошло из-за неурожая на Украине. В те зимние месяцы мы впервые обнаружили, что конфеты и шоколад можно использовать вместо сахара.

В магазинах мы частенько чувствовали ненавистные взгляды и отношение русских к себе. Немцы могли часами стоять в очереди, тогда как русские, растолкав толпу, немедленно получали свой товар. Довольно часто случалось, что заключенные теряли терпение, и тогда, как правило, в очереди звучала грубая брань.

 

Проблеск надежды

 

Как-то вечером нескольких человек, включая меня, попросили вынести наши нары и ошпарить их кипятком, чтобы избавиться от клопов. Пока мы ждали, когда вода станет горячее, фрау Кох, жена одного лагерного чиновника, посмотрела на меня задумчиво и спросила, сколько мне лет.

Когда я ответил, что мне исполнилось семнадцать, она покачала головой и сказала, что, возможно, скоро меня отправят домой. Мне так хотелось верить ее словам, и все последующие дни я только и думал об этом. Я размышлял: «Может ли быть правдой, что я вновь увижу родной дом? Неужели русские отпустят нас?» Целыми днями я взвешивал все за и против. Ночью я лежал, не в силах сомкнуть глаз и все думал, думал. Кто-то ворочался в своих кроватях, а кто-то, возможно, молился; ведь у каждого из нас было одно-единственное желание – вырваться на свободу. Но наступало утро, и все продолжалось; ничего не менялось. Унылые, мы вновь возвращались к работе. И все же многих не покидала надежда, хотя сделать мы ничего не могли.

С другой стороны, сами того не замечая, мы постепенно привыкали к русской культуре и окружению. Часто между собой мы говорили по-русски, а уж когда ругались, то без русского мата вообще было не обойтись.

Однажды утром повар на кухне рассказал мне, что всех немцев освободят! Новости разлетелись по лагерю со скоростью света. Мы не знали, плакать или смеяться. Мы жали друг другу руки и обнимались. Никогда в жизни я не был так счастлив.

После этого объявления мы стали работать еще больше, чем раньше. Некоторые заключенные не верили в то, что это была правда. Но скоро объявили официально: мы отправляемся в путь через неделю!

Еще до того как пришли эти новости, мы заметили, что наиболее выгодные рабочие места заняты русскими заключенными. Русские работали по системе досрочного освобождения. Многие отсиживали большие сроки. Шансов убежать не было никаких. Единственной нитью, связывающей лагеря с остальной Россией, была железная дорога, которая контролировалась охраной. Некоторые предпринимали попытки к бегству, но их ловили в нескольких километрах от лагеря и возвращали назад, и обращались с ними после этого еще жестче. С плохим знанием языка, да к тому же без денег нам, немцам, убежать было невозможно.

Я и еще один пленный были последними из нашей группы, кто официально работал в лагере. Наконец то, во что верилось с трудом, свершилось: нам выплатили последнюю зарплату. Я получил 270 рублей за двадцать один день. У меня были настолько смешанные чувства, что я даже не мог в полной мере насладиться предвкушением грядущей свободы. Неужели Бог услышал мои молитвы?

До прибытия поезда оставалось еще три дня, и нам предложили поработать за дополнительную плату. Мы отработали, но ничего не получили. Немного поспорив с бригадиром, мы успокоились и пошли напилить дров для местных жителей, которые заплатили нам по три рубля и дали три килограмма овсяной крупы за два часа работы. Этот заработок помог нам прожить до самого нашего отъезда.

С тех пор как нам объявили о скором отъезде, мы, немцы, сплотились невероятно. Мы допоздна сидели на своих кроватях и разговаривали о доме и о родных местах, где так хорошо жили, даже не осознавая этого.

В те дни перед отъездом нас волновал один вопрос: что случилось с нашими домами? Сможем ли мы снова оказаться у себя на родине? Удастся ли жителям Западной и Восточной Пруссии найти свои жилища на оккупированной территории? Кто занял Восточную Пруссию – поляки или русские? А затем шел самый главный вопрос: где наши родственники? Они еще живы или все они тоже в России?

