Сережкин дед и великий скрипач Паганини

 

На следующий день в школе, на уроке по русскому, я внимательно оглядывал ребят – с кого начать агитацию?

Наконец мой выбор пал на Сережку Копаева.

Сережка сидел в соседнем ряду слева, и мне нетрудно было с ним переговорить.

«Вот, – думаю, – удача: Сережка – „С“, будет играть на скрипке. Чем плохо? Это даже очень кстати – у нас в оркестре нет ни одной скрипки».

Я окликнул Сережку.

Тот заулыбался и, еще не понимая, в чем дело, принялся строить рожи. Это он умеет. Иногда мне даже кажется, по лицо у него из мягкой губки или из пенопласта – такая богатая у Сережки мимика.

– Послушай! – шепчу ему. – Я тебе что‑то важное хочу сказать!

А он продолжает улыбаться и строить рожи. На всякий случай я показал ему кулак, которого он сроду не боялся, и сказал громче:

– Хочешь играть на скрипке?

Выпучив глаза, Сережка молниеносно ответил:

– Хочешь получить по шее? Ты не думай, я не шучу.

– И я не шучу!

Немного позже я узнал, что Сережкин дед когда‑то учился играть на скрипке и решил посвятить в это искусство своего внука. Он по нескольку часов в день занимался с Сережкой, а на ночь рассказывал ему историю про веского скрипача Паганини.

Сережка окончательно возненавидел скрипку и наотрез отказался играть на ней.

Но я ничего этого не знал, поэтому ринулся в атаку:

– Чудак, может, ты станешь вторым Паганини!

Сережка с остервенением принялся обстреливать меня мокрыми бумажными шариками.

– Федя, не вертись! – строго сказала мне учительница.

Я замер, и тут же несколько липких комочков больно ужалило меня в лицо.

После этого я услышал свирепый Сережкин шепот:

– И когда это ты, тихоня, успел спеться с моим дедом? Ну, погоди‑и‑и!

Я пожал плечами: с каким еще дедом? Потом прозвенел звонок, и началась перемена. Едва я очутился в коридоре, как Сережка набросился на меня:

– Я тебе покажу Паганини! – вопил он.

Женька быстро и толково разъяснил Сережке, в чем собственно, дело.

Сережка неожиданно согласился:

– Так сразу бы и сказали. С вами в оркестре я буду играть. Даже интересно. А Паганини запирали в чулане, где крысы бегали. Охота была!

Обрадованные таким легким успехом, мы кинулись агитировать других, но никто больше не согласился, если не считать Тани.

На большой перемене я сбегал домой и притащил бабушкину энциклопедию. Тане досталась труба.

Таня почему‑то обиделась, но ничего не успела сказать, потому что опять прозвенел звонок – перемена окончилась.

И тут, на уроке, вовсю заработал телеграф.

Таня что‑то написала Женьке.

Зная Танин капризный характер, Женька, не распечатывая, отправил записку обратно. Тогда Таня написала:

 

Передай Жене, что я не согласна.

 

Я сообщил об этом Женьке, а он написал в ответ:

 

Передай Тане, что ее дело – труба. Пусть помалкивает!

 

Но к концу урока Женька все же уступил. Он снова поился в энциклопедии и нашел там на одной‑единственной хранившейся странице на букву «Т» название еще одного музыкального инструмента – тромбон. Таня немедленно написала:

 

Вот это другое дело!

 

 

НУЖЕН ИНСТРУМЕНТ НА БУКВУ «Г»!

 

Итак, роли в будущем оркестре были распределены. Осталось достать музыкальные инструменты.

И мы с жаром принялись за дело.

Вечером Васька потащил меня к себе домой.

– Помогать будешь, – сказал он.

Васькин отец, склонившись над самодельным верстаком, точил что‑то маленьким напильничком.

Мы смотрели на него и молчали. Наконец я дернул Ваську за рукав и шепнул:

– Мне домой пора.

– Сейчас! – тоже шепотом ответил Васька. – Так сразу нельзя!..

И громко обратился ко мне, словно мы только что встретились:

– Гляди, Федя, как здорово получается! Пап, это шпингалет?

Васькин отец – железнодорожник. Возможно, поэтому он любит точность и ясность.

– Говори о деле. Да покороче.

– Купи мне виолончель.

– Зачем?

