Лев Толстой: трагедия недобуддиста

НОВОЕ КРЫЛО

Вып. 4

 

 

ГПОУ ЯО «Ярославское музыкальное училище (колледж)

имени Л. В. Собинова»

ГПОУ ЯО «Ярославское художественное училище»

 

НОВОЕ КРЫЛО

Сборник статей и методических работ

Методических объединений

ГПОУ ЯО «Ярославское музыкальное училище (колледж)

им. Л. В. Собинова» и ГПОУ ЯО «Ярославское художественное училище»

 

Ярославль, 2020

УДК 372.893+372.882+372.881.111.1

ББК 74.266.31+74.268.3+74.268.1

Н74

 

 

Н74 Новое крыло: сборник статей и методических работ Методических объединений ГПОУ ЯО «Ярославское музыкальное училище (колледж) им. Л. В. Собинова» и ГПОУ ЯО «Ярославское художественное училище». Вып. 4. — Ярославль, ГПОУ ЯО «Ярославское музыкальное училище (колледж) имени Л. В. Собинова», Lulu Press Inc., 2020. — 28 с.

 

ISBN 978-1-71693-323-3

 

УДК 372.893+372.882+372.881.111.1

ББК 74.266.31+74.268.3+74.268.1

 

На обложке сборника — птица-говорун художников Р. А. Качанова и Н. В. Орловой.

 

 

ISBN 978-1-71693-323-3

                                                                         

                 

                                              © Дубаков Л. В., предисловие, редактура, оформление, 2020

Содержание

Предисловие……………………………………………………………………………...6

 

Б. С. Гречин

Лев Толстой: трагедия недобуддиста…………………………………………………...7

Е. В. Иванова

О поэзии Г. Н. Разуваева……………………………………………………………….13

М. Н. Пятерикова

Особенности фортепианного стиля К. Дебюсси в контексте цикла 24 прелюдии....16

В. М. Сидоров

Методические рекомендации студентам, изучающим английский и итальянский языки…………………………………………………………………………………….21

О. Ю. Слынько

Музыка с полотен прерафаэлитов (предисловие к учебному фильму)……………..23

 

Приложение

Л. В. Дубаков

Тема музыки и музыкантов в художественной литературе..…..…………………….25

 

Предисловие

 

Это четвёртый выпуск сборника «Новое крыло». Он создавался в трудные времена. Необходимость перейти на рельсы дистанционного обучения в связи с самоизоляцией озадачила и отяготила многих преподавателей. И некоторые из тех, кто хотел дать в сборник статью или методику, просто не сумели найти для этого времени и сил. И всё же «Новое крыло» вышло. Спасибо всем его участникам. Основной целью этого сборника по-прежнему является обмен актуальными научными и методическими наработками между преподавателями творческих колледжей города Ярославля. Напоминаем, что изначально сборник назывался «Новое крыло», поскольку все педагоги Методического объединения общеобразовательных дисциплин ЯМУ им. Л. В. Собинова работают в новом крыле того старинного здания, в котором расположен наш колледж. Однако с учётом изменения формата и расширения сборника коллегам редактора пришла в голову неожиданная и парадоксальная ассоциация с птицей-говоруном из романов К. Булычёва, которой по сюжету одной из книг сделали новое крыло. Как известно, птица-говорун «отличается умом и сообразительностью». И мы, как и раньше, надеемся, что под крылом такой птицы этот научно-методический сборник будет чувствовать себя хорошо, несмотря ни на что.

 

Л. В. Дубаков

 

Б. С. Гречин

 

О поэзии Г. Н. Разуваева

 

«...Я хотел бы писать, как Рубцов...

...Стать хотел бы поэтом народа...»

 

Вы знаете, я в это верю! Верю, что именно так и произойдёт! И потому пожелаю автору, чтобы путь к славе показался ему не слишком долгим и не слишком простым, но в долгожданный момент вспомнился с радостью!

Когда я по просьбе Л. В. Дубакова приступила к работе над статьёй о поэзии Г. Н. Разуваева, я даже не предполагала, насколько прекрасными окажутся стихи и насколько глубокое доверие «оценить, охарактеризовать» сокровенное будет испытано в мой адрес, тогда как истинная оценка поэта — не чьи-либо речи, а лишь желание читать и перечитывать написанные им строки.

