Глава 18. Езда с пустым баком

^{Середина июля 1990 года. Дурбан}

 

В том июле ощущение назревающей катастрофы появилось, как и положено, в пятницу, 13‑го числа. Мак пришёл в мой новый кабинет в здании АНК, внешне ухоженный, но с усталостью во взгляде за стеклами очков. «Мы получили плохие новости. Гебуза и ещё несколько человек были вчера арестованы в Дурбане».

После того, как прошёл первоначальный шок, он рассказал мне, что Джанета Лав и он в течение ночи очищали несколько конспиративных домов, забирая оттуда компрометирующие материалы и предупреждая обитателей этих домов – сочувствующих нам иностранцев, чтобы они уезжали из страны. Гебуза знал о них и даже если бы он молчал (а мы надеялись на это и ожидали от него этого), правила безопасности действовали автоматически. Мы не могли рисковать. Существовала также возможность, что наша компьютерная система и дискеты были захвачены полицией. Мне нужно было задать Маку целую дюжину вопросов, однако он прервал разговор: «Ты можешь достать «чистую» машину? Нам нужно немедленно выехать в Дурбан. Я расскажу тебе всё по дороге».

Я не рассчитал объём топлива в баке. Пока Мак пребывал в глубоком сне на соседнем сиденье, я обнаружил, что стрелка индикатора уровня горючего приблизилась к красной отметке. Ровный пейзаж плоскогорья – высокая трава, выцветшая добела под действием зимнего солнца и ночных морозов – простирался до горизонта. Город Варден в Свободной Оранжевой провинции был ещё примерно в двенадцати километрах. Мы ехали с пустым баком.

Я меньше всего хотел вынужденной остановки, имея в машине измученного Мака. В данном случае удача оказалась на нашей стороне. Машина начала дёргаться из‑за отсутствия горючего буквально за несколько метров до заправочной станции в Вардене. Это была африканерская «деревня», типичная для плоскогорья – здание Голландской реформаторской церкви, поле для игры в регби, полицейский участок, элеватор, скотобойня, винный магазин и несколько улиц с аккуратными домами. Такие «деревни» пользовались благами апартеида в то время как жизненные потребности чёрных игнорировались. Обшарпанные хибары чёрного посёлка, построенные из глины и жести, находились, как обычно, в нескольких километрах поодаль.

Наполнив бак бензином, мы вскоре уже спускались по серпантину дороги с перевала Фан Ренена к покатым холмам Наталя. В старые времени, до того, как было построено шоссе, путь от Йоханнесбурга до Дурбана занимал восемь часов. Сейчас, на машине с мощным двигателем, но с оглядкой, чтобы вовремя обнаруживать приборы, фиксирующие превышение скорости, легко можно добраться за пять часов.

К июлю 1990 года обстановка в Нагане была напряжённой. В течение шести дней в Питермарицбурге бушевала настоящая война. Активисты консервативного и основанного на этническом принципе движения «Инката», которое возглавлял вождь Бутелези, намеревались удержать власть в этом бантустане, укрепившуюся на деньги режима апартеида во времена его расцвета. Мы проехали мимо места, откуда Элеонора совершила побег в 1963 году и где сейчас в помещениях церкви жили многие беженцы из района конфликта. Прошло совсем немного времени, и мы были в Дурбане.

Несмотря на зиму, там было тепло и приятно, а цветущая субтропическая растительность делала это место более «африканским», чем какое‑либо ещё.

Билли Нэйр, с которым я работал в 60‑х годах, и Мо Шейк, руководитель разведывательной системы «Вулы», сообщили нам о недавних арестах. Мы с Билли начали тайно взаимодействовать вскоре после его освобождения из тюрьмы в 1984 году. Когда я прибыл в страну для осуществления операции «Вула», я узнал, что он тоже участвует в этой операции. Сейчас он выглядел напряжённым.

Докладывал о ситуации Мо. Неприятности начались с конца прошлой недели. Два оперативника, Чарльз Ндаба и Мбусо Тшабалала, исчезли. Сначала думали, что они выполняют какую‑то задачу за пределами города, но когда к среде они не появились на одной из встреч, стало ясно, что произошло что‑то серьёзное. Это напомнило мне об исчезновении Бруно в Клуфе много лет назад и моём промедлении, чуть было не приведшем к трагедии.

Когда Мо рассказывал о мерах по устранению возможных последствий, в его голосе чувствовалось напряжение. Они постарались информировать всех, кто мог оказаться в опасности, и начали очищать конспиративные точки, известные Чарльзу и Мбусо.

«Вчера, в четверг, мы получили настоящий удар. Всё одновременно начало разваливаться. Центром катастрофы стал «Кнолл». «Кнолл» был нашим основным конспиративным домом в индийском пригороде Дурбана. Его должны были очистить в первую очередь.