– Буду играть в оркестре. Вот и Федя… Он на фаготе будет играть. Костя на контрабасе, и другие… Купи, а?

Васькин отец засмеялся:

– Виолончель ему… А ты что, умеешь играть на виолончели?

– Как же другие ребята? И я научусь!

Отец долго молчал, рассматривал шпингалет. Васька лягнул меня ногой.

– Мы купим самоучитель, – сказал я первое, что пришло в голову.

Васькин отец покосился на меня и одобрительно кивнул.

Вообще я уже давно заметил, что произвожу на посторонних родителей благоприятное впечатление. Вот почему ребята всегда и везде таскают меня за собой.

И сейчас мои слова, видимо, хорошо подействовали Васькиного отца.

Он сказал:

– Ладно, куплю. Только без баловства. Уж если будет виолончель – изволь учись… Деньгами сорить не в моем характере.

Васька весь вечер ходил именинником. Мать ласково гладила его по круглой, как глобус, голове и отдала съедение целую банку клубничного варенья.

– Умница, Васенька, – говорила она. – Только почему, сынок, виолончель? Может быть, лучше аккордеон?

– Нет, – ответил Васька. – В энциклопедии написано, что у виолончели благородный тембр. А про аккордеон там ничего не написано.

В общем, Васька держался твердо. А я заторопился домой.

Только я ступил на лестничную площадку, слышу чей‑то вопль:

– Хочу валторну на букву «Г»! Хочу барабан на букву «Г»!.. Хочу тарелку на букву «Г»…

Ошибки быть не могло – вопил Гриша. Он жил на втором этаже, но голос его взлетал чуть ли не до десятого.

На секунду я приостановился. Гришина тетя, покрыв своим басом визг племянника, говорила:

– Мальчику нужен инструмент на букву «Г»? Пожалуйста, хоть на два «Г»…

Голоса сразу поутихли.

Я побежал домой. Быстро сделал уроки. Но, прежде чем обратиться к родителям с просьбой купить мне фагот, призадумался…

 

МНЕ ПОКУПАЮТ ФАГОТ

 

Я не знал, что такое фагот, и это меня смущало. Думаю: опять, наверное, не повезло. У других инструменты как инструменты, а у меня – фагот.

Заглянул еще раз в энциклопедию и нашел другие инструменты на «Ф». Вот, например, флексатон или еще хуже – флажолет. А кто его знает, что это за флажолет? Может, он здоровый, как кухонный стол. Таскайся потом ним всю жизнь… Охота была!

Правда, на очередной полуоторванной странице мне попалось еще одно слово, вернее, кусочек от него: «фле…». Я решил тогда сказать Женьке, что это, наверное, флейта и что меня это вполне устраивает. Я вспомнил, что видел однажды в военном оркестре флейтиста. Думаю, чем плохо? Вдруг я стану военным флейтистом?

А потом я подумал: а что, если это «фле…» – вовсе не флейта, а тот же флексатон, только побольше?

Нет, лучше уж не рисковать. Ну его, этот «фле…» – останусь‑ка при своем фаготе. В конце концов я махнул рукой и решил начать переговоры. Договорился я со своими домашними довольно быстро.

– Мне нужен фагот, – начал я.

– А велосипед? – спросила мама. – Вчера ты просил велосипед.

– Да, просил, – подтвердил я.

И мне стало ужасно жалко расставаться с велосипедом. Конечно, гораздо приятнее кататься, чем играть на каком‑то неизвестном фаготе. Что и говорить! Но тут мне открылась великая истина: человеку всегда хочется делать то, делают другие.

«Что же, – подумал я. – Все начнут играть в оркестре, а я буду разъезжать на велосипеде?»

– Фагот, – сказал я твердо.

И мы с мамой на следующий день отправились в магазин «Музыка».

– Фагот? – переспросил продавец. – Для этого мальчика? – Он показал на меня. – А вы не ошиблись?

– Почему ошиблась? – спрашивает мама.

– Да нет, ничего, – отвечает продавец. – Просто один тут тоже недавно покупал для мальчика фагот, а на другой день прибежал обменивать его на кларнет. Может, сразу возьмете кларнет?

– Что скажешь? – спросила меня мама.

– Фагот, – твердо ответил я и вдруг почувствовал симпатию к этому неизвестному инструменту.

Фагот оказался довольно длинной деревянной трубой толщиной с кулак и с шишками по всему телу.

