Сцена 1: Третий этаж отеля, переживающего тяжёлые времена

На дворе было 7 октября 1922 года, и отель "Оверлук" закрыл свои двери, завершая очередной сезон. Когда он открылся вновь в середине мая 1923 года, у отеля были новые владельцы. "Оверлук" купили братья Клайд и Сесил Брэндивайны, славные парни из Техаса, не знавшие, на что потратить деньги, заработанные на торговле скотом и нефтью.

Боб Т. Ватсон стоял у огромного панорамного окна в Президентском Люксе, смотрел на высившиеся Скалистые Горы, на склонах которых стояли почти голые осины, и надеялся, что братья Брэндивайн потерпят крах. С 1915 года отелем управлял человек по имени Джеймс Перрис. Перрис с 1880-х годов был человеком, к которому шёл всякий, кому нужно было обстряпать какое-нибудь тёмное дело. Один из его друзей из числа баронов-разбойников поднялся до владельца крупной железной дороги на Западе. Перрис разбогател на подачках своего друга, но так и не свыкся с жизнью в праздной роскоши. Он оставался маленьким, невзрачным человеком, который постоянно корпел над гроссбухами. Он всё равно бы продал отель, думал Ватсон, продолжая смотреть в окно, лишь смерть помешала скользкому гавнюку сделать это.

Человеком, у которого купил отель Перрис, был сам Боб Т. Ватсон. Он был одним из последних титанов Запада эпохи 1870-1905 годов и происходил из семьи, сколотившей огромное состояние на плейсерских серебряных рудниках в Колорадо. Они разорились и вновь нажили богатство на спекуляциях с земельными участками под строительство железной дороги. Большую часть своего богатства они вновь потеряли во время депрессии 93-94 годов, когда отец Боба был застрелен в Денвере одним из подельников.

Боб Т. в одиночку вернул прежнее состояние между 1895 и 1905 годами и принялся искать что-то, что могло бы увенчать его успехи. После двух лет тщательных раздумий (за которые он обзавёлся парочкой карманных политиков: губернатором и конгрессменом) он решил, со всей присущей Ватсонам скромностью, построить самый шикарный курортный отель в Америке. Он будет возвышаться над всей страной, над ним будет только небо. Там будут развлекаться самые богатые люди Америки и всего мира - те, кого три поколения спустя будут именовать сверхбогатыми.

Строительство началось в 1907 году в 40 милях к западу от Сайдвиндера в Колорадо. Руководил стройкой лично Боб Т. Ватсон.

- И знаете, что? - вслух сказал Боб, стоя в номере на третьем этаже, самом роскошном номере в самом роскошном отеле во всей стране. - Ничего с тех пор не шло, как полагается. Ничего.

"Оверлук" состарил его. Ему было сорок три года, когда был заложен первый камень, а когда строительство закончилось двумя годами позже (слишком поздно для открытия в том сезоне), он полностью облысел. У него открылась язва. Один из двух его сыновей, тот, которого он любил больше, и который должен был нести знамя с именем Ватсонов в будущее, погиб по нелепой случайности, катаясь верхом. Бойд хотел перемахнуть на своём пони через груду брёвен там, где сейчас находилась живая изгородь, пони зацепился копытом и сломал ногу. А Бойд сломал шею.

На других фронтах дела тоже не шли гладко. Состояние Ватсона, казавшееся незыблемым в 1905 году, заметно пошатнулось к 1909 году. Он крупно вложился в производство обмундирования для войны за океаном, которая так и не началась. Которая началась лишь в 1914 году. Поставками материалов для строительства отеля занимался нечистый на руку бухгалтер, который угодил за решётку на долгих двадцать лет, но не раньше, чем успел нанести убыток в полмиллиона долларов.

Вероятно, еще не оправившийся от смерти старшего сына, Боб Т. принял недальновидное решение поправить свои дела тем же способом, что и его отец: добычей серебра. Советники всячески отговаривали его от этого, но после предательства главного бухгалтера, который был сыном близкого друга его отца, Боб Т. всё меньше и меньше доверял своим советникам. Он отказывался верить, что рудники Колорадо иссякли. Потеряв миллион, он остался при своём мнении. Потеряв второй, одумался. И когда "Оверлук" был готов открыть свои двери в конце весны 1910 года, он осознал, что находится в опасной близости от того, чтобы потерять всё... и что начать с нуля в сорок пять лет он уже не сможет.

"Оверлук" был его надеждой.