В этом доме жили несколько товарищей и Гебуза пытался перевести их в другое место. Затем исчезла Сюзанна, помощница Гебузы. В то утро она вывозила из «Кнолл» компьютеры. Гебуза, который должен был встретиться с Мо, не прибыл на место встречи и не ответил на срочные вызовы, направленные на его пейджер. К сумеркам ни о нём, ни о Сюзанне ничего не было известно. Мо решил сам отправиться в «Кнолл». Как только стемнело, он поехал туда с товарищем, который формально снимал этот дом. Мо остановил машину неподалеку и начал наблюдать за домом в бинокль.

Когда товарищ подходил к дому и стучался в дверь, всё было спокойно. Она открылась и… Господи! – Мо не смог сдержать нервной гримасы. – Только что он был тут и в следующий момент он исчез. Как будто его проглотили живьём».

Мы сели и начали анализировать, что произошло. Мы пришли к выводу, что полиция арестовала Чарльза и Мбусу, захватив их в конце прошлой недели. Они оба знали о «Кнолл» и, по‑видимому, после нескольких дней допросов их заставили назвать этот адрес. Несмотря на изменившуюся политическую ситуацию, мы не питали иллюзий в отношении того, что полиция перестанет использовать привычные методы выбивания информации. К утру четверга они, очевидно, провели налёт на «Кнолл» и арестовали всех тех, кто там был. Затем они устроили засаду и хватали всех, кто туда приходил. Мы могли только догадываться, были ли Гебуза и Сюзанна арестованы в этом доме или за ними следили и задержали где‑то в другом месте. Нас беспокоило, остались ли компьютерные дискеты в «Кнолле», но Мо сказал, что, по его мнению, Сюзанна работала с ними на своей конспиративной квартире.

– Будем надеяться, что они держали их в зашифрованном виде, – вмешался Мак. – В них содержатся сообщения и доклады об операции «Вула» почти за два года работы.

Это соображение сделало обстановку на нашем совещании ещё более мрачной. Билли справедливо заметил, что снятие запрета с АНК привело к возникновению атмосферы расслабленности. В подпольных структурах возникло чувство самодовольства. Мы все признали нашу общую ответственность за случившееся. Вину нельзя было возложить на кого‑либо конкретно. Мы распределили между собой работу по снижению вреда от происшедшего.

В воскресенье после обеда, выполнив свои задачи, мы с Маком появились «на поверхности», чтобы принять участие в массовом митинге, что также должно было служить объяснением нашему появлению в Дурбане. Зал был набит до отказа и нас встретили стоя и бурными аплодисментами. Пребывание среди наших сторонников вдохновляло нас, и я был приятно удивлён, увидев, что здесь помнили о моей роли в событиях начала 60‑х годов.

Рано утром в понедельник мы уехали в Йоханнесбург. Утренние газеты сообщали о воскресном митинге. Мы потешались над мыслью о том, что дурбанской полиции безопасности может быть только из сообщений прессы стало известно, что мы нанесли визит в их город. Мы угадали в большей степени, чем сами предполагали. Позднее стало известно, что полиция в то же самое утро везла Гебузу в Йоханнесбург для продолжения допросов. Они не знали о нашей деятельности в субботу и воскресенье: когда они арестовали Гебузу в четверг, то первым делом потребовали, чтобы он сообщил им о нашем местопребывании.

Они арестовали Гебузу не в «Кнолле». Он заехал туда рано утром, чтобы повидать тех, кто там жил. В тот момент казалось, что всё нормально, но дом уже был под наблюдением. За Гебузой было отправлено «сопровождение» и через несколько километров его вынудили остановиться на обочине дороги. Гебузу вытащили из машины, прижали к земле, приставили пистолеты к голове и начали требовать: «Где Мак? Где Ронни?».

Гебузу удивили эти настойчивые требования. Дурбанская полиция безопасности, узнав о нашем предыдущем пребывании в стране от арестованных Чарльза и Мбусо, очевидно не знала, что мы больше не находимся на нелегальном положении.

– Но ведь они получили неприкосновенность, – запротестовал Гебуза.

Ничего этого я не знал в то утро, когда нажал на педаль газа и мы отправились в Йоханнесбург. Мак и я ехали молча, каждый думая о той неопределённости, в которой мы оказались. У меня было чувство, что несмотря на полную заправку бензином, мы по‑прежнему ехали на пустом баке.

 

Глава 19. Собирайтесь, Розенкранц!

