Военная экспедицiя въ Прибалтiйскiй край.

Тяжкiя событiя 1905-7 г.г. въ государственной жизни Pocciи явились для офицеровъ и вообще кадра Россiйской Армiи экзаменомъ въ отношенiи преданности ИМПЕРАТОРСКОМУ Престолу и вѣрности государственному порядку Pocciи. И этотъ экзаменъ подавляющей частью Россiйской Армiи, а въ особенности ИМПЕРАТОРСКОЙ Гвapдieй, выдержанъ былъ блестяще. И надо думать, что не случись Великая война, надвигавшейся и назначенной на 1915 годъ,. второй револющи трудно было бы ихъ одолѣть.

Революцiонныя выступленiя, начавшiяся около времени Японской кампанiи, которымъ предшествовали годы броженiя умовъ и демонстративныхъ дѣйствiй среди студенчества, при слабости полицейскаго аппарата, поставили высшую власть передъ необходимостью, въ извѣстныхъ случаяхъ, прибѣгать къ помощи воинской силы.

Наибольшую опасность для государственнаго порядка Pocciи представляла борьба со стороны революцiонныхъ элементовъ, которая, около октября 1905 года, особенно обострилась въ Петербургѣ съ его окрестностями, сопровождаясь всеобщей забастовкой, а затѣмъ къ декабрю перекинулась въ Москву (Московское вооруженное возстанiе), Прибалтiйскiя губернiи (движенiе латышей), Сибирь (Читинская республика) и, вообще, волной пронеслась по городамъ и весямъ Pocciи, обозначаясь убiйствами, пожарами и забастовками, а въ нѣкоторыхъ случаяхъ и выступленiями воинскихъ частей.

Участiе воинской силы въ борьбѣ съ революцiоннымъ движенieмъ бывало двоякимъ: предупредительное — въ видѣ несенiя чрезвычайной охранной службы въ угрожаемыхъ пунктахъ и карательное — въ формѣ прямыхъ дѣйствiй по поимкѣ и захвату мятежниковъ, особенно главарей движенiя, расправѣ, до разстрѣла включительно, съ захваченными съ оружiемъ въ рукахъ, преслѣдованiи и разсѣянiи вооруженныхъ шаекъ, разгонѣ и наказанiи демонстрантовъ, борьбѣ съ забастовщиками путемъ замѣны ихъ воинскими частями и проч.

Во всехъ этихъ дѣйствiяхъ, имѣвшихъ своей цѣлью отстаиванiе государственнаго порядка Pocciи, Гвардiи и, въ частности, нашему баталiону пришлось играть довольно видную роль. Такъ мы охраняли Ижорскiе заводы Морского Ведомства въ нос. Колпино, находясь тамъ въ составѣ двухъ мѣнявшихся ротъ, слабой численности (50—60 чел.), при 8 тысячахъ ненадежныхъ рабочихъ этихъ заводовъ. При развитiи броженiя среди Кронштадтскихъ матросовъ, въ предупрежденiе какихъ-либо враждебныхъ дѣйствiй съ ихъ стороны, насъ по тревогѣ вызывали въ Петергофъ для охраны Особы ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА. Въ другомъ случаѣ мы несли караульную службу въ самомъ Кронштадтѣ.

Но наиболѣе выдающимся дѣломъ было участiе баталiона въ карательной экспедицiи въ Прибалтiйскiй край, охваченный мятежнымъ движенiемъ и всеобщей забастовкой. Баталiонъ нашъ, подъ командой полковника Дельсаля, вошелъ въ составь отряда Свиты ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА генералъ-маiора Орлова, командира Уланъ ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА. Помимо насъ и уланъ въ формируемый отрядъ вступили два эскадрона Кирасиръ ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА и Гвардейская конная батарея. Экспедицiя продолжалась съ декабря 1905 г. по февраль 1906 г.

При молитвенномъ напутствiи ИМПЕРАТРИЦЫ АЛЕКСАНДРЫ ФЕОДОРОВНЫ, переданномъ Ею черезъ командира, баталiонъ нашъ выступилъ изъ Царскаго по желѣзной дорогѣ. Прочiя части такими же путемъ направились изъ своихъ постоянныхъ стоянокъ. Отрядъ благополучно сосредоточился во Псковѣ, хотя подъ поѣздъ начальника отряда съ его штабомъ и была подброшена къ счастью неразорвавшаяся бомба.

Отсюда предстояло двигаться по узкоколейкѣ на гор. Валкъ, центральный пунктъ предстоящаго раiона нашихъ дѣйствiй. Но узкоколейная дорога давно уже была безъ движенiя въ виду общей забастовки желѣзнодорожниковъ. Паровозы обледенѣли, путевой составь служащихъ разбѣжался. Отюда начиналось мертвое царство мятежниковъ. Только подъ угрозой немедленнаго разстрѣла со стороны генерала Орлова, что по тѣмъ временамъ расхлябанности и растерянности власти считалось проявленiемъ большого мужества, удалось заставить съ трудомъ разысканныхъ машинистовъ и ихъ помощниковъ стать на работу, контролируемую, впрочемъ, приставленными къ нимъ часовыми.

Послѣ этого, безъ путевыхъ сигналовъ и осмотра пути, отрядъ нашъ медленно двинулся дальше и началъ прибывать на ст. Валкъ. Городъ къ этому времени находился въ состоянiи анархѣи. Мѣстная власть терроризована. Громадная толпа рабочихъ, послѣ устроеннаго тутъ же при станцiи митинга, насмѣшливо встрѣчала первые эшелоны нашего по численности ничтожнаго отряда. Но съ наступленiемъ темноты наши роты уже были высланы для захвата видныхъ участниковъ движенiя, свѣдѣнiя о которыхъ удалось получить отъ мѣстныхъ полицейскихъ властей.

