Фабрика по Производству Облаков

 

Самым худшим моим кошмаром был тоскливый сон о том, что я прихожу в какое-то пустое место, где ничего не происходит и все двигается умопомрачительно медленно. Я просыпался уставшим, с размытыми обрывочными воспоминаниями, которые никак не могли служить оправданием навязчивому страху, наполнявшему мой сон. Я помнил низкое гудение электрических часов, бесцельно слоняющуюся гончую-альбиноса, чей-то голос, непрерывно объявляющий через динамики об отправлении какого-то транспорта. В то лето моя работа была как раз похожа на такой сон. Я хотел устроиться в настоящую старомодную книжную лавку, где витает дух настоящей литературы, смешиваясь с дыханием Питтсбурга, которое врывается в открытые двери. Вместо этого я поступил в магазин «Бордуок букс».

«Бордуок» входил в торговую сеть, которая специализировалась на продаже книг по низким ценам. Здесь господствовал стиль супермаркета: гигантомания, кричащие краски, сочетание мрачности и вопиющей безвкусицы, непременно сопутствующее малодоходной торговле. Этот магазин с длинными белыми рядами витрин и огромными, как мегалиты, штабелями уцененных триллеров и самоучителей был организован так, будто его владельцы намеревались продавать колбасный фарш или товары для ухода за лужайками, но недобросовестный оптовик смешал все их планы. Я представлял себе, как хозяева, начинавшие свой бизнес с киоска почтовых открыток и сувениров в каком-нибудь прибрежном городке, в изумлении разводят руками: «Что нам теперь делать со всеми этими чертовыми книгами?» Хорошей книгой им представлялось пухлое издание карманного формата в мягкой, бумажной обложке, которое легко помещается в пляжную сумку и не требует к себе особого внимания.

Серьезная литература была втиснута в крохотную малодоступную нишу между тематическими отделами, посвященными войне и хозяйственным товарам. Из всех работавших в магазине людей, в большинстве своем страдавших избыточным весом и лелеявших мечту стать фельдшерами, я единственный был удивлен тем, что «Бордуок» торгует комментариями серии «Монарх ноутс» к произведениям типа «Тристрама Шенди»,[13] которых здесь не имеется в продаже. Я был обречен проводить летние дни в ошалении от кондиционеров, без единой мысли в голове, томясь в ожидании вечера. Лето начиналось после ужина. Работа меня нисколько не интересовала.

Как-то ранним вечером в начале июня, через несколько дней после вечеринки у Рири, я обнаружил, что истек срок аренды квартиры, в которой я жил с Клер. Я закрыл за собой стеклянную дверь «Бордуок», попрощался с Гилом Фриком, поморщился под натиском одуряющей духоты, которая обрушилась на меня, как только я вышел на улицу, и со всем своим скарбом и пакетом продовольствия на коленях поехал на автобусе в свое новое жилище. Оно находилось на Террасе.

Когда-то много лет назад Терраса считалась весьма фешенебельным районом. Подкова из огромных однотипных кирпичных домов заключала в себе длинный, поросший травой склон. Она еще по-прежнему хранила налет изысканности, привлекавшей сюда семьи со слугами в ливреях. Последнее обстоятельство стало мне известно благодаря тому, что квартирка, где я поселился, — маленькие комнатушки над гаражами, позади главных зданий, — когда-то служила жилищем для гувернантки или шофера. С соседями у меня не нашлось ничего общего: вокруг жили старик, дети и их родители.

Поставив коричневую сумку на пол возле пары коробок с останками моей прошлой жизни, я вышел на улицу, чтобы отдохнуть и покурить. Я стоял на самой верхней из двадцати шести растрескавшихся бетонных ступенек, ведущих к моей двери. Слева простиралась сама Терраса, бегали дети и счастливые шнауцеры. Справа и прямо передо мной располагались лабиринты гимнастических залов и гаражей. Некоторые не имели дверей, и в открытых проемах виднелись лыжи и автомобили. Над всеми гаражами размещались квартиры, похожие на мою. На веревках в окнах сохли ползунки, сквозь сетки на дверях прорывалась музыка всевозможных стилей. Жара была самым значительным событием дня. Из-за вечернего солнцепека скрипели и постанывали многочисленные машины и нагрелся металлический поручень. Теплый ветер нес кухонные ароматы и птичьи трели. Он легко коснулся моего вспотевшего лица, и от этого прикосновения у меня по рукам пробежали мурашки. Появилась эрекция. Я засмеялся и терпеливо стал ждать, пока она спадет. Четыре года беззаботной дружбы с Питтсбургом неожиданно превратились в неистовое возбуждение и любовь. Я обхватил плечи руками.

