Глава 5. Последняя песнь Хочбара

 

Угрюмый и хмурый приехал домой князь Георгий. Приехал не один. С ним казаки, а еще привязанные к седлам, с закрученными за спину руками, какие-то люди, понурые, оборванные. Увидела их княжна. Екнуло сердечко ее, затрепетало. Пробралась Нина в кунацкую, где наскоро закусывал князь. Прильнула к плечу его чернокудрой головкой.

— Отец! Кто они, эти люди? Откуда?

— Горные душманы, звездочка моя, разбойники. Те, что безжалостно грабили, а подчас и убивали людей в ущельях. Мне удалось с моими казаками поймать их и привезти сюда. Наутро сдам их судебным властям Гори.

— Их будут судить?

— Да, птичка.

— И в тюрьму посадят?

— Наверное, Нина.

— Но ведь про них говорят, что они храбрецы, папа! Орлы!

— Хищные шакалы, а не орлы они, ласточка. Орел парит в высоте, он не ест падаль, крошка. Он бьет открыто, гордо, смело. А эти люди шакалы, которые подбираются в темноте к намеченной жертве. Они трусливы, Нина, и в открытый бой не идут… Нападают только на беззащитных… Трусы они, подлые трусы…

— И эти душманы трусливы, папа?

— Не все. Есть один среди них, Гирей. Он их предводитель. Отчаянный малый, много людей загубил, но не раз его жизнь была на волоске… Отважен этот Гирей, как барс, это все признают. Когда все уже сдались, он еще бился. Один бился, понимаешь, Нина? Он напомнил мне предание о Хочбаре, дагестанском душмане… Попроси рассказать о нем как-нибудь Барбалэ. Она все знает. Так вот, Хочбара напомнил мне этот разбойник. Такой же отчаянный и безжалостный головорез. Говорят, не одну душу загубил он в горах.

— Папа! Они проведут ночь под нашим кровом?

— Да, девочка, а наутро их отправят в тюрьму.

«Как? Могучий разбойник, гроза Кавказа, проведет всю ночь в Джаваховской усадьбе и она — Нина не увидит его? Нет! Она должна увидеть и Гирея, и его страшных товарищей». И у княжны созрел план.

Утомленный бессонными ночами, проведенными в седле, князь Георгий рано ушел к себе.

В подвал старого дома, где обыкновенно зимою хранились припасы овощей и плодов, водворили пленных душманов: Гирея и трех других.

Четыре казака стали на страже. Пятый караульщик, Абрек, присоединился к ним.

Княжне Нине в окно ее комнаты прекрасно слышны разговоры казаков.

Весело им. Смеются. А каково тем, пойманным, что томятся в неведении в подвале? Что ожидает их? Тюрьма, каторга или что-нибудь еще худшее.

Больно сжимается сердечко княжны при одной мысли о той участи, которая неминуемо ждет заключенных.

«Голодные они сейчас, усталые. А она-то, княжна, провела время за ужином, как ни в чем не бывало. А что если пойти в буфетную, поискать баранины, вина да отнести тем несчастным, ведь все же люди они…»

Эта мысль захватывает все существо Нины… «Нечего думать долго — надо действовать!» — решается княжна, крадется к буфетной, берет остаток бараньего окорока, вино, лепешки.

«Живей, живей! Айда, Нина, айда! Завтра во всем покаешься отцу, а сейчас действуй, действуй!» — подговаривает себя девочка.

Скрипнула дверь, на галерею, и Нина на дворе, в саду.

Осенний ветер утих. Луна сияет и серебряным озером света заливает сад.

Внезапно черная тень, как из-под земли вырастает перед княжною.

— Абрек, ты?

— Не узнала, госпожа?

— Абрек! Голубь мой, молчи! Пусть не услышат казаки нас. Абрек, покажи мне Гирея и его товарищей! Я хочу их видеть. Только никому об этом ни слова. Чего ты смеешься?… Я принесла им поесть. Ведь они голодны, Абрек.

Помолчав немного, княжна просит:

— Абрек! Отдай им вот эти припасы. И покажи мне, который из них Гирей.

— А ты не боишься, княжна? — отвечает Абрек. — Гирей страшный! Такого и встретить жутко. Черный, косматый, как зверь.

— Все равно покажи!

Колеблется Абрек. Не знает, исполнить ему желание княжны или нет. Наконец решается.

— Будь по-твоему, звездочка рая. Идем!

Вот они у наружной стены дома, около крошечного оконца, приходящегося почти в уровень с землею.

Абрек наклоняется, припадает к земле, ползет.

