Сена, Джокондо, «Мостостроитель» его можешь по праву назвать.)

Кроме этого, он создал для этого короля и по всему королевству множество других произведений, о которых я ничего говорить не буду, упомянув об этих двух, как о самых значительных.

Впоследствии, оказавшись в Риме, он вместе с Рафаэлем Урбинским и с Джулиано да Сангалло был поставлен во главе строительства храма св. Петра с обязательством продолжить это строительство, начатое в свое время Браманте. А так как вследствие спешки, с которой производились работы, а также по причинам, указанным в другом месте, постройка эта во многих местах грозила обрушиться, большая часть ее фундамента была заменена новым по совету фра Джокондо, Рафаэля и Джулиано. По словам некоторых ныне еще здравствующих и присутствовавших при этом людей, работы эти производились следующим способом. Под старыми фундаментами было вырыто на точном расстоянии друг от друга много больших ям наподобие колодцев, но прямоугольной формы, которые вручную были заложены кладкой, а затем между каждыми двумя такими столбами или, вернее, заполненными ямами, были на уровне земли переброшены прочнейшие арки, так что можно было возводить всю постройку на новых фундаментах, не боясь ее разрушения и не опасаясь более того, что она даст какие-либо трещины.

Однако мне кажется, что наивысшей заслугой фра Джокондо была одна работа, за которую не только венецианцы, но вместе с ними и весь мир должны быть навеки ему обязаны. А именно, приняв во внимание, что вечность венецианской республики в значительной степени зависит от сохранения неприступности ее местоположения на лагунах, на которых, подобно некоему чуду, построен этот город, а также что в случае, если лагуны эти обмелеют или воздух сделается заразным или чумным, жизнь в городе вследствие этого станет невозможной или, по меньшей мере, подверженной всем тем опасностям, которые угрожают городам, построенным на суше, он начал обдумывать, каким способом можно было бы содействовать сохранению лагун и того состояния, при котором изначально был выстроен этот город. И, найдя этот способ, фра Джокондо заявил синьорам, что следует принять срочное решение, чтобы предотвратить большое бедствие, ибо, судя по тому, что на глазах у всех отчасти уже произошло, они если и заметят свою ошибку, то уже не смогут ее исправить. Предупреждение это заставило синьоров опомниться, и, после того как были заслушаны убедительные доводы фра Джокондо и создано совещание самых выдающихся инженеров и архитекторов, какие только были в Италии, было высказано множество всяких соображений и представлено множество разных проектов. Однако проект фра Джокондо был признан самым лучшим и был приведен в исполнение. И вот, вычерпывая огромное количество земли, начали отводить две трети или, во всяком случае, половину всей воды, которая образует течение реки Бренты, более длинным кружным путем в лагуны Кьоджи. И таким образом, поскольку эта река больше уже не имела доступа в лагуны самой Венеции, она не наносила туда ила, который мог бы их заполнить так же, как он заполнил лагуну Кьоджи, закрепив и осушив ее настолько, что там, где была вода, возникло множество владений и поместий с великой пользой для города Венеции. Недаром многие, в особенности же венецианский дворянин великолепный мессер Луиджи Корнаро, человек, умудренный долгим опытом и наукой, утверждают, что, не будь предупреждения, сделанного фра Джокондо, все обмеление, происшедшее в названных лагунах Кьоджи, произошло бы и, быть может, в еще большей степени в лагунах Венеции, что повлекло бы за собой невероятные убытки и чуть ли не гибель этого города. Тот же Луиджи Корнаро, который был ближайшим другом фра Джокондо и всех даровитых людей, утверждает также, что за это его родина Венеция всегда хранила вечную благодарность памяти фра Джокондо, который в этом отношении по справедливости мог бы именоваться вторым основателем Венеции и, можно сказать, заслуживает еще большей хвалы за то, что он этими мерами сохранил величие и достоинство столь чудесного и могущественного города, чем те, кто попервоначалу построил его слабым и невзрачным. Ибо это благодеяние и навеки будет служить на пользу Венеции, сохраняя ее преимущество перед другими городами поистине невероятное.