Отель "Оверлук", вырисовывающийся на фоне неба - с его живой изгородью, сделанной в виде зверей, которые должны были очаровать детей, с игровой площадкой, длинным и красивым полем для крокета, мини-полем для гольфа, открытым теннисным кортом и крытой площадкой для шаффлборда, гостиной, обращённой на запад, откуда открывался вид на возвышающиеся остроконечные вершины Скалистых Гор, и Бальным Залом, обращённым на восток, откуда виднелись зелёные долины, поросшие елью и сосной. Отель "Оверлук" с его ста десятью номерами, персоналом из вышколенных сотрудников, набранных среди местных, и не один, а два шеф-повара из Франции. "Оверлук" c его холлом, широким и роскошным, как три пуллмановских вагона, величественной лестницей, поднимавшейся на второй этаж, тяжеловесной мебелью в нео-викторианском стиле и огромной хрустальной люстрой, похожей на чудовищных размеров бриллиант, висевшей над лестницей.

Боб Т. влюбился в отель, ещё когда он был проектом, но сейчас, когда отель обретал очертания, переставал быть бесплотной идеей, а становился осязаемым строением со строгими чистыми линиями и неограниченными перспективами, его любовь усиливалась. Его жена начинала ненавидеть "Оверлук" - как-то в 1908 году она сказала Бобу, что предпочла бы соперничать с другой женщиной: по крайней мере, она знала, как вести себя в этой ситуации. Боб списал её ненависть на простую женскую истерику, вызванную смертью Бойда.

- Ты не можешь трезво взглянуть на это, - говорила ему Сара. - Когда ты рядом с этим отелем, он словно лишает тебя рассудка. Ты и слушать не хочешь ничего о том, в какую сумму тебе это выльется, и как сюда будут добираться гости, когда последние 60 миль пути не вымощены...

- Я сделаю дорогу, - тихо сказал он. - Сделаю.

- Сколько это будет стоить? - истерически вопросила она. - Ещё миллион?

- Гораздо меньше, - сказал Боб Т. - Но будь так, я бы заплатил.

- Видишь? Видишь? Ты не можешь трезво взглянуть на это. Это место лишило тебя разума, Боб!

Возможно, так оно и было.

Первый сезон обернулся кошмаром. Весна пришла поздно, и по дорогам невозможно было проехать до первого июня, но даже и тогда они представляли собой бесконечную череду вымоин, ям, в которых можно было потерять ось, и огромных луж тягучей грязи, наспех заложенных брёвнами. Дожди в том году шли чаще, чем Боб когда-либо видел в тех местах, до и после, а венцом всего этого стала снежная метель в августе... чёрный снег, как называли его старожилы, предвестник суровой зимы. В сентябре он нанял подрядчика выложить двадцать миль дороги от Эстес Парка до Сайдвиндера и сорок миль - от Сайдвиндера до отеля. Дорогостоящие работы шли и днём и ночью, чтобы успеть до первого снега, который засыплет дорогу на всю долгую зиму. Той зимой умерла его жена.

Но дороги и короткий сезон были не самым худшим, что случилось в "Оверлуке" в его первый год. Официально отель открылся 1 июня 1910 года, а ленточку на церемонии перерезал карманный конгрессмен Боба. День выдался жаркий, чистый и ясный, именно о таких днях думали в редакции газеты "Денвер Пост", когда брали в качестве своего девиза фразу: "Жизнь в Колорадо - это привилегия". И в тот момент, когда карманный конгрессмен разрезал ленточку, одна гостья упала без чувств. Аплодисменты по поводу открытия утонули в возгласах тревоги. Разумеется, нюхательные соли вернули её в чувство, однако когда она отрыла глаза, на её лице отразился такой сильный ужас, что Боб с радостью придушил бы её своими руками.

- Мне показалось, я кого-то увидела в холле, - сказала она, - но это был не человек.

Позднее она признала, что должно быть на неё так подействовала внезапная жара, но, конечно, эффект был испорчен.

И беды, свалившиеся на отель в тот день, на этом не закончились.

Один из двух шеф-поваров ошпарил руку, готовя завтрак, и его пришлось увезти в ближайший госпиталь, который находился в далёком Боулдере. Миссис Аркинбауэр, жена короля фасованного мяса, поскользнулась, вытираясь в душе, и сломала запястье. И апофеоз всего произошёл на торжественном ужине, когда карманному конгрессмену Боба Т. попал не в то горло кусочек стейка из отборной говядины, и он задохнулся на глазах у двух сотен шокированных гостей, большинство из которых приехали туда по личному приглашению Боба Т. Ватсона.

Карманный конгрессмен вцепился руками в горло, покраснел, а потом побагровел. Его шатало от стола к столу в предсмертных муках, от одной изысканной компании к другой, он начал размахивать руками, сметая со стола бокалы с вином и вазы со свежесрезанными цветами, его вылезшие из орбит глаза свирепо смотрели на благородное собрание. Выглядело это так, признался потом в приватной беседе Бобу один из его друзей, словно на их глазах разыгралась история Эдгара По о Маске Красной Смерти. Возможно, шанс Боба Т. преуспеть с этим отелем умер в самый первый вечер, жалко подёргиваясь в конвульсиях рядом с карманным конгрессменом на виду у всех гостей.