 

Путь домой

 

Наступило 27 ноября 1946 года, день, которого мы ждали с момента нашего приезда сюда. Мы знали, что это конец, когда услышали приказ: «Собрать в дорогу лагерные принадлежности». Я положил свое старое одеяло в кучу остальных. Было нелегко попрощаться с ним; оно согревало меня долгих два года, и мы стали хорошими друзьями. Оно давало мне тепло, а я, в свою очередь, чинил его. Но так как несколько недель назад нам выдали новые одеяла, я, отбросив все сантименты, предпочел взять с собой его.

28 ноября мы получили последние распоряжения: «Приготовиться к отъезду!» Хоть нам и хотелось мчаться со всех ног, все же мы понимали, что нужно соблюдать осторожность. Охранники досконально проверяли все наши вещи: открывали пачки с крупой, рюкзаки, сумки и чемоданы. Проверив вещи, нам сказали, как лучше всего пройти к станции. Я обернулся одеялом, а затем надел сверху свою русскую шинель.

Далее мы строем отправились на станцию, находящуюся в полутора километрах от лагеря. Вагоны уже ожидали пассажиров; они напоминали те самые, в которых мы приехали в эту страну.

Опять вагон отапливался маленькой печкой, но на этот раз у нас имелся запас дров, которые нам дали с собой в совхозе. К счастью, было не так холодно – только три градуса мороза. Привыкнув к более низкой температуре, жизнь в вагонах показалась нам вполне нормальной.

Ночью локомотив тронулся. Все тихо лежали на своих местах, хотя никто не спал. Слушая стук колес, мы ощущали, что переживаем исторический момент. Невозможно передать радость, которая охватила нас. В ту ночь не было на свете человека счастливее меня.

Тук-тук-тук – поезд набирал скорость. А в этом монотонном стуке мне слышалось: домой, домой – мы едем домой!

Сначала наши вагоны были прицеплены к товарному поезду, но потом нас отсоединили и мы продолжили свой путь отдельно. Начальником поезда был русский лейтенант ГПУ, а также с ним ехал его помощник. Первая половина пути прошла весело, потому что у всех было достаточно денег и запаса продуктов. Каждый находился в отличном настроении. Мы пели все известные народные песни и даже национальный гимн. У каждого имелась какая-нибудь веселая история. Мы болтали обо всем на свете, начиная с обсуждения красивых мест, которые проезжали, и заканчивая разговорами о том, кто что съест первым делом, когда приедет домой.

Пейзажи, открывающиеся нашему взору, почти ничем не отличались друг от друга; огромные непроходимые леса тянулись на много километров вокруг болота, пустые лагеря, построенные самым примитивным образом. Наверняка каждый из них имел свою историю и не одна человеческая судьба сломалась здесь. Не исключено, что прямо на холме между болотами находилось кладбище, а с вышки часовой стрелял по беглецам. Хотя мы находились на пути к освобождению, наши мозги еще не перестроились. Мы не верили, что впереди нас ждет свобода.

 

Возвращение поездом

 

Однажды мы остановились где-то между станциями. Вызвали шестьдесят человек, которые с вещами отправились куда-то вместе с офицерами. Мы узнали, что их переправили в другой лагерь. Это стало шоком для нас; ведь мы думали, что едем домой. Русские объяснили, что эти люди остаются здесь в качестве «специалистов» до тех пор, пока не привезут других заключенных.

Мы знали, сколь долгими могут оказаться эти временные периоды. Однажды меня забрали на шесть дней, чтобы кормить коров, а эти дни растянулись на два года. Люди, которых увели сейчас, принадлежали ко второй рабочей категории; среди нас они были самыми сильными.

В Котласе, столице Коми ССР, наш поезд подвергся строжайшей проверке. Целая армия офицеров с автоматами проверяла нас несколько раз, пересчитывая. Они даже заглядывали под поезд, пытаясь узнать, не прячутся ли там другие пассажиры. Мы знали, что на этой станции всегда проверяют поезда, следующие в обоих направлениях.

Как-то днем мы с Хорстом Шремером сидели возле открытой двери. Тук-тук-тук – каждый стук колеса приближал нас к родному дому. Тук-тук-тук – каждый звук музыкой отдавал в наших ушах.

– Что ты будешь делать, Хорст, когда приедешь домой? – спросил я в разговоре.

– Я бы хотел заняться торговлей, но, наверное, будет выгодней работать на ферме, – ответил он.

– Ты прав, по крайней мере, там ты всегда будешь сыт.