Немного лет спустя после того, как фра Джокондо совершил это святое дело, в Венеции, на великую беду венецианцев, сгорел Риальто, где сосредоточены самые ценные товары, образуя как бы сокровищницу этого города. А так как это случилось как раз в то время, когда это государство, после долгих и непрерывных войн и после потери большей части, вернее почти всех владений на материке, было доведено до самого жалкого состояния, синьоры, управляющие государством, сомневались и колебались, не зная, что предпринять. Между тем, поскольку восстановление этой части города было делом величайшей важности, было решено восстановить ее во что бы то ни стало, и при этом наидостойнейшим образом, отвечавшим могуществу и великолепию этой республики. Уже испытав талант фра Джокондо и зная, на что он способен как архитектор, они распорядились, чтобы он сделал проект этого строительства, каковой и был им нарисован в следующем виде.

Он предполагал отвести под него все пространство, заключенное между бойнями на канале Риальто и речкой, где находится Мучная биржа, заняв между двумя речками площадь, образующую в точности квадрат, а именно так, чтобы длина каждого фасада всего сооружения равнялась нынешнему расстоянию между устьями упомянутых двух речек, впадающих в Большой канал. Далее, согласно его рисунку, обе речки должны были с противоположной стороны впадать в общий для них канал, соединяющий их устья так, чтобы эта постройка была со всех сторон окружена водой, а именно, чтобы по одной стороне ее проходил Большой канал, по двум другим – обе речки, а по четвертой – предполагавшаяся новая речка. Кроме того, он хотел, чтобы кругом всего квадрата между водой и постройкой была сооружена или, вернее, оставалась незастроенной достаточно широкая набережная или насыпь в виде улицы, на которой в заранее определенных местах продавались бы овощи, фрукты, рыба и другие продукты, отовсюду привозимые в город. Предполагалось также, что вокруг всего сооружения, снаружи его, будут построены лавки, выходящие на упомянутую улицу и отведенные только для продажи всякой снеди.

На рисунке фра Джокондо все четыре фасада имели четыре портала, по одному на середине каждого фасада и на той же оси, что и портал на противолежащем фасаде. Однако при входе на центральную площадь, на которую можно было войти со всех четырех сторон, справа и слева были выходы на улицу, опоясывающую весь квадрат и имевшую по обе стороны ряды лавок в великолепнейших помещениях со складами, их обслуживавшими, причем лавки эти отводятся под ткани как тонкие шерстяные, так и шелковые, соответственно двум главным цехам этого города, словом, здесь помещаются все лавки, которые называются «тосканскими» и «шелковыми». Из этих улиц с двойным рядом лавок можно было выйти на середину всего сооружения, то есть на огромнейшую площадь, окруженную красивыми и большими аркадами, устроенными для удобства торговцев и для обслуживания несметного количества людей, которые для своих торговых сделок съезжаются в этот город-таможню Италии, вернее – всей Европы. Под этими аркадами вокруг всей площади размещаются лавки банкиров, золотых дел мастеров и ювелиров, а посередине ее, в великолепнейшем храме, посвященном св. Матфею, дворяне могут по утрам присутствовать при божественной службе.

Тем не менее некоторые утверждают, что в отношении этого храма фра Джокондо изменил свое намерение и хотел построить два храма под аркадами, чтобы они не загромождали площадь. Помимо всего это величественнейшее сооружение должно было иметь столько других удобств, красот и особых украшений, что всякий, кто ныне посмотрит на прекраснейший рисунок, сделанный для него фра Джокондо, будет утверждать, что даже самое счастливое дарование или самый выдающийся художник никогда не сможет ни вообразить, ни изобразить ничего более прекрасного, более великолепного и более стройного, чем это произведение. По мнению автора, оно к тому же должно было быть завершено постройкой каменного моста через Риальто, покрытого лавками и обещавшего быть чудесным сооружением.

Однако, если из всего этого ничего не получилось, на то были две причины: во-первых, республика была в денежном отношении обескровлена тягчайшими расходами, которые она понесла в последней войне, во-вторых, некий дворянин, как говорят, из дома

Валерезо, человек в то время могущественный и пользовавшийся большим авторитетом, начал, плохо разбираясь в этом деле, быть может, из каких-либо соображений личного порядка, покровительствовать некоему мастеру Дзанфраньино, который, как мне сообщили, до сих пор еще жив и который состоял у него на службе по строительству собственных его домов. Вот этот-то Дзанфраньино (имя, подходящее и достойное столь выдающегося мастера) и составил проект того ублюдка, который впоследствии был построен и который и поныне стоит у всех на глазах. Об этом глупом выборе все еще безмерно жалеют многие, которые до сих пор здравствуют и прекрасно об этом помнят. Убедившись, насколько для синьоров и сильных мира сего лицеприятие нередко имеет большую силу, чем заслуги, и видя, что его прекраснейшему проекту предпочли до такой степени беспомощный, фра Джокондо пришел в такое негодование, что уехал из Венеции и, сколько его ни просили, так и не захотел туда вернуться.