– А инструкция к нему есть? – спросил я.

– Инструкции бывают для соковыжималок, – сердито ответил продавец. – А это, если вас еще не предупреждали, – музыкальный инструмент!

– А самоучитель?

Продавец демонстративно отвернулся от меня. Принесли мы домой фагот, хотел я поиграть на нем, куда дуть – не знаю.

– Почему нет инструкции?! – возмутился я. – Куда дуть?

– Куда‑нибудь, – рассеянно ответила мама, которой было не до фагота – она уселась за диссертацию.

Все‑таки я разобрался. Нашел в футляре длинную, изогнутую вопросительным знаком тонкую трубочку, воткнул ее в специальное отверстие на фаготе и принялся дуть.

Дул, дул – в глазах потемнело, во рту пересохло, а толку никакого.

Тогда я собрал остатки сил, зажмурился и дунул что было мочи.

Фагот неожиданно взвизгнул, и я выронил его из рук.

 

УТОЧКИН КОНТРАБАС

 

Как бы там ни было, а я свое дело сделал, а как остальные ребята?

Сережке беспокоиться было не о чем. Дедова скрипка ждала его, что называется, с распростертыми объятиями – хоть сейчас бери да играй. Но предусмотрительный Сережка сказал, что пока ничего деду говорить не будет. Вот когда оркестр будет в полном сборе, тогда можно открыться.

Васькин отец не собирался нарушать слова. Он ходил по магазинам и искал подходящую виолончель.

Таня дулась и ни с кем не разговаривала. Интересно, какая муха ее укусила? Ума не приложу! Говорят, родители посоветовали ей не связываться с мальчишками. Нам стало обидно. И мы махнули на Таню рукой. Ну ее на самом деле!

Когда мы собрались во дворе, чтобы подвести окончательные итоги, Гриша оказался тут как тут.

Он весь сиял:

– Эй, Жень, спроси, как мои дела!

– Внимание! – воскликнул Женька. – Все слушаем Гришу!

У Гриши от удовольствия вспотел нос. Подпрыгивая на месте, он полез за пазуху и достал оттуда губную гармошку.

– Сразу на два «Г». Это мне тетя Соня подарила.

– Берите пример, – сказал Женька, искоса поглядывая на Костю, который так и не уговорил родителей купить ему контрабас. – Молодец, Гриша, не то что некоторые!

Костя пожал плечами:

– А зачем в оркестре губная гармошка? Сроду их там не было…

– Ничего, пригодится, – ответил Женька.

– Дай попробовать, – сказал Васька, протягивая руку к гармошке.

– Не дам! – ответил Гриша. – Тетя Соня не велела.

– Что это будет за оркестр без контрабаса? – продолжал Женька. – Вы когда‑нибудь видели такой?

– Не видели, – ответил Гриша, который в жизни не видел еще ни одного оркестра.

– Нет, нет, нет! – воскликнул Женька, шагая взад‑вперед. – Так дело не пойдет. Нужно что‑нибудь придумать.

Костя с надеждой посмотрел на Женьку. А тот прищурил глаза и задумался: не такой он был человек, чтобы товарища в беде оставить.

– Может, поговорить с Уточкиным? – наконец предложил Женька. – В красном уголке должны быть какие‑нибудь музыкальные инструменты.

– Правильно, ребята! – воскликнул Костя. – Айда к Уточкину!

Мы двинулись за Женькой и Костей к Уточкину. Уточкин встретил нас настороженно. Но, узнав, в чем дело, неожиданно обрадовался.

– Насчет чего другого – не знаю, – широко улыбаясь, сказал он. – А контрабас – пожалуйста! Самодеятельность – великая сила! На балансе домоуправления висит отличный контрабасик. Одно загляденье. Берите на здоровье, под расписку родителей.

Еще не веря своему счастью, Костя помчался за распиской.

Но не прошло и пяти минут, как он вернулся и, не глядя на нас, пробурчал:

– Не дал.

– Как – не дал? – удивился Женька. – Отец он тебе или нет?

– Он велел выбросить эти глупости из головы.

– Федь, – подал голос Васька, – пусть твоя мама напишет расписку. Чего тут особенного?

– И правда! – воскликнул Костя. – Будь другом, выручай!

Все уставились на меня, и я понял, что надо идти. Маме я все объяснил. Она выслушала и, не задумываясь, тут же написала расписку.