 

На следующий день у меня был выходной, и я уже знал, как его проведу. Я зашел в Хиллмановскую библиотеку, в майке без рукавов и шикарных солнцезащитных очках, готовый к обеду с Артуром. Летний семестр уже начался, но ко мне это не имело никакого отношения. В библиотеке было довольно много студентов в шортах, старающихся изо всех сил усидеть на своих стульях и понять хоть что-нибудь из того, что они читали. Артур заполнял формуляры заявок на книги в комнате, выходящей в тот же самый коридор, где обитала Девушка за Решеткой, и, для того чтобы к нему попасть, мне пришлось пройти мимо пресловутого зарешеченного окна. Девушка была на месте. Я медленно приблизился, радуясь тому, что обут в мягкие мокасины, а не туфли со скрипом. Она была занята своими книгами, и я сумел хорошенько ее рассмотреть.

Сегодня она была одета во что-то многослойное, красного и белого цветов: футболки, юбки и великое множество платков и браслетов. Ее рыжевато-коричневые волосы были аккуратно уложены на манер сороковых: длинная челка, зачесанная на одну сторону, частично скрывала склоненный профиль. Она выглядела сосредоточенной и не слышала моих шагов. Я проскользнул мимо нее и направился дальше по коридору к отделу, где работал Артур. Я помнил о том, что Артур назвал девицу «панком», но ее манера поведения и аккуратность явно говорили о другом. Она ничем не походила на панка или хотела подчеркнуть эту свою непохожесть традиционной женственностью, непременными розовым лаком для ногтей и ленточками. Я задумался о том, кто же она такая, если не панк.

Артур уже приготовил свой пакет с обедом и, как только я вошел, быстро отметил закладкой то место, которое переписывал.

— Привет, — сказал он. — Ты готов? Видел Флокс?

— Привет. Да, видел. Флокс, ха-ха! Ну и имечко!

— Знаешь, ты ей определенно нравишься. Так что смотри будь осторожнее.

— В каком смысле? Откуда ты знаешь? Что она сказала?

— Ладно, пошли поедим. Я расскажу тебе по дороге. До свидания, Эвелин… Ох, Эвелин, прошу прощения! Это мой друг, Арт Бехштейн. Арт, это — Эвелин Маскьярелли.

Эвелин оказалась одной из его сотрудниц, вернее, начальницей. Хрупкая старушка, которая провела всю свою жизнь в стенах Хиллмановской библиотеки и, как позже рассказал мне Артур, пылала к нему нежной страстью. Я подошел к ней, пожал протянутую руку, ощущая уместность такого официального представления. Оно давало мне возможность самому выбрать, кем и каким я хочу перед ней предстать. И я решил явиться в образе молодого и блестящего интеллектуала, бодрого от солнечных лучей Мира по Ту Сторону Стены и обладающего свободой в любую минуту снова в него вернуться, которой она лишена. После короткого пожатия ее маленькой влажной ручки и демонстрации всех моих роскошных зубов мы вежливо попрощались и ушли.

По пути к выходу мы, разумеется, столкнулись с Флокс, которая пила из фонтанчика в холле. Ей пришлось прижать к груди руку, чтобы вся амуниция, которую она носила на своей шее, не угодила под фонтанную струю, когда она наклонялась.

— Флокс, — произнес Артур чуть насмешливо, — я хотел бы тебя кое с кем познакомить.

Она выпрямилась и повернулась к нам лицом. Ее глаза, едва видимые среди волос и ленточек, показались мне умопомрачительно голубыми. И эти голубые глаза расширились, узрев меня. Я ощутил себя голым из-за своих открытых рук. У нее было продолговатое лицо, гладкая кожа и чистый широкий лоб. Несомненно красивая, она выглядела как-то странно, неправильно. В ней все было слишком: слишком голубые глаза чересчур пристально разглядывали слишком красные колготки, которые были на ней надеты. Казалось, она тщательно изучила секреты создания красоты по-американски, только с какой-то странной точки зрения, откуда-то издалека, а потом старательно их применила для создания своего образа, перестаравшись в деталях. Дебютантка с другой планеты.

— Арт Бехштейн, знакомься, это — Флокс, — тем временем продолжал Артур. — Прошу прощения, Флокс, но я не знаю твоей фамилии. Это мой друг Арт. Он просто замечательный человек, — неожиданно добавил он.

Внезапно под давлением его странной похвалы и ее внимания я почувствовал себя обязанным сделать что-то особенное, но мне этого не хотелось. Наоборот, я желал скрыться в недрах коридора, спрятаться за массивной роговой оправой очков и тяжелым пальто и только потом выйти снова. Но на этот раз — содрогаясь от приступов метеоризма и гротескных тиков.