Общее состоянiе края въ это время, мѣстонахожденiе вооруженныхъ отрядовъ мятежниковъ и планъ дѣйствiй послѣднихъ не были въ точности извѣстны, т. к. мѣстныя власти, подъ угрозой расправы и при отсутствiи помощи и какихъ-либо свѣдѣнiй извнѣ, въ большинствѣ принуждены были скрываться. Отряду пришлось дѣйствовать ощупью, причемъ предѣлы полномочiй генерала Орлова, какъ временнаго Генералъ-Губернатора, не были точно опредѣлены и онъ былъ поставленъ кромѣ того въ подчиненiе пребывавшему въ г. Риге Генералъ-Губернатору всего Прибалтiйскаго Края генералъ-лейтенанту Соллогубу.

Послѣднiй, какъ бывшiй долголѣтнiй профессоръ академiи Генеральнаго Штаба, являлся кабинетнымъ работникомъ, отличаясь кроме того лнберальнымъ уклономъ мысли. Взгляды на положенiе вещей и прiемы дѣйствiй по возстановленiю законнаго порядка въ краѣ обоихъ генералъ-губернаторовъ далеко не сходились. Генералъ Орловъ, рѣшительный воинъ, непоколебимо преданный Государю и особенно Имъ любимый, началъ дѣйствовать на свой рискъ и страхъ, не испрашивая полномочiй у генерала Соллогуба и лишь донося ему о предпринятыхъ мѣрахъ.

Дѣйствуя изъ г. Валка какъ центра, отрядъ нашъ, разбившись на небольшiя группы, большей частью въ видѣ отдѣльныхъ ротъ и эскадроновъ, подъ командой ихъ командировъ, началъ рѣшительныя дѣйствiя, водворяя всюду законную власть, добиваясь прекращенiя забастовки, захватывая и разстрѣливая мятежниковъ и карая менѣе строго — заключенiемъ въ тюрьму или наказанiемъ розгами — пособниковъ

мятежнаго движенiя. Категорiя лицъ, подвергнутыхъ этой послѣдней экзекуцiи, была наиболѣе многочисленной.

Для возстановленiя законнаго порядка во входившихъ въ раiонъ нашихъ дѣйствiй болѣе значительныхъ пунктахъ, какъ Юрьевъ, Венденъ и Марiенбургъ, посылались болѣе сильные отряды подъ начальствомъ штабъ-офицеровъ. Тѣснимые нашими рѣшительными продвиженiемъ по всѣми направленiямъ края, вооруженныя банды мятежниковъ стали распыляться, принимая видъ мирныхъ жителей, а частью уходили изъ занятаго нами раiона. При этомъ только однажды, двигаясь по слѣдами уходившей вооруженной шайки, одинъ изъ отрядовъ открылъ артиллерiйскiй огонь по мѣстечку, надѣясь настигнуть бѣжавшихъ и помѣшать жителямъ въ оказанiи имъ содѣйствiя.

Такими образомъ въ открытую борьбу съ частями отряда мятежники вступать не рѣшались. Главари ихъ по большей части бѣжали въ Ригу и другiе большiе города, гдѣ легче было въ то время скрываться. Населенiе въ значительной своей части не было на сторонѣ возставшихъ. Для возбужденiя революцiоннаго духа среди мирныхъ дотолѣ жителей мятежники дѣйствовали обыкновенно гдѣ—терророми, а гдѣ—обманоми, распространяя ложныя свѣденiя объ анархiи въ Петербургѣ и паденiи государственной власти.

Рѣшительная расправа съ революцiонерами и разъясненiе населенiю истиннаго положенiя вещей быстро вносили успокоенiе. Бывало даже такъ, что сельскiе жители, по окончанiи нами суда и расправы въ какомъ-нибудь пунктѣ, выражали свое патрiотическое настроенiе общимъ пѣнiемъ русскаго народнаго гимна, причемъ это населенiе состояло изъ латышей.

Въ результатѣ всѣхъ нашихъ дѣйствiй, уже черезъ два съ половиной мѣсяца, порядокъ въ краѣ были возстановленъ и жизнь стала входить въ нормальную колею. Наступили дни нашего бездѣйствiя, которые могли вредно отразиться на настроенiи солдатъ. Высшее командованiе подняло вопросъ о возвращенiи частей въ мѣста ихъ постояннаго квартированiя. И вскорѣ, тѣмъ же путемъ мы возвратились въ Царское Село.

Въ воздаянiе доблестной службы баталiона Царю и Родинѣ въ опасный моментъ государственной жизни, ЕГО ВЕЛИЧЕСТВУ благоугодно было наградить участвовавшихъ въ экспедицiи офицеровъ очередной наградой орденами, при чемъ ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОРЪ, 28-го марта 1906 г., лично вручилъ ордена офицерамъ на площади у главнаго подъѣзда Екатерининскаго Дворца.

Бѣлградъ, 1935. Н. В. Нагаевъ.

Первый бой[4]). Воспоминанiя Царскосельскаго стрѣлка.

Не могу передать на словахъ того волнующаго чувства, какое охватило меня при чтенiи сводокъ „Союза Царскосельскихъ стрѣлковъ“.

Болѣе пятнадцати лѣтъ минуло съ тѣхъ поръ, какъ пришлось покинуть родной полкъ. Много воды утекло; много пришлось пережить лично; многое уже и забылось, но той далекой, а вмѣстѣ съ тѣмъ и близкой сердцу семьи Царскосельскихъ стрѣлковъ не стереть ни годамъ, ни событiямъ!.. Она жива, она вѣчно свѣжа и теперь въ памяти. Да и какъ ее забыть!...