Вот он бесшумно отодвинул засов ставни, распахнул окно, просунул в него голову и что-то прошептал по-татарски. В тот же миг у окна появился человек.

Месяц осветил пленника. В нем не было ничего злого, жестокого. Только лукаво сверкали маленькие темные глазки да глубокие складки бороздили лоб, придавая выражение угрюмой сосредоточенности лицу молодого душмана.

— Гирей! Вот дочь князя, наша княжна, пожалела тебя и твоих приятелей и принесла ужин, — сказал по-татарски Абрек.

Гирей кивнул головою и долгим проницательным взглядом окинул Нину. Потом что-то быстро-быстро залопотал по-лезгински.

— У них связаны руки… — произнес Абрек. — Надо им нарезать еду…

Он нарезал им баранину, наломал лепешки и разложил все на крошечном подоконнике подвала.

Гирей жадно следил за этими приготовлениями.

Душманы были голодны, как молодые звери. Они жадно набросились на еду и в один миг ее съели.

Потом Абрек открыл бутылку и подставил ее горлышко к губам Гирея.

Разбойник отхлебнул, затем позвал товарищей. Те таким же способом из рук Абрека пили.

«И правда, шакалы», — мысленно говорила Нина, в то время как сердце ее сжималось от ужаса и жалости.

Когда пленные душманы покончили с едой, Гирей что-то долго говорил Абреку.

— О чем он? — плохо понимавшая язык горцев, спросила Нина.

— Он говорит, что его и его товарищей ждет казнь, но что в последнюю минуту жизни, прежде нежели отойти к Аллаху, он, Гирей, произнесет имя девочки, первой чистой души, отнесшейся к нему без презрения, как к человеку. И спросил, как зовут тебя, молодая госпожа.

— Нина! — сказала княжна.

Готовая разрыдаться, она кинулась к дому…

Гирей повторил ее имя:

— Нина!

Всю ночь тревожные сны томили Нину.

Наутро она выбежала в сад, бросилась к подвалу.

Ни казаков, ни Абрека. В подвале тишина. Увели душманов… Увели в город на суд.

Жаль ей стало этих людей. Вспомнилось лицо Гирея, о

 

 

заренное луною, его благодарный взгляд.

Опустилась тут же у окна Нина, закрыла лицо руками и тихо-тихо заплакала.

— О чем плачешь, солнце души моей? — спросила княжну старая нянька.

— Жалко их, Барбалэ, жалко, — отвечала Нина.

— Кого, сердце мое, душегубов-то этих? Гирейку с его разбойниками? Полно, дитятко, полно! Не жалей их, звездочка ясная. Не люди они — звери, хищные звери… Слыхала про разбойника Хочбара? Слыхала, куда привела доброта пожалевших его людей? Хочешь, расскажу про Хочбара, злодея вроде Гирейки, и не будет болеть чуткое сердечко твое. Вот послушай.

 

Свирепствовал в Дагестане разбойник Хочбар из Гидатли. Буйные набеги на окрестные селения, аулы, на богатые усадьбы князей и на бедные деревушки совершал со своей шайкой этот свирепый душман.

Никому не давал пощады. Ни перед лицом старца, убеленного сединами, ни перед юностью не останавливался Хочбар. Рубила его сабля и старые, и молодые головы, не щадил он ни женщин, ни детей…

Черными ночами прокрадывался разбойник со своей шайкой к намеченной усадьбе или аулу, диким гиканьем будил ночную тишь, с головокружительною быстротою набрасывался на добычу. Где только что цвели пастбища, гуляли табуны коней и стада баранов да белели скали — там после набега Хочбара дымились развалины, стонали раненые, истекая кровью, валялись трупы убитых. А Хочбар со своей шайкой уже мчался дальше, угоняя за собою стада, унося казну, оружие, парчовые и шелковые ткани, золотые и серебряные украшения, снятые с убитых женщин.

А то, засев в ущелье, поджидал со своими душманами проезжих купцов или паломников, нападал на них, грабил, убивал…

Была у него особенность, дарованная ему, казалось, самим шайтаном на гибель несчастным людям: обладал Хочбар голосом соловьиным. Слаще меда, звончее лютни и сааза звучала его песнь.

И каждый, кто бы ни услышал голос Хочбара, будь то князь или нищий, простой джигит или кадий, не мог противиться желанию подойти и послушать его песнь.

Этой-то песнью и приманивал к себе свои жертвы Хочбар.

Заслушавшись, приближался неосторожный путник к засаде. Выскакивал, подобно дикому зверю, в сопровождении своей шайки Хочбар, и погибал под ударом его сабли путник… Ограбленный и обезображенный труп бросали в бездну подручные Хочбара по приказанию своего предводителя.

