Пора было подниматься: у Мишкиных ждали.

— Ну ладно. На посошок?

— Какой к черту посошок, Боря. Я возьму с собой бутылочку вина — перед лекцией горло промочить. А уж после — как получится.

— Ты придаешь своему культуртрегерству слишком большое значение. Лекция!

— А как назвать? И ему же интересно. Он просит.

— Ему не до этого, — вечно Борис по любому поводу оппонирует Толе. И иногда бывает прав.

— В том и сила Мишкина, что, во-первых, он не врет, не представляется; а во-вторых, ему интересно все до последних дней. Этим он и интересен…

— Ну пошел, пошел трещать. Ты чего накликиваешь? Не надо говорить о последних днях.

— Смотри на жизнь реально. Не закрывай глаза.

— Это ты, гуманитарий, говоришь естественнику?

— Я всегда говорил, что ты профессиональный расист. Вы, естественники, вечно смотрите на нас свысока. Допрыгаетесь — погубите жизнь.

— Пошел банальности чесать. Что повторяешь за всяким гуманитарным быдлом... Никогда еще новые открытия и изобретения в конечном счете не оказывались чем-то вредным. Сначала да… А потом приспосабливался мир.

— Это мы еще узнаем, так сказать, при окончательном подсчете голосов.

— Мы? Маловероятно. Это вам, гуманитариям, подавай быстрей результаты.

— Здрасьте-пожалте. Это естественникам результаты нужны. А нам — рассуждения, анализ…

— Хватит, пожалуй, Борь? Надо идти.

— Да-а. Хм. Поехали.

Вся эта болтовня призвана была лишь оттянуть время. Пора, пора!.. Мишкин ждет… Жизнь не ждет…

* * *

Ежедневно... Ежедневно вот уже несколько месяцев в квартире набирается не меньше десяти человек, а то и поболее. Не пропускал ни одного дня Илья. С небольшими перерывами приходили основные помощники Мишкина. По нескольку раз в неделю приходили и друзья-профессора, которые сравнительно недавно (да, жизнь так быстротечна, что в это “недавно” она входит порой чуть не целиком!) тоже были его помощниками. Бывали и более давние сотрудники, и бывшие пациенты, ставшие в конце концов друзьями, заходили и представители больничной администрации — и не только по обязанности. Его любили… и эти повальные посещения вовсе не были прощальными. Просто любившие Мишкина люди хотели общаться с ним — и даже сейчас несли ему и беды свои, и проблемы, и радости. Ведь с любимым не наговоришься.

Галя… Как назвать те чувства, что обуревали ее в этой ситуации? Невозможно подыскать подходящее слово, трудно дать определение. Радовалась, что так любят?.. Да какая уж тут, к черту, радость... Гордилась?.. Гордиться могла лишь своим выбором и его вкусом… Во всяком случае, она безропотно делала миллион пирожков ежедневно, чтобы все могли спокойно гонять чай, который всегда способствует душевным беседам. На большее денег не было. Да и эту малость без помощи приходящих ей бы не поднять. А еще душевной беседе споспешествует, и даже, может, поболее, чем чай, и выпивка. Находилась и выпивка — правда, немного и не для всех.

Рак не изменил стиль поведения и настроение, но порушил привычный быт. Что-то же он должен был изменить… Да и время неслось по-иному.

— Жень, Евгений Львович, познакомься. Это Шура.

— Здравствуйте. А я уже наслышан. Рад, что вы такая красивая.

— Спасибо…

— Ну, Женя, как всегда, галантен, галантереен...

— Это не галантность — это норма…

— Скажи, привычка.

— Плохая привычка, скажешь? А твоя где галантность? Садитесь, Шурочка.

— Нет. Шурочка, пойди к Гале. Помоги. Я уже представил их. Пирожки делать — это тебе не законы зубрить.

Шура, явно не понимавшая, как себя здесь вести, охотно отправилась на кухню.

— Пока никого нет, все-таки скажи: это давно? Я правильно сказал, что наслышан?

— Мишкин, когда ты говорил неправильно?!

— И надолго?

— Жизнь покажет.— Жизнь... м-да, кому-нибудь и покажет... — ухмыльнулся Мишкин с той особой, уже привычной за последние месяцы гримаской, которая как бы впечаталась в обычные штампы его мимики.

Звонок в дверь. И опять привычная ухмылка:

— Видишь. Слава Богу, жизнь продолжается.

— Не столько вижу, сколько слышу. Это Анатолий с Борисом. Пойду приветствовать и знакомить.

— Отобьют.

— Не боюсь.

— Ну дерзай.

И опять звонок: на сей раз Илья и Алексей.

— Открыли шлюз. И не поговоришь.

— Включайся в общую… Приобщай и пассию. Думаю, что для нее новое, а?

— Натюрлихь. Аск?

— Господи, полиглот хренов!

Борис отметил, что на этот раз Мишкин засмеялся своим старым — доболезненным смехом. “Доболезненным”... Так когда-то мы определяли все “довоенным”, а еще раньше “дореволюционным”. Мишкин прошел все эти этапы...

Но смех быстро стих, а на лице осталось подобие улыбки: резче обозначились морщины у рта и на лбу, глаза полуприщурены. Если всмотреться, — маска, гримаса. И по этой гримасе видно, что боль уже подступает. Или просто подошло время укола.

— Илья! Принес? — То ли от боли, то ли по привычке, но теперь Мишкин дожидался снадобий Ильи с нетерпением. — И шприцы одноразовые?

— Принес, принес. Я уже отдал их Гале.

— Галь!..

— Иду, иду.

Галя вошла уже с готовым шприцем. Шура, идущая следом с тарелкой пирожков, увидев подготовку к уколу, отпрянула назад.

— Входите, Шурочка, входите. Это быстро. И совершенно прилично: я ничего лишнего не обнажаю. Вот катетер. И в него. Так что…