XLI. « Сумасшедший Лестрэндж ».

 

На тихоокеанском побережье он был известен над названием «Сумасшедшего Лестрэнджа». Однако он не был помешан, он только был человек порабощенный единой идеей. Его преследовало видение: видение двух детей и старого матроса, пущенных по воле великого синего моря в маленькой лодочке.

Когда шедший в Панеити " Араго " наткнулся ни баркасы " Нортумберлэнда ", он застал живых людей только лишь на первом из них. Капитан Лефарж был безвозвратно помешан; состояние Лестрэнджа казалось безнадёжным; матросы пострадали меньше, и несколько дней спустя уже бродили на солнышке по палубе. Через четыре дня " Араго " встретил " Нью - Кэстль ", шедшего в Сан-Франциско, и передал ему спасенных.

Всякий врач, который увидал бы Лестрэнджа во время штиля перед пожаром, сказал бы, что спасти его может одно лишь чудо. Чудо это совершилось.

В главной больнице Сан-Франциско туман, окутывавший его ум, рассеялся и перед ним открылась картина исчезновения детей. Хотя эта картина и до тех пор неотступно стояла перед ним, но он тогда не понимал ее смысла. Пережитый в баркасе ужас и чисто физическое истощение слили все обстоятельства великого бедствия в одно общее, печальное, но мало попятное впечатление. Когда же мозг его прояснился, все прочие обстоятельства выпали из поля зрения, и память, уставив глаза на детей, принялась рисовать картину, которой предстояло отныне вечно стоять перед ним.

Картина эта представляла маленькую лодочку, блуждающую со своим беспомощным экипажем но синему, залитому солнцем, океану, — прекрасному океану, но не менее и ужасному, ибо он говорил о муках жажды.

Он был даже близок к смерти, когда приподнялся, так сказать, на локте и взглянул на эту картину. Она вернула его к жизни. Сила воли вступила в свои права, и он отказался умереть.

Воля человека, если только она достаточно сильна, способна победить смерть. Лестрэндж не сознавал этого; он знал только, что жизнь приобрела для него жгучий интерес, и перед ним встала великая цель — найти детей.

Точившая его болезнь отступила перед проснувшейся жизненной силой. Он переехал из больницы в Палас-Отель, и там, как командующий армией, принялся строить план кампании против судьбы.

Когда команда " Нортумберлэнда " в панике ринулась к лодкам, отшвыривая офицеров направо и налево, все бумаги корабля были потеряны: не осталось никаких указаний на долготу и шпроту места катастрофы. Офицеры все погибли, кроме капитана Лефаржа, в голове которого должен был сохраниться точный план местонахождения судна. Лестрэндж отправился к нему в больницу. Буйное помешательство миновало. Капитан мирно играл мячиком из цветной шерсти.

Оставался журнал " Араго ": в нем, несомненно, были обозначены широта и долгота подобранных лодок.

Но " Араго " все не прибывал в Панеити. Лестрэндж просматривал списки запоздалых судов день за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем; напрасно, ибо " Араго " так и не явилсл на место назначения. Нельзя даже утверждать, что он погиб; он просто был одним из тех кораблей, которые никогда не возвращаются из плавания.

XLII. Тайна лазури.

 

Потерять любимого ребенка — величайшее несчастие, которое только может постигнуть человека. Я не говорю о смерти. Ребенок выбежал на улицу или был временно оставлен нянькой, — и вдруг он исчезает. Сердце на миг сжимается, но тотчас рассудок напоминает, что ребенок не может потеряться в городе, что его привезут соседи или полиция. Он может возвратиться каждую минуту. Но минуты идут, а его все нет; день переходит в вечер, и вечер в ночь, и вот занимается заря, и раздаются будничные звуки нового дня.

Бы не можете сидеть на месте от беспокойства; бежите из дома, для того лишь, чтобы тотчас возвратиться, — нет ли вестей? Вы все прислушиваетесь, и всякий звук вас волнует; стук колес на улице, шаги прохожих полны невыразимой грусти, а звуки музыки и веселья кажутся чудовищными, как хохот в аду.

Если бы кто-либо принес вам труп ребенка, вы плакали бы, но благословили бы его: всего убийственнее неизвестность.

Вы сходите с ума, или — продолжаете жить. Года идут, вы уже старик. Вы говорите себе: «Теперь ему было бы двадцать лет».