Флокс так и не произнесла ни слова. Она стояла, опустив руки вдоль тела, чуть согнув их в запястьях и распрямив пальцы. Классическая поза, к которой непременно полагалась сентиментальная мелодия, лучше всего в исполнении струнного оркестра, и комментарий: «Момент, о котором мечтает каждая девушка». Она не сводила с меня глаз в течение еще двух долгих секунд.

— Привет, Арт, — произнесла она наконец. — Никак не могу поверить, что вы знакомы. В смысле, что Артур знает нас обоих. Как поживаешь?

— Замечательно, благодарю. А ты?

— Хорошо. Я… Артур говорил, что ты не местный.

— Правда? — Я посмотрел на Артура, который задумчиво разглядывал свои руки. — Да, я из Вашингтона. Хотя нет, я почти местный. Семья моей матери живет в Ньюкасле, — сказал я. — Мама умерла.

Ответом мне была сочувственная улыбка. Я снова посмотрел на Артура. Он, казалось, весь ушел в созерцание своих идеальных рук.

— Да, это случилось давно. А ты местная?

— А я — важная часть Питтсбурга, — произнесла она и впилась в меня голубыми глазищами. Возникла пауза.

— Так, — вмешался Артур. — Достаточно. — И он взял меня под локоть.

— Э-э… А ты еще… э-э… придешь в библиотеку? В смысле, зайдешь к Артуру? Вы идете на обед?

Артур тут же докторским тоном объяснил характер нашего рандеву, причину моего отсутствия на рабочем месте и потащил меня за собой, сославшись на досадную скоротечность обеденного времени и пообещав Флокс, что она обязательно увидится со мной снова. И мы вышли в ослепительно яркий полдень.

— Ух… — выдохнул я с облегчением. — Ну и странная девица. Какое, говоришь, у нее прозвище?

— Мау-Мау. Только эту кличку она носила, когда была панком. А теперь, как я понимаю, она у нас христианка.

— Я так и думал. Интересно, кем она станет в следующем воплощении?

— Джоан Кроуфорд,[14] — ответил он.

 

Я ни разу не слышал вразумительного объяснения того, как возник огромный провал, перекрытый в трех местах длинными стальными арочными пролетами, который превратил всю юго-восточную, оклендскую, часть Питтсбурга в настоящую пропасть. Между заносчиво выпяченной территорией Университета Карнеги-Меллона и уродливыми задворками Института Карнеги, маленькими церквушками, расположенными вдоль передней части Парквью и самого парка, раскинулась широкая сухая ложбина. В ней скрывались четыре главные достопримечательности: Потерянный Район, Фабрика по Производству Облаков, рельсы и невероятное количество хлама.

Именно оттуда, с места нашего почти секретного обеда, с верхней точки бетонной лестницы, десятью огромными маршами поднимающейся над дном каменного мешка, я впервые рассмотрел Потерянный Район. Передо мной раскинулись таинственные улочки и два ряда обветшалых зданий. Такую картину можно было наблюдать только сверху, и то если наблюдатель оказывался достаточно внимательным. За четыре года жизни в Питтсбурге я, кажется, пару раз видел это место, но не подозревал о существовании полдюжины древних лестниц, ведущих к нему и разбросанных по всей южной части Окленда. Мне также не приходило в голову, что здесь могут жить люди. Тут была даже школа и бейсбольная площадка; я видел крохотные детские фигурки, подбегающие к базам, на дне Питтсбурга.

Артур выбрал самую верхнюю ступеньку, где солнце грело нам спины и подсушивало листья салата на сэндвичах. Сидя в опасной близости от него возле здания Музея изобразительных искусств, на травянистом дне одной из сотен обрывистых окраин Окленда, я чувствовал себя очень неуютно. Я остро ощущал располагающую к интиму уединенность выбранного им места. Он вполне мог привести меня сюда для того, чтобы снова попытаться обсудить, скажем так, одну весьма деликатную тему. Я решил придерживаться выбранной прежде позиции, но, к сожалению, позиция моя состояла в том, что я был без ума от Артура Леконта. Я хотел быть таким, как он: пить, принимать, отвергать и доминировать. Я хотел его дикой дружбы с Кливлендом, чтобы высоко держать колдовское знамя того лета.

— Странное место они выбрали для жилья, — сказал я, махнув сэндвичем с сыром и ветчиной в сторону Потерянного Района.

— Ты когда-нибудь там был?

— Не-а. А ты?

— Да, конечно. Мы с Кливлендом раньше часто туда ходили. Прогуливали уроки. — И он кивнул в сторону, где, скорее всего, находилась Центральная католическая средняя школа. — Мы спускались туда. — Он показал маршрут рукой в бело-голубом полосатом рукаве. — Мимо музея, к Фабрике по Производству Облаков и вдоль свалки. Там, среди мусора и старых покрышек, раньше росла конопля.