Сын одного из гостей, приглашённого на бесплатную неделю открытия, оказался студентом второго курса медицинского колледжа и провёл экстренную трахеотомию в кухне. Но то ли было уже слишком поздно, то ли его руки дрогнули в критический момент; в любом случае, результата это не дало. Человек был мёртв, и большинство гостей разъехались до конца недели.

Боб Т. пожаловался своей жене, что никогда в жизни он не сталкивался с такой невероятной чередой неудач.

- Ты уверен, что дело только в отсутствии удачи? - ответила она. Жить ей тогда оставалось лишь полгода.

- А в чём же ещё, Сара, а?

- Ты построил этот отель на осколках своего сердца! - пронзительно закричала она. - Построил его на костях своего первенца!

При мысли о Бойде, даже спустя год после его смерти, он почувствовал, как к горлу подступает комок.
    - Сара, Бойд похоронен в Денвере, рядом с твоей матерью.

- Но он умер здесь! Умер здесь! Сколько денег ты уже безвозвратно закопал в этом проклятом месте, Боб?

- Я всё верну.

А затем его малообразованная жена, которая когда-то делила с ним однокомнатную бревенчатую хижину, являвшуюся их домом, изрекла пророчество:

- Ты умрёшь нищим и жалким человеком, Боб Т. Ватсон, но так и не увидишь и цента прибыли с этого места.

Она умерла от гриппа и заняла место между своим сыном и матерью.

Сезон 1911 года начался так же плохо. Весна и лето пришли в положенный им срок, но младший сын Боба, четырнадцатилетний Ричард, принёс ему дурные вести в середине апреля, за месяц до открытия отеля.

- Папа, - сказал Ричард, - этот сукин сын Грондин надул тебя.

Грондин был тем самым подрядчиком, который за 70 тысяч долларов выложил 60 миль дороги к отелю. Он урезал смету и использовал материалы низкого качества. После осенних заморозков, зимних морозов и весенней оттепели дорога развалилась на огромные куски. Последние 60 миль до отеля нельзя было преодолеть даже на телеге, не говоря уже о новеньких автомобилях гостей.

Самым плохим и пугающим в этом, по мнению Ватсона, было то, что он лично дважды в неделю инспектировал работу Грондина. Как тому удалось под носом у Боба мостить дорогу, чем попало? Как сам Боб мог быть таким слепым?

Грондина, разумеется, уже и след простыл.

Заново вымостить дорогу оказалось гораздо дороже, чем в первый раз, потому что прежде её надо было расчистить. Камни старой мостовой не годились даже для фундамента новой дороги. Снова закипела круглосуточная работа, требовавшая огромных затрат на оплату сверхурочных. Начались задержи, простои и просчёты. Телеги, подвозившие материалы от железной дороги в Эстес Парке, теряли колёса. Лошади умирали, таща перегруженные телеги по крутым склонам. В начале мая неделю без остановки лил дождь. Дорога была закончена только к первой неделе июля, а к тому времени у большинства гостей, которых Боб рассчитывал заманить в "Оверлук", уже были другие планы на лето. Больше половины номеров отеля пустовали.

Несмотря на панические причитания своих бухгалтеров - и даже собственного сына Ричарда - Боб отказался сокращать персонал отеля. Он даже оставил обоих шеф-поваров (обоих новых шеф-поваров, потому что ни один из прошлогодних не вернулся), хотя работы на кухне не хватало даже одному. Он упрямо верил, что в конце июля... или августа... или даже в сентябре, когда листья осин сменят окрас, гости появятся, вместе со своими слугами, своими пассиями, своими лёгкими деньгами. Приедут государственные деятели, политики, актёры и актрисы, блиставшие на Бродвее, иностранная знать, вечно ищущая новых развлечений. Они прослышат о роскошном отеле, построенном для их развлечения на самой вершине Америки, и приедут. Но они так и не приехали. И когда приход зимы завершил второй сезон "Оверлука", в гостевой книге отеля за три месяца расписались лишь сто шесть гостей.

Боб Т. вздохнул, продолжая смотреть из широкого окна Президентского Люкса, в котором в 1922 году останавливался настоящий президент - Вудро Вильсон. Но к своему приезду он уже превратился в человека, сломленного телом и душой, полностью утратившим веру в людей. Когда Вильсон приехал в "Оверлук", все считали его грустным клоуном. Вся страна поговаривала, что на самом деле президентом Соединённых Штатов является его жена.

Если бы Сара не умерла, подумал Боб, бесцельно водя пальцем по оконному стеклу, я бы смог справиться со всеми проблемами. По крайней мере, с частью. Она бы, возможно, придала мне сил своими жалобами. Возможно... но маловероятно.

Ты построил этот отель на осколках своего сердца.