Тамъ получилъ я первоначальное военное образованiе. Съ полкомъ выступилъ я лѣтомъ 1914 года въ походъ и только черезъ три года вернулся въ Царское Село, продѣлавъ всю боевую жизнь полка отъ перваго боя 26-го августа 1914 г. до того времени, когда уже не нужны были солдаты...

Уроженецъ я Донской области, Таганрогскаго округа. Родился въ 1892 г. въ имѣнiи моего отца на хуторѣ Русско-Сидоровскомъ. По окончанiи Таганрогской гимназiи поступилъ въ Харьковскiй университетъ на филологическiй факультетъ. Осенью 1913 г., сознательно не воспользовавшись отсрочкой для продолженiя образованiя и правами вольноопредѣляющагося, былъ призванъ на военную службу и опредѣленъ лейбъ-гвардiи во 2-й стрѣлковый Царскосельскiй полкъ, гдѣ назначенъ въ 7-ю роту.

Командовалъ ротою энергичный, настойчивый и дѣловой поручикъ Сергей Алексеевнчъ Агаповъ. Полуротнымъ числился шумный внѣшне прiятный подпоручикъ Александръ Яковлевичъ Добровольскiй 2-й. Младшимъ офицеромъ роты былъ тихiй, скромный, застенчивый подпоручикъ Евгенiй Александровичъ Криницкiй.

Въ ротѣ я числился отличнымъ стрѣлкомъ и строевикомъ, за что назначенъ былъ въ учебную команду. Командовалъ ею знающiй военное стрѣлковое дѣло, образованный и любимый стрѣлками поручикъ Павелъ Борисовнчъ Вальденъ. Младшимъ офицеромъ былъ свирѣпый на видъ, но добрый, справедливый и въ то же время волевой подпоручикъ Александръ Владимiровичъ Круглевскiй.

Въ учебной командѣ оставался я до объявленiя войны. Незабываемый день!

Вычиненная солнцемъ, утрамбованная царскосельскимъ гарнизономъ Софiйская площадь. Вдоль шоссе раскинулся нашъ полотняный городокъ-лагерь. Въ воздухѣ знойно, пыльно и душно. У насъ идутъ послѣобѣденный занятiя. Четко и гладко продѣлываемъ ротныя перестроенiя. Муштровка наша доведена до высшей степени совершенства. Каждый мускулъ послушенъ командѣ. Ать!... Два!... Три!... Ноги сами перестанавливаются. Каждый въ отдѣльности, всѣ вмѣстѣ — точно машина-автоматъ...

Черезъ поле со стороны офицерскаго собранiя быстро приближается начальникъ команды. — „Смирно!“... Мертвая тишина. Приблизился. Не слышно обычнаго привѣтствiя. Въ лицѣ волненiе. — „Стрѣлки! Сегодня объявлена война Германiи. Черезъ несколько дней полкъ выступаетъ на фронтъ. Завтра разойдетесь по ротамъ...“ Стоятъ ошеломленные нежданной вѣстью стрѣлки. Вмѣсто прiѣвшагося ротнаго ученiя речь о войнѣ, о походѣ звучала какъ награда. Едва сдерживаемъ свой восторгъ. Одно мгновенiе стоить молча и начальникъ команды, потомъ.— „За Вѣру, Царя и Отечество. — Ура!“... Ура-а-а-а грянуло и разнеслось по всей площади. Съ винтовками на перевѣсь и съ тѣмъ же громкимъ „ура“ отпустили насъ тотчасъ же въ лагерь.

На слѣдующiй день я былъ въ ротѣ и единственный изъ молодыхъ солдатъ награжденъ нашивкой ефрейтора. Неожиданная награда прiятно меня поразила; сообщилъ отцу.

„Радуйся и дорожи всякой наградой“, пишетъ отецъ, „а пуще всего помни о своемъ долгѣ передъ Царемъ и Родиной. Сполохъ идетъ по всей Россiи. Объявлена усиленная мобилизацiя и у насъ на Тихомъ Дону. По улицамъ каждый день шествiя съ плакатами, на которыхъ выражена воля народа. Энтузiазмъ всюду необыкновенный. Во всѣхъ живетъ непоколебимая вѣра въ побѣду надъ врагомъ...“

Въ полкъ прибываютъ пополненiя и вливаются по ротамъ. Необыкновенно странно видеть среди насъ молодежи этихъ загорѣлыхъ, только что оторванныхъ отъ гумна и пашни бородачей.

Царское не узнать. Изъ тихой, чинно-строгой царской резиденцiи городъ превратился вдругъ въ шумный большой военный лагерь. Всюду идутъ лихорадочная подготовка и приготовленiя къ походу.

Конница также усиленно готовится. Царскосельскiе гусары красятъ въ зеленый цвѣтъ своихъ сѣрыхъ въ яблокахъ коней.

Передъ самой отправкой изъ Царскаго полковымъ священникомъ былъ отслуженъ напутственный молебенъ съ колѣнопреклоненiемъ. Затѣмъ командиръ полка генералъ-маiоръ Пфейферъ обратился къ стрѣлкамъ со слѣдующей рѣчью: — „Его Императорское Величество, Государь Императоръ и Родина требуютъ отъ васъ исполненiя долга, который вы, не щадя силъ и жизни своей, должны выполнить до конца. Отнынѣ вы должны забыть обо всѣхъ дѣлахъ, которыми вы занимались до призыва въ apмiю, о родныхъ своихъ и обо всемъ томъ, что вы считали дорогимъ вашему сердцу, ибо у васъ, какъ и у насъ всѣхъ“, — прикладываетъ онъ руку къ своей груди, „не должно быть ничего дороже, какъ Царь, Отечество и Вѣра... Тамъ, на поляхъ сраженiй, наша армiя проливаетъ уже кровь. Такъ же и вы должны быть готовы каждую минуту до послѣдней капли крови, до послѣдняго вздоха защитить то, что завоевано нашими славными предками. Врагъ силенъ, но настанетъ день, когда онъ на колѣняхъ попросить у насъ мира. Кончится война, многiе изъ васъ вернутся домой героями, украшенными орденами. А если кому изъ васъ суждено будетъ умереть, то это — Божья воля, отъ которой укрыться нельзя нигдѣ. Итакъ, стрѣлки, терпѣливо и геройски переносите всѣ трудности и лишенiя. Россiя ждетъ отъ васъ чудесъ.