Вот какою славою пользовался певец-разбойник.

Матери в аулах Дагестана именем Хочбара-злодея пугали расшалившихся детей.

— Постой! Вот придет Хочбар, возьмет тебя, постреленок!

Но вот однажды исчез Хочбар.

Вздохнули облегченно жители нагорной страны.

Зацвели снова пастбища на родине Хочбара. Выстроились разоренные Хочбаром аулы. Снова загуляли на воле табуны горских коней.

Нет Хочбара — и некому угонять их.

Но известно, что чем меньше ожидается несчастие, тем с большею силою обрушивается оно на людей.

Как снег на голову упал Хочбар на аварцев. Появился нежданно-негаданно в аварском ханстве, владетелем которого был в то время могучий Нуцал.

Несколько селений и аулов сжег Хочбар, стер с лица земли несколько усадеб и поместий и готовился уже к новым нападениям, но люди Нуцала напали на него врасплох, заковали в цепи и доставили в столицу Аварии, ко двору самого Нуцала.

Был чудный день лучезарного востока… Синее небо — плавленная бирюза. Золотое солнце — янтарное море. Белые орлы в облаках — жемчужные каменья среди лазури небесного моря…

Раскаленные солнцем, дремлют аварские ущелья.

Но столица хана Нуцала не спит. На дворе ханского сераля собрался суд. Тут были и ученые кадии, и муллы, и мудрецы, и сам хан Нуцал.

Стоит со связанными за спиной руками Хочбар, с гордым видом, с надменным взором.

Знает свою участь Хочбар и готов встретить смерть без страха, как настоящий джигит.

Недолго длился суд: перечислив все вины Хочбара, судьи в один голос решили, что для разбойника не должно быть пощады, пусть умрет лютою смертью в огне.

Слуги Нуцала раскладывают костер посреди двора. На этом костре и сожгут Хочбара.

Вот уже последние поленья положили, вот зажгли дрова, и вспыхнуло золотое пламя.

Улыбается зловеще Нуцал.

— Что приумолк, горный соловей? Аль струсил перед смертью? Почему не поешь свои песни? — спрашивает Хочбара торжествующий хан.

— Отчего не спеть — спою, если дозволишь мне это, повелитель! Но со связанными руками трудно петь. Прикажи развязать мне руки, — отвечает Хочбар.

Дал на это свое согласие хан.

— Пой! Чем слаще будет твоя предсмертная песнь, тем жарче станет разгораться янтарное пламя на костре, — произнес он, глядя с насмешкой в лицо Хочбара. — Подожди только: хочу, чтобы и дети мои были здесь. Пусть и они послушают последнюю песню разбойника, пусть посмотрят, какая участь ждет душманов.

И велит позвать детей своих.

Запел Хочбар.

И была его песнь сочна, как виноградная лоза, сладка, как шербет, душиста, как аромат розы в саду, ярка и блестяща, как солнце востока, смела и задорна, как ветер в горах…

Вот что пел Хочбар за минуту до смерти:

 

Слушайте, аварцы, песенку мою,
Слушайте, джигиты, то, что вам спою!
Расскажу в ней хану, как к нему давно
Лез Хочбар бесстрашный под вечер в окно.
И шальвары ханши, и убор для кос,
И бешмет любимый — все Хочбар унес!

Слушайте, аварцы, песенку мою,
Слушайте, джигиты, то, что вам спою.
У заснувших ханских молодых сестер
Снял с лилейных ручек праздничный убор,
Снял запястья, перстень — лучший хана дар,
Все себе присвоил, все украл Хочбар.

Слушайте, аварцы, песенку мою,
Слушайте, джигиты, то, что вам спою!
Ханского ручного, на глазах у всех,
Искрошил я тура под веселый смех.
Заглянул в овчарни и порой ночной
Всех баранов ханских взял к себе домой!
И угнал в аул свой, к матери моей,
Ханских златогривых дорогих коней.

Слушайте, аварцы, песенку мою,
Слушайте, джигиты, то, что вам спою!
Вот на кровлях саклей вой стоит и стон,
Плач несется скорбный овдовевших жен.
Не вернутся к бедным снова их мужья.
Всех в глухом ущелье их прикончил я.
Шестьдесят джигитов шашкой зарубил.
Шестьдесят молодок по миру пустил.

Слушайте, аварцы, песенку мою,
Слушайте, джигиты, то, что вам спою!
Знайте же, аварцы, удаль вы мою,
Знайте, все то правда, все, о чем пою.
Эта песня, знайте, мой последний дар,
На костер бесстрашно с ней взойдет Хочбар…