Этот проект вместе с другими его рисунками остался в доме Брагадини, что насупротив Санта Марина, и находится у члена этого семейства, доминиканского монаха брата Анджело, который впоследствии, за многочисленные свои заслуги, стал епископом города Виченцы.

Фра Джокондо был человеком многосторонним и помимо всего упомянутого выше занимался лекарственными растениями и сельским хозяйством. В связи с чем флорентинец мессер Донато Джаннотти, который много лет тому назад был его близким другом во Франции, рассказывает, что однажды, когда он жил во Франции, фра Джокондо вырастил в глиняном горшке персиковое дерево и на этом крошечном деревце было столько плодов, что просто диво. Как-то раз, по совету своих друзей, он поставил его в том месте, где должен был проследовать король, так что тот не мог его не видеть. Некоторые придворные прошли мимо первыми и, как это обычно для господ подобного рода, к великому огорчению фра Джокондо, оборвали все плоды с деревца, но не съели их, а, потешаясь, таскали их повсюду с собой. Услыхав об этом, король отнесся снисходительно к шутке своих придворных, а монаха поблагодарил за доставленное ему удовольствие, наградив после этого таким подарком, что тот утешился.

Фра Джокондо был человеком святой и добродетельнейшей жизни, горячо любимый всеми крупными литераторами своего времени, в особенности такими, как Домицио Кальдерино, Маттео Боссо и Паоло Эмилио, написавший Историю Франции, все трое – его соотечественники. Равным образом ближайшими его друзьями были Саннадзаро, Будео, Альд Мануций, да и вся Римская академия. Учеником его был Юлий Цезарь Скалигер, начитаннейший человек нашего времени. В конце концов он скончался в глубокой старости, но в точности неизвестно, когда и где, а следовательно, неизвестно и место его погребения.

Если правда, что город Верона по своему местоположению, по своим обычаям и во всех других отношениях очень похож на Флоренцию, то правда и то, что и в том и в другом городе всегда расцветали прекраснейшие таланты во всех наиболее редких и похвальных профессиях. Не говоря о литераторах, ибо это дело не мое, и продолжая говорить о людях нашего искусства, во все времена находивших себе в этом знатнейшем городе достойное пристанище, я скажу, что Либерале, веронец, ученик своего соотечественника Винченцио ди Стефано (о котором уже говорилось в другом месте и который в 1483 году написал в Мантуе в церкви Оньисанти бенедиктинских монахов Мадонну, для того времени весьма похвальную), подражал манере Якопо Беллини, так как в ранней своей юности, когда Беллини работал в Вероне в капелле Св. Николая, он, находясь у него под началом, тем самым начал упражняться в рисунке и, забыв о том, чему он научился у Винченцио ди Стефано, усвоил себе манеру Беллини, которой он впредь всегда придерживался.

Первые живописные произведения Либерале были созданы им в его родном городе в капелле дель Монте делла Пьета в церкви Сан Бернардино, где он на картине главного алтаря представил Снятие со креста в окружении ангелов; некоторые из них держат в руках так называемые «таинства» страстей и все их лица изображают плач и горе о смерти Спасителя. В этих лицах и в самом деле много жизни, как, впрочем, и в других произведениях этого мастера, который часто старался показать, что он умеет заставить свои фигуры заплакать, как это можно видеть в той же Вероне в доминиканской церкви Санта Настазиа, где на фронтоне капеллы семейства Буонавери он написал мертвого Христа, оплакиваемого Мариями. В той же живописной манере, как и другое вышеназванное произведение, он написал много картин, рассеянных по всей Вероне в домах тамошних дворян. В той же только что упомянутой капелле он изобразил Бога Отца, окруженного сонмом играющих и поющих ангелов, а по бокам он написал по три фигуры с каждой стороны, а именно, с одной стороны – св. Петра, св. Доминика и св. Фому Аквинского, а с другой – св. Лючию, св. Агнессу и какую-то другую святую, однако первые три фигуры лучше написаны и более рельефны. На стене означенной капеллы он изобразил Богоматерь и младенца Христа, обручающегося со св. Екатериной, девой и великомученицей, и тут же поместил портрет хозяина капеллы, мессера Пьеро Буонавери, а кругом написал разных ангелов, которые подносят цветы и отдельные лица которых изображены смеющимися и радующимися, с большой грацией, чем он показал свое умение передавать смех не хуже, чем передавал плач в других своих фигурах. На алтарном образе этой капеллы он изобразил св. Магдалину, парящую в небесах и поддерживаемую ангелами, а внизу – св. Екатерину, и вещь эта была признана хорошей.