Лестрэндж был богатый человек, и у него оставалась та надежда, что детей подобрал встречный корабль. Дело шло о детях, заблудившихся не и городе, а на Тихом океане, и для того, чтобы оповестить о пропаже, требовалось покрыть объявлениями весь мир. В награду за известил о потерянных было назначено десять тысяч долларов, за возвращение нх — двадцать; и объявления о том появились но всех газетах, какие только могут попасться на глаза морякам.

Но годы шли, не принося ответа на объявления. Однажды пришло известие о двух детях, спасенных поблизости от Жильбертовых островов, но это оказались другие дети. Случай одновременно удручил и ободрил его, как бы нашептывая: «Если эти дети спаслись, то почему бы не спастись тем, которых ищешь ты?»

Страннее всего было то, что в глубине души он чувствовал, что они живы. Рассудок рисовал их смерть на двадцать разных ладов; но оттуда-то, с великого синего океана, доносился шёпот, говоривший, что они живы, и там ожидают его.

Он был одного темперамента с Эммелиной, — такой же мечтатель, с душой, настроенной для восприятия тонких лучей, идущих от духа к духу, и даже исходящих от неодушевлённых предметов. Человек с более грубой натурой, быть-может, страдал бы одинаково, но скорее отчаялся бы в поисках. Он же упорствовал, и в конце пятого года не только не отказался от них, но паши шкуну и колесил полтора года по океану, посещая малоизвестные островки. Раз даже, сам того не зная, он побывал на острове, отстоящем всего за триста миль от Голубой лагуны.

Если вы хотите оценить всю бесплодность подобных розысков, не смотрите на карту Тихого океана, но отправляйтесь туда сами. Сотни и сотни тысяч квадратных лиг воды, тысячи островов, рифов, атоллов…

Он продолжал бы искать и дальше, но побоялся за свой рассудок. За эти полтора года Тихий океан открыл ему свою громадность, свою таинственность и неприкосновенность. За каждой открытий завесой оказывалась другая. Для того, чтобы обыскать водную пустыню с успехом, надо было бы двигаться но всем направлениям сразу.

Нередко он облокачивался на перила и смотрел в воду, как бы допрашивая ее. Потом закат начал гнетом ложиться ему на сердце, и звезды говорить на новом языке, и он понял, что пора ему возвратиться, если он хочет возвратиться с нетронутым рассудком.

Вернувшись в Сан-Франциско, он отправился к своему агенту Ваннемакеру в Кирней-Стрите, но известий никаких не было.

 

XLI1I. Капитан Фаунтэн.

 

Лестрэндж занимал целую квартиру в Палас — Отеле и вел обычную жизнь человека богатого, но чуждого светским удовольствиям. Держал он cебя вполне рассудительно, и с первого взгляда никто бы не признал в нем чудака. Но случалось ему иногда, во время разговора, внезапно умолкать и впадать в странную рассеянность: нередко, идя по улице, он разговаривал сам с. собой, а однажды, на званом обеде, неожиданно встал из-за стола и ушел домой. Подобных мелочей вполне достаточно, чтобы прослыть рехнувшимся.

В один прекрасный день, — а именно второго мая, ровно восемь лет и пять месяцев после гибели " Нортумберлэнда " — в кабинет Лестрэнджа прозвонил телефон. Он подошел к аппарату.

— Кто говорит? Лестрэндж? — послышался резкий американский голос. — Говорит Ваннемэкер. Приходите ко мне — у меня для вас новость.

Лестрэндж с минуту продержал трубку в руке, потом положил ее обратно, подошел к стулу и сел, уронив голову на руки. Погодя немного, он опять подошел к аппарату, но не решился взять трубку из страха разрушить новорожденную надежду.

— Новость!.. Какой мир возможностей в этом слове!

Долго он простоял перед подъездом конторы Ваннемэкера, прежде чем, наконец, решился войти. В большой комнате стучали пишущие машины; служащие бегали взад и вперед с кипами бумаг. Из-за одного из столов поднялся сам Ваннемэкер и проводил пришедшего в свой личный кабинет.

— Ну, что? — спросил Лестрэндж.

— Всего лишь вот это, — сказал тот, взяв в руку листок бумаги с адресом. — Симон Фаунтэн, проживающий в 45-м номере Ратрэй-Стрит, пишет, что прочел ваше объявление в старой газете, и полагает, что имеет кое-что вам сообщить.