За Вѣру, Царя и Отечество — Ура!“ Мощнымъ дружнымъ „ура“ покрыты были послѣднiя слова командира.

Проводы отличались торжественностью и задушевностью. Не у одного изъ насъ сердце стѣснилось томительной тоской.

Медленно, осторожно трогается огромный желѣзнодорожный составъ въ путь дорогу... Непрерывнымъ эхомъ несется по окрестностямъ громкое „ура“, пока Царское не скрывается изъ вида. Это было 3-го августа 1914 года.

Навстрѣчу намъ побѣжали величественные по красотѣ и разнообразiю виды необъятныхъ россiскихъ просторовъ...

Въ Варшавѣ получаемъ извѣстiя о крупной побѣдѣ нашихъ подъ Львовомъ. Тысячи плѣнныхъ и много трофеевъ, гласить телеграмма. Г.г. офицеры лично объявляютъ объ этомъ по вагонамъ. Взрывы — Ура!.. Всюду ликованiе. Энтузiазмъ!.. Лица всѣхъ сiяющiя, возбужденныя.

Приказъ выгружаться... Гвардiя собирается на Повонзскомъ полѣ и располагается лагеремъ на ночлегъ. Рѣдкая величественная картина! На сколько глазъ хватить можетъ, вмигъ раскинулся и зажиль шумной военной жизнью огромный лагерь. Помню тихое безоблачное вечернее небо. Миллiарды лучистыхъ звѣздь ласково и мирно глядятъ на вѣчно волнующiйся, вѣчно мятежный родъ людской на землѣ. Съ каждой минутой одни за другими тухнуть у палатокъ костры и стихаетъ лагерный шумъ. Рѣже и рѣже стучать по шоссѣ пролетки съ запоздалыми сѣдоками. Темно-синяя ночь властно раскидываетъ свою пелену надъ засыпающей землей.

Притихъ лагерь, но не спить. Кто-то по сосѣдству затянули прiятнымъ баритономъ къ моменту идущую пѣсню. Пѣснь глубоко врѣзается въ душу. Въ ней поется о битвахъ кровавыхъ, о герояхъ, погибшихъ за отчизну, о заслуженной ими славѣ и вѣчномъ покоѣ. Вездѣ въ палаткахъ ведутся тихie несмолкаемые разговоры. Вотъ одинъ разсказываеть о турецкой кампанiи такъ подробно, такъ красочно, словно самъ быль ея участникамъ. Отъ дѣда къ отцу, отъ отца къ сыну передаются и живутъ въ народѣ дѣла давно минувшихъ дней. Народная память ихъ по бѣлу свѣту разносить... Ведутся разсказы и не только военнаго характера. Запасный бородачъ повѣствуетъ своему юному земляку, какъ онъ былъ взятъ по мобилизацiи. Разсказываеть подробно, смачно, съ ловкостью заправскаго разсказчика, какъ онъ покинулъ домъ, маленькое хозяйчишко, необмолоченный хлѣбушко... Съ душевной скорбью говорить объ убивавшихся при разлукѣ женѣ и малолѣтнихъ дѣткахъ...

Въ другомъ мѣстѣ молодой саратовецъ бойко, рѣчисто, словно но книгѣ читаетъ:—„Съ разсвѣтомъ коня царю осѣдлали и поѣхалъ онъ къ царицѣ съ малыми числомъ провожатыхъ. Подъѣзжаетъ къ пустыннымъ чертогамъ: Видитъ дворецъ весь внутри освѣщенъ и изъ него несутся звуки радостныхъ пѣсенъ. Одаль оставя дружину, тихо подъѣхалъ ханъ къ окнамъ. И видитъ! — Царица, сродницы ея и рабыни всѣ въ бѣлыхъ свѣтлыхъ одеждахъ съ веселыми лицами стоять передъ гяуромъ, одѣтымъ въ парчевую одежду, и какую-то громкую пѣснь поютъ. Вотъ царица подходить къ гяуру и цѣлуетъ его прямо въ уста. Свѣту не взвидѣлъ яростный ханъ, крикнули дружину и всѣхъ, кто тутъ ни былъ, избить повелѣлъ. А было то, братцы мои, въ ночь на свѣтлое Христово Воскресенiе, когда подъ конецъ заутрени царица, потаенная христiанка, первая съ iepeeмъ христосовалась. Дворецъ тотъ сожгли, остатки его истребили, деревья въ садахъ порубили. Запустѣло то мѣсто. А рѣчку, что возлѣ дворца протекала, съ тѣхъ поръ прозвали рѣчкою Царицей, по рѣчкѣ теперь и городъ зовется — Царицынъ“...