^{17 июля 1990 года. Йоханнесбург}

 

Когда дела начинают идти плохо, вы ни в коем случае не должны показывать окружающим, что волнуетесь. На следующий день после возвращения в Йоханнесбург я уже работал, как обычно, в штаб‑квартире АНК, а Мак участвовал вместе с Джо Слово в пресс‑конференции, посвященной подготавливаемому возобновлению деятельности партии.

На этот день было намечено много встреч. Сначала я участвовал в совещании в штаб‑квартире АНК. Затем мне нужно было посетить товарищей в Центральной тюрьме Претории. Вечером нужно было выступать на митинге, посвящённом созданию йовилльского отделения АНК.

Мой пейджер начал подавать сигналы во время утреннего совещания аппарата АНК. Пока председательствующий осуждающе смотрел на меня, я краем глаза посмотрел на сообщение, которого гласило: «Розенкранц вернулся». Здесь же был кодированный номер телефона.

Это послание означало, что у меня будет ещё более хаотичный день, чем я предполагал. Я с нетерпением ожидал этого послания, так как «Розенкранц» – шутливое обозначение двух симпатичных женщин с кодовыми именами «Роза» и «Келли», которым надо было как можно быстрее уехать из страны. Эти две молодые женщины были нашими сторонницами‑иностранками и они предоставляли мне убежище в Дурбане. После моего отъезда в Лондон в июне мы решили больше не держать этот конспиративный дом и отпустить их домой, в Северную Америку, если они захотят уехать. Они спросили меня, можно ли им сначала проехаться по стране и принять решение после этого. Я согласился и объяснил, как связаться со мной. После арестов в Дурбане я переживал за их безопасность. Один из арестованных товарищей знал их, хотя и не знал их настоящих имён. Я попросил разрешения покинуть совещание – председательствующий отнёсся ещё более неодобрительно к моему странному поведению – и поспешил выйти из здания АНК в поисках непрослушиваемого телефона.

«Хэллоооу, – жизнерадостно ответила Роза из своей квартиры в Хилбрау. – Я думаю, что это наш дружок Джене‑поющий ковбой». Она обожала розыгрыши. «Джене» было одним из моих кодовых имен, а шутка о поющем ковбое происходила из того, что я обожал популярную в 40‑е годы песню Дене Отри «Не отгораживай меня». Я немедленно договорился о встрече с ней в тихом кафе.

Роза сидела за столом. Её голова с коротко остриженными волосами была склонёна над романом. Несмотря на холод, она была одета в красную майку с короткими рукавами, голубую юбку из джинсовой ткани и в сандалеты без каблука.

– Тебе здесь не холодно? – спросил я, садясь за её стол.

– Но ведь на улице солнце, – ответила она.

– Как Келли? – спросил я. – Поездка была интересной?

– О, да, конечно. Мы чудесно провели время. С Келли всё в порядке. Она в прачечной‑автомате. Скажи мне, почему ты никогда раньше не направлял нас в Дракенсберг?

Роза было человеком, лёгким на подъем, и её страсть к вылазкам на природу была очень полезной для нас. Я вовлёк её в нашу деятельность в Лондоне и она работала на нас несколько лет, поставляя разведывательную информацию о пограничных районах. То, что она не могла сфотографировать, её спутница, Келли, которая была талантливой художницей, зарисовывала. Мы сделали тайник за задним сидением их машины и, как Роза выражалась, для них «было пустяком» ввозить оружие из соседних стран. Когда я обосновался в Лусаке, я обычно периодически встречался с ними в Ботсване или Свазиленде, чтобы услышать их сообщения и поставить задачи. Сейчас же я чувствовал, что полиция подбирается к ним, и с большим сожалением должен был отправить их.

Я вкратце рассказал ей об арестах в Дурбане, что, возможно, именно сейчас полиция идёт по их следам и что я хочу, чтобы они покинули страну в этот же вечер.

– Минутку, – сказала Роза, в голосе которой зазвучала нота презрения к опасности, – а почему арест г‑на Адониса должен представлять опасность для нас?

Она давала клички каждому, предпочитая пользоваться ими вместо кодовых имен, а «Адонисом» был арестованный товарищ, который был очень красив.

– Хорошо, Роза, – сказал я, понимая, что мне нужно проявлять терпение, несмотря на чрезвычайные обстоятельства и на тот факт, что через час мне нужно было быть в Центральной тюрьме Претории. – Да, действительно, он не знает ваших настоящих имен, а вы можете быть гражданами Канады или США. И он, конечно, не предрасположен выдавать вас или кого‑то ещё. Но, как я уже вам говорил, никогда нельзя исходить из того, что человека, попавшего в тюрьму, не заставят говорить или он не будет в той или иной форме сотрудничать с полицией.