Уточкин внимательно перечитал расписку. Поставил печать, что‑то написал на ней и запер в ящик стола.

– Пошли, – сказал он и повел нас в темный подвал. Там была кладовая домоуправления.

– Минуточку! – воскликнул он и нырнул в какую‑то низкую дверь.

Вскоре из‑за двери послышался грохот и стон Уточкина.

Васька чуть не подавился булкой. Гриша притих. Костя и Женька с удивлением уставились на дверь. А я не знал, что и подумать.

Наконец Уточкин появился. Он пятился боком и волочил за собой нечто загадочное.

Через минуту он положил к нашим ногам то, что называл «отличным контрабасиком».

Контрабас был весь в трещинах, без струн и подставки.

Видя наше замешательство, Уточкин сказал:

– Берите, берите, а то ведь раздумаю!

И мы потащили контрабас во двор.

А Уточкин смотрел нам вслед и облегченно вздыхал.

Мне показалось, что он пробормотал:

«У‑х‑х, наконец‑то избавился от этой гадости!»

 

«А ВЫ, ДРУЗЬЯ, КАК НИ САДИТЕСЬ…»

 

Оркестр был в сборе. Мы расположились за домом, перед пустырем, на узкой асфальтированной дорожке.

Мы собирались разучивать песню «Я люблю тебя, жизнь».

Эту песню выбрал Женька. Он знал много хороших песен, помнил десятки разных мелодий и всегда что‑то мурлыкал себе под нос, даже не замечая этого. Он сказал, что «Я люблю тебя, жизнь» – очень важная и нужная песня и ее должен уметь играть всякий порядочный оркестр.

Правда, в нашем оркестре не очень‑то гремели трубы и тромбоны. Их у нас просто‑напросто не было. По той же причине обошлось без золотого сияния валторн и стука барабанов.

Нельзя сказать, что у нас вообще ничего не было. Как‑никак в оркестре были фагот, скрипка, губная гармошка и контрабас без струн и смычка.

Контрабас, вероломно брошенный хозяином, лежал на асфальте, занимая всю дорожку, и мешал прохожим.

А Костя заявил, что родители послали его по важному делу. Он, мол, мигом слетает туда и обратно, а репетицию можно начать и без него.

Мы уговорили двух мальчиков и двух девочек – первоклассников из нашей школы – подержать инструмент в вертикальном положении. Где это видано, чтобы в хорошем оркестре контрабасы валялись на земле?

Мальчики согласились сразу, а девочек сперва напугал вид этого великана, безмятежно развалившегося на дорожке. Но вскоре дело уладилось, и все получилось замечательно. Это очень хорошо и солидно, когда над оркестром возвышается контрабас. Женька без него ни за что не согласился бы начать репетицию.

В самый последний момент появилась Таня. Конечно, без тромбона. Оглядев нас, она сказала:

– Подумаешь, артисты нашлись!

Но не ушла.

А я приготовился играть на фаготе. Правда, я предупредил Женьку, что у меня пока получается всего‑навсего одна, иногда две ноты.

Первый звук моего фагота был очень высокий и какой‑то неустойчивый. А главное, требовал огромной затраты воздуха из моих легких и напоминал козлиное блеяние.

Второй звук был куда лучше! И сомневаться в этом не приходилось. Он был пониже, поувереннее, а так как я часто менял дыхание, он походил на солидное утиное покрякивание.

Женька выслушал меня, вздохнул и согласился.

И я добросовестно помогал оркестру играть «Я люблю тебя, жизнь». Мне казалось, что в песне и мои два звука могут пригодиться. Вот, помню, тогда, в Кремле, один мальчик играл на такой огромной‑огромной трубе, свернутой, словно гремучая змея. Он тоже несколько раз надувал щеки, а потом сидел и ничего не делал. Все вокруг, надрываясь от старания, играли, а этот сидел, словно его ничего не касается.

Гриша тоже с воодушевлением дул в губную гармошку, и мне казалось, что он нам изрядно мешает. Но Женька не гнал его, и я тоже решил не обращать на него внимания.

Сережка слушал, слушал, махнул на все рукой и, сунув скрипичный футляр под мышку, исчез.

Васька на репетицию опоздал. Он явился без виолончели, удивился и спросил:

– Вы еще играете? А я думал, что все давно уже кончилось.

Врал Васька. Ему не дали дома виолончель, это я точно знаю.