Как известно, на фоне других эпох ХХ век в отечественной поэзии особенно богато в отношении ярко-индивидуальных творческих явлений. Здесь многое собрано, многое повторяется, но всякий раз всё свежо и ново. Художнику ХХI столетия, впитавшему богатство и разнообразие стилей, уникальность письма каждого мастера поэтического жанра, общие свойства поэзии ушедшего века, которые проявляются в повышенном внимании к мелочам и повседневности, в отсутствии эпатажа и грандиозного размаха идей, крайне сложно создать нечто новое в плане образов, тематики, художественных средств, сложно открыть что-то неизвестное, ведь множество течений давно и успешно зарекомендовало себя в творчестве величайших. Можно только определить, какое из них наиболее соответствует манере собственного высказывания, и, не изобретая прогрессивное, писать, никому не подражая, наполнять устойчивые темы и поэтические структуры новыми смыслами, образами, лексикой, что мы видим у Г. Р.

Что видим? Абсолютно оправданный mix стилевых отзвуков, при этом лишённых почерка конкретного автора. Есть в стихотворениях и мистический символизм А. Блока [«Гость»], вызывающий ассоциации с произведениями «Незнакомка», «Богоматерь в городе», где главный персонаж — незримый человеческому взору чистый дух. Присутствует и трагически-обречённый символизм Апполинера, на грани с сюрреализмом [«Фантом»]. В образе Призрака обнаруживается двойственность воспоминаний: о человеке, которого здесь уже никогда не будет, и о прощании перед разлукой. При этом лексика в пределах минипоэмы столь же неоднозначная: автор подчёркивает сладость и прелесть прожитых воспоминаний об ушедшем, и напротив, сгущает краски, привлекая внимание к враждебности внешнего мира в момент трогательного личного прощания двоих любящих людей.

Отзвуки сюрреализма и близость Г. Апполинеру ощущаются в стихотворениях «Ночное», а также «В городе», где мрачная описательность приближается к стилистике В. Брюсова.

Восхитительны стихотворения на вечную тему — тему искусства. Посвящения Екатерине Пушкаренко, а также «Памяти Иды Прести и Александра Лагойи» написаны как горячий эмоциональный отклик на выступление прекрасной гитаристки наших дней, как горькое сожаление об уходе величайших классических музыкантов. Подобные шедевры невозможно написать, равно как невозможно срифмовать тонко подобранные слова, окутать поэтические строки символикой звуков и шести струн, не будучи музыкантом. Пожалуй, я открыла для себя лучшую во все времена поэму об исполнительском искусстве с прологом и постлюдией в манере verlibre... Персонифицированная конкретика, необыкновенно высокого уровня поэтические сравнения, широкое использование и рифмовка специфических музыкальных терминов я — не побоюсь показаться невеждой — открыла всё это для себя впервые!

Близкое отношение к теме искусства имеет и стихотворение «Гастроли» — размышления об искусстве, о жизни художника, сопутствующих житейских бытовизмах и контрастной искажённости смысла актёрской жизни. Контраст высокого и предельно бытового складывается и в стихотворении «В общежитии», где в центре внимания — нехватка тепла, иллюзия родного дома.

Эмоциональный колорит многих стихотворений — образцов любовной лирики, пейзажных зарисовок отличается сдержанностью, предельной афористичностью, свойственной скорее музыкантам, нежели поэтам наших дней, а также мэтрам Серебряного века — А. Ахматовой, А. Блоку. В философские тона окрашены и трагические образы смерти [«Стоял твой старый ветхий дом»], не пронизанные всё же отчаянием или страданием, поскольку смерть сама по себе это итог жизни, к которому нужно прийти и принять его.

Венцом поэтического сборника я бы назвала стихотворение «Петербург», где встречаются величественный Петербург А. С. Пушкина, воспетый восторженными словами, более прозаичный Петербург Достоевского, не случайно автор ненавязчиво акцентирует внимание на «жаре», учитывая контекстуальность поэтического жанра. Обычная прогулка по городу обрастает множеством ассоциаций из подтекста сочинения — вечность красоты, искусства, человеческого благородства на фоне конечности бытия.

Полагаю, что в настоящий момент я узнала лишь очень небольшую часть творчества Григория… Что отличает его стихи? Безграничная эрудиция и высочайший поэтический кругозор, классическая сдержанность высказываний, структурно-композиционная камерность, эстетика эмоций. В интонационном словаре произведений нет пылкости и бурной романтики, отсутствуют остросюжетные коллизии, явный тематический и лексический натурализм, образная объективность и интеллигентность в изложении предпочитается яркой харАктерности персонажей и эпатажности прочтения. Каждое произведение воспринимается, как монолог зрелого художника в жанре наблюдения, размышления, самоанализа.