Сезон 1912 года оказался лучше. По крайней мере, относительно лучше; "Оверлук" принёс убытков всего на восемьдесят тысяч долларов. Предыдущие годы обошлись ему в четверть миллиона, не считая этой дважды... нет, трижды проклятой дороги. Когда сезон 1912 года подошёл к концу, он верил, что наконец-то насос запущен на полную мощность, что скоро его вечно причитающие бухгалтеры смогут отставить в сторону чернильницы с красными чернилами и начать заполнять гроссбухи чёрными.

Сезон 1913 года стал ещё лучше - всего пятьдесят тысяч убытков. Он был твёрдо убеждён, что 1914 год станет поворотным. Что "Оверлук" будет работать, как полагается.

Его главный бухгалтер пришёл к нему в сентябре 1914 года, за три недели до конца сезона, и посоветовал Бобу объявиться себя банкротом.

- О чём, во имя всего святого, ты говоришь? - спросил Боб.

- Я говорю о долгах на сумму в двести тысяч долларов, которые не получится отсрочить.

Бухгалтера звали Резерфорд, это был маленький суетливый человечек, типичный житель Восточного Побережья.

- Чушь, - сказал Боб, - Проваливай.

Скоро должен был прийти Жеру, один из шеф-поваров, обсудить меню на заключительные три вечера, в которые Боб планировал устроить большой праздник.

Бухгалтер положил на стол Боба тонкую пачку бумаг и вышел.

Три часа спустя, когда повар ушёл, Боб уставился на бумаги. Не думай о них, говорил он себе. Выбрось их в урну, а потом вышвырни отсюда этого ублюдка вместе с его бостонским акцентом и костюмами-тройками. Он всего лишь некомпетентный слабак. Ты платишь человеку, а он осмеливается предлагать тебе объявить о банкротстве. Это смехотворно.

Он взял бумаги, оставленные Резерфордом, собираясь засунуть их в общую папку, и вдруг обнаружил, что смотрит на них. От того, что он увидел, кровь застыла в его жилах.

Сверху был счёт от компании, поставлявшей материалы для дороги. Основная сумма с процентами составляла семьдесят тысяч долларов. Оплата при получении счёта. Ниже был счёт от Денверской Электрической Компании, которая не только провела в отель электричество, но и установило в огромном подвале, напоминавшем пещеру, не один, а целых два гигантских генератора. Работы были произведены осенью 1913 года, когда сын Боба, Ричард, убедил отца в том, что электричество - это не модная прихоть, и в скором времени гости станут считать его не роскошью, а обязательным условием. Этот счёт был на восемнадцать тысяч.

Боб с нарастающим ужасом просматривал оставшиеся бумаги. Счёт за обслуживание и ремонт здания, счёт от компании, занимавшейся ландшафтом, второй колодец, который он был вынужден выкопать, подрядчик, который прямо в этот момент оборудовал оздоровительный кабинет, подрядчики, которые построили две теплицы, и в самом конце - долги по заработной плате, выведенные аккуратным почерком Резерфорда.

Пятнадцать минут спустя Резерфорд вновь стоял у него в кабинете.

- Не может быть, чтобы дела шли так плохо, - хрипло прошептал Боб.

- Они ещё хуже, - сказал Резерфорд, - если моя оценка верна, вы завершите этот сезон с убытком в двадцать тысяч или чуть меньше.

- Всего двадцать? Если мы дотянем до следующего открытия, мы сможем всё изменить...

- Не сможем, - терпеливо сказал Резерфорд. - Запасы "Оверлука" не просто истощены. Они пусты. В прошлый четверг мне пришлось закрыть маленький текущий счёт, чтобы заплатить сотрудникам. Чековый счёт тоже пуст. Ваш рудник в Хэггл Нотч закрыт по вашему указанию ещё в июле. Это всё... - Резерфорд воззрился на него с робкой надеждой, - …всё, что мне известно.

- Да, это всё, - мрачно согласился Боб, и надежда в глазах Резерфорда угасла. Боб слегка выпрямился в кресле. - Завтра я поеду в Денвер и оформлю вторую закладную на отель.

- Мистер Ватсон, - сказал Резерфорд со странной мягкостью, - вы оформили вторую закладную прошлой зимой.

Так оно и было. Как он мог об этом забыть? подумал Боб с неподдельным страхом. Так же, как он забыл о нависших долгах на двести тысяч долларов? Просто взял и забыл? Когда человек начинает "просто забывать" такие вещи, ему пора прикрывать лавочку, пока его не вышвырнули из неё.

Но он не потеряет "Оверлук".

- Я получу третий кредит под отель, - сказал он, - Билл Стивз даст мне ещё.

- Не думаю, - ответил Резерфорд.