„Дежурный!.. Дежурный!..“ раздается сразу нисколько голосовъ. „Къ ротному командиру!“ На фонѣ потухающаго костра вижу его огромную фигуру. Подлетаю съ рапортомъ. — „Что это у тебя, курицынъ сынъ, люди до сихъ поръ не спятъ!“ Напускается онъ на меня еще издали. — „Виноватъ, Ваше Высокоблагородiе! Извѣсiе о нашихъ побѣдахъ такъ взволновало и взбудоражило стрѣлковъ, что трудно быстро уснуть, Ваше Высокоблагородiе! Всѣ только объ этомъ и говорятъ!..“ — „Завтра объ этомъ будутъ говорить, а сейчасъ, чтобы не бродили и спали!.." — „Слушаюсь, Ваше Высокоблагородiе!“ Ротный командиръ удаляется.

Иду исполнять приказанiе. У ближайшихъ палатокъ голоса умолкли, заслышавъ приказанiе ротнаго, но въ далънихъ продолжается еще гомонъ. — „Ты, чать, сегодня парень затмѣнiе то солнца видалъ?“ — „Знамо видалъ! Какъ не видать! Всѣ люди видали, — среди бѣла дня вѣдь скрылось! А почему оно скрылось? Вотъ вѣдь въ чемъ главный вопросъ! Этого знать не могимъ“. — „Знать это, парень, не многимъ дано. На все есть своя причина, безъ причины ничего не бываетъ!" — „Знамо не бываетъ“. — „Ты гляди-отъ! Какъ только гдѣ война затевается, сейчасъ значить и разныя знамѣнiя: затмѣнiе солнца, али тамъ комета съ хвостомъ въ полъ неба. Это ужъ, парень, безпремѣнно! Если комета-отъ имѣетъ хвостъ короткiй, — войнѣ быть недолгой, мигомъ покончатъ... “ — „Спать, спать надо; завтра чуть свѣтъ выступаемъ!“ обрываю я ихъ ученый разговоръ. Разговоръ стихаетъ до шопота.

Рота за ротой, полкъ за полкомъ вытягиваемся по главному шоссѣ. Бравурно звучитъ полковой маршъ. Гордо развѣвается украшенное боевыми лентами потрепанное знамя. Клубится по дорогѣ густая сѣрая пыль. Музыку смѣняютъ пѣсни солдатскiя — удалыя, отъ которыхъ прочь бѣжитъ усталость. Проходимъ польскiя села и мѣстечки. Населенiе привѣтствуетъ насъ безъ энтузiазма, сдержанно. Походъ длится несколько дней. Начинаемъ втягиваться въ новую походную жизнь и постепенно забываемъ о фронтѣ. Что дѣлается тамъ... Какъ наши... Никто изъ стрѣлковъ ничего не знаетъ. Офицеры свѣдѣнiями не дѣлятся. Фельдфебель также, кажется, знаетъ не больше нашего. Стрѣлками остается только догадываться да смѣкать.

Маленькая желѣзнодорожная станцiя. На станцiи невообразимый шумъ и гамъ. Идетъ спѣшная погрузка. Ротный съ полуротнымъ присутствуютъ здѣсь и за всѣмъ наблюдаютъ сами. Изъ всѣхъ силъ и больше всѣхъ старается фельдфебель, подпрапорщикъ Андрей Яковлевичъ Яриничъ. Онъ кричитъ до хрипоты, мечется изъ стороны въ сторону, шипитъ и ругается на попадающихся ему безъ дѣла стрѣлковъ и такъ, пока посадка не закончится и офицеры не уйдутъ въ свой вагонъ. Наконецъ погрузка закончена. Поѣздъ медленно трогается съ мѣста. Мы разсаживаемся на голыхъ нарахъ вагона, который немилосердно качается и скрипитъ.

— „На этотъ разъ салонъ намъ, братцы, отвели очень музыкальный!“ замѣчаетъ кто-то изъ угла вагона. — „Ужасный вагонъ“, соглашается его сосѣдъ, дѣйствительной службы стрѣлокъ. „Дай Богъ цѣлыми и невредимыми до фронта добраться-то хоть!" — „Эхъ его, прости Господи, на фронтъ торопится какъ“, замѣчаетъ язвительно одинъ изъ запасныхъ, участникъ Русско-Японской войны. „Что тебѣ, парень, жизнь надоела! На фронтѣ-отъ, братецъ, медомъ не кормятъ. Развѣ они жили на свѣтѣ“, киваетъ онъ головой въ сторону молодежи. „А изволь иди—клади голову! За что?“ — „За Вѣру, Царя и Отечество!“, не задумываясь задорно отвѣчаетъ одинъ изъ молодыхъ.— „А что намъ за польза отъ этого всего? Какъ были бѣдняками да безграмотными мужиками, такими бы остались безъ войны и такими же будемъ послѣ войны, если не подохнемъ“... — „Что вы здѣсь разглагольствуете лишнее!“ строго вмѣшивается взводный, подпрапорщикъ Корбутъ и прекращаетъ разговоръ.

Быстро плывутъ намъ навстрѣчу однообразныя песчаныя поля. Изрѣдка промелькнетъ вдругъ перелѣсокъ съ чахлыми низкорослыми деревцами; замаячитъ бѣдное селенiе и опять тянутся поля да пески... „Взвейтесь соколы орла-а-а-ами!“ затянулъ сидевшiи! у двери обицiй любимецъ и весельчакъ Пантелей Лохматый.—„Полно горе горева-а-ать!“ отвѣтили басы. Скучились пѣсенники, гаркнули всѣми голосами и полилась пѣсня, утѣха солдата въ походной жизни.

Стало совсѣмъ вечереть, когда поѣздъ остановился, чтобы раздать ужинъ. Едва успѣли разобрать супъ и кипятокъ, какъ поѣздъ снова тронулся дальше. Однотонно стучать колеса подъ ногами, то усиливая, то замедляя свой бѣгъ. Плавно покачиваясь и вздрагивая всѣмъ корпусомъ на стыкахъ, все такъ же скрипитъ, будто поетъ намъ свою колыбельную пѣсню, нашъ товарный вагонъ.