Со свойственным каждому поэту желанием рассказывать собственными стихами о себе, в сборнике широко представлена поэтическая автобиография, не без оттенка символизма, раскрывающая первоначальные творческие симпатии молодого поэта, собственный расцвет дарования, проявляющийся изобилием и красочностью строк, и, по традиции, закат творческого пути художника, представленный у Г. Н. наиболее развёрнуто как по содержанию, так и по протяжённости. В зрелых сочинениях всё чаще упоминаются религиозные мотивы,слышится внутренний диалог поэта с Богом.

Выделяется стихотворение «Надежда», в каждом слове и каждой паузе которого озвучивается предельная скорбь и боль, а использование приёма энжамбеман, при котором ощущается борьба структурной и смысловой составляющих, нарушает образно-композиционный баланс, усиливает медитативный характер переживания критически сложных эмоциональных состояний.

Реакция поэта на собственный уход предельно трагична, уход — потеря для поэзии (аналогичные мотивы прощания мы можем встретить во многих стихах поэтов ХХ века). В момент осознания трагичности жизненного пути поэт упоминает страдания Христа, приближаясь тем самым к божественному таинству исхода человеческого бытия. Символом вечности для поэта становится Небо, в чём ощущается истинная близость к творчеству С. Есенина. Небо — это Вечность, Небо — это царство Божье (вспомним есенинские «Небо как колокол», «Отвори мне, страж заоблачный» и др.). Две центральные темы творчества поэта — религия и искусство, сближающие его творчество с поэзией гениального С. Есенина, изысканно комбинируются в стихотворном диптихе «Воспоминание о концерте», который по следам воспоминаний о выступлении Екатерины Пушкаренко в одном из соборов Москвы приводит к размышлению и молитвенному состоянию души в стихотворении «Свеча». И в качестве резюме выделю центральную мысль, услышанную в подтексте сочинения: всё, что конечно — трагично, всё, что вечно — бесконечно. Догоревшая свеча — это бесцельно прожитая жизнь, мгновение безостановочной вечности. Горящая в храме свеча — художник в своём внутреннем одиноком мире. Насколько же важно в жизни гореть, щедро согревая других в ночное темное и холодное время, освещая им путь, чтобы даже погаснув к утру, и зная, что, возможно никто о тебе не вспомнит, всё же радоваться тому, что ты кому-то помог стать чуть добрее, разумнее, а возможно, и воспитал юных последователей своего дела.[15]

 

 

М. Н. Пятерикова

 

Приложение

 

Л. В. Дубаков

Обаяние обыденности

Роман «Альтист Данилов»[21]написан В. Орловым в далёком 1980 году. По сравнению с сегодняшним днём это совершенно другая эпоха, другая реальность, другая жизнь. Подозреваю, что для современного читателя некоторые или даже многие эпизоды этой книги окажутся непонятными. Например, сложно хоть сколько-нибудь не пожившему в Советском Союзе понять и почувствовать очарование гостевых вечеров у Муравлёвых с их бескорыстным интересом и вниманием в условиях советского продуктового неизобилия, прежде всего, друг к другу, к разговору, к молчанию.

Однако, несмотря на эту удалённость от нас той, советской действительности, роман В. Орлова читать всё равно интересно и поучительно ― по той простой причине, что он пережил своё время, потому, что его герои на самом деле это герои любого времени, а проблемы, которые они решают, никуда не исчезли, они по-прежнему остаются в центре внимания тех, кому неспокойно внутри, тех, кто связан с творчеством.

Владимир Данилов, главный герой романа, по сюжету ― демон. Но в силу своего происхождения (его отец ― демон, а мать ― жительница города Данилова Ярославской области) и, главное, своих внутренних склонностей этот демон оказывается на Земле б о льшим человеком, чем многие люди. Самые показательные в этой связи эпизоды ― встречи и разговоры Данилова со скрипачом Земским, который готов ради музыки на уничтожение ценного инструмента, альта Альбани, и который спокойно относится к самоубийству своего ученика. Данилов отвечает на это удивительными в устах демона словами о неприемлемой жестокости.

Но откуда у главного героя такие, недемонические душевные движения? Дело в том, что на самом деле Данилов не демон. Равно как и в романе в целом нет никакого демонизма. В него не веришь. В гётевского и незримого манновского Мефистофеля веришь, в лермонтовского Демона веришь, в булгаковского Воланда тоже веришь. В орловского демона Данилова ― нет. В нём нет демонического зла и нет демонической глубины. (Впрочем, в его случае это и к лучшему.) Для Владимира Орлова демонизм в романе ― не более чем способ остранения главного героя. В книге есть фантастика, но нет мистики. Данилов ― «демон», или как бы демон, потому что он просто другой для большинства советских граждан ― интеллигент со всеми его достоинствами и недостатками. 

