Разлученный с матерью, отрезанный от остальных

Жан‑Поль тоже желал продвижения в карьере, однако все его действия совершенно противоречили этому. Тем не менее, следуя карте своего ключевого языка, он увидел дорогу, усеянную ключами и подсказками.

Более двадцати лет Жан‑Поль просиживал на бесперспективной работе, наблюдая, как другие, уровнем гораздо ниже его, занимали высокие должности. Он вел себя тихо и не высовывался как во время офисных пересудов, так и в социальном общении. Он жил, не замечаемый никем, существуя сильно ниже верхнего руководства. Поскольку ему никогда не поручали каких‑то важных заданий, у него не было риска что‑либо провалить. Мысль попросить для себя какую‑то руководящую роль, которая подразумевала, что он будет на виду и его станут обсуждать, казалась невыносимой. Это представлялось слишком опасным.

«Могут решить, что я ни на что не гожусь, – сказал он. – Или я сделаю что‑то не так и все потеряю».

Ключевой язык Жан‑Поля: «Могут решить, что я ни на что не гожусь. Или я сделаю что‑то не так и все потеряю».

В случае с Жан‑Полем нам не пришлось путешествовать в прошлые поколения; нужно было только исследовать одно событие в его раннем детстве – разрыв связи с матерью. Многие пережили ранний разрыв связи со своей матерью и, как и Жан‑Поль, никогда не связывают его с влиянием на взрослых. Жан‑Поль перестал доверять любви и поддержке матери в раннем детстве. В результате в дальнейшей своей жизни он всегда настороженно относился к отношениям с другими. Не чувствуя за собой материнской поддержки, Жан‑Поль всегда ощущал собственную уязвимость и колебался, приближаясь к тому, чего очень хотел. «Если я скажу или сделаю что‑то не так, решат, что я ни на что не гожусь и отошлют подальше», – боялся он.

Жан‑Поль не знал, как связать свой страх показаться никуда не годным с разлукой с матерью. В три года его отправили на лето к бабушке, а родители уехали в отпуск. Бабушка и дедушка Жан‑Поля жили на ферме, и, хотя они давали ему все необходимое, его часто оставляли играть одного в детском манежике во дворе, пока взрослые занимались хозяйством. В середине лета дедушка заболел, и это еще больше отняло у внука внимание и энергию бабушки. Она была сильно загружена, и Жан‑Поль быстро научился: если он будет вести себя тихо и не попадется ей на глаза, то не вызовет ее раздражения.

Когда вернулись родители, Жан‑Поль не смог рассказать им, насколько ужасным для него было все, что он пережил за это время. Он хотел побежать к ним, но что‑то удержало его. Родители заметили только, что с тех пор он не любил, когда его брали на руки или обнимали. Они сделали вывод, что за время их отсутствия сын просто стал более независимым. Однако внутри Жан‑Поля разворачивалась совсем другая история. Его кажущаяся самостоятельность на самом деле скрывала неверие в то, что мама послужит ему опорой тогда, когда он будет в этом нуждаться. Жан‑Поль не осознавал, что для защиты от будущих разочарований он закрылся от источника своей жизненной силы. Он приглушил сияние собственного света.

За независимостью скрывалась простая ассоциация: если подойдешь ближе – будет больно. Этот опыт во многом определил его взрослую жизнь. Боясь потерь и оказаться непринятым, он шел на крайние меры, чтобы избегать тех самых контактов, которых втайне жаждал. Для Жан‑Поля пойти на риск было невозможно. Неудачный риск означал бы, что он опять «потеряет все».

Когда ранняя связь с матерью по какой‑то причине прерывается, облако страха и недоверия может повлиять на всю дальнейшую жизнь.

Элизабет жила как раз в облаке такого страха. Она, как и Жан‑Поль, тоже оказалась разлучена с матерью. Когда ей было семь месяцев, она попала в больницу и провела там две недели без материнской заботы. Позже она опять попадала в больницу и находилась там по одной неделе: в три года и в семь лет. Как и в первый раз, в остальных случаях она была там без мамы.

Элизабет работала специалистом по вводу данных и описывала свою работу в офисе как «настоящий ад». Целый день она могла провести, не перекинувшись ни с кем и словом. Дистанция между ней и коллегами стала настолько велика, что она начала вообще воздерживаться от любых разговоров, отвечая только «да» или «нет» и только на те вопросы, которые адресовались непосредственно ей. «Если я скажу что‑то не то, – говорила она мне, – решат, что я никуда не гожусь, и отвергнут меня. Поэтому я избегаю разговоров».

Она описала навязчивые мысли и страхи, которые проигрывала в своей голове по ночам. «После любого разговора я вновь и вновь прокручиваю его в своей голове. Сказала ли я что‑нибудь не то? Не оскорбила ли я кого‑нибудь? Должна ли была сказать что‑то по‑другому? Я могу раз за разом отправлять подруге сообщения: «Почему ты не отвечаешь мне? Ты злишься на меня?» Когда она видела разговаривающих коллег, это усиливало страхи: что, если они говорят о ней?

В конец концов она начала волноваться о том, что ее могут заменить, признают никуда не годной и уволят. Или же начнут игнорировать, и она станет изгоем. Все это рождало в ней чувство одиночества и беспомощности, похожие на те, которые она испытывала, когда маленькой девочкой лежала одна в больнице. Элизабет, как и Жан‑Полю, не хватало осознанности, чтобы связать все эти чувства с ранней разлукой с матерью.

Ключевой язык Элизабет: «Они скажут, что я никуда не гожусь. Они отвергнут меня. Я стану изгоем. Я не впишусь. Я останусь одна».

Как и Жан‑Поль, Элизабет испытывала страх, что ее оставят. Облегчение для нее наступило тогда, когда она связала свой осторожный подход к жизни с ранним отлучением от матери. Увидев эту связь, Элизабет сразу же начала менять свои убеждения, которые сделала, будучи ребенком, и которые подсознательно ограничивали ее жизнь.

И Жан‑Поль, и Элизабет начали исцелять негативные образы своих матерей, которых раньше винили в отсутствии поддержки и заботы о них. Проводя параллели между своей ограниченной жизнью и влияющими на нее образами, они были готовы посмотреть на то, какую жизненную силу на самом деле давали им матери. Жан‑Поль начал с того, что вспомнил, как радовалась мать, когда он рисовал для нее картинки. Элизабет же осознала, что мать никогда не закрывалась от нее. Напротив, это она за время, проведенное в больнице, закрылась от матери. Теперь Элизабет увидела, как блокировала многочисленные попытки матери выказать ей свою любовь. Всегда надежная и готовая помочь, мама дала ей больше, чем Элизабет осознавала.

Как только она поняла, какое влияние имеет разлука с матерью, в ней воспрянула надежда. Впервые за много лет она наконец увидела путь, который ведет куда‑то. Ее ключевой язык всего лишь отражал слова маленького ребенка, который остался один и чувствовал, что его бросила мама. Впервые она наконец увидела свет в конце туннеля. Следуя по дороге, проложенной ее ключевым языком, она вскоре смогла выйти из него.