Роза хотела прервать меня, но я сделал жест, чтобы остановить её:

– Подожди минуточку. Я подхожу к сути вопроса: наш друг Адонис знает, что вы уехали из дома в Дурбане. Если он будет вынужден что‑то рассказать полиции – может быть для того, чтобы утаить более важную информацию – он может решить сообщить им этот адрес. Как только они доберутся до того дома, они, возможно, зацепятся за ваш след.

– Как! – запротестовала она. – Там же ничего не осталось.

– Ваша машина, – ответил я. – Хозяйка дома, соседи… нужно исходить из того, что любой из них может вспомнить номер машины, что приведёт к…

– Что приведёт к Грейс, – прервала она меня с торжеством. – Хааа. Ты забыл о Грейс. У‑у‑упи‑и. Мы чисты.

– Извини, Роза. Я не забыл о Грейс…

Грейс, ещё одна американка, работала с ней за пару лет до этого, перед Келли, и машина была куплена на её имя. Они жили тогда в Йоханнесбурге.

Я сказал:

– Грейс использовала твой йоханнесбургский адрес, когда регистрировала машину. И, если тебе нужно напоминать об этом, хотя тот дом и был снят на её имя, но вы были в дружеских отношениях с вашими соседями, которые знали…

Здесь я остановился, чтобы усилить драматический эффект, потому что это было яблоком раздора между нами, и сейчас она должна была заплатить за это:

– Которые знали, – продолжил я, – что вы поступили в университет на театральные курсы.

Я остановился, чтобы дать ей должным образом усвоить смысл сказанного.

– Да, понятно, – коротко сказала она. – Они проверят в списках университета и обнаружат, что маленькая пожилая Роза на самом деле – «Мисс Мира». Итак, как ты думаешь, сколько времени им понадобится, чтобы вычислить моё настоящее имя? – спросила она с элементом тревоги, появившимся в голосе.

– Адонис был арестован в прошлый четверг – пять дней назад, – ответил я. – У них была куча других вопросов, требовавших срочного внимания. Я не думаю, что ваш след был для них первоочередным – при всём его значении. Но мы не можем рисковать. Давай предположим, что в пятницу они доберутся до дурбанского дома. Если им повезёт, они немедленно найдут владельца – ты помнишь, как трудно было найти этого постоянно переезжающего человека. И если им по‑прежнему будет везти, то он вспомнит номер машины. Но если даже это будет не он, то какой‑нибудь ушлый сосед с хорошей памятью выложит всё на блюдечке, потому что, ты же понимаешь, у нас нет монополии на удачу.

Теперь я чувствовал вдохновение и продолжал:

– Следующий шаг. Их компьютер должным образом выдает имя Грейс и ваш адрес в Йоханнесбурге. Это может произойти в конце дня в пятницу, но затем дела пойдут медленнее. Служба безопасности из Дурбана должна будет обратиться к коллегам в Йоханнесбурге, чтобы они продолжили это дело. Здесь пойдут задержки, так как начальство в Дурбане должно решить, что делать дальше. Это требует времени: сначала должны поступить доклады от тех, кто допрашивал, к руководителям операции, которые взвешивают и просеивают всю информацию и должны принимать различные сложные решения. Возможно, они захотят послать в Йоханнесбург своих специалистов, или, может быть, они отдадут предпочтение скорости и запросят руководство в Йоханнесбурге, чтобы те направили кого‑то обследовать ваше прежнее место жительства. Возможно, они сначала обратятся в агентство по недвижимости, чтобы исследовать документы. Они обнаружат, что Грейс уехала оттуда восемнадцать месяцев назад. Они сосредоточатся на её поисках. Они будут проверять, осталась ли она в стране, и если да, то когда и как она выехала. Они будут также интересоваться новыми жильцами. Они не будут вламываться в дом, поскольку там могут быть наши люди, которые просто сменили Грейс. Поэтому в выходные дни они будут вести наблюдение за домом, начнут прослушивать телефон, осторожно опрашивать соседей, делать невинные подходы к самому дому.

– Да, – сказал я, кивая головой и больше разговаривая с собой, чем с ней, поскольку всё больше убеждался в правильности своих расчётов. – Да… это займет у них все выходные и даже часть понедельника, самое раннее. Если они решат, что это дело срочное и нужно действовать энергично, они решат навестить обитателей дома и задать им прямые вопросы. Это может произойти в понедельник вечером, когда люди возвращаются с работы или, возможно, сегодня утром, до того как жильцы включатся в ежедневную рутину.

Роза смотрела широко раскрытыми глазами.

– Сегодня утром? Ты действительно говоришь об утре этого дня? Вот это да!

Она собралась и села прямо, а не облокотившись на стол, как я застал её, когда пришёл. Теперь она смотрела прямо на меня и живо впитывала мои оценки.