- Что значит, ты не думаешь, мелкий бостонский стручок? - проревел Боб. - Мы с Биллом Стивзом идём рука об руку с 1890 года! Я помог ему основать его дело... помог создать банк... хранил у него свои деньги в 1894 году, когда все дельцы к западу от Миссиссиппи делали в штаны страха! Он даст мне хоть десять кредитов, а не то...!

Резерфорд смотрел на Боба и не знал, что сказать, чего бы этот старик и так не знал. Сказать, что Вильям Стивз рисковал своей должностью президента Первого Коммерческого Банка Денвера, давая Бобу второй кредит, когда положение дел в отеле уже было безнадёжным? Что Стивз пошёл на это, пребывая в глупой уверенности, что находится в долгу перед Бобом Т. Ватсоном (откалиброванный с предельной точностью разум Резерфорда признавал только один вид долгов - заверенный соответствующими документами)? Сказать Ватсону, что если Стивз наступит себе на горло и даст Бобу третий кредит, он не добьётся этим ничего, а лишь серьёзно осложнит себе поиск новой работы? Что, даже если кредит будет выдан, его будет недостаточно для покрытия всех долгов?

Старик, конечно же, и сам об этом знает.

Старик, изумлённо думал про себя Резерфорд. Ему не могло быть больше пятидесяти, но в эту минуту он выглядел на все семьдесят пять. Что я могу ему сказать? Что его жена, скорее всего, была права, что его кредиторы были правы. Отель высосал его досуха. Он забрал его деловое чутьё, его способность видеть наперёд. И теперь Боб Т. Ватсон был слеп. Отель ослепил и состарил его.

Резерфорд сказал:

- Я полагаю, пришло время поблагодарить вас за те два года, что я у вас работал, мистер Ватсон, и вручить вам уведомление об уходе. Я отказываюсь от выходного пособия.

Это была горькая шутка.

- Что ж, уходи, - сказал Боб. Его лицо посерело и вытянулось, - Тебе всё равно не место на Западе. В тебе нет его духа. Ты всего лишь дешёвка с Востока, с будильником вместо мозга. Проваливай отсюда.

Боб взял пачку счетов, разорвал их на две части, на четыре и, с усилием, которое заставило напрячься его руки от кистей до предплечий, - на восемь. Он швырнул обрывки Резерфорду в лицо.

- Убирайся! - закричал он. - Возвращайся в свой Бааастон. Я и в 1940 году буду заправлять в этом отеле! Я и мой сын Ричард! Пошёл вон! Вон!

Боб отвернулся от окна и посмотрел на огромную двуспальную кровать, на которой спали президент Вильсон и его жена... если спали. Бобу Т. Ватсону казалось, что большинству людей, приехавших в "Оверлук", спалось очень плохо.

Я и в 1940 году буду заправлять в этом отеле.

Что ж, в каком-то смысле, это может оказаться правдой. Может, и буду. Он пошёл в гостиную - высокий, сутулый человек, почти полностью лысый, в рабочем комбинезоне и тяжёлых рабочих ботинках вместо дорогих мужских туфель, что он когда-то носил. В одном кармане у него был молоток, а в другом - цепочка, пристёгнутая к кольцу с ключами от всех дверей в "Оверлуке". Их было больше пятидесяти, включая ключи от дверей во все крылья отеля, но ни один из них не был подписан. Он знал их все наизусть, на вид и на ощупь.

У "Оверлука" не было недостатка в покупателях, и Боб решил, что так и должно было быть. В этом месте было что-то такое, напоминавшее ему древнегреческую легенду о Гомере и сиренах на скалах. Дельцы (Гомеры двадцатого века), трезвые и рассудительные люди во всех остальных отношениях, становились безрассудно уверены в том, что это место сможет принести богатство, которое не снилось им в самых смелых снах. Это невообразимо радовало Боба Т. Ватсона, потому что он был не одинок в своём безумии. А может, потому что это означало, что "Оверлук" никогда не будет пустым и заброшенным. Он бы не смог пережить это.

Несмотря на возражения Резерфорда, что он сможет спасти часть своего состояния, объявив себя банкротом и позволив банку продать "Оверлук", Боб продал его сам. Он все сильнее привязывался к своему сыну - возможно, он никогда не станет таким, как Бойд, но Ричард был добрым и трудолюбивым мальчиком, а после смерти матери у них никого не осталось, кроме друг друга, и он не хотел, чтобы имя Ричарда было запятнано банкротством отца.

Трое покупателей заинтересовались отелем, но Боб мрачно держался до тех пор, пока не получил хорошую цену, всё время пресекая попытки кредиторов уничтожить его и поделить остатки его состояния. Он выбил сотню старых долгов, некоторые из которых восходили к тем временам, когда был жив его отец. Чтобы спасти "Оверлук" от лап кредиторов, он довёл до истерики вдову, пригрозил разоблачением издателю газеты в Альбукерке (у издателя была страсть к молоденьким - даже несовершеннолетним - девочкам), а перед одним человеком он упал на колени и начал умолять, чем так потряс его, что тот выписал Бобу чек на 10 тысяч долларов только ради того, чтобы выпроводить Боба из офиса.