На алтаре Мадонны в сервитской церкви Санта Мариа делла Скала на двух створках, закрывающих изображение этой Мадонны, которая пользовалась в этом городе величайшим почитанием, он написал историю волхвов. Однако створки эти долго не простояли на своем месте, так как пострадали от свечной копоти и потому были сняты и перенесены в ризницу, где привлекали к себе внимание веронских живописцев, высоко их ценивших. В трансепте церкви Сан Бернардино, над капеллой братства Магдалины, он написал фреску с Обрезанием, на которой очень хвалят фигуры Симеона и младенца Христа, который очень выразительно целует этого старца, держащего его на руках. Очень хорош также стоящий рядом священник, который со взором, обращенным ввысь, и с распростертыми руками как бы благодарит Бога за спасение мира. Рядом с этой капеллой рукой того же Либерале написана на дереве история волхвов, а на фронтоне этого образа – Успение Богоматери с маленькими весьма хвалеными фигурами.

Да и в самом деле, он очень охотно писал мелкие вещи и делал это всегда настолько тщательно, что они производят впечатление миниатюр, а не живописи, как это можно видеть в соборе этого города, где находится его картина с историей волхвов и с бесчисленным множеством человеческих фигур, лошадей, собак и всяких других зверей, и тут же группа херувимов красного цвета, поддерживающих Богоматерь. В этом произведении лица выписаны старательно, да и вообще все выполнено настолько тщательно, что, как я уже говорил, кажется миниатюрой. Написал он также в соборе для капеллы вышеупомянутой Мадонны, на небольшой пределле, столь же миниатюрные истории из жизни Богородицы. Однако впоследствии веронский епископ, монсиньор мессер Джован Маттео Джиберти, убрал оттуда эту пределлу и перенес ее в капеллу епископского дворца, в котором находится резиденция епископов и где они каждое утро слушают обедню. В этой капелле пределлу поместили рядом с великолепнейшим резным распятием работы веронского скульптора Джован Баттисты, ныне проживающего в Мантуе.

Либерале написал также на дереве алтарный образ для капеллы семьи Аллегри в церкви Сан Витале, на котором изображен св. Метроний, исповедник и уроженец Вероны, человек великой святости, а по обе стороны от него св. Франциск и св. Доминик. В Виттории, церкви и обители некиих монахов-отшельников, а именно в капелле св. Иеронима, он для семейства Скальтрительи написал алтарный образ, на котором изображен св. Иероним в кардинальском облачении, а также св. Франциск и св. Павел, фигуры, удостоившиеся всяческих похвал. В трансепте же церкви Сан Джованни ин Монте он написал Распятие и другие вещи, не так давно уничтоженные потому, что они якобы умаляли красоту этой церкви.

Когда же после всего этого Либерале был приглашен в Сиену генералом монашеского ордена Монте Оливето, он для этого ордена украсил много книг миниатюрами, которые настолько хорошо ему удались, что по этой причине ему было поручено сделать миниатюры в некоторых еще не законченных, а только написанных книгах библиотеки Пикколомини. Также и для собора этого города были изготовлены им миниатюры в некоторых сборниках церковных песнопений. Он и дольше там оставался бы и закончил бы много вещей, которые были у него в руках, если бы не зависть и преследования, заставившие его уехать из Сиены и вернуться в Верону с восемьюстами скудо, которые он заработал и которые он позднее одолжил монахам Санта Мариа ин Органо в Монте Оливето с тем, чтобы получить с них кое-какие деньги на повседневные расходы.