– Хорошо, давай прямо. Полицейским везёт и они прослеживают меня до Йоханнесбурга. Они начинают задавать людям вопросы. Они начинают с хозяйки. Там бесполезно. Она была постоянно «закрыта на обед» – никогда не знала, какое сейчас время дня.

Затем она прикинула, какие шансы у полиции узнать что‑то у соседей:

– Самая большая компания бомжей, которую можно себе только представить. Один или двое были в каком‑то смысле моими приятелями. Они не из тех, кто будет с удовольствием говорить обо мне с незнакомцами.

Я стал проявлять нетерпение, и она сдалась:

– Хорошо, будем считать, что удача по‑прежнему на стороне Гестапо и один из соседей действительно ляпнет, что я училась в университете. И им не понадобиться угрожать ему вырвать ногти, потому что одного устрашающего взгляда достаточно, чтобы его артикуляционный аппарат произнёс слова – «театральное отделение». Обычный запрос – и выпрыгивает моё настоящее имя.

Она обеими руками обхватила свою шею и взмолилась:

– Джене, скажи мне всё прямо. Сколько у нас времени?

Я понял, как мне будет не хватать её чувства юмора:

– Исходя из нашего сценария, полиция могла начать расспрашивать жильцов в йоханнесбургском доме не ранее вчерашнего вечера. А скорее всего, только сейчас. Им должно повезти так, как требуется, чтобы наткнуться на золотую жилу, но если это произойдёт, то они смогут начать наводить справки в университете сегодня во второй половине дня. Это означает, подруга, что чем раньше вы уедете, тем лучше.

Когда Роза согласилась, что «осторожность – это самая важная часть храбрости», мы провели ещё несколько минут, обсуждая дальнейшие действия, и настраивая её на необходимый образ мыслей. Как только я добился того, что она увидела опасность задержки, мне нужно было внушить ей – и через неё Келли – чувство уверенности. Наша гипотеза основывалась на том, что полиции нужно будет выбить у Адониса показания, которые наведут их на путь к моему конспиративному дому в Дурбане, сделать разработку зацепки за Грейс первоочередной и выйти на настоящее имя Розы через серию быстрых и удачных находок. Было возможно, но не вполне реально, что они смогут в этот же день выйти на театральное отделение университета с описанием молодой женщины чуть старше тридцати лет, говорящей с американским акцентом, настоящее имя которой они не знают, поскольку она скрывала его от своих соседей, чей адрес был фиктивным, но которая, как полагают, поступила на это отделение в феврале 1989 года.

– Я думаю, что даже если они сработают профессионально, у нас по‑прежнему есть пара дней в запасе. Но у нас нет времени, чтобы расслабляться, – сказал я деловым тоном. – Забронируй места на первый же вечерний самолёт. Убери машину с улицы. Я позже отправлю её в какое‑нибудь безопасное место. Будьте готовы к пяти часам вечера. Я отвезу вас обеих в аэропорт. Иди собирать свои вещи, Розенкранц!

К полудню я был около ворот Центральной тюрьмы Претории. Питер Харрис – юрист, специализирующийся в области прав человека, ждал меня. Мы поприветствовали друг друга и он выразил надежду, что нас скоро впустят. Через пять минут он потерял терпение и через переговорное устройство сумел выйти на кого‑то из тюремного начальства.

Он пожаловался на задержку. Изнутри начали приносить извинения, что меня удивило, и с шипением в гидравлической системе огромные ворота начали нехотя открываться. Мы вошли в приёмное помещение. Один из надзирателей, управлявший дверью, нажал на рычаг и она со шипением закрылась за нами. Питер объяснил, что эта хитроумная система и другие меры безопасности появились после побега Алекса Мумбариса, Тима Дженкина и Стефена Ли в 1979 году.

Перед тем, как идти дальше, мы сдали свои документы. Питер объяснил, кто мы такие и с какой целью пришли. Нас пропустили через рамку детектора металла, чтобы проверить, не несём ли мы тайно оружие. Затем нам сказали подождать.

У меня появился комок в горле при мысли о том, что если бы я не ушёл за границу в 1963 году, то это место было бы моим домом на двадцать лет. Хотя я думал о прошлом, другая часть моего мозга содрогалась от мысли о том, что у меня ещё есть возможность попасть сюда.

Нам сказали, что заключённый, которого мы хотели увидеть, ждёт нас. Снова гидравлическое шипение и мы пошли по натёртому полу перехода, через зарешёченные двери и затем вошли в комнату.