Как бы там ни было, а репетиция продолжалась. Откровенно говоря, никто теперь не пытался играть. Мы, во главе с дирижером, просто пели. Так получалось лучше. А Женька здорово дирижировал! Он прямо лез из кожи вон, чтобы не подкачать. И не напрасно: вокруг собралась толпа любопытных. Некоторые даже с удовольствием подпевали.

Женька махал руками как сумасшедший и так старался, что у него кепка слетела с головы.

Лифтерша из нашего подъезда – она тоже была среди публики – почтительно подняла кепку и нахлобучила ее на самые Женькины глаза. Но Женька на это никакого внимания не обратил, потому что песня была в самом разгаре.

Когда, под угрожающее покачивание контрабаса, песня была спета от начала до конца, мы начали ее повторять. Но на второй же строчке, на словах: «Что само по себе и не ново», в окне третьего этажа высунулись сразу две головы. Одна с усами, другая без усов.

– А ну, марш отсюда! – хором закричали обе головы. – Люди отдыхают после ночной смены, а эти устраивают под окнами кошачьи концерты! Безобразие!

Толпа, окружавшая нас, моментально исчезла.

– Фи! – сказала Таня. – Тоже мне оркестранты!

И удалилась.

Ребята тоже заторопились домой. Откуда‑то появился Костя и молча утащил контрабас. А мы с Женькой долго бродили по двору и грустили.

– Подумаешь! – сказал я. – Сегодня не получилось, получится завтра. Чего ты расстраиваешься, Женька?

– Ничего у нас не получится, Федя, – ни сегодня, ни завтра. Разве это оркестр? В настоящем оркестре знаешь сколько музыкальных инструментов? Ты же помнишь оркестр, который играл в Кремле…

– Хорошо, когда много инструментов, – согласился я.

– Это намного лучше, Федя, – грустно откликнулся Женька. – Когда их много, совсем другое дело.

– Знаешь!.. – воскликнул я. – Мне в голову пришла хорошая мысль. Давай всех ребят, которые живут в нашем доме, агитнем в оркестр. Представляешь, что будет?

– Представляю. – Женька насмешливо посмотрел на меня. – Ну и дурак же ты, Федя. Какой смысл звать ребят всего дома, раз никто играть не умеет? Ты сам подумай!

– Тогда выход один – музыкальная школа! – решительно сказал я. – Сами научимся играть, других научим и – готово дело. А ты, Женька, будешь нашим дирижером. Решено?

Но мой друг сказал:

– Так‑то оно так, но ведь там, говорят, дикий конкурс.

– Мало ли что говорят!

– Все‑таки, Федя, конкурс этот не простой, а музыкальный. А что там происходит? О чем спрашивают? Кто его знает!

– Давай у кого‑нибудь узнаем. Подстережем кого‑нибудь из музыкальной школы и спросим. Видишь, идет девочка, которая выручила нас тогда, в Кремлевском театре?

– И правда! – обрадовался Женька. Девочка сразу узнала нас и спросила:

– Ну, понравился концерт? Я там выступала.

– Ты?

Женька так и уставился на девочку.

– Хочешь, программу покажу?

Она поставила на поднятую коленку папку с нотами, щелкнула замочком, вытащила программу кремлевского концерта и показала нам строчку, где было написано:

 

МОЦАРТ, ФАНТАЗИЯ…

Исп. ученица 5‑го класса

МУХИНА ЛЕНА

 

– Вспомнил! – воскликнул я. – Тебе еще «бис» кричали… Только ты сама на себя совсем не похожа.

– Это со сцены всегда так, – сказала Лена. – Трудно потом кого‑нибудь узнать.

– Чудно как‑то, – не то с удивлением, не то сомневаясь, сказал Женька. – Моцарт… Фантазия… И Мухина… Тебя, наверное, Мухой называют в школе?

Я хихикнул:

– Муха!

Лена разозлилась и стукнула меня нотной папкой по голове – и угодила замочком. Да так, что прямо искры из глаз посыпались. Никогда не думал, что папкой можно так здорово драться!

– Будешь дразнить – получишь еще, – сказала Лена, и я понял, что с Мухиной шутки плохи.

Молча потирая шишку, я больше не участвовал в беседе.

А Лена вдруг воскликнула:

– Ой мальчики, совсем заболталась с вами! На урок опаздываю!