Итак, вернувшись в Верону, он весь остаток жизни своей посвятил преимущественно миниатюре. В Бардолино же, местечке на озере Гарда, он написал алтарный образ, находящийся в местной приходской церкви, а также и другой алтарный образ в тамошней церкви св. апостола Фомы и еще один в капелле св. Бернарда в церкви Сан Фермо при францисканском монастыре. Этот святой изображен на самом образе, а на пределле он написал несколько историй из его жития. В этом же месте, а также в других он расписал много сундуков для невест, один из них находится в Вероне в доме мессера Винченцио деи Медичи и изображает Богоматерь с младенцем на руках, обручающимся со св. Екатериной. В Вероне же на углу, где дом семьи Картаи, по дороге к Новому мосту у церкви Санта Мариа дель Органо, он написал фреску с изображением Богоматери и св. Иосифа, удостоившуюся больших похвал. Либерале охотно взялся бы расписать в церкви Санта Эуфемиа капеллу семейства Риви, построенную в память Джованни Риви, начальника наемных войск в сражении при Таро, но не получил этого заказа, который был отдан каким-то иногородним мастерам, ему же было сказано, что у него по старости лет якобы ослабело зрение, на что, после открытия капеллы, роспись которой была полна бесчисленных ошибок, Либерале ответил, что у тех, кто ее заказывал, зрение было еще хуже, чем у него.

В конце концов, достигнув восьмидесятичетырехлетнего возраста или около того, Либерале перешел на иждивение родственников и, в частности, одной из своих замужних дочерей, которая, как и другие, обращалась с ним прескверно. И вот осердился он на нее и на всю свою родню, а так как в это время он опекал некоего Франческо Торбидо, по прозванию иль Моро, человека молодого и горячо им любимого, он завещал ему дом и сад, которыми владел в приходе Сан Джованни ин Вилла, самой приятной части города, и с ним и поселился, заявив, что предпочитает, чтобы добром его пользовался тот, кто признает добродетель, а не те, кто ненавидит ближнего. Однако не прошло много времени, как он преставился в день св. Клары в 1556 году и был похоронен в церкви Сан Джованни ин Балле на восемьдесят шестом году своей жизни. Учениками его были Джован Франческо и Джованни Карото, Франческо Торбидо и Паоло Каваццуола, о каждом из которых, так как они действительно великолепные мастера, будет упомянуто в своем месте.

Джован Франческо Карото родился в Вероне в 1470 году. Овладев первоначальными основами словесности, но имея склонность к живописи, он бросил грамматику и начал обучаться живописи под руководством Либерале, веронца, которому он обещал быть помощником в его трудах. Таким образом, будучи еще совсем юнцом, он предался изучению рисунка с такой любовью и с таким рвением, что в течение первых нескольких лет своего обучения он немало помог Либерале как в рисунке, так и в колорите. Однако спустя немного лет, приобретя с годами большую зрелость суждения, он увидел в Вероне творения Андреа Мантеньи и, так как ему показалось – а так оно и было в действительности, – что они написаны в другой манере и лучше, чем произведения его учителя, он добился у своего отца разрешения перейти к Мантенье с благословения Либерале. И вот, переехав в Мантую и устроившись у Мантеньи, он за некоторое время преуспел настолько, что Андреа стал выпускать его вещи под своим именем. Словом, не прошло много лет, как он оказался мастером своего дела.

Первые произведения, которые он создал, выйдя из-под начала Мантеньи, были написаны им в Вероне в церкви госпиталя Сан Козимо для алтаря Трех Волхвов, а именно створки этого алтаря, на которых он изобразил Обрезание Христа и его бегство в Египет со всякими другими фигурами. В церкви братьев во Христе, именуемой Сан Джироламо, он по двум углам одной из капелл написал с одной стороны Мадонну, а с другой – ангела, приносящего ей благую весть. Для настоятеля монастыря Сан Джорджо он на небольшой доске написал Рождество Христово, по которому видно, что манера его значительно улучшилась, ибо головы пастухов и всех других фигур имеют настолько прекрасное и нежное выражение лица, что эту вещь много и заслуженно хвалили, и если бы плохо замешенный гипсовый грунт ее не начал лупиться и она от этого постепенно не разрушилась, одной этой картины было бы достаточно, чтобы Карото навеки сохранился живым в памяти своих сограждан. Когда же после этого лица, руководившие сообществом архангела Рафаила, поручили ему роспись своей капеллы в церкви Санта Эуфемиа, он внутри этой капеллы написал фреску с двумя историями об архангеле Рафаиле, а на алтарном образе, написанном маслом по дереву, он изобразил трех больших ангелов – посередине Рафаила, а по бокам Гавриила и Михаила, и все они отлично нарисованы и хороши по-своему колориту. Тем не менее ему ставилось на вид, что ноги этих ангелов слишком тонкие и недостаточно мягкие, на что он с непосредственностью очаровательной отвечал, что, поскольку ангелы изображаются крылатыми и с телами вроде как небесными и воздушными, наподобие птиц, вполне допустимо изображать их с тонкими и сухими ногами, чтобы им удобнее было летать и подниматься ввысь.