Как следствие, вопросы, которые ставятся в «Альтисте Данилове», иные, чем, например, в «Фаусте», «Докторе Фаустусе», «Демоне», «Мастере и Маргарите», других текстах, с которыми орловский роман очевидно находится в литературном родстве. Перечисленные произведения осмысляют природу зла и трагедию разрушения, роман «Альтист Данилов» ― особенности музыки и радость творения.

Именно поэтому эпизоды в демонских Девяти слоях «Альтиста Данилова» оказываются менее интересны, чем постепенное превращение Данилова в крупного музыканта. Его игра в оркестре, потеря инструмента, прорыв в сольное исполнительство, первые импровизации захватывают больше, чем «страшный» демонский суд во время «Ч». Этот роман полон не откровением необычности, а обаянием обыденности. Как говорится, можно бесконечно наблюдать за огнём, водой и чужой работой. А в данном случае, бесконечно можно наблюдать за чужим ростом.

О чём конкретно этот роман? Одна из главных тем «Альтиста Данилова», раскрывающихся через судьбу главного героя, ― тема величия творчества и музыки в частности. Музыка в романе ― это основа мира, гармония сфер: летя в межпланетном пространстве, Данилов слышит музыку каждого небесного тела, порой удивляясь неожиданному звучанию планет, например, нежной мелодии Марса. Музыка ― это способ преображения окружающей действительности: после успешного исполнения Даниловым симфонии Переслегина мир постепенно приходит в движение, симпатии в нём укрепляются, а страсти саморазоблачаются. Наконец, музыка ― это оправдание жизни конкретного человека: на суде Данилов оказывается спасён верховным демоном только лишь из-за сокрытой в нём тайны созидания новых гармоний.

Ещё одной основной темой, поднимаемой в романе, является тема творчества. Творчество в романе ― это мучения поиска необходимого звучания и сомнений в собственных силах: Данилов и Переслегин раскачиваются между уверенностью и отчаянием перед первым исполнением переслегинской симфонии. Творчество ― это возможные заблуждения творца: Земский, развивающий и проповедующий идею «тишизма», приходит к отрицанию музыки, а вместе с ней и жизни (альта, принадлежащего Данилову, своего ученика). Творчество ― это потенциальный источник силы и слабости музыканта: Данилов наказан/отмечен даром особой чуткости ― чуткости восприятия всех энергетических возмущений в мире, что причиняют ему боль, соразмерную степени возрастания его таланта.

Обобщая, можно сказать, что хотя роман «Альтист Данилов» и проходит по ведомству фантастической литературы, однако в центре его не фантастика, а психология и профессиональное становление советского/русского интеллигента, музыканта Данилова. Этот роман обманывает своим героем и своим сюжетом, но за этот обман не нужно быть к автору в претензии: одно В. Орлову не удалось, зато другое у него, безусловно, получилось: в романе нет трагического падения вниз, зато есть спокойный подъём вверх, нет экстраординарных трансформаций реальности, зато есть в хорошем смысле уютная трудовая повседневность. 

 

НОВОЕ КРЫЛО

Вып. 4

 

Редактор Л. В. Дубаков

 

ГПОУ ЯО «Ярославское музыкальное училище (колледж)

им. Л. В. Собинова»

150000, Ярославль, ул. Собинова, 5

http://www.muzsob.ru

http://vk.com/sobinov_interactive

 

Подписано в печать 14.05.2020

Гарнитура «Таймс Нью Роман».

Тираж 25 экз.

 

[1] Гречин Б. С. Апология русского буддизма. URL: https://www.proza.ru/2015/08/09/611

[2] Розанов В. В. Опавшие листья. М., 1992. С. 145

[3] Пелевин В. О. Т. URL: http://pelevin.nov.ru/texts/pe-t.html

[4] Чонгонов А. Л. Н. Толстой — первый биограф Будды в России. URL: http://savetibet.ru/2008/02/03/tolstoi.html

[5] Толстой Л. Н. В чём моя вера? URL: tolstoy.ru/online/online-publicism/v-chem-moya-vera/

[6] Там же.

[7] Толстой Л. Н. В чём моя вера? URL: tolstoy.ru/online/online-publicism/v-chem-moya-vera/

[8] Там же.

[9] Там же.

[10] Там же.

[11] Толстой Л. Н. В чём моя вера? URL: tolstoy.ru/online/online-publicism/v-chem-moya-vera/

[12] Там же.

[13] Там же.

[14] Там же.

[15] Цитаты из книги: Разуваев Г. Н. Гость: сборник стихотворений. — Ярославль, Литературная лаборатория ГПОУ ЯО «Ярославское музыкальное училище (колледж) имени Л. В. Собинова», Lulu Press Inc., 2017.