— Я пойду к нему, — сказал Лестрэндж.

Он вышел из конторы, не сказав слова благодарности своему агенту, даже не простившись с ним; но тот слишком хорошо знал своего клиента, чтобы чувствовать себя обиженным.

Ратрай-Стрят состоял до землетрясения из ряда чистеньких домиков морского пошиба; № 45 ничем не отличался от других, и Лестрэнджу отворила степенная женщина средних лет, должно-быть, также весьма заурядная, но ему она не показалась заурядной.

— Дома мистер Фауптэн? — спросил он. — Я пришел по поводу объявления.

— Пожалуйте, сэр, — сказала она, приглашая его зайти в маленькую прихожую. — Капитан в постели; он очень болен, но он так и думал, что кто-нибудь зайдет, и может вас принять немного погодя, если вам все равно подождать.

— Благодарю, — сказал Лестрэндж, — я могу подождать.

Он ждал восемь лет, — что такое в сравнении несколько минут? Но ни разу еще за все эти восемь лет он не испытывал такого томления, ибо сердце его чуяло, что именно здесь, в этом заурядном домике, из уст мужа этой заурядной женщины он услышит то, чего боялся, или то, что надеялся услышать

Какая это была удручающая комнатка! И такая чистая, как будто никто никогда не пользовался ею. На камине стояла модель корабля под стеклянным колпаком; около были разложены раковины; на стене висели картины на морские темы, — словом, все было как полагается в жилье старого моряка.

Из последней комнаты доносился шорох, доказывавший, что там готовятся к его приему. Сквозь дешевую тюлевую занавеску виднелся квадрат света, смутно воспроизводивший ее узор на противоположной стене. Внезапно на окне проснулась муха и принялась жужжать и биться о стекло, и Лестрэнджу вдруг неудержимо захотелось, чтобы пришли за ним.

Человек его темперамента неизбежно должен страдать от столкновения с жизнью, даже в самых счастливых условиях. Люди, с которыми свела его теперь судьба, были, несомненно, добрые люди. Самое объявление и весь вид посетителя могли бы пояснить им, что не время медлить, — а между тем его заставляли дожидаться, пока оправят постель и уберут склянки с лекарством — как будто он способен был их заметить!

Наконец, дверь отворилась, и женщина сказала:

— Пожалуйте сюда, сэр.

На кровати, с громоздившимся под одеялом непомерно вздутым животом лежал чернобородый человек. На одеяле были протянуты большие, деятельные, но бесполезные руки, — руки, жаждущие труда, но лишенные его. При входе посетителя он медленно повернул к нему голову.

— Вот тот джентльмен, Симон, — сказала женщина через плечо Лестрэнджа, после чего удалилась, затворив за собой дверь.

— Садитесь, сэр, — сказал капитан, — Не имею удовольствия знать вашу фамилию, но хозяйка говорить, что вы пришли насчет того объявления, которое подвернулось мне третьего дня

Он взял лежавшую рядом с ним сложенную бумажку и подал ее посетителю. Эго был трехлетний " Сиднейский Бюллетень ".

— Да, — промолвил Лестрэндж, глядя в газету, — это мое объявление.

— Ну-с, — продолжал капитал Фаунтэн, — очень странно, что подвернулось оно мне всего лишь третьего дня. Три года к ряду пролежало на дне сундука со всяким хламом, и так бы и лежало до окончания века, когда бы не то, что моя хозяйка принялась перетряхивать сундук, а я вижу газету, да и говорю ей: —Подай-ка ее сюда! — Ведь человек, пролежавший, как я, восемь месяцев в постели с водянкой, готов читать, что попало! Работал я в китоловах сорок битых лет, и последний мой корабль был " Морской Конь ". Лет семь с лишним тому назад, одни из моих матросов подобрал одну вещицу на взморье островка, — из тех островков, что разбросаны на восток от Маркизских, сошли мы тогда на берег запастись водой…

— Да, да! — перебил Лестрэндж, — Что же такое вы нашли?

— Хозяйка! — рявкнул капитан голосом, от которого затряслись все стены.

В дверях показалась женщина.

— Достань мне ключи из кармана брюк.

Брюки висели на стенке кровати, словно дожидаясь, что их сейчас наденут. Женщина достала вязку ключей, и он долго возился, пока выбрал один из них. Потом передал его жене, указывал на стоявшее напротив бюро.