Всего этого было недостаточно, чтобы остановить поднимающийся прилив красных чернил в гроссбухах - он понимал, что не в силах это изменить - но ему удалось продержаться зиму 1914-15 годов и не отдать "Оверлук" конкурсному управляющему.

Весной он заключил сделку с Джеймсом Перрисом, человеком, который сделал карьеру, обстряпывая тёмные дела для других. Цена Боба была смехотворно низкой - сто восемьдесят тысяч долларов и пожизненная должность в отеле для себя и своего сына... должность механика.

- Вы сошли с ума, дружище, - сказал Перрис. - И вот ради этого вы стремились избежать банкротства? Чтобы все денверские газеты раструбили, что вы убираетесь в отеле, которым когда-то владели? Вы сошли с ума, - повторил он.

Боб был непреклонен. Он не хотел покидать отель. И он знал, что, несмотря на всю свою твёрдость, Перрис не устоит. Твёрдость не могла скрыть забавное нетерпение в глазах Перриса? Кому, как не Бобу знать этот взгляд? Разве не видел он его в зеркале в течение последних шести лет?

- Не хочу торговаться с вами, - ответил Перрис с деланным безразличием. - Если я подожду пару месяцев, возможно, даже три недели, вы прогорите. А потом я смогу заключить сделку с Первым Коммерческим Банком.

- И они сдерут с вас не меньше четверти миллиона, - сказал Боб.

На это Перрису сказать было нечего. Из тех денег, что он сэкономит, купив отель у этого чокнутого, а не у банка, он сможет платить им с сыном зарплату до конца жизни.

Сделка состоялась. Сто восемьдесят тысяч долларов остановили поток красных чернил. Было уплачено и за дорогу, и за электричество, и за насаждения, и за всё остальное. Банкротства удалось избежать. Перрис занял кабинет управляющего наверху, Боб Т. и Дик Ватсоны покинули свой номер в западном крыле третьего этажа и спустились вниз в комнату в огромном подвале. Теперь они правили за дверью с табличкой "Только для сотрудников".

Если Джеймс Перрис хоть на минуту допускал, что безумие Боба Ватсона скажется на его работе, он ошибся. Он был идеальным механиком, а его сын, который больше годился для такой жизни, нежели для праздности, учёбы в колледже и деловых забот, от которых у него начинала болеть голова, был его примерным учеником.

 - Если мы уборщики, то война во Франции - это просто драка в баре, - сказал однажды Боб своему сыну.

Они держали отель в чистоте, Боб фанатично относился к этому. Но они сделали для этого места много больше. Они следили за генераторами. С июня 1915 года и по сегодняшний день - 7 октября 1922 года - в отеле ни разу не отключался свет. Когда в "Оверлук" провели телефонную линию, Боб с сыном несколько ночей подряд изучали технические руководства, но смогли самостоятельно установить коммутатор. Они держали крышу в идеальном порядке, меняли разбитые стёкла в окнах, раз в месяц поворачивали ковёр в гостиной, красили, штукатурили. Они руководили установкой лифта в 1917 году.

И оставались в отеле на зиму.

- Не слишком-то весело тут зимой, а? - спросил у них коридорный во время перерыва. - Что вы тут делаете, впадаете в спячку?

- Мы работаем, - коротко сказал Боб. А Ричард лишь выдавил неловкую улыбку. Неловкую, потому что в каждом отеле есть пара скелетов в шкафу, и иногда эти скелеты начинали греметь костями.

Однажды днём в конце января, когда Боб устанавливал новое стекло над стойкой администратора, из столовой донёсся страшный придушенный звук, который заставил его окаменеть от ужаса и напомнил вечер открытия отеля, на котором его карманный конгрессмен умер, подавившись стейком.

Он застыл, как столб, молясь, чтобы звук прекратился, но придушенные звуки продолжали доноситься, и он подумал: стоит мне зайти в обеденный зал, я увижу, как он, шатаясь, ходит от стола к столу, как жуткий попрошайка на королевском пиру, с выпученными глазами прося о помощи...

Он весь покрылся мурашками, они побежали даже по тонкой коже спины. И вдруг, так же внезапно, как и начался, звук перешёл в сдавленный стон, а затем в тишину.

Боб вышел из охватившего его оцепенения и побежал к большим двойным дверям, ведущим в обеденный зал. Да, ход времени нарушился, и когда он войдёт в комнату, он увидит конгрессмена, распростёртого на полу, окружённого беспомощными гостями. И, как и в тот день, он спросит: "Здесь есть врач?" - и студент-медик протиснется сквозь толпу и скажет: "Давайте перенесём его на кухню".