[16]  Быков В. Новаторские черты фортепианного творчества Дебюсси // Дебюсси и музыка XX века. — Ленинград: Музыка, 1983. С. 156.

 

[17] Лонг М. За роялем с Г. Форе // Исполнительское искусство зарубежных стран. Вып. 9. — М.: Музыка, 1981. С. 29.

[18] Прерафаэлизм — направление в английской поэзии и живописи во второй половине XIX века, образовавшееся в начале 50-х гг. с целью борьбы против условностей викторианской эпохи, академических традиций и слепого подражания классическим образцам.

[19] Чехов А. П. Роман с контрабасом. URL: https://ilibrary.ru/text/1142/p.1/index.html

[20] Зюскинд П. Контрабас. URL: http://lib.ru/ZUSKIND/kontrabas.txt

[21] Орлов В. В. Альтист Данилов. URL: https://www.litmir.me/br/?b=21186&p=1

НОВОЕ КРЫЛО

Вып. 4

 

 

ГПОУ ЯО «Ярославское музыкальное училище (колледж)

имени Л. В. Собинова»

ГПОУ ЯО «Ярославское художественное училище»

 

НОВОЕ КРЫЛО

Сборник статей и методических работ

Методических объединений

ГПОУ ЯО «Ярославское музыкальное училище (колледж)

им. Л. В. Собинова» и ГПОУ ЯО «Ярославское художественное училище»

 

Ярославль, 2020

УДК 372.893+372.882+372.881.111.1

ББК 74.266.31+74.268.3+74.268.1

Н74

 

 

Н74 Новое крыло: сборник статей и методических работ Методических объединений ГПОУ ЯО «Ярославское музыкальное училище (колледж) им. Л. В. Собинова» и ГПОУ ЯО «Ярославское художественное училище». Вып. 4. — Ярославль, ГПОУ ЯО «Ярославское музыкальное училище (колледж) имени Л. В. Собинова», Lulu Press Inc., 2020. — 28 с.

 

ISBN 978-1-71693-323-3

 

УДК 372.893+372.882+372.881.111.1

ББК 74.266.31+74.268.3+74.268.1

 

На обложке сборника — птица-говорун художников Р. А. Качанова и Н. В. Орловой.

 

 

ISBN 978-1-71693-323-3

                                                                         

                 

                                              © Дубаков Л. В., предисловие, редактура, оформление, 2020

Содержание

Предисловие……………………………………………………………………………...6

 

Б. С. Гречин

Лев Толстой: трагедия недобуддиста…………………………………………………...7

Е. В. Иванова

О поэзии Г. Н. Разуваева……………………………………………………………….13

М. Н. Пятерикова

Особенности фортепианного стиля К. Дебюсси в контексте цикла 24 прелюдии....16

В. М. Сидоров

Методические рекомендации студентам, изучающим английский и итальянский языки…………………………………………………………………………………….21

О. Ю. Слынько

Музыка с полотен прерафаэлитов (предисловие к учебному фильму)……………..23

 

Приложение

Л. В. Дубаков

Тема музыки и музыкантов в художественной литературе..…..…………………….25

 

Предисловие

 

Это четвёртый выпуск сборника «Новое крыло». Он создавался в трудные времена. Необходимость перейти на рельсы дистанционного обучения в связи с самоизоляцией озадачила и отяготила многих преподавателей. И некоторые из тех, кто хотел дать в сборник статью или методику, просто не сумели найти для этого времени и сил. И всё же «Новое крыло» вышло. Спасибо всем его участникам. Основной целью этого сборника по-прежнему является обмен актуальными научными и методическими наработками между преподавателями творческих колледжей города Ярославля. Напоминаем, что изначально сборник назывался «Новое крыло», поскольку все педагоги Методического объединения общеобразовательных дисциплин ЯМУ им. Л. В. Собинова работают в новом крыле того старинного здания, в котором расположен наш колледж. Однако с учётом изменения формата и расширения сборника коллегам редактора пришла в голову неожиданная и парадоксальная ассоциация с птицей-говоруном из романов К. Булычёва, которой по сюжету одной из книг сделали новое крыло. Как известно, птица-говорун «отличается умом и сообразительностью». И мы, как и раньше, надеемся, что под крылом такой птицы этот научно-методический сборник будет чувствовать себя хорошо, несмотря ни на что.