Просыпаюсь. Поѣздъ стоить. Въ вагонѣ всѣ спять. Дверь плотно закрыта. На перронѣ слышны чьи-то шаги и голоса. Станцiя, соображаю я съ просонья и тутъ-же сладко засыпаю вновь. Вдругъ рѣзкiй настойчивый стукъ въ дверь. — „Открывай! Выгружаемся!“ гремитъ изъ-за двери голосъ фельдфебеля. — „Выходи, вылетай пулей!“ оретъ съ просонья не своимъ голосомъ нашъ взводный, одѣвая на ходу свое снаряженiе. Словно испуганныя мыши выскакиваемъ мы и выстраиваемся тутъ же передъ вагономъ. Нѣсколько человѣкъ отъ насъ отправляютъ выгружать кухни, патронныя двуколки, санитарныя повозки. Едва успѣли выгрузить обозъ, какъ полкъ, не дожидаясь разсвѣта, снова двинулся въ походъ. Идемъ молча, быстро, безъ обычныхъ приваловъ. — „Не растягиваться, не отставать!“ покрикиваетъ фельдфебель сзади. Судя по звѣздамъ, направленiе держимъ прямо на западь. Не сразу ли въ бой, мелькаетъ въ головѣ любопытнотревожная мысль. Нѣтъ, не можетъ быть. Мы идемъ безъ всякихъ мѣръ предосторожностей.

Медленно загорается востокъ и одна за другой гаснуть звѣзды. Разсвѣть. Полкъ останавливается, дѣлаетъ передышку и съ первыми лучами солнца двигается дальше. Теперь идемъ безъ пѣсенъ, но бодро и весело. Слышны шутки и подтруниванiе падъ стариками—запасными, не вполнѣ еще освоившимися съ общимъ военнымъ духомъ и его порядками. Дорога становится все хуже, все разъѣзженнѣй. Видно здѣсь прошло не мало войскъ. Мѣстность выглядитъ все убоже и пустыннѣй. Справа и слѣва пески. Я начинаю чувствовать небывалую усталость и смертельный голодъ. Съ завистью смотрю моему сосѣду татарину прямо въ ротъ, который что-то аппетитно жуетъ. — „На бери знакомъ“—подаетъ онъ мнѣ кусочекъ какого-то сушенаго мяса. Я съ благодарностью принимаю и сую моментально въ ротъ. — „А ты, знакомъ, сначала пробуй“, говорить онъ, улыбаясь во весь ротъ, при чемъ его нижняя челюсть съ жиденькой бородкой начинаетъ смѣшно дрожать. — „Якши, Махметушка, больно якши! Давай, много давай! Больно караша!“ Татаринъ хитро хихикаетъ.—„Ладна. Пошла дѣла. Давай рукамъ!“, говорить онъ, отсыпая цѣлую горсть сушеной конины. Я благодарю его еще разъ и мы становимся друзьями.

Полдень. Большой привалъ. Словно раскаты отдаленнаго грома глухо доносится съ фронта грохотъ орудiй. Всѣ настораживаются и поднимаютъ головы. Впервые услышанная канонада орудiй воспринимается людьми по-разному. Кто мрачно молча хмурить брови; кто приходить въ такой днiй ражъ, что не посидитъ и минуту на мѣстѣ; а нѣкоторые въ паническомъ страхѣ объявляются больными. Подъѣзжаетъ кухня. — „Пошли за обѣдомъ! Пошли разобрать супъ!“ несутся со всѣхъ сторонъ голоса. Люди съ котелками выстраиваются въ очередь. Артельщикъ возвращается отъ ротнаго командира съ пробой и приказанiемъ раздавать пищу. Ловко работаетъ кашеварь черпакомъ, стоя надъ котломъ, измазаннымъ зеленовато-желтыми горохомъ. Его помощники накладываетъ въ котелки кашу и раздаетъ порцiи мяса. Послѣ обѣда въ роту приходятъ ротный съ полуротнымъ. Оба участливо разспрашиваютъ, всѣ ли получили кашу, мясо и понравился ли горохъ.

Кто-то изъ стрѣлковъ спросили ротнаго: — „А чья это, Ваше Высокоблагородiе, артиллерiя такъ жаритъ?“—„Это наши артиллеристы гвоздятъ по австрiскимъ черепами", ответили смѣясь ротный. „Завтра мы ими покажемъ Кузькину мать. Будутъ помнить Царскосельскихъ стрѣлковъ“... Ротнаго окружаютъ тесными кольцомъ. — „А вамъ“, обращается онъ къ мобилизованнымъ псковичам, — „бороды ваши слѣдуетъ убрать, ибо, по доходящими съ фронта свѣдѣнiямъ, очень большой процентъ раненыхъ и убитыхъ падаетъ, какъ разъ, на долю мобилизованныхъ, не желающихъ расстаться со своими мочалками. Каждая голова вотъ съ этакой бородой“, — указываетъ онъ на бородача, — „представляетъ мишень, въ которую только плохая баба не сможетъ прицѣлиться и попасть“. Потомъ объявили, что выступаемъ мы черезъ два часа и будемъ итти всю ночь, чтобы къ утру занять исходное положенiе для аттаки позицiй противника. Это было въ 1914 году 25-го августа, наканунѣ нашего перваго боя.