Она, очевидно, знала, в чем дело, так как сейчас же отперла ящик и достала перевязанную бечевкой картонку, которую и вручила ему. Он развязал бечевку в вынул из картонки детский чайный сервиз: чайник, сливочник, шесть тарелочек; на каждом из этих предметов был нарисован цветочек анютиных глазок.

Это была та картонка, которую Эммелина вечно теряла, и потеряла безвозвратно, в конце-концов.

Лестрэндж закрыл лицо руками. Он узнал эти вещицы: Эммелина однажды показала их ему в порыве откровенности. Они пришли к нему с вестью с беспредельного океана, всю ширь которого он тщетно исколесил в поисках, и тайна их появления потрясла и уничтожила его.

Капитан расставил вещицы на развернутой на постели газете и вынул ложечки из папиросной бумаги. Потом пересчитал их, как бы сдавая в них отчет, и также положил на газету.

— Где вы нашли их? — спросил Лестрэндж, все еще не открывая лица.

— Лет семь с липшим назад, — начал капитан, — пристали мы, чтобы запастись водой, к одному островку к югу от экватора. Среди китоловов он зовется Островом Пальмы, — из-за пальмы, которая растет у входа в лагуну. Один из матросов нашел эту штуку в шалаше из сахарного тростника, который люди, кстати, разнесли, потехи ради.

— О — о - о! — простонал Лестрэндж. И никого, — ничего там не было, кроме этой коробочки?

— Люди говорили, что ни слуху ни духу, и что шалаш, очевидно, заброшен, мне самому недосуг было высаживаться.

— Как велик остров?

— Да порядочный-таки. Туземцев там нет. Я слыхал — что остров этот табу, по какой-то прихоти дикарей. Так или иначе, вот моя находка. Узнаете вы ее?

— Узнаю.

— Странно, что она попалась мне, — продолжал капитан, — странно, что вы выпустили объявление, a ответ на него все время валялся с моим скарбом: по такова уж жизнь! *

— Странно! — повторил тот. — Это более чем странно…

— Возможно, конечно, — продолжал капитан, — что они где-нибудь скрывались на острове, возможно, что и теперь они находятся там, без вашего и моего ведома.

— Они там, — отвечал Лестрэндж, уставясь на игрушки, словно читая в них скрытую весть, — Они там. У вас имеется положение острова?

 

Капитал расставил вещицы на постели.

 

— Как же. Хозяйка, подай сюда мой шканечный журнал!

Она достала из бюро толстую засаленную книжку и подала ему. Он нашел страницу и прочел долготу и широту.

— Я сделал заметку в тот же день, — вот она: «Адамс притащил на борт коробку с детскими игрушками из покинутого шалаша, который люди разметали, и продал мне её за рюмку вина». Плавание продолжалось еще три года восемь месяцев; где тут помнить про находку? Зашли мы потом в Нантукет починиться, а затем снова в путь. В Гонолулу напала на меня водянка— и я вернулся домой. Вот и весь сказ. Толку в нем мало, но все же, как увидал я ваше объявление, подумал себе: посмотрим, не выйдет ли чего.

Лестрэндж пожал ему руку.

— Вы видели, какую я предложил награду? — сказал он, — У меня нет с собой чековой книжки, но не позже, как через час, чек будет у вас.

— Ну, нет! — возразил капитан, — Если что из этого выйдет, я не прочь от маленького вознаграждения; но десять тысяч долларов за коробку в пять центов, — нет, я не из таковых!

— Я не могу заставить вас принять теперь деньги, — сказал Лестрэндж. не могу даже поблагодарить вас но настоящему, — я сам не свой. Но когда все будет решено, мы с вами поладим…

Он опять закрыл лицо руками.

— Не сочтите меня слишком любопытным, — сказал капитал Фаунтэн тщательно укладывая сервиз обратно, — но смею ли спросить, что вы полагаете предпринять?

— Я тотчас же найму корабль и примусь за поиски.

— Н-да, — поддакнул моряк, задумчиво заворачивая ложечки — Так. пожалуй, будет лучше всего.

В душе он был убежден, что розыск останется бесплодным, но чувствовал, что Лестрэндж не успокоится, пока не получит неопровержимых доказательств.

— Вопрос в том, — продолжал Лестрэндж, — как мне cкорее попасть туда?

— Думается, что могу вам помочь, — ответил Фаунтэн, — Вам нужна быстроходная шкуна, а если не ошибаюсь, таковая как раз теперь разгружается на пристани Салливана. Хозяйка!