– А у тебя какие планы? – спросил он.

– Знаешь, когда я был маленьким, я мечтал стать генералом, – сказал я. – Но теперь, узнав, что такое война, я передумал. Пожалуй, я тоже попытаюсь заняться фермерством.

– А что конкретно ты будешь делать?

– Ну, я еще не думал обо всем. Мы так голодали здесь, что теперь для меня главное, чтобы никогда в жизни мне не пришлось снова пережить такое.

– А одежда?

– Не думаю, что это настолько важно, – сказал я. – Самое главное, зарабатывать столько, чтобы всегда было чем набить пузо.

– А еще пить столько, сколько захочу, – добавил он. – Но куда ты пойдешь? Разве у вас не хорошая ферма?

– Не напоминай мне, – сказал я. – Когда я думаю об этом, на глаза наворачиваются слезы.

– Ты думаешь, твои родители еще живы? – спросил он.

– Я рассказывал тебе, что моего отца забрали, и возможно, его уже нет в живых. А о матери я ничего не знаю.

– А ты привык к лагерной жизни?

– Нет, – ответил я. – Я так долго жил в чужой стране, а никакой привычки нет. Я хочу жить среди людей, говорящих на моем языке, думающих, как я. А еще я видеть не могу коммунистов.

– Ну ты же знаешь, что русские оккупировали Восточную Германию?

– Да, – ответил я, – знаю. Но может, можно потребовать, чтобы нас отправили в Западную Германию.

– Потребовать, – усмехнулся он. – Ты прекрасно знаешь, что с русских ничего нельзя потребовать.

Солнце ушло в горы. С востока подул холодный ветер. Мы поднялись и закрыли дверь, чтобы сохранить тепло в вагоне.

 

 

Глава 14

 

Обратный билет

 

Наш поезд направлялся в Великий Устюг, а оттуда шел на Москву. Когда запасы еды стали сокращаться, я продал свое одеяло за шестьдесят рублей, чтобы купить хлеба. В тот момент хлеб стоил пятнадцать рублей. Хотя было очень холодно, я пытался согреться, укутавшись в шинель.

Часто русские устраивали небольшие рынки прямо на железнодорожных станциях. Одним из наиболее распространенных блюд, которые они продавали проезжавшим заключенным, были блины. Так как деньги наши заканчивались и, как всегда, мы голодали, мы выискивали самые большие блины. Русские видели, что пользуется у нас особым спросом, и поэтому изощрялись, как могли. Часто они использовали различные уловки, примешивая к тесту еще что-нибудь. Когда мы обнаруживали их недобросовестность, обычно было уже поздно; торговцы продавали блины и уходили.

Незадолго до прибытия в Москву нас пересадили в другой поезд. Мы въезжали в столицу Союза Советских Социалистических Республик на современном поезде. Каждый из нас припал к дверям, чтобы взглянуть на город. Мы уже проезжали его, но тогда была ночь и поезд наш был закрытым. В этот раз мы могли видеть немного больше, и потому было намного интересней.

На окраине города стояли очень красивые деревянные домики, и располагались они в лесной зоне. Сам город в основном был застроен одноэтажными кирпичными зданиями. Широкие улицы, аллеи и множество площадей впечатлили меня больше всего.

Когда мы проезжали магазины и многолюдные места, то видели много гражданских и военных. В общей массе люди были одеты лучше, чем те, которых я видел в других городах России, но шляпы, галстуки и другие западные аксессуары встречались очень редко. Женщины носили шали и платки и вообще одевались скромно. Мужчина – если это был не военный – на голове носил меховую шапку.

Машины на дорогах неслись с огромной скоростью, но общественный транспорт был так переполнен, что люди висели на подножках, не в состоянии войти внутрь. Также было интересно наблюдать, как чистят улицы; эту работу выполняли женщины.

В России по закону запрещалось загорать в голом виде, без купального костюма. Большинство русских женщин не стригли волосы и не пользовались косметикой.

В целом русские, которых мы видели в Москве, выглядели вполне здоровыми и благополучными. Также нам удалось увидеть старинный собор. Он стоял, как напоминание о тех днях, что когда-то русские, ныне безбожные коммунисты, ходили молиться в него.