Примолкли стрѣлки. То грозное, что недавно еще казалось сказочно далекими, стало вдругъ дѣйствительнымъ и придвинулось вплотную. Не вѣрится, что сегодня мы, цвѣтущiе здоровьемъ люди, завтра можемъ обратиться въ прахъ. Крылатыя быстролетныя мысли устремляются къ роднымъ очагамъ. Почти всѣ пишутъ, наспѣхъ, роднымъ короткiя письма. Нѣкоторые одѣваютъ свѣжѣе бѣлье, чтобы, если суждено будетъ умереть, предстать предъ престоломъ Всевышняго чистыми, ибо многiе увѣрены, что погибшiе на войнѣ попадутъ прямо въ рай. Всѣ, какъ одинъ человѣкъ, за исключенiемъ моего новаго прiятеля Махметушки, выбрились. Махметушка же потомъ всю дорогу звѣрски выдергивалъ свою жиденькую бороденку руками.

Приказано прочистить винтовки, отточить штыки и пополнить патроны. Солнце садится ближе и ближе къ горизонту. Смолкла совсѣмъ канонада на фронтѣ. Мы трогаемся въ путь. Фельдфебель докладываетъ ротному о помолодѣвшихъ старикахъ. Ротный, окинувъ взоромъ роту, ухмыхляется себѣ въ усъ.

Идемъ форсированнымъ маршемъ. Знамя, оркестръ, кухня, повозки все осталось позади. Верхомъ на лошади въ сопровождены полкового адъютанта обгоняетъ насъ командиръ полка. — „Командировъ ротъ впередъ!“ — передается тихо по колоннѣ изъ устъ въ уста. Насъ поглощаетъ темный лѣсъ. Останавливаемся.

Черезъ некоторое время изъ темноты доносятся команды: — „Первый баталiонъ!.. Второй!.. Рота Его Высочества!.. Вторая!.. Третья!.. Седьмая!“...

Мы трогаемся и идемъ гуськомъ. Достигнувъ противоположной опушки лѣса, выстраиваемся развернутымъ строемъ, лицомъ къ западу. — „Можно сѣсть и отдохнуть, но не расходиться и не снимать снаряженiя“, передается шопотомъ команда. Вся сѣрая масса людей тяжело опускается на землю и, утомленная длительнымъ ночнымъ переходомъ, засыпаетъ сидя.

Это наше исходное положенiе, думаю я, стараясь отогнать отъ себя сонъ. Съ разсвѣтомъ загремятъ здѣсь пушки, затрещать пулеметы, защелкаютъ винтовки и начнется бой.

Съ ранняго дѣтства я безумно любили блескъ военныхъ парадовъ. Я забывали все на свѣтѣ при видѣ гарцующихъ подъ музыку кавалеристовъ. Война въ моемъ дѣтскомъ воображены была благороднейшимъ, рыцарскимъ дѣломъ. Слово — Война — было для меня тѣми волнующимъ терминомъ, который опредѣлялъ высшую степень величiя и красоты. Мое маленькое дѣтское сердце таки учащенно билось при видѣ уходящихъ на Японскую войну солдатъ. Я видѣлъ въ каждомъ офицерѣ съ шашкой въ рукѣ и въ каждомъ солдатѣ съ ружьемъ на плечѣ и ранцемъ за спиной героя. Мнѣ тогда хотелось плакать отъ горя, что я еще такой маленькiй и не могу тоже быть солдатомъ, не могу итти на войну. Теперь я на войнѣ, передъ самымъ боемъ и, стыдно сознаться, кромѣ усталости и безразлшiя ничего не чувствую.

Кромѣшная тьма постепенно разсѣивается. Все явственней вырисовывается опушка лѣса; за ней, въ утренней дымкѣ, поле, а тамъ дальше холмы и снова лѣсъ. На тѣхъ отдаленныхъ холмахъ, разсуждаю я самъ съ собой, должна быть позицiя нашего противника. При этомъ чувствую, какъ легкiй холодокъ забирается подъ мою рубашку, распространяется по всему тѣлу и захватываетъ все мое существо.

Мимо, придерживая свое бряцающее снаряжеiе, спѣшить куда-то взводный. — „Есть новости г. взводный?“ — „Да. Приказано поднять людей и быть наготовѣ“. Вскорѣ стало извѣстно, что полкъ сейчасъ пойдетъ въ наступленiе.

Изъ за деревьевъ торопливо приближаются подпоручикъ Криницкiй съ фельдфебелемъ и ротнымъ фельдшеромъ. Получаемъ перевязочный матерiалъ.

Совсѣмъ разсвѣло. Кругомъ еще по-прежнему тихо, необыкновенно тихо, какъ будто вся природа затаила дыхаiе и ждетъ чего-то чудовищнаго, страшнаго...

Но вотъ утреннюю тишину прорѣзаютъ ружейные выстрѣлы, сначала одиночные, словно случайные, потомъ все чаще и больше... Залпомъ хлестнула, сзади насъ, батарея. Всѣ встрепенулись, прислушиваясь къ полету снарядовъ, оправляя машинально свое снаряженiе. Та... та... та... заговорилъ впереди насъ пулеметъ. Снова и снова оглушительно бухаютъ орудiя... Вотъ оно,—начинается!

Передъ лицомъ смерти всѣ серьезны и молчаливы. Стоящiй рядомъ со мною Махметушка дрожитъ всеми тѣломъ и то и дѣло возводить на меня свои черные глаза, полные неведомой тоски. Я стараюсь ободрить его и пускаю вслѣдъ пролетающимъ снарядамъ какiя-то неуместным шутки. Онъ на мигъ кривитъ свой ротъ въ горькую улыбку и снова на его лицѣ появляется предсмертная грусть.

Выше и выше поднимается солнце. Отъ деревьевъ падаютъ и тянутся къ полю длинныя тени. На росистой травѣ видны слѣды ходившей ночью развѣдки.

„Седьмая рота впередъ,“ — раздается зычная команда появившагося передъ фронтомъ роты поручика Агапова.