Вошла его жена. Лестрэндж чувствовал себя как во сне, и эти люди, принимавшие участие в его делах, представлялись ему сверхчеловеческими благодетелями.

— Сходи посмотри, дома ли капитан Станнистрит.

Она вышла.

— Он живет несколько домов отсюда, — продолжал Фаунтэн. Лучший, моряк, когда-либо выходивший из Фриско ^[2], а " Раратнга "— лучший корабль, когда-либо плававший по морю. Владелец его — Мак Вити. О, он сдаст его самому сатане, лишь бы цена была хорошая!

Чего только он у него не возил: и свиней и миссионеров!.. Подойдет вам " Раратонга " как нельзя лучше — в том ручается Симон Фаунтэн; и сели позволите, я, не сходя с постели, оборудую вам его и договорю людей, да подешевле, чем эти окаянные агенты! Не спорю, возьму с вас за комиссию, но меня интересует и самое дело…

В коридоре послышались шаги, и вошел капитан Станнистрит. Это был подвижной человек лет тридцати, с живыми глазами и приветливым лицом. Лестрэнджу он поправился с первого же взгляда.

Дело сразу заинтересовало его.

— Пойдемте со мной на пристань, — предложил он. — Я могу сейчас же показать вам судно.

Пристань Селливана была недалеко. " Раратонга ", стройный и изящный, как видение, блистая белоснежными палубами, стоял у набережной, выгружая медный купорос.

— Вот мой корабль, — сказал Станнистрит, — груз почти весь уже выгружен. Как он вам нравится?

— Я беру его по какой угодно цене, — объявил Лестрэндж.

 

XLIV. На юге.

 

Больной капитан так быстро повел дело, что уже десятого мая " Раратонга " вышел из Золотых ворот и пустилась в путь со скоростью десяти узлов.

Ничто не может сравниться с плаванием на парусном судне, в особенности больших размеров. Широкие паруса, бесконечно высокие мачты, тонкость, с которой улавливается и обращается на пользу малейший ветерок, — все это навеки остается в памяти. Шкуна — царь всех судов, а " Раротонга " была признанным царем всех шкун Тихого океана.

В первые дни они шли хорошо, потом ветер стал переменчивым, сбивая их с прямого пути к югу.

Кроме лихорадочного возбужденна, Лестрэнджа томила еще глубоко затаенная в душе тревога, как если бы тайный голос шептал ему, что детям угрожает какая-то опасность.

Противный ветер как бы раздувал эту тайную тревогу, подобно тому, как раздувает тлеющие уголья. Так продолжалось несколько дней, после чего судьба внезапно смилостивилась: бодрый попутный ветерок запел в расходящийся веером след.

Так они сделали пятьсот миль, бесшумно и быстро, как во сне. Потом вдруг ветер спал.

Океан и воздух застыли. Неподвижный небосвод навис над ними плотным бледно-голубым куполом. Линия далекого горизонта охватывалась кольцом прозрачных облаков. Время от времени гладкая поверхность воды морщилась рябью, и мимо проходили полосы темных водорослей; смутные очертания всплывали кверху и, почуяв присутствие человека, медленно погружались и растворялись в воде…

Прошло два дня — два невозвратных дня. Утром третьего дня повеяло с северо-северо-запада, все паруса напряглись, и снова послышалось журчание воды у носа.

Капитан Станнистрит был не только знатоком своего дела; это был также, к счастью для Лестрэнджа, человек воспитанный и образованный, а что еще того важнее, человек с отзывчивой душой.

Раз как-то они вместе прохаживались по палубе, когда Лестрэндж, молча шагавший, заложив руки за спину, внезапно нарушил молчание.

— Вы не верите в видения и сны?

— Почему вы так думаете? — возразил тот.

— О, я только сказал так, в виде вопроса. Ведь большинство людей утверждают, что не верят в них.

— Да, но большинство верит.

— Я верю, — подтвердил Лестрэндж.

С минуту он помолчал.

— Вам хорошо известно, в чем мое горе, и я не стану надоедать вам повторением; но за последнее время на меня нашло странное чувство, — я как бы грежу наяву. Не могу вполне объяснить, но мне представляется, будто я вижу что-то, чего мой разум не в силах истолковать.

— Я не совсем вас понимаю.