Там, одетый в оливково‑зелёную форму, стоял Дамьен Де Ланге, отбывавший 25‑летний срок. Мы бросились в объятия друг другу. Он выглядел подтянутым и здоровым, и я сказал ему, что в этой форме ему завидовали бы товарищи в лагерях. Дамьен широко улыбнулся. Он знал, что оливковую форму носят кубинцы и что именно эта форма являлась предметом зависти бойцов МК от Анголы до Танзании. Нам сказали, что у нас 45 минут на встречу, которая, к моему удивлению была «контактной» (прим. – позволявшей прямой контакт людей, без разделительным перегородок). Это было первое «контактное» посещение, которое было разрешено Дамьену за последние два года. Я поздравил его с женитьбой на Сюзанне, которую я также надеялся увидеть в соседней «женской секции». Он показал мне своё обручальное кольцо и сказал, что получил поздравительную открытку от Элеоноры.

Сержант из тюремной службы наблюдал за нашей встречей. Я высказал впечатление, что отношение со стороны официальных лиц было неплохим. Дамьен быстро всё понял и засмеялся: «Сейчас эти ребята ведут себя наилучшим образом, потому что… это новая Южная Африка», сказал он, имитируя Де Клерка.

Он и другие заключённые, которых мне удалось повидать в этот день, больше всего хотели знать, что процесс переговоров будет означать с точки зрения их приговоров. Я встретился ещё с Яном Робертсоном, осуждённым вместе с Дамьеном, а также с двумя заключёнными, которые находились в камере смертников. Это были Мтетели Мнкубе и Зонди Нондула. Они были приговорены к смерти за операцию на границе, в ходе которой погибли полицейские. Мы разговаривали через внутреннюю переговорную систему и через стеклянную перегородку могли видеть друг друга.

Я сообщил им, что руководство настаивало на том, чтобы их освободили, как часть предварительных условий для полноценных переговоров. Я пообещал им, что если необходимо, мы начнем массовые действия, чтобы добиться выполнения этого требования. Хотя мне хотелось оставить их с чувством надежды, я был осторожен, чтобы не вызвать излишних ожиданий в отношении возможности скорого освобождения. Я призвал их сосредоточиться на учёбе. Правительство явно будет тянуть время «используя вас, политзаключённых, в качестве заложников для обмена на уступки с нашей стороны, которые нам было бы трудно сделать».

Кульминацией визита была встреча с Сюзанной. Мы сидели за маленьким столом, после того, как я сердечно обнял её не только от себя, но и от имени моей жены и сыновей, которые её хорошо знали. Всё это происходило в присутствии надзирательницы.

Меня удивило, что она выглядела просто блестяще. Она была одета в хорошо сшитые бежевые брюки и зимний свитер, одетый поверх рубашки. Её волосы, ярко‑рыжего цвета, были уложены. На ногтях был маникюр.

– Они относятся к нам неплохо, – ответила она жизнерадостно. – И в самом деле, они предпочитают, чтобы мы выглядели хорошо, делали перманент, отращивали ногти, даже советуют, чтобы мы натирали ноги кремом, как делают сами.

Она засмеялась. Надзирательница пыталась выглядеть безразличной, но это, конечно, была уже не консервативная африканерка с каменным лицом, как в прошлые годы.

– Они думают, что если мы будем выглядеть нарядно, то перестанем быть коммунистами. Но я намерена превратить вот эту в сторонницу марксизма‑ленинизма, – сказала она шутливо, показывая пальцем на надзирательницу.

Перед тем, как я ушёл, Сюзанна сумела передать мне информацию, от которой у меня волосы на голове стали дыбом.

– Ты помнишь эту твою приятельницу‑хиппи? – спросила она меня, не меняя тона голоса. – Ну, ты помнишь, эту, трансатлантическую.

Она имела в виду Розу, хотя абсолютно не могла предположить, что я встречался с ней этим утром.

– Да, конечно, – ответил я, навострив уши. – Она была бы счастлива быть на твоей свадьбе.

– Ты знаешь, Слаг однажды видел её, – продолжала она, и я понял, что она могла иметь в виду только Хью Лагга, её партнёра, который её предал. – Он сделал прекрасный рисунок, – продолжала она, – очень похожий на неё, для «бобби» (полиции). Я знаю, потому что бобби показал его нам и спросил, знаем ли мы, кто это. Но, конечно, никто из нас ничего не знал.

С мыслями, вращающимися с бешеной скоростью, я обнял её на прощание, расстался с Питером и помчался в Йоханнесбург. Уже было больше четырёх часов. Роза однажды доставляла оружие Дамьену, а Лагг, который был художником, мог заметить её.