Быстро, безъ суеты, точно на ротномъ ученiи, развертываемся въ цѣпь и беремъ указанное направленiе. Передъ нами чистое, недавно скошенное поле. Здѣсь, на просторѣ, отчетливей слышна пулеметная и ружейная стрѣльба. Послѣ нѣсколькихъ перебѣжекъ попадаемъ уже въ сферу дѣйствительнаго огня. Стараюсь не растерять свое звено, быть возможно покойными и полностью запомнить картину боя.

Влѣво, широкой цѣпью наступаетъ 1-й баталiонъ. Впереди насъ 5-я, 6-я и 8-я роты 2-го баталiона. Мы передвигаемся резервной цѣпью непосредственно за ними.

У расположившагося на высотахъ противника мы какъ на ладони. Неумолчно рокочутъ его пулеметы. Свинцовый дождь сыплется на насъ спереди и съ лѣваго фланга. Стрѣлки вспоминаютъ о своихъ лопаткахъ и пользуются ими при перебѣжкахъ. Переднiя цѣпи передвигаются все быстрей и стремительней. Наши батареи все усиливаютъ огонь и гремятъ несмолкаемыми гуломъ. Вотъ уже намѣчаются окопы противника и видны разрывы шрапнелей надъ ними. Молчавшая до сихъ поръ артиллерiя противника открываетъ вдругъ ураганный огонь по цѣпямъ, по резервамъ и по лѣсу, который укрывали насъ ночью. Снаряды съ жуткимъ воемъ рвутся въ нашихъ рядахъ.

„Ребята помогите“..., кричитъ кто-то. „Товарищи!... я раненъ... перевяжите!..“ несутся мучительно-жалобные стоны раненыхъ. Сзади слышны хриплые крики: „Впередъ!... Впередъ!...“ Мы бѣжимъ мимо раненыхъ и убитыхъ. Мы не смѣемъ остановиться; на то есть санитары.

Артиллерiйскiй огонь съ обѣихъ сторонъ достигаетъ наивысшей силы. Земля подъ ногами прыгаетъ, каки при сильнейшимъ землетрясенiи Мы настигаемъ переднiя цѣпи, сливаемся съ ними и бурной всепоглощающей волной, которую не можетъ больше ничто остановить, устремляемся прямо въ клокочущiй адъ, гдѣ съ дикимъ хохотомъ неистово пляшетъ смерть. Порой мнѣ сдается, что мы находимся въ гигантскомъ котлѣ, въ которомъ кипятъ кровь и желѣзо.

Вотъ упалъ мой сосъди. Вотъ упалъ еще кто-то,... еще и еще!... Чѣмъ меньше становится разстоянiе между нашими и непрiятельскими окопами, тѣмъ меньше я становлюсь способными мыслить. Позади меня кто-то бѣжитъ, справа, слѣва тоже, но я не обращаю никакого вниманiя. Мнѣ кажется, что малейшая заминка въ моемъ стремительномъ бѣгѣ приведетъ къ тому, что десятки пуль одновременно вонзятся въ меня.

Кто-то опять растянулся у моихъ ноги и умолкъ. Мы уже давно не залегаемъ, а бѣжимъ, бѣжимъ, задыхаясь въ дыму, въ пыли, отъ которыхи меркнети солнце.

Перепуганный насмерть и уставшiй метаться изъ стороны въ сторону степной заяцъ, смѣшно прядая ушами, идетъ нами навстречу шагоми.

Но вотъ среди рева всесокрушающаго урагана раздается наконецъ и съ молнiеносной быстротой подхватывается всѣмъ живымъ потокомъ людей „ура“... Не помня себя, словно безумные, съ винтовками на-перевѣсъ устремляемся мы на противника. На лицахъ всѣхъ готовность умереть. Сухо и рѣзко трещать выстрѣлы. Идетъ нервная, критическая пальба въ упоръ. Дикими прыжками взбѣгаю на насыпь окопа. Передо мною выростаетъ блѣдный съ искаженнымъ лицомъ австрiецъ. Одну секунду онъ смотритъ на меня снизу вверхъ, держа поднятыми руки, но, кѣмъ-то подстрѣленный—падаетъ въ тотъ моментъ, когда я прыгаю въ окопъ. Артиллерiя противника, разстрѣливавшая насъ прямой наводкой, смолкла. „Ура-а-а-а“ вспыхнуло съ новой силой.

Трещать безпорядочные ружейные выстрѣлы. Мелькаютъ въ воздухѣ приклады. По всему участку наши цѣпи заливаютъ непрiятельсюе окопы. Бѣгу впередъ, натыкаясь на ужасно изуродованные трупы. Скачу черезъ нихъ съ ловкостью и быстротой кошки. Австрiйцы лихорадочно быстро отстегиваютъ свое снаряженiе и бросаютъ его къ нашимъ ногамъ...

Какъ-то сразу оборвалась стрѣльба. Я останавливаюсь. Никого изъ нашихъ. Вокругъ меня стрѣлки другихъ ротъ, которые также ищутъ своихъ. Все перемѣшались. Никто толкомъ не знаетъ, гдѣ его командиръ, гдѣ товарищи. На лицахъ всѣхъ радость и упоенiе побѣдой; чувство, которое трудно передать. Люди бросаются другъ другу на шею. Всюду слышно: „Побѣда!... Поздравляю!... Съ побѣдой!...“ Иду отыскивать свою роту. Вездѣ на пути попадаются лежащiе въ лужахъ крови трупы австрiйцевъ. Тутъ-же валяются ихъ винтовки, пулеметныя ленты, окровавленныя тряпки, забрыганное кровью снаряженiе.

Лихорадочно работаютъ санитарныя команды, подбирая стонущихъ раненыхъ. Сред