— Да и не можете. Мне пятьдесят лет, а к этим годам человек уже успеет испытать все обычные и необычные ощущения, доступные человеческому существу. Но никогда еще мне не приходилось испытывать ничего подобного. Думается, что я вижу так, как может видеть новорожденный младенец, и передо мной стоит нечто, чего я не могу уразуметь. Вижу я это нечто не плотскими своими глазами, а сквозь какое-то окошко в моей душе, с которого сдернули завесу.

— Странно, — проговорил Станнистрит, который не совсем понимал его.

— Это нечто — продолжал Лестрэндж, — говорит мне, что опасность угрожает…

Он помолчал немного, затем, к великому облегчению Станнистрита, продолжал:

— Но вы сочтете меня помешанным! Оставим видения и предчувствия и перейдем к действительности. Вам известно, каким образом я потерял детей; известно, что я надеюсь застать их там, где капитан Фаунтэн нашел их следы? Он говорил, что остров необитаем, по не был уверен в том.

— Верно, — сказал Станнистрит, — он говорил только о самом береге.

— Итак, предположите, что на противоположной стороне острова обитали туземцы, которые и взяли этих детей.

— Тогда они выросли бы среди туземцев.

— И стали бы дикарями?

— Да. Но полинезийцев в сущности нельзя назвать дикарями; они вполне порядочные малые. Я ведь не мало околачивался среди них. Большинство теперь цивилизованы. Разумеется, не все; но все же, если бы даже предположить, что детей увели «дикари», как вы их называете…

У Лестрэнджа перехватило горло: именно это и было у него на уме, хотя он не решался высказаться.

— Ну?

— Ну, с ними обращались бы хорошо.

— И воспитали бы, как дикарей?

— Надо полагать.

Лестрэндж вздохнул.

— Послушайте-ка, — сказал капитан — можно говорить все, что угодно, но даю вам слово, что напрасно мы так задираем нос перед дикарями и тратим на них зря столько жалости.

— Как так?

— Что надо человеку, — ведь только быть счастливым?

— Положим, что так.

— А кто счастливее голого дикаря в теплом климате? О, этого счастья хоть отбавляй. Он в высокой степени джентльмен, он обладает совершенным здоровьем; живет жизнью человека, рожденного, чтобы жить лицом к лицу с природой. Солнце светит ему не сквозь конторское окно, и луна — пе сквозь дым фабричных труб. Он счастлив; но скажите мне, где он? Белые его вытеснили; можно еще найти его на двух, трех островах, — так, кое-какие крохи.

— Предположим, — сказал Лестрэндж, — что эти дети выросли лицом к лицу с природой…

— Ну?

— Жили свободной жизнью…

— Ну?

— Просыпались под звездами… — он говорил с остановившимися глазами, как бы созерцая что-то очень далекое, — ложились вместе с солнцем, вечно купаясь в этом чистом воздухе, обвевающем нас теперь. Предположим, что оно так… Не было ли бы жестокостью вернуть их к так называемой цивилизации?

— По-моему, да! — сказал Станнистрит.

Лестрэндж промолчал, продолжая шагать по. палубе, с понуренной головой и заложенными за спину руками.

Однажды на закате Станнистрит сказал:

— Мы теперь находимся за двести сорок миль от острова, считая с полуденного расчета. Даже и при теперешнем ветре мы делаем по десяти узлов, и должны быть на месте завтра в это время дня, даже раньше того, если ветер посвежеет.

— Я очень расстроен, — сказал Лестрэндж.

Он спустился в каюту, а моряк тряхнул головой и, прислонившись к перилам, стал смотреть на великолепный закат, суливший опытному глазу прекрасную погоду.

Поутру ветер слегка упал, по в течение всей ночи он дружно дул не переставая, и " Раратонга " много миль прошла за это время. Около одиннадцати часов ветер начал спадать и превратился в легчайшее дуновение, едва достаточное, чтобы наполнить паруса и поддерживать бурлящий сзади след. Внезапно Станнистрит, разговаривавший в это время с Лестрэнджем, взлез на выблинки бизань-мачты и заслонил глаза рукой.

— Что такое? — спросил Лестрэндж.

— Лодка. Передайте мне, пожалуйста, бинокль.

Он навел бинокль и долгое время смотрел, не говоря ни слова.

— Это маленькая лодочка, плывущая по течению, без людей. Нет, погодите! Что-то белеется внутри, но не разберу — что. Эй. там! — обратился он к рулевому, — держи слегка к штирборту— Он спустился на палубу.