Роза и Келли уже собрались и были готовы ехать. Обе выглядели расстроенными. У Келли был подарок для меня – рисунок поющего и играющего на гитаре ковбоя, сидящего на коне. В нём было забавное сходство со мной, вплоть до кустистых бровей. Роза перетаскивала багаж и ворча подталкивала нас к двери: «Джене, ты убиваешь меня. Самолёт вылетает меньше, чем через час».

Во время поездки в аэропорт я рассказал и о моём визите в тюрьму, и о портрете Розы, сделанном Лаггом, но сказал, что это вряд ли может изменить наши планы. Это просто означало, что если их поймают, то они окажутся в более тяжёлом положении.

Мы резко, с визгом тормозов остановились около зала вылетов за границу аэропорта Ян Сматс. Нельзя было терять ни секунды. Носильщик поставил вещи на тележку и они ринулись на регистрацию. Полицейский, регулировавший движение, махнул мне, чтобы я отогнал машину на стоянку, поэтому я помчался на регистрацию только через пять минут. Мне нужно было убедиться в том, что они улетели без помех. Внутри аэропорта было много пассажиров. К многочисленным стойкам регистрации выстроились очереди. Но к моему удивлению, нигде не было признаков Розы и Келли. Я не мог поверить своим глазам. Я опять осмотрелся, на этот раз более тщательно, медленно проведя глазами по залу, затем перешёл с одного места на другое, поскольку их могли заслонять от меня группы пассажиров или кучи багажа. Затем я побежал к тому месту в конце зала, откуда можно было видеть, как пассажиры проходят паспортный контроль. Но нигде не было даже их признаков. Я вновь вернулся к тому месту, где высадил их из машины. Если они опоздали на регистрацию – а мы приехали буквально в последнюю секунду перед её окончанием – то они должны были бы ждать меня там. Затем появился носильщик, который, как мне показалось, отвозил их багаж. Но от него я ничего не добился.

Осенённый новой идеей, я вернулся в зал вылетов. Если Роза и Келли сели на самолёт, то я мог узнать об этом на регистрации. К этому времени возле дюжины стоек было всего несколько пассажиров. Я обратился к одному из клерков на центральной компьютерной стойке, сказал ему, что я опоздал и хотел бы знать, улетели ли две мои племянницы.

Он постучал по клавишам компьютера, просмотрел список пассажиров этого рейса, нахмурился и повторил эту операцию снова. Затем он сказал, что «таких пассажиров» на рейсе, который я назвал ему, не было. От этого известия кровь застыла у меня в жилах.

Внезапно я всё понял: Роза – хитрая бесовка, по‑видимому, при покупке билетов сознательно изменила написание их фамилий. Как например, если бы вместо фамилии «Шерман» купить билет на фамилию «Герман». Поэтому если бы власти искали в списке пассажиров «Шерман», то они прошли бы мимо «Герман». Обычно при регистрации паспорт сравнивается с билетом. Лёгкое изменение фамилии не должно было создать большой проблемы, особенно если была очередь.

Я объяснил, что «мои племянницы» заказывали билеты по телефону и поэтому, возможно, их фамилии были записаны неправильно. Я предложил несколько вариантов их фамилий, которые можно было бы поискать в компьютере. Он сделал, как я его попросил, и вновь уставился на экран компьютера. Потом он посмотрел на меня и сказал:

– Там есть что‑то похожее. Но мне нужно выяснить на пятой стойке. Оператор там, вероятно, сможет подтвердить. Сколько им лет?

– О, они чуть старше тридцати. Брюнетка с короткими волосами и блондинка с волосами до плеч.

Я повернулся, чтобы идти за ним, и резко остановился. Около пятой стойки был человек из полиции безопасности, с которым я противоборствовал в Лондоне и Свазиленде – Крейг Уильямсон. Говорили, что он ушёл из полиции. А теперь он стоял здесь, по‑прежнему краснолицый и тучный, разговаривая с группой людей, у которых на лицах буквально было написано: «Особый отдел». Оператор компьютера пытался привлечь моё внимание.

Я опасался, что Уильямсон мог посмотреть в мою сторону, хотя я и был в фальшивых очках и в кепке, надвинутой на глаза.

Я скользнул за колонну, полностью утратив интерес к компьютеру и убеждённый в том, что Роза и Келли задержаны и что Уильямсон приехал допрашивать их. Создавалось впечатление, что полиция действовала гораздо быстрее и умнее, чем я предполагал.

Но после того, как мне удалось успокоить сильное сердцебиение, я заметил, что Уильямсон нёс на плече сумку, а в руках у него был портфель. По крайней мере один из его спутников тоже был с сумкой. На весах стойки регистрации находилось несколько чемоданов. Спутник Уильямсона с дорожной сумкой был седовласым человеком с респектабельной внешностью и в очках. Мне показалось, что я его уже видел. Порывшись в памяти, я вспомнил газетную фотографию бригадного генерала Эразмуса, возглавлявшего полицию безопасности Йоханнесбурга. Он был снят с Оливией Форсайт после её побега из Луанды. Пока я размышлял, Эразмус неторопливо прошёл мимо меня к телефону‑автомату.