 

Москва – Брест

 

До Москвы мы ехали две недели. Еда становилась все хуже и хуже, возможно, потому, что начальник поезда вместе с поваром продавали продукты, а деньги клали себе в карман. Наши надежды, что цены на хлеб и другие продукты питания снизятся при подъезде к югу, не оправдались. Наоборот, цены только росли.

Поезд продолжал свое движение, проезжая леса, болота, маленькие города, траншеи и старые бункеры, сожженные танки, говорившие о битвах, проходивших здесь. Маленькие могилы были повсюду. И это были лишь немногие следы от миллионов погибших в той войне. Около шести с половиной миллионов немцев погибло, и большая часть из них осталась здесь, в России. А еще миллион двести тысяч немцев считались пропавшими без вести. Россия потеряла в войне двадцать миллионов солдат и мирных жителей.

Нашим следующим пунктом временного назначения стал город Брест, располагавшийся на границе России. Мы приехали на огромную железнодорожную станцию. Так как российские железнодорожные пути отличались от европейских, всем пассажирам, следовавшим за границу, приходилось пересаживаться на этой станции. Наш поезд остановился, и мы пересели в другой состав, стоявший на нормальных путях.

Незадолго до прибытия на эту станцию мы потеряли одного товарища, Хорста Фишера. Он был еще совсем молод, но уже много курил. Когда поезд сделал остановку, мы решили набрать воды, но нигде поблизости ее не было. Тогда, зная привычку Хорста, ребята стали предлагать ему сигареты за то, чтобы он сбегал и принес ведро воды. После недолгих уговоров он схватил ведро и побежал.

Прошло немного времени, раздался свисток, и поезд тронулся. Хорст не вернулся. Мы не знали, что случилось с ним; то ли его забрали на улице и отправили обратно в лагерь, откуда мы ехали, а может, посадили на следующий поезд. Нам так и не удалось узнать этого. Возможно, одна несчастная сигарета изменила всю его судьбу.

Мы подъехали к границе с Польшей. Начальник поезда, нарушая порядок, сокращал наши порции хлеба все больше день ото дня. Таким образом он изобрел метод, благодаря которому зарабатывал на нас деньги. При пересечении польской границы он объявил, что поляки не пропустят нас, пока каждый не заплатит по рублю.

Рубль – это совсем немного, тем более за то, чтобы покинуть страну, но у 90 % из нас совсем не было денег, и нам пришлось расплачиваться хлебом. Мы отдали хлеб охраннику, который, скорее всего, продал его, а полученные семьсот рублей разделил с начальником поезда. Нам ничего не оставалось делать, как, закрыв глаза на все, молча продолжать свой путь.

 

Напряженность в отношениях

 

Плохое питание и вынужденно долгая дорога, тянувшаяся уже три недели, делала наше общение напряженнее день ото дня. Небольшие стычки и споры происходили все чаще. Однажды я стоял у двери и смотрел на улицу, когда старший по нашему вагону захотел встать на мое место. Находясь в лагере, он работал в должности бригадира. Из-за того, что я не отошел со своего места, как только он сказал мне, он со всего размаху ударил меня в лицо с такой силой, что искры посыпались из глаз. От негодования меня бросило сначала в жар, а потом в холод, но, собравшись с мыслями, я решил, что будет лучше себя контролировать.

Это было очень трудно сделать, но я вспомнил, как он же как-то чуть не набросился с ножом для резки хлеба на другого парня. Если бы тогда тот парень вышел из себя, неизвестно, чем бы могло все закончиться. И это был не единственный случай. Прокрутив все в голове за какие-то доли секунды, я решил отступить. Ничего не говоря, я отполз в свой угол, как побитая собака. Подравшись, я бы ничего не добился, но мне было трудно проглотить обиду.

Когда мы пересекли польскую границу, обстановка изменилась кардинально. В России я видел только нескольких велосипедистов; в Польше почти каждый ехал на велосипеде. Над Польшей просто царила атмосфера счастья. Повсюду кипела торговля, и нас сильно удивило, насколько быстро страна пришла в себя после войны.

Скоро наш поезд въехал в Варшаву. Здесь дела обстояли иначе. Мы видели большие разрушения и поле, уставленное двумя сотнями подбитых танков. Многие дома еще не восстановили после бомбежки, и на них виднелись следы, оставленные взорвавшимися бомбами и пулеметными очередями. Должно быть, последние бои были просто чудовищными.