— Мы идем прямо на нее.

— А есть в ней кто-нибудь? — спросил Лестрэндж.

— Невозможно рассмотреть, но я спущу вельбот и приведу ее.

Он приказал приготовить вельбот и посадить в него людей.

По мере приближения, удалось разобрать, что в уносимой течением лодке, похожей на судовую шлюпку, находилось что-то, но что именно нельзя было рассмотреть.

Достаточно приблизившись, Станнистрит остановил шкуну, замершую на месте с трепещущими парусами. Сам он сел на носу вельбота, Лестрэндж на корме. Спустили вельбот и налегли на весла.

 

Маленькая шлюпка являла печальный вид, плывя по воле воли. Она казалась не крупнее каштановой скорлупы. В тридцать взмахов весел, нос вельбота коснулся ее кормы. Станнистрит ухватился за шкафут.

На дне шлюпки лежала девушка, совсем нагая, за исключением юбочки из пестрой материи. Одна из ее рук обвивала шею другого существа, наполовину скрытого ее телом, другая прижимала отчасти к себе, отчасти к своему соседу, тело маленького ребенка. Очевндно, туземцы, случайно отбившиеся от какой-либо между-островной шкун. Груди их спокойно поднимались и опускались, а в руке девушки была стиснута древесная ветка, с единственной засохшей ягодой.

— Мертвые? — спросил Лестрэндж, угадавший, что в шлюпке находятся люди, и старавшийся заглянуть в нее, стоя на корме

— Нет! — сказал Станнистрит. — они спят.

КОНЕЦ.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Табу — у дикарей Полинезии — объявить запретным, неприкосновенным какой-нибудь предмет, лицо или место.

2. Фриско — сокращенное Сан-Франциско

ОГЛАВЛЕНИЕ

1. В ЧАДУ КЕРОСИНОВОЙ ЛАМПЫ.

2. ПОД ЗВЕЗДАМИ.

3. ТЕНЬ И ПОЖАР.

4. РАЗВЕЯЛСЯ, КАК ГРЕЗА.

5. ГОЛОСА В ТУМАНЕ.

6. ЗАРЯ НА БЕСПРЕДЕЛЬНОМ ОКЕАНЕ.

7. Ш-Е-Н-А-Н-Д-О-А.

8. ТЕНЯ ПРИ ЛУНЕ.

9. ТРАГЕДИЯ НА ЛОДКАХ.

10. ОСТРОВ.

11. ЛАЗОРЕВОЕ ОЗЕРО.

12. СМЕРТЬ ПОД КРОВОМ МХОВ.

13. ЛАЗОРЕВЫЕ КАРТИНКИ.

14. ПОЭЗИЯ НАУКИ.

15. БОЧОНОК ДЬЯВОЛА.

16. ОХОТА НА КРЫС.

17. ЗВЕЗДНЫЙ БЛЕСК НА ПЕНЕ.

18. УСНУВШИЙ НА РИФЕ.

19. ЦВЕТОЧНАЯ ГИРЛЯНДА.

20. ОДНИ.

21. ПЕРЕСЕЛЕНИЕ.

22. ЖИЗНЬ КОРАЛЛОВОГО РИФА.

23.  ЧТО СКРЫВАЛОСЬ ПОД КРАСОТОЙ.

24.  БОЙ БАРАБАНА.

25.  ПАРУСА НА МОРЕ.

26.  Ш К У Н А.

27.  У ПОДНОЖИИ «КАМЕННОГО ЧЕЛОВЕКА»

28. ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ЭММЕЛИНЫ.

29.  НОВЫЙ ПРИШЕЛЕЦ.

30.  ГАННА.

31.  ЛАГУНА В ОГНЕ.

32.  ЦИКЛОН.

33. ОПУСТОШЕННЫЕ ЛЕСА.

34.  ПОВЕРЖЕННЫЙ ИДОЛ.

35.  ЭКСПЕДИЦИЯ.

36.  ХРАНИТЕЛЬ ЛАГУНЫ.

37. РУКА ОКЕАНА.

38.  ВМЕСТЕ.

39.  «СУМАСШЕДШИЙ ЛЕСТРЭНДЖ».

40.  ТАЙНА ЛАЗУРИ.

41.  КАПИТАН ФАУНТЭН.

42. НА ЮГЕ.