— Какая Фабрика по Производству Облаков?

Он засмеялся, посмотрел на свои руки, потом взглянул вверх, как обычно стараясь избегать моих глаз и слегка краснея. Я никогда не встречал человека, который бы так часто заливался румянцем, а Артур к тому же и так обладал довольно здоровым цветом кожи.

— Ну да. Фабрика по Производству Облаков. Неужели ты сам этого не замечал? Когда идешь через мост Шинли-Парк в Окленд, то обязательно проходишь над Фабрикой по Производству Облаков. Мы раньше часто гадали, что же она производит. И почему из здания, стоящего возле железнодорожных путей, появляются роскошные облака, белые и чистые, как новые бейсбольные мячи. Мы с Кливлендом сбегали из школы, оттягивались, развязывали свои галстуки, а Фабрика партию за партией выпускала свежие, девственно чистые облака.

Я понял, что тысячу раз видел это здание и что оно не могло быть ничем иным, кроме Фабрики по Производству Облаков. Я сказал об этом Артуру, а сам подумал о католической школе и о том, как это похоже на него — попасть в лоно школы ангелом и выйти оттуда развратником.

— А Кливленд тоже католик? — спросил я.

— Нет, он никто, — ответил Артур. — Алкоголик. Хочешь груши?

Я поблагодарил его и взял теплый, крупинчатый ломтик. Постепенно я забыл о декларации моей гетеросексуальности, которая готова была сорваться с языка, и обнаружил, что мне не хочется нарушать ровное течение нашей беседы, время от времени прерываемой ленивыми паузами и звуками пережевывания пищи.

— Когда я познакомлюсь с Кливлендом?

— Он тоже хочет с тобой познакомиться. Я рассказывал ему о тебе. В общем, на этих выходных я устраиваю небольшую вечеринку в доме Беллвезеров. Слушай, Бехштейн, ты так ни разу ко мне и не зашел! Ты обязательно должен прийти с ночевкой.

— Ну-у… — замялся я.

— Мохаммед уже ночевал. Мы нарушили правила. Осквернили брачное ложе Нетти и Эла.

— Да? — промямлил я. — А этого не было предусмотрено в правилах?

— Шутишь? Ты бы видел список, там перечень в двенадцать страниц. Что я должен делать, а чего не должен ни в коем случае. Их кровать вообще стоит вне всяких посягательств.

Такое непосредственное упоминание о том, что он переспал с Мохаммедом, после памятного случая на вечеринке показалось мне столь многозначительным и странным, что я почувствовал облегчение, любопытство, смущение, брезгливость и восторг одновременно. В моем сознании сложились и были отвергнуты восемь или девять различных вопросов, сводившихся к одной-единственной мысли: «Ты спал с Момо?» Вместо этого я произнес:

— Постараюсь прийти на твою вечеринку. А Кливленд будет там?

— Ну, в общем, его имя тоже упомянуто в списке.

— Разрешенного или…

— Запрещенного, категорически. Но мы что-нибудь придумаем.

— А отчего ему нельзя появляться в этом доме?

— Потому что его боятся и презирают везде, где бы он ни появился, — ответил Артур. — Моя мать считает его Воплощением Зла.

— Понятно, — прыснул я.

Он встал, закурил сигарету и кивнул в сторону библиотеки:

— Мне пора возвращаться.

Я пожал его руку, вслух поблагодарил за приятно проведенные полчаса, а молча — за то, что он не испортил дня попытками урвать запретные ласки, и мы расстались возле главного входа в библиотеку. Позже я узнал, что, вернувшись на работу, он пригласил Флокс на свою вечеринку и уверил ее, будто я собираюсь прийти только ради того, чтобы потанцевать с ней.

Я курил и какое-то время обозревал дно Питтсбурга, наблюдая за тем, как крохотные дети играют в бейсбол, микроскопические собаки бросаются на проезжающие мимо машины, а малюсенькая домохозяйка вытряхивает на крыльце ярко-красный лоскут ковра. Неожиданно для себя я поклялся не уменьшаться до их размеров и посвятить всю свою жизнь увеличению собственного масштаба.

 

Захватчики

 

В половине седьмого во вторник, сырым июньским утром, обещавшим только сухие и безжизненные будни в «Бордуок букс», я принял душ, прислушиваясь к громко орущему в соседском туалете радио, выпил апельсинового сока, пожевал засохшую горбушку с маргарином и стал слоняться по квартире. Все вокруг было по-прежнему заставлено коробками, среди которых я примерял и отбрасывал в сторону бесконечные рубашки, одновременно пытаясь без особого энтузиазма отыскать фотографию яйца, из которого вылупился Годзилла.