 

Л. В. Дубаков

 

Б. С. Гречин

 

Лев Толстой: трагедия недобуддиста

 

Мы уже упоминали на этих страницах[1] Шопенгауэра, и кто бы мог подумать, что он придётся к слову ещё раз. По свидетельству Василия Розанова, «когда наша простая Русь полюбила его [Льва Толстого — Б. Г.] простой и светлою любовью за “Войну и мир”, он сказал: “Мало. Хочу быть Буддой и Шопенгауэром”» [2]. Разумеется, Толстой не говорил этого; «говорил» здесь просто означает «желал», и в мысли Розанова будто прочитывается обида на Толстого: зачем, дескать, он не был таким, каким мы хотели, какое искушение, какое самолюбование повело его на иную стезю? Но не самолюбование, конечно, не тщеславное желание «быть Буддой и Шопенгауэром», а голос совести и рассудка.

Толстой, в отличие от Лермонтова и от Чехова, о буддизме не только знал, но и доподлинно им интересовался. Его перу принадлежит, к примеру, очерк «Сиддхартха Гаутама, прозванный Буддой», переводы множества буддийских притч и сказаний. Известно, что в 1847 году девятнадцатилетний Толстой в Казанском госпитале познакомился с буддийским монахом и был поражён готовностью монаха простить своего обидчика-грабителя. Некоторые считают, что именно эта встреча и заложила основы толстовской философии ненасилия.

Виктор Пелевин, единственный крупный русский писатель, о буддизме которого можно говорить без всяких натяжек, не пропустил фигуру Толстого и посвятил ему целый роман под лаконичным названием «Т»[3]. Хотя граф Т. в романе Пелевина — едва ли буддист, да и вообще мало похож на себя, само это внимание писателя-буддиста к Толстому симптоматично: о Пушкине Пелевин, к примеру, никакого романа не написал. Доподлинное влияние буддизма на Толстого так велико, что, к примеру, Арши Чонгонов, студент монастырского университета «Дрепунг Гоманг», уверяет нас: «В конце концов, многие стороны буддизма стали составной частью философии Толстого»[4] — и исподволь подводит нас к мысли: да и сам граф был буддистом или, по крайней мере, замер от буддизма в двух шагах!

Вопреки всему этому, вопреки суетному желанию приписать нашему, буддийскому, влиянию ещё одного новообращённого (да какой величины при этом!), приходится признаться: Толстой буддистом не был, и даже буддаистом (буддистом спонтанным, буддистом по мироощущению) он был в гораздо меньшей мере, чем тот же Лермонтов.

Толстой не только любил жизнь (мало ли кто её не любит), но был наделен счастливым даром видеть в этом мире — надмирное, в ежедневном — благородное, в преходящем — Вечное. В дрожащей улыбке Кити после признания Левина; в бессонной ночи Левина накануне объяснения; в готовности Наташи Ростовой немедленно сбросить с телег весь семейный скарб, лишь бы только погрузить раненых; в неожиданной решимости Николая Ростова в зародыше пресечь крестьянский бунт и защитить княжну Марью, — во всём этом открывается большее, чем повседневность, лучшее, чем обыденность. И вот что удивительно: сама Наташа Ростова — не такая уж и праведница, и дурные порывы ей тоже не чужды, и в чём-то даже, страшно вымолвить, она сравнима с чеховской Ольгой Урбениной, но при взгляде на неё не опускаются руки, не опадают наземь крылья. Хочется жить, и любить, и трудиться, и даже умереть за Отечество не жалко. Кто наделён счастливой способностью вдохновлять ко всему этому — христианский писатель, конечно, и никакое анафематствование этого изменить не способно. Давайте однажды рассудим и догматически: извергнув Толстого из православия, отлучение от церкви не извергло же его из всего христианства, а всё христианство, при всей симпатии к православию, — ведь больше православной церкви?

Но христианскому писателю оказалось мало быть им, захотелось «быть Буддой и Шопенгауэром», и уже не так важно, действительно ли Толстой произносил эти слова, или они были Розановым просто домыслены, чтобы не сказать, сочинены.

Очень странно произносить всё последующее принявшему Прибежище буддисту, но и должен кто-то из нас, буддистов, это выговорить, ведь христианина, хоть бы он сотню раз об этом повторил, всё будут подозревать в пристрастности. Если именно буддизм повлиял на мировоззрение Толстого, он для писателя оказался — соблазном. Не таким, разумеется, соблазном, который ведёт к провалу в пучину греха (мы, например, совсем не готовы рисовать перед своим умственным взором фреску «Толстой в аду», каковые в XIX веке от излишнего самоуправного старания иных сельских иереев украсили стены некоторых православных храмов), но соблазном интеллектуальным, философским. Думаем, что не сам буддизм оказался этим соблазном, а недостаточное знакомство с ним, недостаточное понимание его, и это станет ясно немного позже.