В церкви Сан Джорджо на алтаре, где изображен Христос, несущий свой крест, он написал св. Роха и св. Себастьяна, а на пределле – несколько мелкофигурных и прекраснейших историй. Для сообщества Мадонны в церкви Сан Бернардино он на пределле алтаря этого сообщества написал Рождение Богоматери и Избиение младенцев, отличающееся разнообразием поз в фигурах убийц и в живых группах детей, защищаемых их матерями. Это произведение пользуется почетом и занавешено для лучшей его сохранности. Оно послужило причиной тому, что члены сообщества св. Стефана заказали ему написать для их алтаря в древнем Веронском соборе, на трех подобных фигурных картинах небольшие истории из жития Богородицы, а именно ее обручение, Рождество Христово и историю волхвов.

После чего, полагая, что он уже приобрел в Вероне достаточную известность, Джован Франческо собрался было уехать в поисках другого места, но родственники и друзья его так на него насели, что заставили его в конце концов жениться на молодой и знатной девице, дочери мессера Браллиасарти Грандони, которая, обвенчавшись в 1503 году и вскоре прижив с ним сына, умерла от родов. Оказавшись, таким образом, свободным, Джован Франческо покинул Верону и отправился в Милан, где синьор Антонио Мариа Висконти взял его к себе в дом и занял его многочисленными работами для украшения своих домов.

Между тем некий фламандец привез в собой в Милан написанный маслом головной портрет юноши, которым в этом городе любовался каждый. Увидев его, Джован Франческо рассмеялся и сказал: «Я не побоюсь сделать еще лучший». За это и фламандец поднял его на смех, но все же после долгих препирательств сошлись на том, что Джован Франческо попробует свои силы и что если он проиграет, то проиграет написанную им картину и двадцать пять скудо в придачу, а если победит, то заработает портрет фламандца и те же двадцать пять скудо. И вот, взявшись за работу со всем присущим ему знанием дела, Джован Франческо изобразил старого бритого дворянина с соколом на руке, и хотя он у него получился очень похожим, тем не менее голова, написанная фламандцем, была признана лучшей. Дело в том, что Джован Франческо выбрал для своего портрета не такую модель, которая могла бы его прославить: в самом деле, если бы он взял красивого юношу и изобразил его так же хорошо, как он изобразил старика, то, даже не превзойдя своего соперника, он по крайней мере с ним сравнялся бы. Однако это не помешало тому, что все похвалили портрет Джован Франческо, которому фламандец оказал любезность: удовольствовался головой бритого старика и, как человек благородный и вежливый, наотрез отказался от двадцати пяти скудо. Картина эта со временем попала в руки госпожи Изабеллы д'Эсте, мантуанской маркизы, которая очень хорошо за нее заплатила фламандцу и как редкостную вещь поместила в свой кабинет, где ею хранится бесчисленное множество великолепнейших мраморов, монет, картин и бронз.

Побывав на службе у Висконти, Джован Франческо был приглашен Гульельмо, маркизом Монферрато, к которому он охотно перешел на службу, тем более что сам Висконти его очень об этом просил. И вот, как только он туда прибыл, ему было назначено отличнейшее содержание и он, принявшись за работу, написал в Казале для одной капеллы, где этот синьор слушал мессу, ровно столько картин, сколько требовалось, чтобы целиком ее заполнить и со всех сторон украсить историями из Ветхого и Нового Завета, которые и были им исполнены с крайней тщательностью, не говоря об образе, написанном им на дереве для главного алтаря.

После этого он написал также и для покоев тамошнего замка много вещей, доставивших ему величайшую славу, а в церкви Сан Доменико он, по приказу названного маркиза, всю главную капеллу украсил росписью в качестве обрамления для гробницы, которую предстояло в ней соорудить. В этом произведении Джован Франческо проявил себя так, что удостоился от щедрости названного маркиза признания в виде почетных наград, а именно маркиз даровал ему привилегию, возведя его в звание камергера, как это подтверждается документом, хранящимся в Вероне у его наследников. Он написал, кроме того, портрет этого синьора и его супруги и много картин, посланных ими во Францию, а также портрет их первенца Гульельмо – младшего в детском возрасте и портреты его дочерей и всех придворных дам, находившихся на службе у маркизы.