Остановившись на варшавском вокзале, мы увидели встречный поезд с возвращавшимися русскими солдатами. Их вагоны были заполнены кроватями, радиоприемниками, велосипедами и одеждой. На некоторых под военными шинелями были надеты гражданские костюмы. Постепенно мы разговорились с ними. Некоторые даже зашли в наш поезд. Как оказалось вскоре, большинство из них совершенно не радовались своему возвращению, даже несмотря на то, что они ехали в свой так называемый «рай». Они прекрасно знали, что современные удобства, такие как электрический свет и водопроводная вода, которыми они с удовольствием пользовались в Европе, будут недоступны для них в России. Также из наших разговоров мы узнали, что русские тешат себя надеждой попасть в Америку и Англию. И в первую очередь их интересовали там женщины. Один пьяный солдат произнес с ухмылкой: «Сейчас мы знаем немецких девчонок, теперь хотелось бы узнать, какие американки и англичанки».

 

Опасность потеряться

 

В Варшаве со мной чуть не произошел тот же случай, что и с Хорстом Фишером. Мы вместе с одним пожилым мужчиной пилили дрова для печки. Тем временем другие ребята таскали пакеты с мукой, каким-то образом забытые русскими в открытом вагоне. Закончив, мы тоже пошли взять себе муки из того, что осталось. Выбрав непорванные пакеты, мы стали возвращаться к поезду. Уже стемнело, и лишь редкие огни светились на железнодорожной станции.

Находясь в пятидесяти метрах от поезда, мы увидели, как красные огоньки состава начали удаляться от нас. Мы бросились бежать что было сил, а поезд двигался быстрее и быстрее. Мы бежали, стараясь не выронить мешки из рук. Но силы иссякали, а поезд продолжал набирать скорость. Мой товарищ, мужчина сорока восьми лет, находился всего в нескольких шагах за мной.

– Цепляйся! – крикнул он мне, задыхаясь.

Сделав отчаянный рывок, я ускорил свой бег и вцепился в ручку двери последнего вагона, а мой товарищ, неожиданно вырвавшись вперед, схватился за ручку соседней двери. Впрыгнув в вагон, мы были спасены. Хотя в то время я не сильно верил в Бога, едва переведя дух, я поблагодарил его за произошедшее. Я почувствовал, что не справился бы без его помощи. Я оглянулся. В вагоне никого не было. Когда я бежал, то сильно вспотел, а теперь мое тело остывало, и меня стал бить озноб. Чтобы согреться, я принялся делать гимнастические упражнения, прохаживаясь из одного конца вагона в другой. Поезд продолжал двигаться. Прошло не менее двух часов, прежде чем мы подъехали к огромной железнодорожной станции, и наш поезд остановился. Как благодарили мы Бога за то, что успели впрыгнуть в последний вагон. А то ведь могли замерзнуть и умереть. Пройдя вдоль поезда, мы нашли свой вагон. Наши товарищи уже и не ожидали увидеть нас снова. Мы были безмерно счастливы, что не повторили судьбу Хорста Фишера.

 

Последнее заключение

 

Наши надежды, что мы приедем домой к Рождеству, не оправдались. Вместо прибытия в Восточную или Западную Пруссию нас привезли во Франкфурт. Это было 24 декабря. Мы почувствовали историческую важность момента, когда по мосту пересекали реку и въезжали на немецкую территорию. Все сразу вспомнили о том, что мы – нация проигравших. Наш поезд остановился рядом с военным лагерем, где располагались русские солдаты. Немного постояв, наш состав отправился в другой лагерь. Наконец, нам велели выходить из поезда по двое. Охранники были готовы отпустить нас, но пока не последовало распоряжения свыше, и на короткое время мы остались под охраной в большом помещении. На следующий день мы узнали, что начальника нашего поезда и его помощника арестовали по подозрению в воровстве. Хотя нам это все равно не принесло никакой пользы.

Лагерь делился на две части и был огорожен колючей проволокой. Та, на которой находились мы, охранялась легко, другая – более тщательно. Охранник сказал, что там содержались бывшие фашистские офицеры и владельцы заводов.

Вечером мы относили еду этим заключенным, и эта работа нравилась нам, потому что по пути мы сами могли немного поесть. Даже тогда большинство наших мыслей и действий было сосредоточено на еде.