Примерно так мог рассуждать Толстой, вдохновлённый знакомством с буддизмом: Вот, был некогда царский сын, и этот царевич, покинув отчий дом, постиг одним своим умом, без церкви и духовенства, без назойливых помощников, больше смахивающих на шарлатанов, высшую Истину жизни, и от проповеди люди начали обращаться к радости и добру. Отчего же и я, наделённый умом человек, также не могу одним им постичь эту высшую истину, без церкви и клира, без шарлатанствующих псевдопомощников, и отчего проповедью этой простой и радостной Истины и мне не вести людей к добру и радости?

Но очень важное, возможно, и не вовсе по своей вине, упустил из виду русский писатель, сияющее солнце нашей прозы. Он не подумал о том, что ум Пробуждённого был рождён и приуготовлен к Пробуждению усиленным и многолетним, даже многожизненным, трудом аскезы. Что и сам труд аскета был бы невозможен без «церкви», без института странствующих отшельников, а и сам этот институт пополнялся благочестивыми пожилыми брахманами, вступавшими в четвёртую стадию своей жизни, стадию санньясина, и опять-таки не мог бы существовать без брахманов, без той же самой «церкви», без «лукавых посредников», так Толстым не любимых за их готовность к компромиссу с миром. (Со страстью можно обличать церковников в этой готовности, но без компромисса с миром церковь останется без всякой поддержки и прекратится религия на земле.) Что ум самого Будды перед Просветлением должен был быть взрыхлён мудростью предыдущих учений, и эти учения должны были изойти из уст пусть не просветлённых, пусть не всемудрых, но живых учителей. Недаром же первая мысль Будды сразу после Пробуждения была о долге благодарности по отношению к Своим учителям, и откуда бы изойти этой благодарности, если бы те учителя его вовсе ничему не научили и никак в движении по духовному пути не пригодились?

Не зная и не дав себе труда догадаться об этом, Толстой с головой бросился в пучину проповедничества и догматического строительства. Звучит это странно, но тот, кто ниспровергает, сразу и строит. «Я не толковать хочу учение Христа, я хочу только рассказать, как я понял…» [5] — скромно приступает он к этому строительству в сочинении под названием «В чём моя вера». Но ведь тот, кто рассказывает о том, как понял учение, уже его и толкует? И тут же, нимало не замечая бесцеремонности своего нового заявления, продолжает: «Я не толковать хочу учение Христа, а только одного хотел бы: з а п р е т и т ь  л ю д я м т о л к о в а т ь е г о» [6] [разрядка наша — Б. Г.]. Вероятно, Лев Николаевич и сам не замечает, как его слова звучат и как могут быть на простой человеческий язык переведены. А звучат они примерно так: «Замолчите, лживые попы, нишкните, скудоумные святые и мистики. Я, граф Толстой, открыл в учении Христа истину и буду теперь повествовать о ней, вашего же ума открыть её не хватило, поэтому вам рассуждать о том, о чём я рассуждаю, запрещается. И не то чтобы я запрещаю Вам это силой оружия, я ведь против любого насилия, но предлагаю вам склониться перед моим авторитетом добровольно и замолчать. Я бы этого очень хотел, и довольно резонов».

В указании Толстым на конкретные изъяны церкви (которые, возможно, есть совсем и не изъяны церкви, но изъяны православного міра, обнимающего собой отнюдь не исключительно праведников) содержится много правдивого, а его дотошный анализ греческого текста Евангелия временами кажется очень убедительным, в любом случае, он имеет самостоятельное значение. Совесть Толстого была глубока, не развивать последовательно то, к чему он пришёл интеллектуальным размышлением над Евангелием, казалось ему бесчестным, постыдным соглашательством. Он, в итоге, и развивал эти мысли, а дойдя до крайней точки, создал новую религиозную систему, христианскую, но с отчётливым привкусом буддизма, а именно толстовство.

Пришло время перечислить важнейшие «догматы» толстовства, хоть и очень кратко. Вот они (просим прощения, если упустили иные):

● Христос — истинный Мессия и Спаситель, ибо указал человечеству путь ко спасению, но Он — лишь великий учитель, не Бог, а если и Сын Божий, то лишь в том смысле, в каком всякий из нас может быть назван сыном Божьим.

● Христос оставил человечеству пять заповедей: (1) не гневаться ни на кого и никого не считать ничтожным, (2) мужчине всегда жить лишь с одной женщиной, женщине — с одним мужчиной, допуская единственный брак без возможности развода, (3) не давать никаких клятв, включая присяги, (4) не противиться злу силой категорически и никогда, (5) любить не только соотечественников, но и иноземцев. Дурные переводы Евангелия исказили эти заповеди, и ныне люди делают полностью обратное им, оправдывая это авторитетом Евангелия и церкви.