Я пошёл за ним и взял трубку в соседней кабинке. Но ему не удалось дозвониться, поэтому я ничего не услышал. Он скоро вновь присоединился к Уильямсону. К моему облегчению, они попрощались с провожающими, и пошли на самолёт, вылетавший в Лондон. У меня снова возникла надежда. Создавалось впечатление, что их присутствие здесь было чистой случайностью. Я надеялся, что просто проморгал вылет Розы и Келли.

Я пошёл назад к машине, надеясь, что не очень сильно опоздаю на митинг йовилльского отделения. Он должен был состояться в школе «Барнато‑парк» в Береа, поскольку в Йовилле подходящего места не нашлось. На митинге было много народа.

Я начал свое выступление, сказав: «Сегодня был очень необычный для меня день. Я был в двух местах, от которых всегда старался держаться подальше. И тем не менее, ощущение осталось самое приятное. Во‑первых, сегодня утром я посетил товарищей в Центральной тюрьме Претории. Они не пали духом и мы обязаны позаботиться о том, чтобы добиться их освобождения как можно раньше. А во‑вторых, моя сестра училась вот в этой школе. В те годы это была школа только для девочек и только для белых девочек. Такой сторонник мужского превосходства, каким я был в те времена, пришел бы в ужас от мысли о том, что в один прекрасный день он будет здесь выступать. Должен сказать, что я испытываю сейчас удовольствие…»

После того, как я закончил своё выступление, было задано несколько вопросов, затем мы перешли к обсуждению конкретных дел. Встреча закончилась в одиннадцать часов вечера. Всё это время я надеялся получить на свой пейджер сообщение от Розы и Келли. Мы договорились, что как только они благополучно доберутся до места назначения, а это было всего в часе лёта от Йоханнесбурга, они пошлют сообщение на мой пейджер. Всего‑то и нужен был международный телефонный звонок оператору пейджинговой компании. Но небольшой прибор на поясе у меня молчал.

Когда в этот вечер я добрался до кровати, я чувствовал себя истощённым. Мои друзья должны были добраться до места около 7.15 вечера. Если бы им удалось найти телефон в аэропорту, то можно было ожидать звонка примерно в это же время. К 8 часам они должны были разместиться в гостинице. К 9 часам вполне можно было ожидать, что они выйдут на меня. Но уже была полночь. Несмотря на отъезд Крейга Уильямсона, меня снова начала тревожить мысль, что они были схвачены в аэропорту Ян Сматс. Меня мучило видение их в отдельных камерах, подвергающихся допросу под резким светом ламп злобными костоломами с садистскими наклонностями. Я ворочался и переворачивался всю ночь и, как показалось, задремал только к утру.

Меня разбудили сигналы пейджера. Я мгновенно включил свет. Было около 6.30 и сообщение гласило: «Розенкранц доехала благополучно». Там же был кодированный номер телефона и номер комнаты. Скоро знакомый голос ворковал по телефону: «Это, должно быть, Джене, поющий ковбой…»

Роза быстро объяснила, что их протащили через регистрацию и паспортный контроль меньше, чем за пять минут.

– Мы пытались задержаться, но они сказали, что в этом случае мы не попадём на самолёт.

Она извинилась за то, что не позвонила предыдущим вечером, но, по‑видимому, были повреждения на линии.

– Розенкранц, – сказал я, – когда‑нибудь, (надеюсь, что скоро, когда всё придет в норму) вы, ребята, должны вернуться.

К сожалению, ей не довелось вернуться. В своей родной Америке у неё обнаружилась неизлечимая болезнь и через несколько лет она умерла. Незадолго до кончины Нельсон Мандела, президент демократической Южной Африки, прислал ей специальное послание с благодарностью за её отвагу и вклад в дело освобождения страны.

Роза – это было кодовое имя Хоуп Эдинбург, вдовы южноафриканского журналиста Чарльза Блумберга, работавшего моим оперативным разведывательным сотрудником вплоть до смерти в Лондоне в 1986 году. После Хоуп осталась её дочь Эмуна.

 

Глава 20. «Кухня Майка»

^{18–26 июля 1990 года, Йоханнесбург}

 

Утром 18‑го июля я снова поехал в аэропорт Ян Сматс. На этот раз я ехал в составе кортежа, в котором было всё руководство АНК. Впереди кортежа ехали два мотоциклиста‑пол