Не успели мы и глазом моргнуть, как она скрылась.

– Забыли спросить про конкурс! – ахнул Женька. – Чего же ты зевал, Федя?

 

МОЯ МАМА – ПАРЛАМЕНТЕР

 

Шишка была средних размеров и не очень болела. Но когда мама пришла пожелать мне спокойной ночи и по привычке погладила по голове, ее теплая ладонь прошлась по незнакомому бугорку.

– Честно заработал? – спросила мама.

– Честно, – ответил я. – Так мне и надо.

И я рассказал ей все по порядку: о неудавшейся репетиции, о непонятном конкурсе в музыкальную школу, Лене Мухиной и о том, что мы так ничего и не узнали про конкурс.

– Не горюй, Фаготик, – ласково сказала мама. – Я завтра пойду в школу и все разузнаю. Почему ты сразу меня не попросил?

Хороший человек у меня мама, надежный!

С такими мыслями я уснул, а утром сказал ребятам:

– Все в порядке. Моя мама пойдет в музыкальную школу и все уладит. Я ей и список дал. Всех записал: Женьку, Ваську, Костю, Сережку и даже Гришу. Что мне – жалко? Встал чуть свет и аккуратненько всех перечислил. Вот только Таню не стал записывать. Зачем она нужна, раз не хочет играть на тромбоне?

– Ну и правильно, – сказал Женька. – Терпеть не могу кривляк.

– Это ты хорошо сделал, – сказал Васька. – Все равно в музыкальную школу без своих инструментов не принимают.

– Откуда ты знаешь?

– Сам слышал. Соседка рассказывала. Говорит, что там первое дело спрашивают: «Музыкальный инструмент есть? Нету? Ну и поворачивайте обратно!»

Только Васька сказал об инструментах, я вдруг вспомнил, что меня‑то в списке нет. Отдал его маме, а себя не записал – вот растяпа!

Ребята принялись успокаивать меня.

– Раз пошла твоя мама, она и за тебя словечко замолвит, – сказал Женька.

– Замолвит, замолвит, – подтвердил Гриша. – Мамы всегда замолвливают.

Мы вертелись возле музыкальной школы и все время посматривали на вход. Мы ждали своего парламентера, то есть мою маму.

– И чего ее так долго нет? – волновался я.

Костя высказал соображение, что маму заставили все подробно рассказать про нас, а потом, как водится, отказали. Женька еще раз удивился подозрительности Кости. Васька затосковал: наступило обеденное время. Сережка сокрушался, что раньше времени переполошил своего деда – что теперь будет! Опять начнется доремифасоль…

Неожиданно стал накрапывать дождь. Асфальт на «Площадке встреч» потемнел.

– По домам, что ли? – спросил Васька.

Но тут дверь музыкальной школы распахнулась, и появилась моя мама.

Она посмотрела на небо, передернула плечами и подняла воротничок пальто.

– Мама! – крикнул я. – Мы тебя ждем, ждем… Где ты пропадала?

– У Геннадия Максимилиановича был урок.

– А дальше?

– Дальше? Я ему рассказала про вас…

– А он? Ну же, мамочка, не тяни!

– Он мне сказал, что ничего особенно трудного на конкурсе в музыкальную школу нет. А в классы духовых и струнных инструментов попасть и вовсе легко.

Мы дружно закричали «ура!». Туча на небе разорвалась, и выглянуло солнце.

– Тише, тише! – сказала мама. – Совсем еще неясно, что из этого выйдет: во‑первых, учебный год давно уже начался. Во‑вторых, неизвестно, у кого из вас есть музыкальные способности. Словом, Геннадий Максимилианович велел завтра явиться к трем часам, а там видно будет.

Мама помахала нам рукой и ушла.

– Самый раз сыграть главный матч сезона, – сказал Женька. – Кто хочет погонять мячик?

– Я есть хочу, вот что! – ответил Васька.

– Да ну тебя! Поиграем до десяти голов, и ступай себе. Договорились?

Все стали уговаривать Ваську, и Васька согласился.

– Только, чур, – сказал он, – я не буду играть в паре с Федей. Вечно бежит не в ту сторону и норовит забить гол в собственные ворота.

Разделились на две команды: Женька, я и Сережка – против Васьки, Кости и Гриши.

Грише велели сбегать за мячом, а Женька достал из кармана судейский свисток и трижды свистнул.