Я плохо спал и рано проснулся, но для сони полезно время от времени вставать раньше обычного и спокойно, без суеты начинать свой день. Я пил растворимый кофе и смотрел на капли воды, сбегавшие по москитной сетке. Дождь тихо струился по желобам, натыкался на пачку утренних газет, с тревожным звоном бился о желтый железный торговый автомат, прикованный цепью к фонарному столбу на углу Форбс-авеню и Уайтман. Моя соседка, работавшая медсестрой в психиатрической больнице, отряхивала зонтик и распускала собранные в тугой пучок длинные светлые волосы. Из-за непривычно раннего пробуждения мне показалось, что я очутился в незнакомом уголке города. Это ощущение было сродни тому чувству, которое испытывает бывалый ньюйоркец, поднявшись на вершину статуи Свободы и пытаясь рассмотреть баки для воды на крыше своего дома, когда он понимает с неожиданным восторгом, каким крошечным кажется по сравнению со своим огромным городом.

Я нашел и выбросил неудачно упакованную и смятую фотографию, на которой маленькие фигурки на сером морском побережье окружают вылупившееся из пятнистой скорлупы чудовище. Дождь закончился, а у меня еще оставалось время до того часа, к которому меня хотели видеть в книжном магазине. Я решил не садиться на автобус, а пройтись до Окленда пешком.

Утро выдалось теплым. Туман, закручиваясь завитками, плыл над пахучим асфальтом и покрывал площадку для гольфа, к которой я приближался. Казалось, вокруг флагштока гольф-клуба поднимается и струится старинной выделки лента из хлопчатого волокна. Когда я дошел до ворот парка Шинли, садовники как раз забрались на свои зеленые газонокосилки и тут же наполнили воздух жизнеутверждающими звуками и запахами влажного летнего утра. Перепрыгнув через низкую белую ограду, я, как обычно, проведал крохотные замысловатые граффити, которые две зимы назад ночью, смеясь и вытирая текущий нос, нарисовал вместе с Клер. Я шел вдоль длинного безупречного газона и постепенно оказывался во власти воспоминаний о том, как играл с отцом в гольф. Мне захотелось сойти с травы на дубовый настил, окружавший клуб и само поле.

Касаясь пальцами плетеной изгороди и наблюдая за серебристыми каплями, которые дождь оставил на моих ботинках, я почувствовал прилив острой тоски по отцу. Я произнес слово «папа», вдохнул благоухающий травой воздух и вспомнил, что отец завтра прилетает в Питтсбург. Мы будем обедать, а я крикну: «Лифт едет вверх!» Он покачает головой, оплатит счет и в десятый раз расскажет мне о девушке из семейства Вейцман, брандейсовской стипендиатке,[15] милой, славной и исключительно умненькой.

Поле для гольфа постепенно перешло в парковую зону, опоясывающую территорию Университета Карнеги-Меллона. За парком был мост, овраг и Окленд. На Фабрике по Производству Облаков царило затишье: похоже, сегодня новых облаков не будет. Здание из белого кирпича, две бежевые трубы, таинственные узкие мостики и закрытые двери. Фабрика располагалась у противоположного конца моста, возле подножия холма, на котором стоял Музей Карнеги, совсем рядом с железной дорогой, пролегавшей под мостом. Сложная путаная конструкция из мостков и кабеля, обвивавшего здание, казалось, соединяла музей со всеми его динозаврами и другими ископаемыми и железную дорогу, по которой ночами проносились платформы с автомобилями.

Я шел, рассматривал овраг, лежавший прямо подо мной, и пытался представить себе двух мальчиков в галстуках, бредущих по песку и пинающих камешки и пустые жестянки из-под кока-колы. Они непременно должны были обсуждать важные события своей жизни так, будто добрая ее часть уже позади, но все-таки самое лучшее еще только предстоит. Я не имел ни малейшего представления о том, как выглядел Кливленд, поэтому его образ оставался размытым. Мне казалось, что они «оттягивались», просто болтая о тригонометрии, Джоне Ленноне и об отцах.

У дальнего конца моста я, повинуясь неожиданному импульсу, резко взял вправо и двинулся вниз по бетонной лестнице, которую прежде не замечал и которая заканчивалась у двери из железной сетки, закрытой на висячий замок. Это был вход на Фабрику по Производству Облаков. Оттуда деревянные ступени вели вниз, на песчаное днище оврага. Я пошел по ним, время от времени посматривая на часы: в моем распоряжении оставалось еще около получаса. Спустившись вниз, я стал разглядывать проржавевший красный мост, который нависал прямо над моей головой и отчаянно вибрировал под колесами каждой проезжавшей по нему машины. Я направился вокруг здания Фабрики, стараясь заглянуть внутрь сквозь непрозрачные стекла белых окон.