После смерти маркиза Гульельмо Джован Франческо покинул Казале, предварительно распродав имущество, приобретенное им в этих краях, и отправился в Верону, где он так устроил свои дела и дела своего сына, которого он женил, что в короткое время оказался обладателем более чем четырех тысяч дукатов. Однако из-за этого он не бросил живопись, мало того, стал заниматься ею так, как никогда, и притом со спокойной душой, поскольку ему уже не приходилось больше ломать голову над тем, как бы заработать себе на хлеб. Правда, то ли из зависти, то ли по какой другой причине, но о нем стали говорить как о живописце, который ничего, кроме маленьких фигур, делать не умеет. Вот почему, расписывая доску алтарного образа для капеллы Мадонны в церкви Сан Фермо францисканского монастыря, он, чтобы доказать, что на него клевещут, сделал фигуры больше натуры и настолько хорошо, что они оказались лучше всех, когда-либо им написанных. В воздухе парит Богоматерь на коленях у св. Анны в окружении ангелов, опирающихся на облака, внизу – св. Петр, св. Иоанн Креститель, св. Рох и св. Себастьян, а неподалеку, на фоне прекраснейшего пейзажа, св. Франциск, приемлющий стигматы. И по заслугам произведение это считается отличным.

В церкви Сан Бернардино в обители монахов-цокколантов, а именно в капелле св. Креста, он изобразил Христа, который, став на одно колено, прощается со своей матерью. Этим произведением он вступил в соревнование со многими знаменитыми картинами, находившимися в этом месте и написанными другими мастерами, и постарался всех их превзойти, с чем он, безусловно, отличнейшим образом и справился, и за это его и хвалил каждый, кто это видел, за исключением настоятеля этого монастыря, который, как невежда и напыщенный дурак, стал в самых обидных выражениях осуждать Джован Франческо, говоря, что он изобразил Христа, непочтительно склонившего только одно колено перед своей матерью. В ответ на это Джован Франческо сказал ему: «Отче, вы, прежде чем говорить, сделайте одолжение – станьте на колени и поднимитесь, а тогда я скажу, почему я так написал Христа». Настоятель, который после долгих уговоров наконец решил встать на колени, сначала опустил правое колено, а за ним левое, а вставая, сначала поднял левое, а за ним правое. Когда он все это проделал, Джован Франческо сказал: «Разве вы теперь не видели, отец настоятель, что вы опускались не сразу на оба колена, а также и вставали? Так вот я и говорю вам, что с моим Христом все в порядке, так как, глядя на него, можно сразу сказать, либо что он опускается на колени перед своей матерью, либо что он, простояв некоторое время на коленях, уже поднял одно колено, чтобы встать». На этом настоятель вроде как успокоился, но, уходя, все еще продолжал бормотать себе что-то под нос.

Да и вообще Джован Франческо за ответом в карман не лазил. Недаром про него еще рассказывают, что, когда какой-то священник сказал ему как-то, будто его алтарные фигуры чересчур любострастны, он ему ответил: «Плохи ваши дела, если даже картины вас возбуждают. Посудите же сами, как же можно будет на вас положиться, когда вы будете иметь дело с живыми, которых можно пощупать?»

В Изоле, местечке на Гардском озере, он написал на дереве два образа в церкви монахов-цокколантов, а в Мальсессино, городе на том же озере, он над дверью одной из местных церквей написал превосходнейшую Богоматерь, в самой же церкви – несколько святых по настоянию знаменитейшего поэта Фракасторо, который был его ближайшим другом. Для графа Джован Франческо Джусти он написал, следуя замыслу этого синьора, юношу, совершенно обнаженного, за исключением срамных мест, который полулежа не то собирался подняться, не то нет, и рядом с которым очень красивая молодая женщина в облике Минервы одной рукой указывает ему на фигуру Славы, изображенную вверху, а другой приглашает его следовать за собой, в то время как две фигуры, олицетворяющие Безделие и Лень и стоящие за спиной юноши, стараются удержать его. Внизу же – мужская фигура с тем собачьим выражением лица, какое бывает скорее у людей подневольных и из простонародья, чем у благородных; к локтям ее присосались две огромные улитки, а сидит она на реке и рядом с ней еще фигура с руками, полными маков. Эта выдумка, в которой есть и другие прекраснейшие фантазии и особенности и которая была выполнена рукой Джован Франческо с предельной любовью и старательностью, написана на спинке ложа этого синьора и находится в его очаровательнейшем поместье в окрестностях Вероны, по прозванию Санта Мариа ин Стелла.