Но когда он влетел через двойные двери, зал был пуст, все столы составлены в углу, а стулья перевёрнуты. Единственным звуком был шорох ветра, гулявшего под крышей. Снаружи шёл снег, то закрывая горы пеленой, то вновь открывая их, словно колышущийся потрёпанный занавес.

Были и другие случаи. Дик рассказывал, что слышал стук, доносившийся из лифта, словно кто-то застрял внутри и просит, чтобы его вызволили. Но когда он открыл дверь специальным ключом и отодвинул латунную решётку, лифт оказался пуст. Однажды ночью они оба проснулись, думая, что слышат женские всхлипы где-то у них над головой, в холле, но поднявшись наверх, ничего не нашли.

Всё это происходило в мёртвый сезон, и Бобу не пришлось говорить Дику, что об этом стоит молчать. Их и так многие считают сумасшедшими, включая Мистера Большую Шишку Перриса.

Но иногда Боб задумывался, не случалось ли чего-то подобного в сезон. Не слышали ли гости и сотрудники таких же звуков... не видели ли чего. Перрис поддерживал обслуживание на высоком уровне и даже добавил одну вещь, которая Бобу и в голову не приходила: лимузин, который раз в три дня ездил от Лонгхорн Хауса в центре Денвера до "Оверлука". Он держал низкие цены, несмотря на инфляцию, вызванную войной с кайзером, надеясь сделать себе имя и репутацию. И без того богатый выбор способов времяпрепровождения пополнился плавательным бассейном.

Гости, приезжавшие в "Оверлук" насладиться всем этим разнообразием, редко возвращались сюда. И не делали отелю самой лучшей и дешевой рекламы, рекомендуя это место своим друзьям. Некоторые бронировали номер на месяц, но уезжали спустя две недели, смущённо покачивая головой и отказываясь отвечать на вопросы Перриса: Вам не понравилась еда? Отношение сотрудников? Персонал был недостаточно расторопен? Плохо убираются в номерах? Похоже, дело было в другом. Люди уезжали и редко возвращались.

Бобу доставляло удовольствие видеть, как Перрис тоже становится одержимым этим отелем, становится седым, пытается понять, что он делает не так и не понимает.

Был ли у отеля хоть один прибыльный сезон между 1915 и 1922 годами? размышлял Боб, сидя в гостиной Президентского Люкса и глядя в зеркало. Об этом знали только Перрис и его бухгалтер, а эти двое ни с кем не делились секретами. Но Бобу казалось, что такого сезона не было. Возможно, одержимость Перриса не заходила так далеко, как у первого владельца и строителя (Боб иногда думал, что он пытался укротить живущую в отеле силу подобно тому, как его дед объезжал и укрощал диких мустангов), но он был вполне уверен, что Перрис каждый год вкладывал огромные деньги в "Оверлук", не получая взамен ничего, как в своё время делал и сам Боб.

Ты умрёшь нищим и жалким человеком, но так и не увидишь и цента прибыли с этого места.

Ему сказала это Сара. Сара оказалась права. Сказанное ей оказалось правдой и для Перриса. Этот скользкий тип может и не потерял последнюю рубаху, но он точно успел пожалеть о том, что ввязался в это дело, до того, как однажды в августе, гуляя по территории, умер от сердечного приступа.

Мальчишка Боба (хотя уже и не мальчишка, Дик был достаточно взрослый, чтобы пить, курить, голосовать и планировать свою свадьбу на ближайший декабрь) обнаружил Перриса рано утром. В семь утра Дик отправился с садовыми ножницами подстригать живую изгородь и нашёл холодное тело Перриса лежащим между двумя зелёными львами.

Забавная штука была эта живая изгородь; она отчасти стала символом "Оверлука", хотя не задумывалась таковой. Идея окружить игровую площадку зелёными зверями принадлежала садовнику. Он показал Бобу набросок площадки, вокруг которой стояли львы, бизон, кролик, корова и так далее. Боб, не задумываясь, подписал разрешение. Он даже не припоминал, чтобы всерьёз обдумывал эту идею. И именно об этой изгороди рассказывали гости, уезжая из "Оверлука", а не о кухне или отделке залов и номеров, на которую не жалели средств. Боб решил, что это очередной пример того, как в отеле всё идёт не так, как задумано.

Они решили, что Перрис отправился на вечернюю прогулку через лужайку для гольфа и игровую площадку к дороге. На обратном пути у него случился сердечный приступ. Некому было его оплакать, потому что жена ушла от него в 1920 году.