Наверное, Артуру просто нравилось думать, что Фабрика производит облака, но я должен был узнать, что она собой представляет на самом деле, прежде чем делать вид, что мне это тоже нравится. Пока я не уразумел, имеет ли она отношение к музею или как-то связана с железной дорогой. Удовлетворившись беглым и безрезультатным осмотром ржавых табличек с надписями, которые валялись на земле возле здания и практически с ней сливались, я отправился назад, к лестнице.

Внутри здания что-то зашевелилось и ожило, раздался низкий рокот, который быстро перешел в визг и ритмичный стук. Оказалось, что я вовремя решил отправиться в обратный путь: резкий металлический скрежет невидимых механизмов Фабрики по Производству Облаков выдернул меня из утренней дремы. Поднимаясь по лестнице, я все время смотрел на загадочное здание. Когда я одолевал последние ступени, из огромного клапана вырвался плотный белый поток, который стал расширяться и расти вверх, пока над моей головой не образовалось хрестоматийно-идеальное облако, похожее на белую пушистую овцу. В то же самое время по мосту проехала Флокс. Она выглядела жеманницей на своем велосипеде: за плечами развеваются концы полупрозрачного шарфика, посадка безупречная, лицо, наполовину скрытое солнцезащитными очками, смотрит строго вперед и слегка напряжено, наверное в ожидании того, когда покажется белое здание библиотеки, находящееся чуть впереди. Ее наряд казался безупречным. Я замер, спрятавшись за холодной красной опорой моста, и не шелохнулся, пока облако не начало таять, а Флокс не растворилась в дорожном движении далеко впереди. Я украдкой следил за Флокс. Что-то в ней пугало меня, но тогда я никак не мог понять что.

 

Войдя в магазин, я сразу же уловил безошибочные признаки того, что в задней комнате полным ходом идет веселье. Гил Фрик, незадавшийся воспитанник йешивы,[16] работавший все выходные, и смертельно скучный зануда студент, который учился на инженера, в одиночестве прикрывали стойку с кассовым аппаратом, что было исключением из правил. Обычно начальство поручало Гилу задания, которые считало слишком унизительными и отупляющими даже для меня и мне подобных, например отлепить ценники с огромных стопок нераспроданных дешевых книг в бумажной обложке или похоронить остатки неразошедшегося тиража автобиографии малоизвестной личности в далеком и мертвецки холодном подвале. Возле спортивного отдела с журналами о реслинге и изданиями для мужчин толкалось человек пятнадцать покупателей, но их головы были заинтересованно повернуты к служебному помещению в конце торгового зала. Кто-то даже смеялся в восторге от того, что там происходило. В зал доносились отголоски воплей, истерический женоподобный смех и даже пение.

— Привет. Гил, — сказал я. — Бог мой! Похоже, в дальнем офисе кто-то от души развлекается. — Следуя примеру Артура, я начал в беседах с людьми вроде Гила Фрика прибегать к идеально правильной и грамотной речи. Мне казалось, что Артур делал это исключительно для того, чтобы отбить у собеседника всякое желание продолжать разговор.

— Да, кто-то развлекается, — ответил он.

Я заметил на его лице несколько небольших синяков и мрачную нашлепку свежей изоленты на очках.

— Неужели тебя втянули в потасовку, Гил?

— Нет, — буркнул он и тут же залился краской.

Я решил не развивать скользкую тему и направился через зал по белому плиточному полу в темных мазках налипшей жвачки к бункерам, набитым ужасными детскими книжками, возле служебного помещения. (Новинки этой недели — «Яйцо по имени Таффи» и «Тысяча и одна смешная шутка. Раскрась, запомни, расскажи!».) Я решил, что нынешнее оживление могло быть только результатом возлияний, хотя для них рановато, либо, что более вероятно, поглощения пяти-шести дюжин пончиков. И то и другое с одинаковым успехом провоцировало приступы скотского веселья, время от времени оживлявшие безжизненные пространства «Бордуок».

На сей раз, похоже, это был совокупный эффект от пончиков и виски. Такой хохот могли издавать только Эд Лавелла, сто сорок килограммов живого веса, и его брат Джои, сто тридцать килограммов. Оба были там, наряженные в платья и туфли на высоком каблуке, и развлекались тем, что делали друг другу искусственное дыхание и массаж сердца.

— Бехштейн! — заорали они, как только я вошел в комнату. — Ну что, педик, не пригласишь на свидание?

Меня покоробило это обращение. Эд и Джои всегда называли меня педиком, но я впервые воспринял этот ярлык серьезно, будто дружба с Артуром могла бросить на меня тень. Я тут же напомнил себе, что братцы имели в виду не гомосексуальность как таковую. Они хотели сказать: ты худой слабак, которого мы легко раздавим своими необъятными задницами или шутя разберем на запчасти. Я засмеялся.