Для графа Раймондо делла Торре он же целиком расписал его маленькую спальню разными мелкофигурными историями. А так как он любил лепить из глины и не только нужные ему для работы модели, на которые он примерял одежды, но также и другие вещи собственной выдумки, кое-какие его скульптуры можно видеть в доме его наследников, в частности полурельефную историю, которую иначе как толковой не назовешь. Делал он и портретные медали, из которых некоторые и до сих пор можно видеть, как, например, портрет Гульельмо, маркиза Монферрато с Геркулесом, убивающим… (Пропуск в печатном издании.) на обороте и нижеследующим девизом: Monstra domat. Его же работы – живописные портреты графа Раймондо делла Торре, мессера Джулио, его брата, и мессера Джироламо Фракасторо.

Когда Джован Франческо состарился, он стал сдавать в своем искусстве, как это видно по дверцам органа в церкви Санта Мариа делла Скала и по алтарному образу, написанному им на дереве для семейства деи Мови с изображением Снятия со креста, а также по святой Анастасии в капелле св. Мартина. Джован Франческо был всегда о себе высокого мнения и потому ни за что на свете никогда не хотел использовать в своих вещах что-либо, что кем-нибудь было уже когда-то изображено. Вот почему, когда однажды епископ Джован Маттео Джиберти хотел поручить ему расписать главную капеллу в соборе несколькими историями из жития Богородицы, но рисунки к этой росписи заказал своему большому другу Джулио Романо, в бытность свою в Риме в должности датария при папе Клименте VII, Джован Франческо по возвращении епископа в Верону так и не пожелал воспользоваться этими рисунками, а разгневанный епископ передал их к исполнению живописцу Франческо по прозванию иль Моро. Джован Франческо считал, и в этом он был не далек от истины, что живопись на дереве портится от лака и преждевременно от него стареет, и поэтому он в своей работе применял лак только в тенях и пользовался определенными очищенными маслами, и таким образом он оказался первым, кто в Вероне хорошо писал пейзажи, превосходнейшие образцы которых, написанные его рукой, и можно видеть в этом городе. В конце концов в возрасте семидесяти шести лет Джован Франческо умер как добрый христианин, оставив отличное состояние своим племянникам и своему брату Джованни Карото, который после некоторого времени, проведенного им в Венеции, где начал заниматься искусством под руководством брата, вернулся в Верону как раз тогда, когда Джован Франческо отошел в жизнь иную. Вступив вместе с племянниками во владение завещанных им предметов искусства, они в числе их обнаружили портрет старика в воинских доспехах, великолепный по исполнению и по колориту, лучшую вещь из всех когда-либо написанных Джованни Франческо, а также небольшую картину с изображением Снятия со креста, которая была подарена синьору Спитек, человеку, пользовавшемуся большим доверием польского короля и приехавшему в то время в эти края для лечения ваннами на водах в Веронской области.

Джован Франческо был похоронен в церкви Мадонна дель Органо в собственной капелле, посвященной св. Николаю и украшенной им своей живописью.

Джованни Карото, брат только что названного Джован Франческо, хотя и придерживался манеры брата, все же занимался живописью с меньшим успехом. Он написал на дереве образ в вышеназванной капелле св. Николая, на котором изобразил Мадонну на облаках, а внизу собственный портрет с натуры и портрет своей жены Плачиды. В церкви Сан Бартоломео на алтаре капеллы семьи Скьоппи его же руки – небольшие фигуры святых жен, а также портрет госпожи Лауры делли Скьоппи, заказчицы этой капеллы, весьма прославленной тогдашними писателями за свои добродетели не меньше, чем за свои красоты. В церкви Сан Джованни ин Фонте, что около собора, Джованни написал на небольшой дощечке св. Мартина, а также юношеский портрет мессера Маркантонио делла Торре, из которого впоследствии вышел литератор, читавший публичные лекции в Падуе и Павии, а также портрет мессера Джулио делла Торре; обе головы находятся ныне в Вероне у их наследников. Для приора церкви Сан Джорджо Джованни написал на холсте Богоматерь, которая, как картина отличного качества, всегда находилась и сейчас находится в комнате приоров. На другом холсте он изобразил превращение Актеона в оленя для органиста Брунетто, который затем подарил эту картину некоему Джироламо Чиконья, отменному краснобаю и выдумщику при епископе Гиберти; ныне же ею владеет мессер Винченцио Чиконья, сын Джироламо.

Джованни нарисовал планы всех древностей города Вероны, триумфальных арок и амфитеатра, проверенные затем веронским архит<