В каком-то смысле, в этом тоже был виноват "Оверлук". В 1915-1917 годах Перрис проводил здесь не больше двух недель за сезон. Его жена, красивая, но вялая особа, которая в прошлом выступала на Бродвее, невзлюбила это место - или так говорили. В 1918 году они провели там месяц и, по слухам, несколько раз крупно повздорили из-за этого. Она говорила, что хотела поехать на Багамы или Кубу. Он саркастически спрашивал, не хотела ли она подцепить тропическую язву. Она отвечала, что если он не поедет с ней, она отправится туда одна. Он говорил, что в таком случае ей придётся подыскивать кого-то другого, кто будет потакать её неуёмным прихотям. Она осталась. В том году.

В 1919 Перрис с женой задержались на шесть недель в номере на третьем этаже. Отель постепенно прибирает его к рукам, с удовлетворением думал Боб. Рано или поздно отель делает тебя похожим на азартного игрока, который не может отойти от стола.

Как бы то ни было, Перрис планировал задержаться подольше, и к концу шестой недели пребывания у женщины началась истерика. Её слышали две горничных. Она кричала, плакала и просила мужа увезти её отсюда. Они уехали тем же вечером, Перрис был мрачнее тучи, его жена бледна и без косметики, её глаза выглядывали из провалившихся глазниц, как две тёмных изюмины, словно она плохо спала или вообще не могла уснуть. Перрис даже не остановился поговорить с менеджером или с Бобом. А когда он вновь появился в отеле в июне 1921 года, жены с ним не было. Сестра старшей горничной жила в Нью-Джерси, и она прислала оттуда какую-то газетёнку, печатающую светские сплетни, в которой говорилось, что жена Перриса подала на развод из-за "душевной жестокости", что бы это ни значило.

Я думаю, - сказал однажды Бобу смотритель Гарри Деркер за стаканом бурбона, - что она не смогла менять побрякушки так часто, как хотела.

А может, дело было в "Оверлуке"? думал Боб. Впрочем, это не имело значения. Перрис приехал в отель на открытие сезона, тринадцатого по счёту, и не уезжал до тех пор, пока похоронная телега не укатила его в Сайдвиндер. Его завещание ещё не было обнародовано, но там не предвиделось никаких проблем. Управляющий отеля получил письмо от нью-йоркских адвокатов, которые выступали душеприказчиками, и в этом письме говорилось, что отель планируют выкупить братья Брендивайн из Техаса. Он хотели предложить управляющему остаться на посту с существенным увеличением зарплаты. Но управляющий уже сказал Бобу (тоже за бурбоном), что он собирается отклонить предложение.

- Это место никогда не будет приносить доход, - сказал он Бобу, - даже если его выкупит Иисус Христос и назначит Иоанна Крестителя менеджером. Я чувствую себя не управляющим отеля, а смотрителем на кладбище. Словно в стене замурован труп, и все гости чувствуют запашок.

Да, думал Боб, так это и выглядит. Только забавно, как это место может подчас подчинять себе людей.

Он встал и потянулся. Хорошо было сидеть здесь и думать о былых временах, но его ждала работа. А её этой зимой было много. Нужно было поменять трос лифта. Построить новый навес позади отеля, а это требовалось сделать до первого снега. Разумеется, нужно повесить ставни, а кроме того...

Боб встал, как вкопанный, на пути к двери.

Он услышал - или решил, что услышал - голос Бойда, высокий молодой и полный радости. Он доносился издалека, но это был несомненно голос Бойда, доносившийся с того места, где сейчас была живая изгородь.

- Давай, Плутишка, вперёд! Скачи!

Плутишка? Так звали пони Бойда.

Словно во сне, словно в тяжёлом и тягучем бреду, Боб повернулся к окну. Его снова охватило чувство, что время раздвоилось. Что когда он выглянет в окно, он не увидит живой изгороди, потому что на дворе 1908 год, и её ещё не построили. Вместо этого он увидит грязный холм, на котором тут и там свалены строительные материалы, он увидит свежие доски на том месте, где сейчас вход на игровую площадку, увидит, как Бойд верхом на Плутишке скачет в сторону сложенных брёвен, как они взмывают над брёвнами, став единым целым, как задняя нога пони цепляется за верхнее бревно и оба они валятся вниз, утратив грациозность и надежду остаться в живых.

Боб тяжело подошёл к окну, за которым он должен был увидеть всё это, его лицо было серым, рот обвис. Он слышал - неужели этот звук не был плодом его воображения? - стук копыт по земле.

- Вперёд, Плутишка, прыгай! Пры..

Глухой удар, громкий треск. А затем крик, высокий нечеловеческий крик пони, деревянный грохот, последний удар.

- Бойд! - закричал Боб, - Боже мой! БОЙД!

Он с силой ударил по окну, разбив три стеклянных панели из шести. На правой руке остался длинный, но неглубокий порез. Стекло вывалилось наружу, крутясь в воздухе и сияя в лучах солнца, и разбилось вдребезги о покатую крышу второго этажа.

Он увидел <