— Ха-ха, — произнес я. — Это что, конкурс «Мисс Пышка» или кастинг на роль в фильме «В джазе только толстяки»?

— Ха-ха, — раздалось со всех концов комнаты.

Кроме двух гигантов, будущих фельдшеров, там околачивались трое непрестанно курящих и что-то жующих молодых женщин, высоко продвинувшихся в сложной иерархии управления «Бордуок», и Родни, высокий тихий чернокожий, отсидевший срок за отказ участвовать во Вьетнамской войне. Сейчас он был на пути к принятию католичества, чтобы стать монахом-траппистом[17] «по примеру Томаса Мертона»,[18] который, как частенько повторял Родни, принял страшную и глупую смерть. Среди прочих присутствовал Кельвин, еще один подающий надежды медик, большой поклонник ножей и стрелкового оружия, и единственный друг Гила среди сотрудников. У меня самого здесь друзей было на одного меньше, чем у Гила. Все эти люди продавали книги в тени Питтсбургского университета.

— Сегодня вечером намечается капустник, — сообщил Эд, вскакивая на ноги. Джои остался лежать на спине. Верхняя часть его туши представляла собой путаницу из лямок бюстгальтера и женских прокладок, заполнявших чашечки, в обрамлении декольте. — Мы тут решили примерить костюмы.

— Парни, костюмы просто великолепны, — оценил я. — Потрясающе. Э, десяти еще нет, не так ли? У меня пока есть время? Прошу прощения, я должен сделать один звонок.

Я вернулся в торговый зал и направился к телефону. Руки мои тряслись. У Беллвезеров было занято. Я попытался понять, что за чувство меня охватило: страх или предвкушение. «В чем дело?» — спрашивал я себя. В задней комнате по-прежнему смеялись, два покупателя отирались возле порога, должно быть, разглядывали пончики. С кем он разговаривает? Что мне сказать, когда он возьмет трубку?

Хотя я западал на девушек и занимался с ними любовью, моя детская неуверенность в себе и слабость, мои страдания в роли «голубого», навязанной мне оскорблениями и тумаками более сильных мальчишек, и моя нынешняя одержимость Артуром делали меня легкой жертвой таких вот непреднамеренных наездов, какие только что позволили себе два ряженых жирдяя. Слушая гудки в телефонной трубке, я спросил себя в той прямой и решительной манере, в которой разговаривают с самим собой, не хочу ли я заняться сексом с Артуром.

— Арт! — прокричала Валери, самая умная, успешная и угрожающе стройная женщина «Бордуок». — Ты ведь как раз собирался положить трубку? — И строго на меня посмотрела. Валери вообще считала строгость самой эффективной манерой управления персоналом и обладала огромным арсеналом строгих мин и словесных выражений, которые она делала еще более многозначительными, сводя длинные густые брови к переносице. Ее лицо в целом наводило на мысли об афганской борзой.

— Конечно, именно это я и собирался сделать. Надо же! — произнес я, вешая трубку. — Как ты узнала?

— Домоводство, — приказала она. — Сейчас же. Там, похоже, произошло стихийное бедствие.

— Хорошо. — Я выхватил у Гила метелку из перьев для сметания пыли и пошел к секции домоводства, чтобы навести порядок на полках. Я гонял пыль до тех пор, пока в голове моей не закружились облачка пылинок и тоски.

Весь этот день, как и любой предыдущий, я проходил мимо покупателей с охапками книг, так часто произнося «простите» и не получая никакого ответа, что под конец уверился: мне нет прощения и быть не может. В фильмах о вторжении пришельцев одно на другое потихоньку наслаиваются свидетельства вкрадчивого и зловещего отступления от обыденности (мертвые птицы, умолкшие телефоны, внезапная трезвость вечно пьяного шерифа, соседские дети, выводящие монотонные песнопения в гипнотическом кругу на заброшенном школьном дворе). Так и в мою серую рабочую рутину каждые десять минут вторгались намеки на гомосексуальность: симпатичная мужская пара, экземпляр «Богоматери цветов»,[19] которого я прежде не замечал, потрепанный журнал с обнаженной мужской натурой, выпиравший из книги об электросетях и предохранителях, как конечность, отделенная от тела. Кульминацией стал разговор с мальчиком, который подошел и встал рядом со мной.

— Э, извините, — сказал он.

— Да? Что ты хотел?

— Я ищу книгу о гриме.

— Гриме? — переспросил я. — Косметическом? Книгу о красоте и здоровье?

— Да нет! — вскинулся он, положив конец оскорблению, и в последний момент спас Землю от полного захвата инопланетянами. Он имел в виду совершенно другое. Он хотел загримироваться под оборотня или взорвавшийся череп. Я был готов пасть на колени из одной только благодарности.