● «В человеке живёт Божественный свет, сошедший с неба, и свет этот есть разум, — и что ему одному надо служить и в нём одном искать благо» [7]. Разумом поверяют веру.

● Личной (индивидуальной) вечной жизни нет. Человек умирает, и только «жизнь всего мира по воле Отца не погибает» [8].

● Заботиться о богатстве абсурдно, бедность лучше богатства, бедный счастливее богатого, а высшее счастье — труд, и трудящийся никогда не умрёт с голоду. Смысл жизни — в служении людям.

● Учение Христа — ради разумной организации жизни и счастья здесь, на земле, а не в мифической загробной жизни, которой, похоже, и вовсе нет.

● Церковь была полезна ранее, когда направляла практическую жизнь людей, но сейчас «церковь сделалась ненужным, отжившим органом, который только из уважения к тому, чем она была прежде, надо спрятать куда-нибудь подальше». «Церковь сделала своё дело и отсохла» [9]. Современные революционеры, даже атеисты — лучшие христиане, чем христиане, так как они ищут новые идеалы, на основании которых выстроят общественную жизнь.

● Мученичество, аскеза и монашество бессмысленны. «Христос учит не спасению верой, или аскетизму, то есть обману воображения» [10].

Даже эти несколько штрихов позволяют увидеть контуры учения. Иные его представления к буддизму, действительно, очень близки. Таковы, например, идея о том, что разум поверяет веру, идеал служения людям как высшего счастья, а также восприятие Высшего начала: «То, что человек сознаёт в себе свободным, — это-то и есть то, что мы называем Богом. Это-то рождение от Бога, этого сына Бога в человеке, мы должны возвысить в себе для того, чтобы получить жизнь истинную» [11]. Близки буддизму — но от христианства, по крайней мере, догматического, они оказываются дальше, чем хотелось бы. Мы, буддисты, признаём за Христом достоинство великого учителя и бодхисаттвы, не уточняя, считаем ли его Богом или нет, находя умствования об этом для себя бессмысленными и безблагодатными, а те же умствования, высказанные христианам, — обидными для них, лишёнными морального основания поучать других людей об их собственной религии. Но Толстой идёт куда дальше и, объявляя Христа только учителем, заставляет усомниться: насколько в толстовстве много собственно христианства?

С другими же убеждениями Толстого верующий буддист едва ли согласится. Таковы, в частности, отношение Толстого к аскезе (буддизм вырос из аскезы, а монашество по сей день в буддизме остаётся идеалом пути, как мы можем выбросить их за борт?) и отношение к церкви как к забавному рудименту, время которого кончилось. Но одна из важнейших точек расхождения между толстовством и буддизмом, хоть это и покажется кому-то очень странным, — непротивление злу насилием.

Буддийский монах в Казанском госпитале не помнил по отношению к грабителю никакой обиды и сопротивляться ограблению не желал. Да ведь такое сопротивление — и не дело монашествующего. Также и про Пробуждённого неизвестны случаи Его сопротивления злу насилием (кроме отдельных событий в прошлых жизнях), да ведь это — и не дело Пробуждённого. Но отсюда вовсе не следует того, что злу не вовсе и никогда не стоит противиться насилием: зло, неостановленное, способно становиться всё бóльшим и бóльшим злом, сея разрушение и хаос, ужасая и парализуя прекраснодушных, которые думали обойтись в этом мире без слезинки ребёнка, без даже малой доли необходимого зла.

Евангельские идеалы, говорит Толстой, должны пониматься буквально, Евангелие должно быть путеводной звездой, а не пылящейся на престоле книгой. Ни у кого не повернётся язык упрекнуть писателя за эту позицию: она разумна, справедлива, хороша. Евангельские идеалы, включая полное непротивление злу насилием, продолжает он, должны стать нормой жизни, и больше того: пусть они будут нормой жизни всех людей без исключения. От этого уничтожатся войны, прекратятся суды, перестанут быть преступления и убийства, причём перестанут быть не когда-то после второго пришествия Христа, а прямо здесь, прямо ныне. Но ведь этого не случится: все люди по всей земле неспособны одновременно отвергнуть насилие и в один миг усовершенствоваться так, чтобы не было и желания совершать зло, а без этого государства и народы, отказавшиеся от всякого насилия, станут несчастной добычей тех, кто от него не отказался.

Толстой все эти возражения предвидит и на них отвечает так: «Если все члены семьи —