Нет, поверьте, я был не настолько глуп, чтобы предположить, что один только факт дружбы с геем, чего, признаться, со мной раньше не бывало, мог каким-то образом сделать меня самого гомосексуалистом. Однако я оказался достаточно неуверен в себе и, наверное, туповат, чтобы вообразить, будто единственной причиной, по которой Артур предложил мне дружбу, могло быть желание соблазнить меня. Вообразить, что он не обнаружил во мне ничего того достойного восхищения, что я нашел в его уме, манерах, наружности и стиле общения. Что я, короче говоря, не мог нравиться ему как человек. Если бы мне в тот день удалось дозвониться до Артура, я все равно ни о чем бы его не спросил. Я бы только слушал, анализируя тон, пытаясь уловить дружественные интонации, расслабленные, банальные фразы, лишенные стиля. В общем, то, что свойственно разговорам друзей.

 

После утреннего веселья день для его участников омрачился ужасным похмельем. Я наблюдал за тем, как часы медленно отсчитывают последние десять минут моего рабочего дня, когда огромный мотоцикл «БМВ» (объем двигателя тысяча пятьсот кубических сантиметров) влетел на каменный бордюр перед магазином. От его рева задрожали оконные стекла. Затянутый в черную кожу байкер, чье лицо скрывал черный щиток, сошел с мотоцикла. Он не заглушил мотора. «БМВ» ревел так громко, что Валери, Эд и Джои кинулись к окну из дальнего конца торгового зала. Валери сжимала руками виски, стараясь унять головную боль.

Мотоциклист не был ни крупным сверх всякой меры, ни особенно высоким, но явно обладал сильным характером. Он рывком открыл дверь и вошел в зал, громко печатая шаги. «Почему ты не приехал на восемь с половиной минут позже?» — подумал я. Обычно байкеры шли прямо к отделу с журналами, такими как «Изирайдерс», или, хихикая, рассматривали изображение «байкерской цыпочки месяца», остывая в магазинной прохладе, прежде чем стащить «Хастлер» и выскользнуть на улицу. Обычно они глушили моторы и вешали шлемы на разукрашенные рули. В общем, не возникали перед прилавком как Кожаная Смерть Двадцатого Века. Я посмотрел на Валери, которая готовилась придать лицу одно из самых строгих выражений, потом снова повернулся к мотоциклисту, поднявшему щиток шлема. Под ним оказались очки от Кларка Кента.

— Чем могу быть полезен? — спросил я.

— Кое-чем можешь, — ответил он и уставился на меня, не проронив больше ни слова. С лица его взгляд скользнул на мои волосы, исследуя и сверяя впечатление с какими-то ему одному доступными образами, затем снова вернулся к лицу.

— Вы забыли выключить мотор, — заметил я.

— Надо же, как неосторожно с моей стороны, — ответил он.

— Чем могу быть полезен?

— Я ищу «Сына гангстера», автор — Арт Бехштейн, — произнес он, улыбаясь. У него оказались крупные зубы.

На мгновение я перестал что-либо понимать. Все мыслительные процессы в моей голове разом остановились. Потом мне стало страшно. В замешательстве я открыл лоток кассы, потом снова его закрыл. Посмотрел на часы, но так и не понял увиденного на циферблате. Что самое поразительное, я совершенно не был удивлен появлением Адского Мотоциклиста. Мне казалось, будто пришел час расплаты за преступления, которые я все это время совершал. «Ну, вот и все», — подумал я.

Меня призвали к ответу за грехи отца, чтобы свести старые счеты. Я решил делать все, что мне скажут. Оружия у байкера я не заметил, но у меня не было времени на раздумья. Я решил сдаться.

— Предлагаю просто меня похитить, — пролепетал я. — Так будет лучше всего. Я знаю ход мыслей моего отца.

— Поехали, — бросил он. Внешне мотоциклист казался абсолютно вменяемым. Он снова улыбнулся, и на его переднем зубе я рассмотрел щербинку.

— В чем дело, Арт? — влезла Валери.

— Бандитские разборки, — ответил за меня байкер.

— Кажется, мне понадобится пара отгулов, — промямлил я.

Он вытащил меня из-за кассы и поволок за собой на улицу. Я оглянулся на магазин и увидел, как Валери берет трубку телефона. Эд и Джои двинулись было за нами следом, но остановились.

— Все нормально, — успокоил я. — Не стоит нарываться на неприятности. Пробейте за меня мою карточку приходов и уходов.

— Кто это? — спросил Джои. Он выглядел скорее заинтересованным, чем рвущимся к бою.

— Я — Смерть, — ответил байкер.

— Хватит, — поморщился я. — Я могу идти нормально.

— Я могу идти нормально, — передразнил он меня скр